Чистилище

Этот чертов хлыщ поддался. Вот просто поддался, не пытаясь повернуть голову и проверить, что там задумал Джоуи. Просто позволил ему прижать себя к стене и откинул голову. Застонать не застонал, а то было бы совсем весело, как в интерактивном порно в одном занятном квартальчике в их городе, но дыхание задержал. Руки его легли ровно на стену, кажется даже, на одном уровне, и этот жилистый хлыщ расправил пальцы и замер. Джоуи выдернул рубашку из его брюк и запустил свои алчные руки под нее. Тело у Клиффи было хорошее, тренированное тело, и стук сердца возбуждающе отдавался в его ладони. Рубашка была полностью расстегнута, и Джоуи, скользнув руками вверх к плечам Сайруса, начал ее стягивать, упиваясь непроизвольным подрагиванием мышц, жадными глотками воздуха, тем, что он подчиняется. Пусть добровольно, пусть явно позволяя Джоуи играть в каких-то известных только самому Сайрусу рамках, но позволяя же! Джоуи прижал его к себе, спустил рубашку на предплечья, уткнулся лицом в его плечо и провел по нему языком. Сайрус выдохнул. Шумно, к удовлетворению Джоуи. Скинул рубашку одним ловким движением. Принялся за свои брюки. Джоуи намек понял и стянул майку, но тут же спешно прижал Сайруса и прикусил ему шею. Несильно, но ощутимо. Сайрус тихо засмеялся. Этот ублюдочный смесок сколопендры и гепарда получал от ситуации удовольствие! Джоуи возбуждала, до звона в ушах возбуждала двусмысленность ситуации. Сайрус был ему не по зубам. Он был крупнее, тренированнее, взрослее – опытнее, дери его лихорадка, и при этом Джоуи властвовал в его комнате, даже над его телом. Не то чтобы он так сильно пользовался своей властью, у него только хватало остатков здравого смысла, чтобы шипеть: презервативы... смазка... повернись... помогай... не лезь... В общем, было быстро, энергично, удовлетворительно. Для него. А этот хлыщ и не возражал. Лежит себе рядом, прикрыв глаза, переводит дыхание, все еще возбужденный и при этом расслабленный. А хорош экземпляр, облизнулся Джоуи, ведь хорош. И ему было более чем ясно, что если он спрыгнет с кровати, оденется и отправится домой, Сайрус ни слова не скажет. Но и больше к себе не подпустит. Как бы потом еще и врагом номер один не оказаться. А повторения хотелось. Джоуи поколебался, решил, что достаточно отдохнул, и переместился, чтобы поудобнее устроиться, чтобы голова оказалась как раз над его пахом и с любопытством коснулся языком головки. Сайрус приподнял голову и снова уронил ее на подушку, только опустил руку на шею Джоуи. Его пальцы то ласкали кожу под волосами, то застывали в унисон с выгибавшимся телом и учащавшимся дыханием, и Джоуи ликовал, упивался чем-то непонятным, чему пока еще не мог подобрать слов. Сайрус изволил встать и отправиться к кухоньке. – Тебе сандвич делать? – бросил он Джоуи, с комфортом устроившемуся на кровати. – Да, и желательно два, – охотно отозвался тот, более пристально изучая комнату. – Кофе? – А шоколад можно? Сайрус посмотрел на него через плечо. – Шоколад? – невинно поинтересовался он. – Может еще и плюшевого мишку в охапку? И пижаму с машинками. – За плюшевого мишку и ты сойдешь. А пижаму с машинками носи сам. И можно с корицей, – самодовольно отпарировал Джоуи. – Пижаму? – хмыкнул Сайрус. – Шоколад, господин Клиффорд-Александер. Давай-давай, не тяни. Комната свято хранила тайны своего хозяина. В ней не было ничего, просто ничего личного. Ни голографий, ни хоть каких постеров, ни репродукций картин-фотографий-артобъектов, ни-че-го. Голые стены и стеллаж с книгами. Совершенно невнятная коллекция. Какие-то мемуары. Хроники, насколько Джоуи мог видеть. Пара романов. Справочники. Словари. Рабочий стол был девственно пуст, и это было подозрительным. – Скажи мне, господин Клиффорд-Александер, перед тем, как покинуть комнату и отправиться на ристалище, ты был оптимистично настроен на ночь, или ты просто редкий педант? – легкомысленно поинтересовался Джоуи. – Да, – двусмысленно протянул Сайрус, разворачиваясь и идя к кровати с подносом. Поднос он опустил на прикроватный столик, застелил покрывало и только на него