И возвращается ветер...

Гонсалито спустился по темной и узкой железной лестнице, обвивавшейся вокруг холодной и влажной, в облупившейся краске, трубы – наверное, по ней вода из ванны выливается, – долго спускался, не на два, а на все четыре этажа вниз! Пробежал по коридору, вымощенному плиткой, как дорожки в Санто-Рокэ. Интересно. Приметил, что в одном месте влево отходит еще коридор – а этот куда ведет? Надо бы разузнать… Ладно, в другой раз – папито же велел никуда не сворачивать! Так, вот и лестница вверх пошла – уже не железная, деревянная, но тоже узкая, винтовая и совсем простая, из некрашеных досок. Этаж… второй… третий… Вот и глазок, а рядом красный рычаг из стены торчит. Гонсало приникает к глазку – в детской никого, слава Леворукому. Так, что там папито говорил про рычаг? Ага, вот так, пошел, пошел… Есть! А что дор Себастьян сказал про деревянного резного ворона? Ну-ка… Точно! Работает! Надо отмычку и кинжальчик припрятать тут, в коридоре, чтобы никто не нашел. Вот, эта щель, пожалуй, подойдет. А медальон с чешуйкой оставить на себе: кто захочет отобрать – милости просим, забирай в придачу всё мое горе! Быстро раздевшись и аккуратно, как приучили, сложив на пуфик штаны и курточку, малыш ныряет под одеяло. Лежит и думает, выгонит соберано Мейналя – или опять даст тому на пару с Мейном себя уболтать? Соберано, что ему ни скажи, вечно рот затыкает: молчи, говорит, ты еще маленький, чтобы рассуждать! А сам-то всяким Мейнам верит, будто они большие, а он маленький. А Гонсало не маленький, ему уже вот-вот исполнится восемь! А что ростом не вышел – ну так выйдешь тут, если за всякий чих ментор без ужина оставляет! Ничего. Зато маленьким и худым по деревьям лазить сподручнее, и по крышам. И по ходам всяким. И между прочим, лестница-то потайная возле детской не кончается! А уходит дальше вверх. Куда? Надо непременно выяснить. Маленький герцог притворяется спящим – да так усердно, что несколько минут спустя уже и впрямь крепко спит… Теньент полиции Фабьен Ариго, докладывая за утренним шадди своему достопочтенному папеньке, цивильному коменданту, сводку происшествий за минувшую ночь, отдельно упомянул о презабавном чудаке на ограде Санто-Рокэ – не то помешанном, не то перебравшем сакотты. «Вы только представьте, мон шер папа, это зрелище! Верхом на ограде, как закатный кот – а вместо хвоста… – тут эр Фабьен наклонился к отцовскому уху и быстро зашептал, еле удерживаясь, чтобы не фыркнуть от смеха. Почтенный эр Арман слушал – и брови его поднимались всё выше. – И на десерт, папа: это чудо природы и впрямь вылитый… – и опять на ухо шепотком. – И… где же теперь ваш трофей, Фаби? – осведомился комендант, промакивая лысину платком с монограммой. – Там же, где и все и всегда, папа – на Санто-Рамоне в обезьяннике! Всякое я повидал, но этакое! И подштанники все – в ленточку, этакое милое напоминание о первобытной невинности и простоте наших предков! – тут Ариго-младший не выдержал и расхохотался. – И всё бредил, будто герцог Марагонский остался в опасности! А сам… («Герцог Марагонский? Мейналь?! Вот уж воистину…»). – Тише, Фабьен! Нехорошо смеяться над обиженными природой! – наставительно произнес Ариго-старший и покрутил пышные темные с проседью усы, чтобы скрыть замешательство. – Я, пожалуй, заеду на Санто-Рамон, взгляну на несчастного – вероятнее всего, место ему не в камере, а в палате!.. Экипаж цивильного коменданта выезжал со двора мрачного темно-красного здания на улице святого Рамона. Граф Арман, задернув занавеску и откинувшись на кожаные подушки, прикрыл глаза. Ф-фух… Ситуация… сразу и не сообразишь, то ли руки потирать, то ли за голову хвататься. Нет, формально всё сделано по правилам: заключенный явно не в себе, а раз так, его – разумеется, более или менее приведя в порядок, чтобы хотя бы нос, подходя, не приходилось зажимать – следует препроводить в Дом скорби и водворить в апартаменты с ватными обоями. Документов при безумце не обнаружено, слова к делу не подошьешь – значит, можно смело считать, что личность задержанного не установлена. Да и физиономия разукрашена и перекошена так, что опознать