И возвращается ветер...

…Ну, – обратился Родриго Алва к полковнику и барону, пересказав им все, что перед тем выдал несчастный виконт. – Как вам это понравится? – Но, соберано… – осторожно начал Бадильо. – Его светлость рассказал совсем другое… Алва и бергер переглянулись. – Врет? – не сговариваясь произнесли оба. – Ну, разумеется, врет, скверный мальчишка, – каркнул Ворон. – Вранье от первого и до последнего слова. – Совершенно верно, сир, как ни грустно мне это констатировать, – вздохнул старый Лис. – Достаточно взглянуть на куртку, в которой юный герцог пришел к вам утром: во дворце так не изомнешься и не испачкаешься – такое впечатление, будто её в Найерелле полоскали, а после нещадно выкручивали. – Тут я всецело полагаюсь на вашу наблюдательность, эр Дитрих, – ответил король. – Сам не приглядывался, меня гораздо более занимало одеяние ментора. Очень оригинальный фасон. Особенно штаны! И следование сей моде, я полагаю, в любом случае совершенно несовместимо с должностью воспитателя наследника! Репутация придворного ментора должна быть безупречной! Оба собеседника, разумеется, поспешили согласиться. Алва кивнул и продолжал, понизив голос: – А самое главное, господа, между нами троими говоря, я сильно подозреваю, что виконт Мейналь тоже врал! Или, вернее, недоговаривал. Начать с того, каким образом Гонсало очутился в своей кроватке, если Мейналь бросил его на растерзание этому… как бишь там его… ах да, Себастьяну Веласкесу? Который, кстати, вообще-то существует в природе?! – Я склонен думать, сир, что скорее да, нежели нет, – проговорил Райнштайнер. – Во-первых, я припоминаю, что на днях мне где-то попадалось это имя… В каком-то донесении… вроде бы, из Холты. Да, точно, из Холты… Да и шутка с, кхм, невыразимыми господина ментора – вполне в легионерском духе… Но, с другой стороны, я до сих пор полагал, что легионеры, кто б они ни были, все же люди разумные, своим реноме дорожат, их репутация – их кусок хлеба, они все это сознают, и просто так ни с кем подобным образом не поступают… – Простите, господин барон, – вклинился Бадильо, – а не тот ли это Веласкес, который сегодня перед рассветом за какими-то кошками раскатывал вокруг дворца? Мне патрульные доложили – стоял фургон на Валмонском, впритирку к дворцовой ограде, были в нем трое в зеленых перевязях, считая возницу. Один спросил у патрульных дорогу – к Бертрамовым воротам. В Торку едут, рассказывал, у них контракт, куда-то на границу. Молодой, говорят, на вид лет двадцать пять от силы, красавец-кэналлиец. И далее – шепотом, к уху королевскому присунувшись, так, чтобы даже эр Дитрих не услышал: «Говорят – на вас похож, соберано! Вылитый профиль на монете. А глаза синие!» – Та-ак… – протянул Родриго. Не понять, то ли улыбается, то ли щерится. – Благодарю, дор Франсиско. Вот теперь всё становится на свои места. И если этот Веласкес и впрямь… некий всем нам знакомый любитель летать против ветра – тогда у него куча поводов сотворить с виконтом то, что он сотворил. И тогда я тем более желаю знать, что там произошло на самом деле! Не думаю, что они с фургонами и поклажей далеко уехали! – Прикажете доставить… кхм, капитана Веласкеса во дворец, сир? – осведомился бергер. – В таком случае, с позволения вашего величества, мне понадобится ваш письменный приказ… и эскадрон гвардейцев. Легионеры, скорее всего, без боя не отдадут своего командира – так у них принято… – Главное – расспросите. Об этом деле – и обо всем, о чем получится. И скажите… что я жду его. …Дождь стучит по подоконнику – будто эскадрон галопом летит в атаку. Скоро