опустил поднос. – Я чувствую себя использованным, – сокрушился Джоуи и потянулся за сандвичем. – Взаимно, – хладнокровно отозвался Сайрус и поднял чашку. Съев половину второго сандвича, Джоуи спросил: – А ты сам к теме этой как относишься? В смысле, дискуссии, – быстро пояснил он. Сайрус поднял на него изучающий взгляд. – Почему мне кажется, что все, что я скажу здесь и сейчас, будет где-то озвучено? – флегматично вопросил он у потолка. – Я тебе ссылку дам, – с готовностью отозвался Джоуи. – На мою статью на платформе «Веселый висельник». Или «Занудный петельник». Нет! «Вестник севера», точно! Читай-наслаждайся! – Могу я сначала поинтересоваться твоей позицией? – безразлично бросил Сайрус. – Можешь. Только какое отношение моя позиция имеет к репортажу о миленьком маленьком междусобойчике в дискуссионном клубе Высшей академии? – невинно спросил Джоуи. – Я просто с нетерпением предвкушаю, как ты сейчас бросишься доказывать, что журналисты, а также лица, пытающиеся из себя оных изображать, могут, должны и обязаны сохранять нейтралитет и не вмешивать в канву дискурса свое личное субъективное и пристрастное мнение, – тяжело вздохнув, обреченно произнес Сайрус. – Ну ты меня просто совсем за дурака держишь, – мгновенно нахохлился Джоуи. – Естественно никто не поверит в мою субъективность, особенно если я кинусь описывать жакет Лисси Вогт-Лэнс, используя слова «миленький», «симпатичненький» и прочее. Кстати, о ней кроме этого можно что-нибудь хорошее сказать? – У нее в домашних питомцах беспородная кошка, – сделав благопристойное лицо, ответил Сайрус. – Какая прелесть! – Джоуи попытался сымитировать кисло-восторженную интонацию своей классной дамы – интонацию, которую он запомнил, холил и лелеял с самого розовощекого детства: нужно было сделать доклад о домашних питомцах, Джоуи и сделал – о безногих ящерицах. В качестве примера притащил анимированную игрушку. Девчонки визжали – просто заслушаться, госпожа Анерс пыталась сохранять невозмутимое лицо, но челюсть и руки у нее подрагивали вполне красноречиво – то ли страх, то ли отвращение, то ли желание ухватить Джоуи за вихры и как следует приложить об ученический стол. Папс блистательно ругался с директором на следующий день, даже умудрился ввернуть пару умных слов: «экологическое мышление». Собственно говоря, это была единственная пара умных слов, которую он тогда ввернул, остальное следовало бы вырезать цензурой. Хорошее было время. Сайрус приподнял брови: мол, шутку оценил, что дальше? – Так как насчет темы диспута? Она тебе близка, ты считаешь ее актуальной, или это просто реверанс в сторону конфедератской политики? – Ты замечательно задаешь вопросы, первокурсник института журналистики Расселл. Как я должен отвечать на него? Три раза «да»? Тебя это устроит? Джоуи уселся по-турецки. – Ты замечательно избегаешь ответов, пятикурсник института права Клиффорд-Александер, – довольно сказал он. – И все-таки: каково твое мнение о теме диспута? Сайрус выжидательно уставился на него и приподнял брови. Джоуи заерзал. – Ну ладно, ладно. Да, я противник. Нет, я не категоричный противник. Мораторий необходим. Возможно, пока только мораторий. Ну не знаю, какое там преступление должно быть, чтобы смертная казнь была оправдана. Все? Доволен? Так что там насчет моего вопроса? – Эта тема мне не близка, но надеяться, что близка не будет, едва ли целесообразно, учитывая мое желание заниматься уголовными делами. Я считаю ее актуальной, потому что иначе дискуссии в средствах массовой информации не были столь оживленными. И да, я считаю, что Конфедерация созрела для того, чтобы принять по крайней мере мораторий на смертную казнь. Южные пояса очень инертны, и если их не подтолкнуть к мораторию, они так и будут существовать в средневековье. – Окей, интересно, убедительно. Прочее, прочее. А что ты думаешь о стрижке Антона Дельвенея? – Я предпочитаю не думать о ней, чтобы сохранить остатки душевного равновесия, – высокомерно процедил Сайрус, глядя в сторону. Джоуи заухмылялся и ткнул его в плечо. – Мне будет позволено тебя процитировать? – интимно