беднягу трудно. Значит, так тому и быть. Скатертью дорога, виконт, приятного общения с лекарями. Может, в палате вспомните, как нехорошо с братцем на пару про порядочных людей гадости говорить, да еще королю на ухо! Да хоть бы потом оскорбленную невинность из себя не строили, что эр Эдвард, что эр Симон! Знать бы Арману, кто хлыстовое непотребство с Мейналем сотворил – пожал бы тому с великим удовольствием его мужественную руку! Но вот что это чучело про королевского внука несло… Если это не бред – могут и головы полететь, не то что погоны. И голова эра Армана от этого тоже не застрахована – коль скоро наследника потеряли в Санта-Рокэ, сиречь на городской, цивильному коменданту подведомственной территории! Надо бы разузнать осторожно… Прощупать почву… У старого приятеля, полковника дворцовой стражи Бадильо, вид был – будто он только что вылез из дыры святого Рокэ, перемыв там миски и лотки за всеми котами Леворукого. На участливые расспросы графа Ариго полковник шепотом рассказал: была сегодня утром во дворце история, в какую угодить злейшему врагу не пожелаешь! Представьте, эр Арман: соберано, как это у него в обычае, выслушав доклад эра Дитриха и побеседовав с его высочеством, пожелал видеть герцога Марагонского. А мальчика с ментором в комнате для ожидающих аудиенции в установленное время не оказалось! Бадильо, удачно подвернувшегося под руку, послали поторопить виконта с его светлостью. Пошел – покои Мейналевы заперты. И ни слова, ни шороха изнутри – хоть и звал, и стучал, и только что из пистолетов не палил. Что за кошатина? Ладно, кот с ним, с виконтом – герцог-то где?! Кинулся только что не бегом к детской – и пока шел, грызло его изнутри, как червяк яблоко, не то воспоминание, не то предчувствие: что-то вчера было не так. Вроде и смена прошла как всегда, и в журнале все записи, какие положено – но что-то неправильно! И уже когда к нужной двери подходил – стукануло в голову: запись в журнале о том, что в ворота въехала коляска, в которой ментор с мальчишкой в Санто-Рокэ ездили гулять! Время записи! Девять сорок пять! Когда малышу уже давным-давно спать ложиться пора! Каких котов этот Мейналь на ночь глядя в Санто-Рокэ наглаживал?! А, кстати, если виконта до сих пор, судя по всему, нет в отведенной ему комнате – точно ли они вернулись из Санто-Рокэ? Часовые на въезде ведь могли и не видеть, кто сидит в закрытой коляске, а запись сделать со слов кучера. Кучера поймать и допросить. Если успеем. Если соберано за внука не пристрелит на месте. Выдохнул, дернул ручку – бронзового ворона. Дверь распахнулась. Ну, где?! На подгибающихся ногах подошел к постели. Ф-фух… слава Леворукому и Четверым!! На месте!! Спал. Свернулся калачиком, как котенок, и спал, маленький, сопел в две дырочки. А тут проснулся, глазки распахнул – а, это вы, говорит, дор Франсиско! А который час? Я проспал? Немножко, дор Гонсало, совсем немного, но одевайтесь быстрее – соберано ждет! Умылись, оделись по-быстрому – явились к государю. Доложились по всей форме. Тот, конечно, вопросил, где Мейналь – и так при этом бровь приподнял, что всем понимающим людям стало ясно: виконту, где бы он сейчас ни был, лучше бы там и оставаться. А соберанито рассказывает: якобы ментор вчера и впрямь хотел с ним в парк на прогулку отправиться, да вдруг передумал, малыша высадил и обратно отправил. Одного, представляете? А сам поехал дальше. Куда? А вот этого дорито Гонсало не знает: ментор ему о своих делах не докладывает. Вот тут соберано уже обе брови чуть не до волос поднял. Внуку велел в детскую возвращаться и носа оттуда не высовывать, пока не позовут, Бадильо – мальчишку сопроводить, да офицера потолковее к дверям поставить, да посты проверить. Да цивильному коменданту передать, чтобы Мейналя отыскал, и как можно скорее, да притом без болтовни. А как без болтовни, когда ребенок бесхитростный по дороге к государеву кабинету звонким голоском на весь коридор всю историю успел выложить?! – Нет , это просто прелестно, дор Франсиско! – хитро улыбнулся Арман Ариго. – А вот теперь послушайте, чем меня сегодня утром обрадовал мой Фаби… Перед тем, как