рассвет – но, право же, лучше бы ночь подольше была: глаза б не глядели на все эти лужи, голые черные деревья, сутулящихся под дождевыми струями прохожих и прочее безобразие. Ветер свистит – ледяной, вон как от окна тянет! Не очень-то, верно, приятно против такого летать… Соберано Родриго ворочается в постели с боку на бок, ворчит шепотом и кутается в одеяло. Не спится ему. И бешеная же неделя выдалась… Похороны эти кошачьи… Умер Симон Мейналь. Эдвардо говорит – почки отказали. Ну да, побегал ночь на ледяном ветру можно сказать, что и вовсе без штанов. Хорошо хоть был дор Симон старым холостяком, ни вдовы, ни сирот. Титул племяннику перейдет, Августу, кавалеру Мейну, сыну Эдвардо. Теньент Мейн сегодня, должно быть, уже выедет из Фрамбуа в Альвеару. Осчастливить его аудиенцией? Да, надо бы… Карлос на похоронах стоял под руку с супругой, Хельгой Каданской – ну точно две фарфоровые куклы в трауре, и позы, и лица – всё как подобает. Но наверняка ведь рад! Гонсало точно рад, закрывает ладошками лицо, будто плачет – а сам смеется, кошчонок закатный. Накануне на все расспросы повторял, как морисский попугай, несуразную историю, как ментор его из кареты высадил и в парк не взял. Пока соберано не разозлился и не всыпал ему ремнем по заднице десяток горячих. Не пикнул – только глядел так, будто вот-вот вцепится в горло зубами. Да уж, любви Гонсалито к деду и раньше особой не выказывал… Карлос, похоже, успел, постарался… Мальчишке восемь – и Рамиро было столько же, когда отец для него в одночасье превратился в злейшего врага. Мирито. Легионер, значит. Вот куда подался, оказывается. Хитер, закатный кот: спрятался там, где искать никому не пришло в голову. Гайифец, надо же… Неужели правду Симон писал в еженедельных донесениях? Ничего, даже если в Миро и заговорила кровь морисских предков, которые любили всё, что можно любить, – не страшно, Карлос есть, чтобы обеспечить престолонаследие. Надо бы всё-таки, чтобы кроме Гонсало был хоть один запасной герцог… ну или герцогиня, на худой конец. Скучно же малышу одному. Будь ну хоть бы и у кого-нибудь из Савиньяков дети подходящего возраста… Мирито. Себастьян Веласкес. Жив, здоров, командует отрядом. Свободен, насколько это возможно. Счастлив? Не спросишь. А и спросишь, так отоврется, скажет то, что ты, по его мнению, услышать хочешь. И ты хорош – расчувствовался: « Скажите, что я жду его!». Жди – когда ызарги против ветра летать научатся. Сам бы пришел к отцу на его месте? То-то же. Ох, Леворукий…! Поясницу и то, что пониже, так и ломит… Да хоть бы было с чего! Стар ты стал, Родриго, чего уж там. Скоро на покой – в Алвасете, в фамильную часовню. И кто тебе на смену? Карлос. По закону, по праву и по обычаю. Карлос, которому этот трон, по чести говоря, на кота драного не сдался. И который ненавидит и презирает ныне на этом троне восседающего. Варианты? Либо станет править «на отвяжись», и повторятся времена Фердинанда Оллара. Так у того хоть жена была более-менее с мозгами, чего никак не скажешь о принцессе Хельге. Притом, при Олларе был Сильвестр. А у Карлоса кто будет за Сильвестра? Савиньяки молодые, все пятеро, скопом, что тот Раканий зверь? Лионель и Эмиль-младший, Арсен и Луи, а в придачу мальчишка Арлио, все шебутные, отчаянные и у всех язык поперед мозгов в атаку срывается. Или Серж Валме? Законодатель мод, арбитр элегантности, от портных и куаферов не вылезает, за бантик на хлястик родину продаст. Или… впрочем они все там, при Малом дворе, чудо как хороши, красавцы… А может случиться, что сын править таки возьмется – и начнет с