проурчал он. – Анонимный источник, Джоуи. Его мать судья Высшего суда первого округа и очень злопамятная сука. Антон пошел злопамятностью в нее, хотя до Высшего суда он дойдет, только если подставится всем остальным судьям, начиная с окружного. – Мне будет позволено процитировать и это замечание анонимного источника? – Джоуи почти ерзал от возбуждения. Сайрус скосил на него глаза и повел плечом. Джоуи засиял. Сайрус сдержанно ухмыльнулся и допил остывший кофе. Джоуи натягивал слаксы. Сайрус листал книгу. Джоуи делал себе кофе. Сайрус смотрел новости. Джоуи плюхнулся на кровать рядом с ним и откусил от сандвича, который себе сделал попутно с кофе. Сайрус недовольно покосился на него и дернул простыню, которую Джоуи непроизвольно стянул с него. – Пленум Высшего суда Конфедерации? Это интересно? – сдавленно поинтересовался Джоуи, пару секунд послушав, что там вещалось в головизоре. – Это очень отвлекает от желания четвертовать тебя, – сухо отозвался Сайрус. – Ты когда-нибудь уберешься? – Четвертовать? – нежно выдохнул Джоуи. – А ты затейник, Клиффи. Сайрус застыл на секунду. А через еще одну Джоуи был прижат к кровати и уткнут лицом в подушку. Сайрус заломил ему руку за спину, прижал локтем шею и улегся сверху. Дышать в таком положении было как минимум неудобно, но и высвободиться было невозможно. Сайрус продолжал смотреть новости. Джоуи хватило на полминуты. Дышать захотелось больше, чем быть гордым, и он захлопал ладонью свободной руки о кровать. Сайрус помедлил пару мгновений и уселся рядом с ним. Джоуи уселся на кровати, разминая суставы, одергивая майку, пригребая волосы. – Придурок, – прошипел он. – Восхитительная самокритичность, – бросил Сайрус, не удосуживаясь посмотреть на него. «Я воспользовался привилегией и припал ко всевозможным источникам знаний, коих бесконечное множество в этом оазисе Конфедератской мудрости. Судьба была ко мне благосклонна, и вторым на моем пути предстал удивительный питомник будущих судий, прокуроров и прочих адвокатов. Как вы сами понимаете, даже те несчастные, которые окажутся недостаточно умными для хорошей карьеры, несмотря на годы, проведенные в Высшей академии, будут достойно украшать фирменные вечера разных консультационных фирм вроде «Брокерби, Брокерби, Брокерби юниор и партнеры». По сравнению с дискуссионным клубом института философии клуб-питомник юристов был внешне благопристоен, под мирной же и невыразительной поверхностью скрывались бурные подводные течения. Впрочем, ни для кого из моих постоянных читателей не секрет, что подводные течения существуют в любом болоте, например, в городской библиотеке. Что же говорить о клике будущих юристов? В большинстве своем это «будущим» угадывается сразу и однозначно. Антон Дельвеней поднимается, говорит, на первый взгляд говорит красиво, но на его высоком и благородном челе, который ограничивается подозрительно четкой линией роста волос, мерцает испарина. Это дает повод прислушаться к его аргументам. Ну что же, аргументы конформные настолько, насколько конформен галстук в тонкую полоску по отношению к пиджаку в еще более тонкую полоску. Антон Дельвеней говорит о праве на жизнь, праве на свободу, праве на привнесение материальных ценностей в общественную копилку. Статьи с первой по четвертую Основного закона Конфедерации узнаваемы, потому что приведены в практически неизмененном виде. Право на жилье явно подразумевается в его выступлении, ведь именно таковым обеспечиваются те несчастные, которым предстоит пользоваться новейшими достижениями пенитенциарной системы долгие, долгие десятилетия. Антон Дельвеней пытается драматично простереть руку, но драматичность жеста смазывается подрагивающими кончиками пальцев. Цвет эмали, нанесенный на ногти, определен экспертами как № 003 «Майская нежность». В качестве эксперта выступила М., институт искусств, четвертый курс. Думается, что данной возвышенной теме куда более пристал бы цвет эмали, обозначенный на палитре как № 005 «Утренний румянец». Но у Антона найдется немало учителей, которые наставят его на путь истинный. К сожалению, матушка