отправиться за злосчастным ментором, граф Арман всё-таки испросил аудиенции у соберано: так, для верности – осведомиться, а точно ли нужен государю презабавный сумасшедший, кхм, подозрительно себя именующий? А вдруг да ведает что о пропавшем виконте этот полоумный? Известное дело, дурак врет-врет, да и правду соврет – особливо ежели эр Дитрих спросит. А пока ждал, когда его величество призовет – успел поделиться забавной историей со всеми, кто был в приемной… то есть с теми, кто этого заслуживал. А получив собственноручно начертанный приказ и полюбовавшись на уксусно перекосившуюся рожу эра Эдварда, поехал в Дом скорби, взяв с собой, как было велено, четверых гвардейцев-кэналлийцев. …Мейналю уже казалось, что этот кошмар никогда не кончится: сперва – «салатница», где ему отвесили тумаков за то, что вонял – к себе бы принюхались, отребье кошачье! Потом на Санто-Рамоне добавили – за то, что попытался отмыться в кадке с водой, а вода та оказалась для питья – можно подумать, они, когда выходят из тюрьмы, в своих лачугах кэналлийское пьют, а не воду с грязью пополам из Найереллы лакают! Да еще таскали, забавы ради, Мейналя за «хвост» – больно ведь! Одно хорошо – что в конце концов «хвост» этот кошачий выдернули, вот только Мейналю теперь по их милости не сесть! Потом вроде бы забрезжил рассвет – цивильный комендант приехал. Но, вот ведь гнусная скотина, сделал вид, будто не узнает, – и в Дом скорби велел препроводить! Правда, приказал отмыть перед этим. Ну, эти мужланы с Санто-Рамона и отмыли – холодной водой из шланга в каком-то мерзотном подвале, зеленью заросшем похлеще развалин Олларии! В бедламе виконту тоже никто не поверил, пришлось умолкнуть, пока не связали и не напичкали успокоительным. Зато в палате удалось забиться в угол и если не согреться, то хотя бы худо-бедно выспаться. А ближе к полудню пришли санитары, скрутили, поволокли – куда? Оказалось, прикатил опять Арман Ариго, на это раз – с четырьмя кэналлийскими вояками, и с приказом доставить именующего себя виконтом Мейналем к государю. Слава Четверым, наконец-то! Поехали. Виконт, в своей испоганенной шинели и непристойных подштанниках, как его выпнули из сумасшедшего дома, сидел и тихо вскрикивал всякий раз, когда карету встряхивало на торчащем из брусчатки булыгане, – Леворукий бы этого капитана подрал! И ведь привезли к парадному входу! И повели по парадной, темно-синим ковром застеленной лестнице! Ну да, один из гвардейцев одолжил Мейналю шинель, добрая душа, дабы не оскорблять взор соберано обкромсанным безобразием, но, войдя в приемную, виконт нутром почуял: знают, все и всё уже знают! И Первый маршал насмешливо щурился, и эр Эмиль скалил зубы, пожелтевшие – но все на месте и все свои! – будто жеребец, который кусаться нацеливается. И горело темным пламенем мрачное торжество в глазах принца Оллара. И Бадильо, закатный полковник, солдафон шестнадцатикошечный, тоже был тут – и улыбался, будто ему выдали тройное жалованье!.. А государь, не успел виконт изложить свою историю, сдвинул брови и вопросил страшным тихим голосом: так вы, значит, бежали?! И оставили моего внука?! Кот знает с кем?! Вон!! И более не смейте показываться мне на глаза, если дорожите жизнью! Ваше счастье, что Гонсало жив, здоров и сидит у себя в детской! То есть как – в детской?! Впрочем, неважно. Поклониться: слушаюсь, государь! И убраться, как можно скорее, укрыться в норе, в дупле, в раковине… Но как, в таком виде… Соберано, когда за Мейналем закрылась дверь, поймал умоляющий взгляд верного Эдварда – и решительно покачал головой. Нет, Эдвардо, не могу, Симон, конечно, твой брат – за то, в основном, и получил должность. Да, исполнял ее неплохо. До поры до времени. Но где тонко, там рано или поздно все равно рвется. А братец твой и раньше храбростью не блистал. Раньше было и не нужно. Но когда понадобилось. Их было только трое. Он был при шпаге. И, судя по всему, он ее даже обнажать не стал. Всё, кончено. А теперь ступай, помоги этому несчастному домой добраться – и пусть едет в поместье, в Кэналлоа, к котам закатным! И заодно пришли ко мне Бадильо и Райнштайнера!