И возвращается ветер...

«Дриксы», – выдохнул, из последних сил в струнку вытягиваясь перед соберано, теньент-летчик Мориц Карои. Тут, конечно, всем сразу стало не до пятен в родословной королевы Октавии и, тем более, не до записок, которые соберано то ли посылал в Нуэва Лаик младшему сыну, то ли вовсе не посылал. Дриксы. Перед рассветом. Большим отрядом. Вероломно. Без объявления войны. Кавалерия, при поддержке с воздуха. Через заставу Санкт-Бертольд. Ее разбомбили в пыль, а защитников попросту расстреляли сверху из пулеметов, охотились за ними, как за джейранами варастийскими какими-нибудь. Да, там были пограничники-бергеры и, похоже, кавалеристы-легионеры, кто в чем одетые. Да, насколько теньент мог видеть, полегли все… А они парой совершали обычный патрульный облет, из Шпрехау, Мориц шел ведомым, а командиром – капитан Муэртес, Патрисьо Муэртес, ваше величество. Они приняли неравный бой, отбивались как могли и пока могли, а потом капитан теньента отослал, приказал лететь, пока топливо есть и крылья целы, и поднимать и оповещать всех, кого удастся, командира полка в Шпрехау и далее по вертикали. Мориц выполнил приказ – и о дальнейшей судьбе капитана ничего не знает. По пути слышал, будто флот дриксенский Хексберг атаковал… * – Посмотри, капитан! Вон, от перевала! Себастьян прижал к глазам бинокль, вгляделся в предрассветную темно-серую хмарь. И вправду: надвигается от границы многоногое, многоголовое чудище, ползет, как толстая змея. Дриксы. Кошки б их драли. – Лукас, поднимай всех, только тихо! Маркиза – первого. Ларс, запрягай мой фургон – увозить женщин и детей, надеюсь, все влезут. – А мы? – А мы займемся тем, что у нас в контракте прописано... * – Подпускай ближе… Целься… Патроны береги – взять неоткуда. Товсь… Пли! – грохочет залп стареньких мелкокалиберных пушек, трещат взахлеб пулеметы, взлаивают винтовки регулярников и карабины легионеров. Огрызаются в ответ дриксенские стволы. Стоны, крики, ругань – и из-за крепостного вала («Ага, съели, гуси щипаные!»), и где-то рядом («Коты полосатые, похоже, нашего зацепило!»). Дриксы идут и идут с перевала, будто медленная грязно-серая река. Маленькая застава в ней – словно камень. Поток вокруг неё вскипает, вихрится, пенится, зло бурлит – снести, смыть, опрокинуть! Но крепость держится, пока держится. Хоть разорвись, ни повернуть вспять, ни остановить продвижение противника не получится – ни у легионеров, ни у Ноймаровых регулярников: слишком велик численный перевес. Ну и что теперь прикажете – сдаваться бежать, мокрые подштанники вздев на жердь вместо позорного флага? Держаться. Держаться сколько получится, а потом еще, и еще, и еще немного. Кончатся патроны – будем кидать со стен на гусиные головы камни, бревна, что найдется, лить помои, выгребную яму вычерпаем, вспомним классику. А когда уже и это не поможет – сабли наголо и в атаку. Если победить невозможно – надо хотя бы не проиграть. Главное, чтобы Лукас и Ларс – увязавшийся с ними в последний момент ур-Приддхен-как-там-его не в счет: из него защитник – как из дерьма пуля – благополучно довезли офицерских жен с ребятней хотя бы до Альтенберга, там можно раздобыть свежих коней, и дай святой Рокэ, а не он, так кошачий повелитель, чтобы в Альтенберге легионерам поверили, отправили гонцов дальше, в Агмарен, и готовились во всеоружии встретить дриксов. А то ведь, чего доброго, пальцем у виска покрутят: «У нас с кесарией – мир!». Пулемет на западных воротах выхаркнул последние пули – и умолк. В серых вражеских рядах образовалась брешь – но сразу же затянулась. Всё равно, что саблей болото рубить, дери их твари! На головы дриксам грохается здоровенное бревно – снизу слышатся стоны и ругань, ага, молодцы, взводные! Второе бревно сбрасывают Себастьян с Альбрехтом – неплохо вышло! Прямо по макушке белобрысому дриксу-теньенту. Как чуяли, не стали эти лесины на дрова пилить! Легионеры с регулярниками бок о бок лупят, рубят, колют штыками гусей – и откуда ж их