Дельвеней сможет помочь ему только в выборе каблуков. В них она толк знает, недаром заполучила себе парочку, под которыми и держит Высший суд первого округа. Но вот слово берет Дамиан фон Шаффенбург. Мне потребовалось около семидесяти секунд, чтобы привыкнуть к бравому арийскому выговору. Я благодарю судьбу, которая свела меня с прелестным Лином Вангом, институт искусств, отделение музыки. Он и определил акцент, как юго-западный выговор и много напыщенности. А какой эффект был бы, сопроводи он свой акцент консервной банкой, простите, рыцарскими доспехами! И мне снова на помощь приходит М., которая определила краску для волос, которой не очень определяемо, но вполне достоверно воспользовался прекрасный Дамиан, как восьмой сектор профессиональной серии «Вригг», доступный на спа-островах «Забытье», «Нирвана» и «Вечное блаженство». Ослепленный таким великолепием, я долго собирался с силами, чтобы прислушаться к его голосу. Да, глуховат его голос, не хватает гамлетовской глубины. Напыщенность, простите, насыщенность аргументов портится дефектами дикции: Дами упорно пришепетывает на взрывных. Подозреваю, он куда более красноречив при обсуждении новой курортной коллекции, чем при аргументации необходимости смертной казни. В таком дискурсе пришепетывание можно преподнести как восторженное придыхание. ... Сайрус Клиффорд-Александер поднимается со многозначительно скорбным лицом. Хочется посочувствовать его оппонентам. Какая прическа! Какая линия бровей! Синтия Александер оставила достойную память о себе. Какая линия подбородка! Какие запонки! И я снова удивлен: Сайрус Клиффорд-Александер вступается за своих консервативных собратьев по пулу. Он разглагольствует об экономических мотивах, по которым нецелесообразно то, а не другое. Наследник Александеров знает, о чем говорит, когда говорит о деньгах. И наследник Клиффорда скользок: думается мне, что он нашел бы немало экономических аргументов против смертной казни, если бы оказался в любой из двух других групп. Клиффорд-Александер плавно взмахивает рукой, томно отбрасывает непокорную прядь с высокого мраморного лба и элегантно выгибает изящные Александеровские брови – лучший аргумент в битве титанов. В ярком освещении победно, пусть и не слишком откровенно, поблескивают ногти на его руках. М. отказалась даже предположить, какую эмаль использовал Клиффорд-Александер для достижения такого эффекта. Ванг робко пробормотал: пилочка с шелковым покрытием? Я должен узнать имя его маникюрши! Что касается темы диспута. Присутствующие время от времени вспоминали и о ней. По крайней мере, прелестная Алисия Вогт-Лэнс с тщательно уложенными волосами и в восхитительном жакете из натуральной шелковой тафты регулярно – каждые восемь-десять минут – порывалась напоминать о причинах, по которым мы все собрались в этом чудесном помещении, обошедшемся попечительскому совету в немалую сумму. Кстати, в связи с нехваткой финансирования институт права был вынужден отказать в грантах двадцати девяти соискателям из третьего южного пояса. Деньги же, которых хватило бы на тридцать трехлетних минимальных грантов, пошли на ре-дизайн административных помещений, которым руководило дизайнерское бюро О'Рейли – вы знаете его, куча наград, бессчетное множество углов и жуткий пафос. Кстати, по непроверенным данным, третий за последние восемь лет ре-дизайн. Юристы изменчивы, что тут попишешь.» Чанг подозрительно следил за Лу Мендесом и Дани Локком. Как только это отребье появлялось в радиусе двухсот метров от его магазинчика, у него начинали болеть зубы. С этими крысенятами время от времени околачивалась еще и дочка учителя математики – София Кареони. Тим Кареони спивался, но все еще оставался уважаемым членом городка. Изредка он пытался напомнить это и Софии и требовал от нее приличного поведения и приличной компании, но Дани Локк был языкастым малым, куда там старому пню до него. Видно, София попалась на его удочку, как попадались детки и взрослые. Чанг пододвинул поближе коммуникатор, переключил на камеру в дальнем углу, с которой лучше всего было видно, что