И возвращается ветер...

**** Мерзкая погода – а какой ей еще быть в Торке, когда, считай, Зимние скалы на носу? Ветер воет, как закатный кот, у которого закатная тварь нацеливается сляпсить лакомую грешную душу, лупит ледяными когтистыми лапами в лицо. Кони, поскальзываясь на замерзших лужах, спотыкаясь на колдобинах, насилу тянут тяжело груженые фургоны – еда, боеприпасы, жерди от трофейных холтийских юрт, а на крышах – от оных же кошмы, первое дело юрта, что в Торке, что в Холте: не в палатке же спать зимой, а в казарму к порядочным кто ж клятого гайифца пустит? За фургонами тянутся всадники, горбятся в седлах, к конским шеям пригибаются, стараясь прикрыть лица от ветра, что режет глаза. Пабло Морено правит передним, командирским фургоном, подгоняет усталых гнедых – так, для порядка, знает, что они все равно быстрее не пойдут, ну и денек, ну и места, дери их всех кошки, и как только люди тут жить ухитряются? – Дор Пабло, давайте сменю – закоченели весь! – Себастьян высовывается из фургона, глядит, щурясь, вперед – не видно ли на горизонте места назначения? – Вон там, дор Пабло, вроде бы, вышка торчит – оно? – Да похоже на то, – вглядевшись, кивает первый взводный. – Скоро уже, доплетемся как-нибудь! Садись! – и, с видимым облегчением, передав капитану вожжи, лезет в фургон, греть одеревеневшие руки над маленькой походной жаровней. Ближе, ближе… И впрямь – оно, то что надо, вышка торчит, и не одна, часовые на них чернеют, земляной вал, поверх него – проволока колючая – не ахти какая, но защита на первых три минуты, если дриксы всерьез попрут, а внутри него строения сгрудились, жмутся к земле, один-два этажа, маленькие окошки, острые крыши – чтобы снег скатывался сам, без чистки, грязно-белая штукатурка – под цвет снега. Застава Санкт-Бертольд. Считай, приехали. Вот и кони кормушку почуяли, приободрились, быстрее стали ногами шевелить! Дорога уперлась в железные ворота с приваренными к ним грубо сделанными Раканьими зверями. Себастьян спрыгнул с козел, подошел, постучал. Ну где у них кто, спят, что ли, или греются сидят, пока им дриксы задницы не поджарили? Впрочем, дриксы тоже не дураки – в этакую погоду через границу переться, вот весной, как дороги подсохнут – жди гостей! – Кокко тут кошки таскать, цум шварце катцен муттер?! – в калитке со скрипом открывается крохотное окошко, оттуда одним глазом выглядывает красная от холода и касеры бергерская физиономия. – Подкрепление заказывали? Ну так вот оно! Мой отряд и я сам – к вашим услугам. – О, я-я, фишу! Ви штать стессь, натто толошить майн капитан! За воротами – топот, шипяще-рычащий, будто сама смерзшаяся земля обрела язык, бергерский говор, – так, похоже, дежурный послал кого-то из молодых с докладом к командиру. А сам смотрит, приоткрыв окошко, на легионеров, и в глазах его сменяют друг друга удивление, разочарование, презрение – и любопытство. А что, он ждал, что король свою личную гвардию пришлет залетным гусям пинки отвешивать? Наконец калитка открывается, показывается капитан – крепко сложенный, рослый – через калитку проходил, так пригнулся, из-под волчьей шапки выбились светло-русые волосы. Быстро до капитана дослужился – ровесник Себастьяну, ну, может, на пару лет постарше будет… – Добрый день, – сухо, будто приказ отдает. А с чего бы ему с легионерами церемониться? – Так это вами решили усилить здешний гарнизон? – Так точно, капитан, – Себастьян, осторожно вытянув из планшета, протягивает контракт. Регулярник берет, стащив меховую рукавицу, да не как все люди берет – а зажав между средним и указательным пальцами, на крабий манер. Тьфу ты ж, каррьяра, какая встреча! Альбрехт Ноймар, по-лаикски – Бреха. Его привычка. Надо ж, где довелось свидеться, однокорытничек! Впрочем, что тут удивительного? Разве – с чего это вдруг папаша-герцог сынулю нигде в Альвеаре приткнуть не захотел… Узнает? Да кошки с две, а если и да – то промолчит, гавкать попусту привычки никогда не имел, даром что Бреха. – Гут, – кивает бергер, внимательно изучив контракт, притом особое внимание уделив подписям и печати. – Итак, теперь вы имеете честь служить под моим командованием. Альбрехт, маркиз