И возвращается ветер...

– Ладно, кошки с тобой, пошли. Они идут, уцепившись друг за друга, так легче, так теплее, когда будто вымерзло всё вокруг. По пути ищут трофеи, а когда находят, Бреха радуется, как ребенок, да он сейчас и есть ребенок лет тринадцати, первый курс Нуэва Лаик, ну, может, второй, бедолага контуженный. Фляга с чеканенным на боку лебедем – наполовину полная касеры. Прицепить на пояс. Другая – полная воды, наследство и память от старины Пауля Зильберна, покойся, товарищ, с миром, держи, Бреха, не урони. Вещмешок здоровенного толстого дрикса, а в нем – тушняк, три банки, и ведь не вздулись, слава кошкам. И патроны отыскались! Альберто, живем! Да держись ты! Каррьяра, ложись! Да тихо… Сейчас… Заряжу – и тогда поглядим… Почти у самых остатков крепостного вала как рухнула, так и лежит распластанная туша «казарки»: хищная морда отвалилась и распалась натрое, крыло – пополам. А внутри туши что-то или кто-то лазает! Не дрикс-летчик – тот, ясное дело, убился. А такой же, как Бреха и Бастьен. Зарядив карабин и вручив его Брехе с приказом ждать, Себастьян, с ножом в зубах, ползет к «казарке». И, чуть приподняв голову, смотрит… как из рваной дыры в фюзеляже осторожно высовывается черноволосая взлохмаченная голова… ныряет обратно.. показываются руки, потом макушка… лицо… – Дор Пабло! Живой! – Бастьено! Кошки тебя дери! В своем амплуа Пабло Морено. Это еще Ликург говорил: в бою хорош, и так, по жизни, неплох, положиться можно, не подведет, за то и пожалован был чином первого взводного, но вот до трофья – сам не свой, чуть пальба утихла – вперед, мародерить. Ну да тут – у всякого кота своя пестрота. Зато у Пабло во взводе все и сыты всегда были, и одеты, и с патронами, что было, то было, не отнимешь. Было – и будет, кошки дери!! Капитан жив, первый взводный жив, документы все в фургоне с Ройей и Ренквахой в тыл поехали, и можно надеяться, что уцелели. Значит – отряд Веласкеса в списках Легиона как был, так и есть. А пока – брать, что найдется и что можно на себе унести, и убираться отсюда, пока с перевала не подвалила новая порция гусятины, а она подвалит. Они тащатся по лесу. Смеркается. Усталость и раны дают себя знать. И Бреха тихо спрашивает, чего ради их повели в поход на ночь глядя. Ну вот, кажется, ушли достаточно далеко от крепостных развалин… и от второй «казарки», с фюзеляжем, развалившимся при падении, как угодивший под колесо орех… И от обгорелых останков бомбера – весь хвост всмятку и в помело. Конечно, жирный гусяра без хвоста шлепнулся, и подорвался на собственной бомбе! Так его, закатное отродье! Жаль вот только, трофья с подгорелой птички ни на суан ломаный. Вокруг тихо. «Здесь и остановимся», – решает Веласкес. «Икэтэ-пикэтэ-цокото-мэ, абэль-фабэль-доманэ…» – старательно выговаривает Бреха старую смешную считалочку: кому первому стоять на страже? Дору Пабло выпало. Ладно, кивает кэналлиец, так, значит, тому и быть. Бастьен с Альбрехтом устраиваются на ночлег меж корней толстенной сосны, ложатся, притиснувшись друг к другу, чтобы теплей было. «Миро, так у нас поход с ночевкой? Здорово! – Да, Берто. Только – тихо. Спи»… Ветер шевелит сосновые ветки, они шуршат – будто кошки закатные сыто мурлыкают… Закат. Черные тени на серой земле от багровых лучей. Черная башня посреди красной пустыни… а если открыть черную дверь и войти… В круглом, без окон, зале на первом этаже пол устелен коврами – морисскими, пестрыми, в цветах, письменах и лианах, а по ним разбросаны разнокалиберные и разномастные подушки – шелковые, бархатные, гобеленовые, с бахромой, с кистями на углах; весело пылают дрова в большом камине с резным черномраморным порталом в виде львиной пасти. На подушках возлежат, играют, вылизываются кошки – черные, серые, полосатые… Возле камина на толстом полене сидит, вытянув ноги, мужчина лет сорока, худой, с усами, с белой прядью в темных волосах. Лицо у него грустное и виноватое – и, похоже, не потому, что провинился, а просто он всегда такой, то ли отродясь не умел веселиться, то