эти крысенята делают, и недовольно передернул губами. Дани хихикал, повиснув на плече Лу, и шумно дышал ему в ухо. Чанг наблюдал за ними, и нужно быть последними дураками, чтобы не предполагать это. Прошлый раз удалось спереть целых две плитки шоколада, причем даже незаметно, но этот старикашка как-то определил, что это они были, и приперся к ним домой. Мамашка Лу была сильно злая, что ее оторвали от очередной мыльной оперы, и наорала на Чанга так, что он как аэроборд от нее унесся. Попытался к папе Локку пристать, но того пока добудишься после паленого бренди, с тебя семь потов сойдет. Так что Чанг потерял барыш с двух плиток. Бедняга. Обеднел-разорился, как зло смеялся Лу. Он нашел где-то в сети, что на оптовой базе в окружном центре эти плитки стоят в три раза дешевле, а плитки из настоящего шоколада – так и вообще в два раза дешевле. А Чанг продавал их с такой наценкой, что, наверное, они золотыми могли быть. Лу Мендес должен был начать учебу во второй ступени школы. Должен был. Но не срослось. Эрти Мендес развелся с Мартой Саалманьо, та на радостях вернула себе куда более аристократичную фамилию первого мужа, поленилась возвращать ее еще и Лу, да и стоило бы это, скорее всего, слишком дорого. Эрти поначалу жил с ней и даже пользовался пособием, которого Лу так и не видел, а затем отбыл зарабатывать деньги в далекий западный округ, где по слухам всех привечали, всем наливали, а работы было – хоть экскаватором отгребай. Причем ладно работа – деньги, кругом деньги, кругом возможность заработать... Марта оторвалась на секунду от головизора, чтобы помахать ему вслед платочком, но Эрти уже испарился за горизонтом. Мамашка досмотрела все мыло-драмы на сегодня, решила дотащиться до кухни, чтобы пожрать хотя бы что-то, но выяснила, что Эрти уже и след простыл. А с ним и убитого рыдвана, который сходил у них за семейную машину, и части мебели, которая поместилась в тот рыдван. Мамашка дернулась было проверить кредиты, которые она прятала в кофейной банке за старым, еще добунтовским холодильником. М-да, Эрти знал и о ней. Соответственно банки с содержимым тоже не было. Как и месячного пособия. После истерик, причитаний, слезных изливаний душ всем и вся мамашка вернулась к единственному делу, которое знала хорошо – просмотру головизора. Платить за халупу было нечем, жрать – можно было попробовать притащиться к кухне «Армии милосердия» и позаламывать руки еще и там. О деньгах на то, чтобы собрать его в первый класс второй ступени, даже и мечтать было бесполезно. Хотя Лу не так чтобы сильно хотелось в школу, скорее наоборот. Марта, когда отвлекалась от головизора, заламывала руки от их отчаянного положения, как только унюхивала зрительскую аудиторию, и обвиняла всех и вся в том, что им жрать нечего. Приходилось вертеться. К мамашке притащились типы из бюро по недвижимости. Типа эта халупа принадлежит им, и за нее не плачено аж последние девять месяцев. Эрти должен был это делать, но не делал. Мамашка снова начала рыдать-причитать, хорошо хоть догадалась рыдать-причитать перед входом в детскую социальную службу. В соответствии с социальной политикой Конфедерации одиноким матерям с детьми шли навстречу. На бюро по недвижимости цыкнули, с «Армией милосердия» связались, мамашке принесли ваучеры на еду, одежду и школьные принадлежности для Лу. Ваучеры на еду Марта оприходовала быстро, ваучеры на одежду – тоже, Лу оказался счастливым обладателем двух платьев взрослого средне-большого размера и пары туфель на остромодной шпильке. Ваучер на школьные принадлежности Марта тоже по рассеянности своей попыталась обналичить в отделе с сумками-косметикой, но там ее завернули аккурат в канцтовары. Пришлось купить пару блокнотов, карандаши, еще что-то. Лу так и не узнал, что еще. Мамашка все по той же рассеянности выложила это дело на каком-то виртуальном аукционе. По крайней мере так она рассказывала соцслужбам, которые пришли интересоваться, а почему это ее мальчик пропускает школу. Лу как раз околачивался дома в то время. На улице был дождь; до заброшенного города по этой моросящей пакости