Ноймар. Взглянул вопросительно на легионера, ожидая, когда тот представится – брови чуть приподнялись: узнал. – Веласкес, эр маркиз. Себастьян Веласкес. К вашим услугам, и я, и мой отряд. Подмигнул: молчи. И Альбрехт еле заметно подмигнул в ответ. Хотели, как положено, напротив ворот разбивать лагерь – а Ноймар сказал: «У нас, капитан, свободен зал для собраний – тут и собраний никаких практически не бывает, можете там разместиться, и в столовой на чердаке, а в своих шатрах вы закоченеете, даже сейчас, я уже не говорю про зиму. И для коней у нас место отыщется». Низенький пожилой толстяк с круглой красной рожей, заместитель Ноймара, ур-Приддхен какой-то там, кошки с две с лету запомнишь и кота с два с морозу выговоришь, пытался что-то кудахтать про «позор и разврат, что будет и какие слухи пойдут», но маркиз его оборвал: легионеры, говорит, во-первых, тоже люди, во-вторых, сражаются за Талиг, а в-третьих, здесь вам не детская, все как-нибудь сами разберутся, кого им любить и каким способом. Устроились – в тесноте, да не в обиде. Регулярники поначалу и впрямь на легионеров косились – но как увидели, что те – люди как люди, а если что – сами промеж собой ведаются, никого за шиворот в койку не волокут, поуспокоились, в разговоры пускаться стали втихаря, даже в карты садились, бывало. Вместе службу несли, дежурили, ходили в разведку, за почтой, опять же, в Айзфоршосс ездили… Ну да в таком гарнизончике, где не то что лица человечьи, а и конские морды все знаешь наперечет, от скуки не только с гайифцем заведешь беседу, а хоть бы и с вороной на елке. Зимний Излом справили. Обыкновенно всё шло, спокойно. Тише, чем в Холте. Зима, снега навалило по уши. А вот когда стаял снег, да подсохли дороги… Тот день Гонсалито навсегда запомнил. Это когда он, как обычно, нацарапав и переболтав дору Аугусто уроки, сказал, что пойдет к себе, книжку по истории читать до ужина, а сам потихоньку юркнул в потайной ход – и вперед, гулять по всему дворцу! В этих ходах, оказалось, еще и глазки незаметные почти везде имеются – из комнаты никто и не заметит, если какой-нибудь Манлий на картине начнет глазами поводить! Кучу интересного можно и увидеть, и услышать. А кто владеет информацией, тот владеет ситуацией, это эр Дитрих говорит. Вот, к примеру, информация: принцесса Хельга, то есть мама, поздно вечером, как положено, отпускает фрейлин и отправляется в спальню. А с ней – Хелен Ланнерт, камеристка. Они с мамой похожи – обе невысокие, тонкие, светловолосые. Если оденутся и причешутся одинаково – не сразу, наверное, и разберешь, кто есть кто. Эрэа Хелен спать ложится. А мама надевает камеристкино платье и отправляется на свидание. К Георгу, виконту Хэнсфорду, который принцессиной личной охраной командует, каданской гвардией. Вот его, капитана этого, принцесса любит, по-настоящему. А папито – нет, и он ее тоже – нет, потому что их, папито говорит, свели, как лошадей или собак, свели. Поэтому принц Оллар и принцесса Каданская заключили военный союз, то есть против соберано, эра Дитриха и прочих. Хорошее дело, к такому союзу Гонсало и сам бы примкнул, да не возьмут – маленький. Пока – маленький. Пока можно только смотреть, слушать, запоминать – и молчать. Потому что болтун – находка для шпиона, так дор Франсиско сказал. А дор Франсиско – хороший. И Хэнсфорд – хороший, с каданским Гонсало помогает. А хороших людей всяким там Айзенхерцам выдавать – нельзя! Ну так вот, с чего всё началось-то… Собрался в саду, под окном Кэцхенской гостиной чуть не весь Малый двор с папито во главе: Серж Валме, Дени Колиньяр, Морис Эпинэ с братцем, Савиньяки – все пятеро… Сидели, перемывали косточки соберано, по своему обыкновению – Гонсало, за шторой укрывшись, из окна приоткрытого слушал и глядел. И Арлио Савиньяк обронил: ну что, мол, делать, бывает, просыпается в доре Родриго кровь мещанина и отравительницы… Все сразу на него: тише, тише… Поздно! Государь не хуже кота подкрадываться умеет. Святой Рокэ, говорят, тоже так умел. И эр Дитрих с ним, как кот с Леворуким. А вот так, соберано сказал, меня тут еще не оскорбляли! Арлио, молодец, не растерялся: сир, говорит, констатация исторического