того, что кинется переделывать и перекраивать всё, что попадется под руку: хоть изгадить, да не оставить так, как отец поставил! И, вымещая старые обиды, перевернет королевство кверху дном похлеще Альдо-Лжеца. Соберано представился залитый солнцем двор замка, двери в часовню распахнуты на обе створки, и на лестницу в склеп решетки распахнуты, темный ход зияет, будто тварья пасть, поглощая входящих, и Карлос первым заносит тяжелый ржавый молот над мраморной надгробной статуей… и приближенные нового властителя, торжествуя, глядят, как выкидывают на пол останки… А по стене сходит во тьму, струится Синеглазая… Нет, ему, Родриго, будет уже совершенно всё равно – но что станет с королевством? Талигский люд, вполне вероятно, поворчит, да и умолкнет – а вот кэналлийцы точно не простят. И всё завертится почище, чем круг назад. На радость дриксенцам и каданцам. Кстати, что там легионеры Дитриху рассказали про холтийцев с дриксенскими гранатами?.. А если… Гонсало? Волевым решением, через принцеву голову? Тоже вилка: то ли вздохнет принц с облегчением и возблагодарит Леворукого, что отец от него отвязался наконец, то ли назло Родриго руками и зубами в корону вцепится? Но, во всяком случае, прежде чем объявлять малыша наследником престола, неплохо бы его выучить всему, что наследнику знать положено, – и не только землеописанию и прочему. А чтобы выучился – сперва приручить хоть немного полудикого вороненка, которому первая радость – удрать от ментора и спрятаться. Нет, конечно, кто видел ребенка, который любит менторов? Но должен же он понять… Карлос вот не понял до сих пор, как Родриго ни старался. Может, просто старый Алва старался неправильно? Но как тогда? Родриго уже забыл, чем подманивают воронят. Может, на Совет меча послезавтра позвать Гонсало?.. И Эдвард Мейн не спит, сидит у себя в особняке на углу Валмонского и Сен-Валентен, в кресле у камина в кабинете, обшитом светлыми дубовыми панелями, зеркало над камином черной тканью завешено. Сидит, пьет вино – «Вдовью слезу», и на глазах его выступают слезы, и дрожит рука, сжимает неумело сделанную деревянную лошадку – Симон однажды вырезал ее в подарок брату на Зимний Излом, сам, и чуть не порезался, надо же, когда-то они оба были детьми, играли, и вот Симона нет, и Эдвард остался один, как тогда, когда его в наказание в часовне заперли – и забыли. Тогда Симми пришел тайком и разговаривал с ним через замочную скважину – а теперь не придет, никогда… Алва, проклятый Алва!! «Разумеется, Алва! Как всегда», – усмехается красавец в лиловом. Хорошо иметь таких соратников, как драгоценнейший эр Эдвард, которые видят только то, что папенька видеть завещал. И хорошо иметь в доме соратника служанку, которая кое-чем тебе обязана. А следовательно, подумать не посмеет «потерять» флакончик, из которого надлежит уронить каплю в стакан с лекарством. Что более не годно, должно быть выброшено. Кто не годен – тоже. Тонкая рука брезгливо, двумя пальцами, снимает с доски белую пешку. Пламя свечи пляшет в гранях крупного аметиста… А Гонсало спит, свернувшись калачиком, сжимает в руке заветный медальон – и улыбается во сне… Вчера соберано расщедрился – позвал Гонсало утром, и говорит: хочешь со мной на Совет меча? Как вам угодно, государь, сказал Гонсало, а сам думает: и что мне на этом Совете делать? Играть не дадут, читать тоже – сиди, как кукла, хлопай глазами, блюди приличия. Ох уж эти взрослые… Даже если вздумают сделать что-то хорошее – так ведь непременно под конец всё изгадят этой своей дурацкой моралью и воспитанием. И воображают, будто что им