брести совсем не хотелось, можно было сбежать из дома и дёрнуть на мусорные депозиты, но там новое начальство, которое требует, чтобы все по закону. Вроде в округе поставили какого-то сильно правильного управляющего, который сильно много внимания уделяет тому, чтобы как на севере. Пока еще даже взяток не брал. По крайней мере, Патрик Майер именно так говорил Карлу Йохансону. Звучало подозрительно похоже на мамашкины сериалы. Там одна дура из этих, богатых, втрескалась в какого-то прокурора, который типа всего сам добился, а потом его выперли с работы, потому что он не захотел что-то неправильное признавать. Она его там типа уговаривала, чтобы он как-то хитро документы составил, по типу ничего ведь страшного, это же не убийство какое, гибче надо быть, а он уперся: нет, и все. Я себя слишком уважаю. Хых, там дальше старушенция одна умерла и наследство ему оставила, типа последнему честному юристу на континенте. Лу все ждал, что этот хмырь будет на самом деле честным и отдаст то, что ему по ходу и не принадлежало, в какой сиротский приют, что ли. Ага, конечно. Купил новый спорткар. Квартирку такую нехилую. И дуре той предложение сделал с офигенным кольцом. Мамашка тогда всхлипывала, а потом с миссис Лиззи и миссис Дорри обсуждала, куда эти двое поедут в медовый месяц. Так вот, пришли эти. Трое. Одна училка – Лу должен был учиться в ее классе. Тоже, видно, прикидывается порядочной, как тот управляющий. Один социальный работник. Этого Лу знал. Как-то спер у одного чувака плей-пад, еще когда ходил в школу, заканчивал первую ступень. Чисто поиграть немного, потом бы вернул. Но сука, училка глазастая была, уцепилась за пад, потащила к директору. А там как раз тот социальный работник с директором обсуждал демографию округа вообще и школы в частности. И эти гады пили кофе. Настоящий кофе, а не ту жженую бурду, которую мамашка на распродажах покупает. Этот мужик повздыхал, что город очень сложный, это не считая того, что они имеют дело с южанами в их худшем проявлении. Господин Самсонов хмыкнул и сказал, что это господин социальный работник на юге четвертого пояса не бывал, там бы ему пришлось куда сложней. Господин социальный работник признался, что ему куда милее север второго, но Конфедерация требует от своих граждан самоотверженности. И они принялись самоотверженно пить кофе, выращенный, кстати, в четвертом поясе, на юге. В тамошних горах. Который почти весь шел или на север – в северные и центральные пояса, или – или на север, ага. Потом к ним вломилась училка и начала возмущаться, что этот Мендес опять ведет себя асоциально. Господин директор сложил руки домиком и уставился на Лу. Лу уставился на него. Господин социальный работник уставился сначала на господина Самсонова, а потом и на Лу. Но Лу еще никто не переглядывал. Эрти, гад, когда его так погипнотизируешь, такую оплеуху отвешивал, что Лу долетал до противоположной стены. В принципе, там комнаты той было четыре метра, но все равно больно. Мамашка пыталась типа вступиться, а Эрти орал, что Лу ведьмак, что его проклятые глазищи как котел с самой черной смолой в аду. Придурок. Но зато Лу четко усвоил, что у него неприятный взгляд. Ага, точно: господин директор вздрогнул, глаза отвел, потом с духом собрался и давай вещать о социальном сожительстве, законах общежития, честности, порядочности, в общем, той хрени, которую им вдалбливали на всяких там уроках обществоведения. Тот господин социальный работник ласково так говорит: «Да, действительно, господин Самсонов, слова красивые и полностью соответствуют социальной политике Конфедерации, но не будем забывать, что дети в 12 лет живут несколько более конкретными понятиями». Гребаный хлыщ. Лу не был ребенком, НЕ БЫЛ! Он с восьми лет по мусорным депозитам шлендрался, мог отремонтировать любой станок в мастерской Альта Грома и давно уже и сам себе обувь покупал, и жрать себе находил. Но этому бюрократу скажи попробуй. Еще чего доброго за мамашку примутся, ей достанется. Лу и посопел немного, зыркнул на него и спрятал глаза под челкой. А этот хлыщ давай заливать о том, как