ли разучился, пока свершал свой путь в дольнем мире. А на коленях у него – кот, большущий, рыжий, пушистый. Улегся – и урчит, как первомаршальский автомобиль. Человек и кот смотрят в камин – и языки пламени, извиваясь, складываются в картины: бомбы обрушиваются на маленькую крепость… черно-белые всадники рубятся с серыми… трое выживших плетутся прочь от поля боя, волоча то, что удалось утащить. И один из них… – Рино, ты как хочешь – но я им помогу! – Мрр… помяуги… кяунешшно…. Забир-р-яуй своиххх – и вперред! Рос-сио с пр-р-едками еще ряуньше не утер-р-пели… Только не слишшшком-то их балуй – сами спрр-р-авятся… – урчит рыжий зверюга, щуря зеленые глаза. Взмах хвоста – и возле камина встают еще трое. Смотрят в пламя. «Поможете? – спрашивает грустный. – Поможем». И открывается черная дверь. И скачут в багровые сумерки четыре темно-гнедых иноходца. А блондин с зелеными глазами машет им вслед рукой… Утром Бастьену с товарищами повезло, как Чужому в Гальтаре: кони! Четыре темно-гнедых, оседланных, навьюченных! Вот так прямо взяли и вышли из-за кустов. И не санкт-бертольдские, не легионерские – тех Бастьен всех знал, какой чей. Может, от дриксов остались? Да, скорее всего. Прислушались, огляделись, на разведку сползали – гусей не видать. А кони – вот они, подходят, мордами тычутся, просят ласки. Ладно, чья потеря – наша находка. Четыре. Как раз на них троих плюс один заводной. Поехали. К обеду наткнулись, сперва думали – еще на одну «казарку», а потом углядели эсперу на крыле. Наш «ястребок»! Один из тех двух. Тот, который бился до конца. И ведь хорошо сел, не развалился. Стоит, накренившись на левое шасси, будто ворон с подбитой лапкой. Лопасти у винта погнуты и поломаны, будто их Закатная тварь жевала. Остальное, вроде, всё целое – во всяком случае, не горело. Внутрь дор Пабло с Бастьеном забрались посмотреть – ничего, то есть ни еды, ни оружия, ни патронов. Может, летчику повезло – жив остался? Сел на вынужденную, забрал, вот как они, всё, что смог унести, да и пошел к своим пробираться? Может, встретимся да вместе пойдем дальше?.. –…Тшшш… Тихо. Видишь – вон, под елкой лежит? – Дрикс? – Кабы дрикс, так вряд ли бы один. Это, наверно, тот летчик, с «ястреба». – Да, и похоже, готов – вон, птичек видишь? Уже слетелись, кушать подано! – Раненый был… Бедняга… примите, Четверо, его душу… – Тшш… Сейчас подберусь поближе – мож, хоть какое трофьё… Он полулежит-полусидит, привалившись к стволу вековой ели. Голова склонилась на плечо. Глаза закрыты. В руке пистолет. Не шевелится. А на нижних лапах и рядом на земле расселись одна… две… четыре большущие черные птицы. Завидели взводного – перья встопорщили, клювами щелкают – ишь, добычу почуяли! – Кыш-ш-ш, я вас! – шипит, подкрадываясь, дор Пабло. – Вон пошли! Ну! Ворон, что сидит на ветке прямо над головой у летчика, тревожно каркает – и тот подскакивает – живой, котяра! Он?! Вот ведь Леворукий дери! Вскинул руку с пистолетом – взводный, как кот от собаки, шмыгает за дерево и уже оттуда вполголоса: «Тьфу, тонто, квальдэто цэра!». – Кто вы? – Тихо, летун, свои! – улыбается Бастьен. – Это ты, что ли, гуся копченого завалил? – Так точно. Капитан Патрисио Муэртес, Военно-воздушные силы. А вы, сударь?… – смотрит недоверчиво, узнавая – и не решаясь узнать и поверить. – Капитан Себастьян Веласкес, Гайифский легион. Дор Пабло Морено, мой первый взводный. Капитан Альбрехт, маркиз Ноймар, Торкский пограничный корпус. Их полку прибыло. Капитан Муэртес цел, на ногах, ну, хромает – но ведь не сильно же. Личное оружие при нем, и в рюкзаке тушняк, шоколад, сгущенка, и спички – произвели ревизию запасов, раз уж пришлось к случаю. Летчик взбирается на запасного коня – и довольно ловко, несмотря на ушибленную при посадке ногу, – вздор говорят, будто летуны и моряки не ездят верхом! Они скачут по лесу в сторону восхода – и вороны летят следом, кружат над головами, чуть не задевая крыльями, покаркивают. Вот ведь привязались, черные! «Ничего, пусть, – говорит дор Патрисио. – Они – со мной».