хорошо – то и детям приятно. Хоть спросили бы, прежде чем с высоты трона счастье на голову отпрыску ронять, – но нет ведь, у маленьких никто, никогда и ничего не спрашивает, разве что урок, да и то – только чтобы лишний раз придраться. А соберано Родриго улыбнулся, вышло как всегда, ну как он на портрете улыбается, по-придворному, а не по-человечьи, – но очень старался. Приобнял Гонсало, по плечу погладил. И – давай опять про тот памятный вечер расспрашивать! Ну то есть, это соберано так думал, что Гонсало на том Совете медом намазано и что Гонсало, только позови его туда, разом всё забудет: и поучения, и порку, и Мейналевы штучки, и вообще всё, и примется щебетать, как бабушкина морискилла, про Санто-Рокэ, и про побег, про дора Себастьяна и его друзей… Кошки с две! Дор Себастьян что сказал говорить? Вот это самое Гонсало и повторял, как в прошлый раз, пока соберано не надоело. Разозлился соберано. Брови сдвинул. Гонсало думал – опять бить будет, и уже предвкушал, как государь опять его боль себе возьмет: ведь в прошлый раз-то Гонсало и впрямь ничего не чувствовал – выходит, тварья-то чешуйка и взаправду работает! Ан нет: схватился было за ремень соберано – и опустил руки. Довольно, говорит, упираться: не хочешь – не говори. И так, сказал, знаю всё. Сказал: эр Дитрих с гвардейцами догнали отряд – не так уже далеко легионеры отъехать успели от Альвеары. Гонсало кусал губы – и жалел, что нет под рукой дора-Паблова кинжальчика. А соберано усмехнулся – и говорит: да не злись ты – ишь, клеваться нацелился, вороненок, сперва хоть оперись! Ничего, говорит, с твоим драгоценным капитаном не сделали, просто поговорили, должен же я знать всё в подробностях. Ты ж, говорит, мой внук, и я тебя люблю. Ага, любит – как чайка рыбку. Ругался, что Мейналь умер из-за Гонсало, из-за мальчишеской глупой привычки удирать – а Гонсало в ответ: так этому дору Симону и надо! И ждал: ну же, давай, ударь! Не стал соберано. Вздохнул тяжело – Мейналь вот этак же напоказ вздыхал: мол, как этот ребенок меня замучил! Взял со стола книгу – большущий том, если стоймя поставить, достанет Гонсало почти до пояса. Переплет черный кожаный. И такая же закладка. Вам, говорит, дорогой герцог, в тот вечер довелось познакомиться с весьма своеобразной частью талигских войск. Читать вас выучил дор Симон? Так вот садитесь, говорит, и прочтите, что такое легионеры и почему к ним убегать не стоит. Потом, что будет непонятно – спросите. Сел Гонсало за стол, соберано книгу раскрыл, положил перед ним. Поводил Гонсало пальцем по строчкам – так, вот оно: «Легион гайифский». Ну, и что? Та-ак… Берут, значит, в Легион всякое отребье и даже убийцы? Ничего, во дворце и пострашней твари водятся – взять хоть того же эра Дитриха с его людьми. Или Мейналя, чтоб его в Закате все коты по очереди пометили! Не приносят присяги? Ну да, зато контракт подписывают – и выполняют, иначе их никто больше не станет нанимать! Дор Себастьян рассказывал! Предаются гайифской любви? Это еще что такое? Непонятно. Но у соберано всяко спрашивать не станем – лучше как-нибудь удерем в библиотеку и пошарим в дальнем углу на верхних стеллажах, где самое интересное лежит. По книге соберановой выходит, что вроде как это ужасно плохо – любовь по-гайифски. Но ведь все-таки любовь – а не занудство менторское! – Ну что, герцог, прочли? Всё поняли? – Да, сир. А дор Себастьян всё равно – хороший! – И ты мне про него не расскажешь? – Нет, сир. Настоящие мужчины друзей не предают. – Хорошо, – кивнул король. – Вижу, общение с младшим из ваших дядюшек пошло вам на пользу...