важно делать другим то, что Лу хочет, чтобы делали ему, как важно уважать других, считаться с их правами на вещи и взаимодействовать. Ну ладно, эти нотации – фигня. Лу привык. Ему каждые две недели такие воспитательные песни плача поют. Этот придурок и господин Самсонов ухватили Лу за вихры и поволокли извиняться к тому пентюху, чей плей-пад. Позорища было – не передать. Впрочем, фигня война. Тот чувак убрался, господин Самсонов тоже заперся в своем кабинете, чтобы созидать отчеты, а Лу спер тот гейм-пад, но уже по-настоящему, не собираясь отдавать. Но это лирика. Так вот, те двое. И с ними пришел еще один третий. Но тот больше молчал. Лу потом узнал, что этот мужик – какой-то когнио-чего-то-там. В общем, он пытался в полевых условиях разглядеть, что за тип личности у Лу. А Лу был не в духе. Во-первых, у него высыпала какая-то фигня на коже. Причем ладно бы на лбу. Как у Дани. Но фигня эта высыпала на пояснице и на бедрах. А на запястьях кожа жутко шелушилась. Еще и на ногах тоже. И зрение тоже было фиговастеньким. Ну этот мужик, мол, давай знакомиться, а Лу: пошел ты. Мужик: покажи-ка мне твое рабочее место, друг. Лу хотел его послать еще дальше, но мамашка так на него уставилась, что Луи решил придержать язык. Мало ли чего. Показал, чего там. Мужик говорит: а меня зовут Фред, и ты можешь говорить мне «ты». На такое откровенное заигрывание Лу даже отвечать не хотел, только глаза закатил и уставился в угол. А у него над кроватью все было разрисовано. Тот мужик присмотрелся и говорит: ого, здорово рисуешь. Лу хотел было послать его далеко и многосложно, но придержал язык. Какое там здорово. Поначалу вроде получалось. В той старой школе и мел был, и доска, и никто не мешал. Лу и учился. Только ребятки из последних классов второй ступени тоже обнаружили то место и обосновались в нем. А что, крыша над головой, большие комнаты, стулья-столы. Самое то для их тусовок. Там травка, все дела. Оружие, какие-то лозунги. Пришлось другие места искать, а их не так много. В той же заброшенной библиотеке вроде места много, а рисовать не на чем. Даже если немного поработать у Альта и поднакопить деньжонок на рисовальный пад – то все равно ведь не то, как если бы на доске. Но в качестве альтернативы пойдет. Потом мамашка взялась делать ремонт, но как всегда бросила его на половине, кровать Лу передвинула к другой стене, эту покрасила, а потом начался новый сериал, а вместе с его началом прекратился ремонт. Лу и принялся за стену. Тот мужик спросил что-то о драконах, Лу сначала не хотел отвечать, а потом начал рассказывать. Легенды, которые вычитал, истории, которые сам сочинил, начал объяснять, почему у этого дракона есть усы, а у того нет, и почему одни воины в доспехах, а другие просто в костюмах. Тот мужик заинтересовался одной горой. Лу его прямо затрясти захотел: ну какая же это гора?! Это самый настоящий дракон, просто он спит! Тот мужик вроде слушал, и Лу захотелось показать ему еще кое-что – свой дневник, чтобы было понятно, что он вовсе не дурак, просто это неинтересно никому, кроме него самого. Мужик, видно, заметил, что Лу осекся, попытался его еще разговорить, но Лу упрямо молчал. Пошел бы он, и все бы они пошли! На кой Лу надо их дурацкое сочувствие? Сочувствие сочувствием, но училка взяла Марту и Лу под белы рученьки, вооружилась еще одним набором ваучеров и продемонстрировала Марте, как следует совершать покупки для детей. Затем она отправила Марту с покупками домой, а Лу потащила в школу, чтобы дать ему возможность сделать когнио-социальные тесты. Лу и постарался: набрал два балла из ста двадцати возможных. Какой ужас, печально вздохнул он, упущено время, не получены знания, беда-беда. Училка тоже обломалась: мол, как это так, неглупый же мальчик, вон и господин Шуленбург подтверждает. Лу согласно покивал головой. Но идти в эту дурацкую школу он не хотел. Тарантулу понятно, что в конце концов придется, но хотя бы год отсрочки у него есть. На самом деле Лу хотел учиться, бесконечно хотел. Но только в таком месте, где его действительно бы учили, а не натаскивали