поналетело? Испуганные лошади ржут и бьются у коновязи, пара гнедых уже лежит, и темные лужи расплываются по прошлогодней жухлой траве – впрочем, их хозяевам уже никогда и никуда не придется ехать… И вдруг атака не то что захлебывается – а постепенно затухает сама, лапчатая банда шлепает прочь, кто назад по дороге, кто в стороны, по каменистой пустоши, вокруг крепости образуется пустое пространство. Серые камни, серые вражеские тела… Уходят?! Совсем?! Нет. Непохоже на дриксов. И вообще не может такого быть на войне. По коням, ребята. Готовимся. Чудес не бывает, а надежда – глупое чувство. Ну конечно. Вон они, гуси. Никуда не ушли. Ждут. Говорят, в морисских землях вараны вот так антилопу какую-нибудь куснут – а потом отползут и ждут, пока сдохнет. С перевала приближается гул моторов – ровный, спокойный, неумолимый. И на голубое весеннее небо выползают, как тараканы, три дриксенских истребителя. Впрочем, нет – уже шесть. Три впереди, три сзади. «Казарки». Точь-в-точь такие, как в детстве у эра Лаптона в книжках. А в середине, как жирный майский жук, тащится бомбардировщик, «черный лебедь». Низко идет, гад. Не иначе, к дождю. И это дождь смоет Санкт-Бертольд с лица земли. – Ну что, Бреха, гусей щипать едем? – Едем, Миро. * …Он медленно открывает глаза. Точнее, один глаз, левый. Комочки земли – серые и рыжие… Травинка… жучок какой-то мелкий бежит… Где он? И когда? Почему так ноет голова… и трудно пошевелиться? Тихо. Он осторожно приподнимается. Коты закатные, ломит и ноет всё тело… Это кто же его так приложил? Он садится, одну ногу вытянув, другую согнув, и обхватив руками колено. Сидит так, покуда туман в голове немного не проясняется. Он нашаривает в забрезжившей памяти и, будто теплое исподнее, натягивает имя – Рамиро, а сверху, как мундир, накидывает привычное – Себастьян. Оглядывается. Никого. То есть никого живого. Черная, вспаханная бомбежкой земля, серые валуны, кое-где зеленые полоски уцелевшей травы. Тела в сером – дриксы. Тела в черно-белом – регулярники Альбрехтовы. Зеленые перевязи – его, Себастьяновы, легионеры. Вспоминается, медленно и мучительно: колонна дриксов… фургон, хнычущая малышка Мильхен, «казарки», бомбер… И два талигских «ястребка», вынырнувшие из-за горы, той, что севернее, со стороны Шпрехау, – они пытались отогнать бомбера от крепости… Двое против семерых… потом один улетел – на восток пошел… может быть, и выжил. А из санкт-бертольдских что же, никто не уцелел?! Себастьян пытается встать. Со второй попытки ему это удается. Рука при этом нащупывает в земле что-то холодное. Ствол… Так, карабин цел. К нему б еще патронов. Размечтался! Ладно, хоть опереться можно, и то неплохо. И нож цел, вот, на поясе. Вперед, капитан! Он ковыляет, перешагивая через мертвых «гусей» и обходя своих. Переворачивает, стряхивая землю, тела, заглядывает в лица: вот корнет Хансен смотрит распахнутыми стеклянными глазами в небо – осколком в шею, легко отделался, целым в Рассвет явился… вот капрал Альтшлессер – весь живот бедняге разворотило… Рыжий Спиро – голова запрокинута, зубы оскалены… Луиджи Пренци – даже мертвый, оторванной рукой эфес крепко держит… Оноре Ломениль – верхняя половина тут, из-под завала торчит… а нижнюю – ищи-свищи, куда закатные коты растащили! Мэтр Савини – целый, даже непохоже, что раненый, так умер – сердце, наверное, или еще что… А вот… Бреха?! Показалось – или на самом деле стонет? Если ранен тяжело – Себастьяну останется только оказать однокорытнику последнюю услугу – в Рассвет отправить на курьерских: помочь нечем, а не оставлять же мучиться! Бастьен, ругнувшись шепотом сквозь зубы, берется было за нож – и тут Альбрехт приподнимается и садится. Смотрит на Бастьена, вокруг – тоже, видно, не сообразит, на каком он свете. Бастьен садится рядом, обнимает, ощупывает – не сломано ли чего? – заглядывает в беспомощные растерянные глаза: «Бреха, как ты? Цел? Не ранен? Встать сможешь?». – Миро… А что мы сидим, пошли в столовку, а то опять котлет не достанется!