факта не есть оскорбление! А соберано сощурился этак: вроде, говорит, с детства родословную свою заучил, а ни одного мещанина не припомню, да и отравительниц тоже! Как хоть их звали, сих малопочтенных особ? Горацио Капотта, отвечал Арлио, и Каролина Борн, это когда последний из Олларов на охоте погиб, потомства оставить не успев, и Рокэ Первый счел нужным, пущей легитимности ради, связать династию Алва с династией Олларов. Та Каролина доводилась родной бабкой супруге святого, королеве Октавии, матерью Катарине Ариго-Оллар. А тот Горацио был Катарине родной папочка – то есть, по-настоящему, а не по бумагам. Доказательства? Собственноручное оного Капотты письменное признание – Арлио сам его видел и в руках держал. Поднял бровь соберано: «Дитрих, это что за безобразие, почему по секретным архивам посторонние лазают?». «А ну, – говорит, – пошли ко мне в кабинет, разбираться!». А папито с остальными шагнули к Арлио, и папито его за руку взял: мол, не отдам, и не надейся! Дед усмехнулся: «Карлос, я сказал – в мой кабинет, а не в Нуэва Багерлее, и даже не к Дитриху». Собераний кабинет? Сейчас! Гонсалито бегом кинулся к ближайшему потайному входу. Успел. Юркнул под стол, скатертью занавесился. А когда соберано с Дитрихом и Арлио вошли и уселись, к Савиньяку подлез поближе и вложил ему в руку драгоценный медальон тио Рамиро: «Держите, дор Арлио, – зашептал, – крепко держите!». И сам за руку молодого историка уцепился что есть силы – может, сжалится тварья сила и прикроет сразу двоих? Арлио, умница, заглядывать под стол не стал, а стал рассказывать. Оказалось, Дитрих вовсе ни при чем, бумага интересная отыскалась в Савиньяковском семейном архиве, на чердаке в Сэ, а если рассказывать всё с самого начала, то прапрапра…бабка Арлетта в юности, пока замуж не вышла, состояла во фрейлинах при Алисе Дриксенской… Интересная история. А эр Дитрих, кажется, уж так внимательно слушал – а все-таки заметил, что уж больно подозрительно Арлио руку держит под столом. Мигнул государю – задрали они в четыре руки скатерть: «А ну, вылезайте!». Вылез Гонсало – ухитрился медальон не выпустить. Это еще что такое? А вот, государь! Если Арлио пытать начнете – всю боль себе заберете, а силой амулет отберете – так тем более! А дор Родриго только плечами пожал, вздохнул: ну что с вами делать, маленький вороненок, который верит во всякий вздор вроде волшебных амулетов и того, что я невинных младенцев на ужин кушаю? А вы, Арлио, рассказывайте дальше, на чем мы там остановились, на том, как Каролина с Капоттой вступили в брак? Вступили, тайно, по эсператистскому обряду… А потом Каролина… Дитрих слушает – а сам государю на окно показывает: ага, парочка родных братцев Арлио на старую липу влезла и в кабинет заглядывает: не надо ли родича спасать? Ну вот что с ними делать? Только распахнуть окно на обе створки: залезайте и слушайте! Пока весь остальной клан не собрался, во главе с маршалом Эмилем! О, легки на помине. И верного Эдварда кошки на хвостах принесли. Да не съест Родриго вашего Арлио, не съест – ведь в самом деле факт констатировал, исторический. А вот взглянуть на документ и на дневники Арлетты хотелось бы. И хотелось бы наконец открытым текстом услышать, как именно в короле «просыпается кровь мещанина», в чем сие выражается? Выкладывайте, чего уж там! Третировал Рамиро? Угрожал в монастырь заточить? В письменном виде угрожал? И вы полагаете, маркиз Алвасете именно из-за этого… И эти записки после выпуска… Та-ак, а вот это уже по-настоящему интересно. Дитрих, займитесь! Эр Эдвард глаза вытаращил – будто выходца увидел, и булькнул было что-то вроде «не может такого быть, немыслимо!» – но что именно, никто толком не услышал. Захлебывающийся, отчаянный рокот мотора – ближе, ближе, над самой крышей! Все, не сговариваясь, к окну кинулись – а там прямо на огромную розовую клумбу садился, точнее, на последних каплях керосина рушился винтокрыл. Шлепнулся, подпрыгнул, встал, свесил устало лопасти… Спрыгнул на поломанные розы пропыленный насквозь, помятый, вымотанный, с ввалившимися глазами теньент. – Это еще что такое, квальдэто цера?! – Война, ваше величество. Дриксы.