на правильные ответы, где к нему относились бы как к кому-то достойному, а не с жалостливым пренебрежением или пренебрежительным высокомерием. Где хотели бы узнать, чем он жив, чего хочет, к чему стремится, а не подозревали в дурных намерениях просто потому, что он появился в поле зрения. Лу хотел учиться. Но он не хотел, чтобы его изначально считали неспособным ни на что, просто потому, что его мать – бестолковая Марта Саалманьо, его отчим – тот самый Эрти Мендес, а они живут в полуразвалившейся халупе за чертой города. Дани висел у Лу на плече, шумно сопя ему в ухо, придурок безмозглый, а Чанг следил за ними. Не сводил глаз, пень узкоглазый. Лу уже перещупал все, что можно перещупать, рассмотрел все, что могло вызвать хотя бы какой интерес, а случай не подворачивался. Приходилось или убираться восвояси, или... Случай подвернулся. В лавку ввалился толстобрюхий и краснорожий инспектор полиции Хельмут. Говнюк первостатейный. Был почти ничем в пищевой цепочке города, но увы, находились люди, которые были еще ничтожнее. Эрти, к примеру, он штрафовал с завидным постоянством, пусть и не за дело. А осмелился бы того же господина Самсонова оштрафовать – так нет. Чанг вышел из-за прилавка и посеменил к Хельмуту. Лу пригнул голову, не желая попадаться этому говнюку на глаза, и попутно стянул три батончика из сублимированного шоколада, стараясь держаться спиной к камере. Дани даже хихикать перестал. Лу подтолкнул его к выходу, напряженно следя за говнюком Хельмутом и Чангом: первый строил из себя генерала, второй предлагал ему какие-то хреновины. Лу толкнул Дани к двери, сунул в карман толстовки еще две плитки и крадучись начал подбираться к двери. Хельмут рассматривал бутылку вина, скорчив рожу, которую, видно, подсмотрел у какого-то мудака в головизоре: типа что-то понимал в винах. Дани деревянной походкой шел к выходу. Лу ждал, спрятавшись за стеллажом. Наконец, улучив момент, выскочил на улицу и он. Военные действия в пятом поясе начались неожиданно только для домохозяек. Укрепленные полосы на границах третьего и четвертого поясов были возведены давно. В четвертом поясе введено полувоенное положение. Приведены в боевую готовность военные гарнизоны. Правительство ждало удобного момента, чтобы выжечь напалмом все те термитники, которых расплодилось в жарком и сыром пятом поясе, а именно: анархистов, сепаратистов, автономников, нелегалов, нарко– и оружейных князьков и контрафактников и попутно прочих неудобных Конфедерации людей. Диверсии в третьем поясе благополучно скрывались. Диверсии во втором поясе и северней использовались, чтобы обосновать необходимость ведения военных действий на юге. В «круглых столах» на центральных голо-каналах активно обсуждались региональные характеры, и все открытее звучало «эти южане...». Ленивые. Неопрятные. С двойственной моралью. Проныры. Халтурщики. Застрявшие в средневековье. Много чего еще. Джоуи скрежетал зубами и ночи напролет изучал работенки этих придурков, которые позволяли себе такие инсинуации – или писал статьи для самых разных платформ, жарко отстаивая необоснованность такой точки зрения. Сайрус Клиффорд-Александер закончил Высшую академию с отличием. Он мог выбирать работу методом тыка: даже ткни он в Ассамблею Конфедерации, и там бы нашлась работа для выпускника с отличием. И хорошая работа. Но в пятом поясе велись военные действия. В штаб-городе первого пояса в развлекательном центре в выходной день сработало взрывное устройство. На полулегальной онлайн-платформе пятого пояса появился сюжет, в котором анархисты рассказывали, как они эту бомбу сделали и почему именно в развлекательном центре ее взорвали. Центральные каналы призывали к отстаиванию чести конфедерации. Сайрус Клиффорд-Александер, которому достаточно было шевельнуть бровью, чтобы стать помощником Генерального прокурора штаб-города Конфедерации, вместо этого обратился с рапортом на вербовочный пункт в паре кварталов от академии. Поначалу к его рапорту отнеслись с недоверием. Поверив – присвоили звание первого лейтенанта и назначили командиром взвода в 53-й округ.