Чистилище

Джоуи искал себе применение. После легендарной поездки в пятый пояс имели место следующие события: разговор с Бартом Томсоном, в котором повидавший мир и отчаянных журналистов главный редактор не стеснялся в выборе выражений и объяснял добрых три четверти часа на разные лады, какими дураками бывают самонадеянные новоиспеченные журналисты, а потом выписывал подзатыльники, дружеские объятья и тянул из закромов бутылку с пойлом покрупнее; разговор с редакторами рангом пониже, которые кромсали материалы Джоуи и Санди так, что от них не оставалось ничего, изначально имевшего место: солдаты представали карикатурно бравыми вояками, южане представали карикатурными лениво-созерцательными типами, а бандиты, тот же Чукко, – откровенными фатами; перебранка с Санди Ньюман, которая пыталась воззвать к здравому смыслу Джоуи, перебранка с Бартом Томсоном, который на этот счет иллюзий особо не питал. Публикация репортажей – а получилась именно серия репортажей – на федеральном канале и паре платформ полокальней нашла неожиданно живой отклик у публики. Джоуи поначалу радовался, когда выяснилось, что народ отзывался очень живо, смотрел, читал комментарии и возвращался к ним снова и снова. Затем он клял на чем свет стоит этих идиотов простых обывателей, которые кляли на чем свет стоит его: как же, он посмел не просто попасть в заварушку, он, во-первых, осмелился показать простым мирным жителям, что не все в благополучной Конфедерации тихо, во-вторых, посмел показать южан не желающими военных действий, в противовес полуофициальному мнению. А в-третьих, эти самые бандиты из самых южных округов у Джоуи получались именно бандитами, а не борцами за свободу, как этого хотела радикально либеральствующая прослойка. На вопрос Джоуи: «Что за фигня?!» – обращенный попеременно то к Барту, то к Санди, он получал в ответ неопределенное пожатие плеч и многозначительную улыбку Моны Лизы. Барт Томсон был вынужден снова и снова знакомиться с негласной позицией федеральных властей по поводу действий в южных округах. После язвительных комментариев Джоуи, оглашенных им к пущей растерянности публики, интерес к редакторскому отделу канала «1НС» проявили и определенные отделы конфедератских властей. Барт держался молодцом, ссылался на циркуляры посвежее и позатхлее, указывал на идеологическую составляющую репортажей, огрызался, когда ему пеняли, что идеологическая составляющая слишком идеологична для мирной политики Конфедерации, и упрямо выставлял еще кусочек из отснятого Джоуи Расселлом и Санди Ньюман. Осторожно, ближе к полуночи, в передачах, которые балансировали на грани сатиры, либо в блоках, которые рассказывали об особенностях будней южных поясов, но упрямо показывал их. Конфедератские цензоры пытались прижать его посильней, чтобы выяснить, что Барт Томсон не просто так дружит с высшими чиновниками из конфедератских. Цензоры пытались проявить рвение, чтобы выяснить, что начальство-то и не против. Журналисты из СМИ пожелтее приставали с требованиями пояснений, чтобы выяснить, к примеру, что советник Клиффорд смотрит сюжеты с интересом. Эпопея длилась добрых три месяца, и наконец Барт пригласил Санди и Джоуи к себе на чашку кофе (южного кофе, кстати, из бобов, выращенных на относительно давно демилитаризованных территориях на западе четвертого пояса). Санди расценила это приглашение как наказание. Она вымученно улыбалась, когда Барт рассказывал, как реагировал на очередной сюжет очередной чиновник, представлял даже на ознакомление очередное мемо, которое получил из пресс-службы оного, послушно пробегала глазами по строчкам и выдавливала что-то наподобие: «Забавно», «Здорово», «Прикольно». Джоуи пытался сделать вид, что ему интересно. Но Барт Томсон ехидно улыбался одними глазами и продолжал травить его официальным жаргоном. – Ну что тут можно сказать, – осторожно начала Санди, улучив момент, когда Барт отложил свой коммуникатор и принялся за кофе. – Вроде неплохо все обошлось. Федеральные идеологи остались типа не совсем недовольными, насколько я понимаю, да, Барт? – Чтобы они скисли там у себя, – тихо буркнул Джоуи. – Что им уже не понравилось? – Опять почтой завалили, горемычный? – усмехнулся Барт. – Да придурки они! – мгновенно вспыхнул Джоуи. – Ты представь: снова сообщение о моем статусе благонадежности. Я в желтой зоне, почти на границе с красной! Идиоты они все! Требуют гражданской ответственности, соответствия политике Конфедерации, а когда ей пытаешься соответствовать, то тут же скатываешься в желтую зону. Что за фигня? Барт переглянулся с Санди и усмехнулся. – Ты действительно ждешь от своей деятельности плюшек и медалек, малыш? – кротко осведомился он. – Единственные журналисты, которые прозябают в зеленой, ведут прогнозы погоды. Да и то, насколько я знаю, только Фрей О'Патрик обладал неизменным зеленым статусом последние тридцать лет. Остальные мигрируют туда-сюда. – Это тот старпер, который всегда читает с суфлера? – уточнил Джоуи и сделал задумчивое лицо. Почесав затылок, пригладив волосы, он сказал: – Смотрел как-то пару раз. У него, кажись, старческое слабоумие в последней стадии. – Зато галстуки остромодные, – дружелюбно возразил Барт. Джоуи поерзал, пожевал губы и огляделся. Затем уставился на него. Затем, после красноречивой паузы, приподнял брови и возвел глаза к потолку. Барт прикрыл глаза и покачал головой. – Ты же в курсе всей этой политики, Барти, – осторожно начал Джоуи. – Так ведь? – Конфедератской? – ехидно ухмыльнулся Барт Томсон, разыгрывая непонимание. – Да будет тебе издеваться! – Джоуи в негодовании взвился к потолку. Он вскочил, обежал стол, за которым они сидели, выглянул в окно по пути, поизучал книги, стоявшие на стеллажах, и вернулся к своему стулу. Садиться он не захотел, вцепился руками в спинку и подался вперед. – Я же вообще не писал нифига о политике, нет, что ли? Барт покосился на Санди, которая сидела со скептической миной на лице. – Джоуи, дорогой, – ласково сказал он. – Ты отправился в пятый пояс, в зону военных действий. И не надо заливать о де-милитаризации и другой пропагандистской чепухе, – упреждающе вскинул он руки. – То, что там происходит, – это война. Ты рассказывал о войне. Ты побывал военным пленником. И народ это понимает. И идеологи это тоже понимают. А что это такое, как не политика? – Простые люди – это политика? – возмутился Джоуи. – Это политика?! – Еще какая. Шляпки госпожи Дезире Дельвеней – и те могут быть причислены к политическим новостям. Правда ведь, Санди? Санди кивнула и отпила кофе. – И ты не боялась во все это вмешиваться? – Джоуи сунул руки в задние карманы брюк и уставился на нее. Санди флегматично пожала плечами. – У тебя где рейтинг? – Потому что ей интересно, куда ты вывернешь свои репортажи. – За нее пояснил Барт. – Так рейтинг у тебя где? – потребовал ответа Джоуи. Санди снова пожала плечами. – Был в желтом регистре. – Спокойно сказал Барт. – Э? – растерялся Джоуи. – Да ладно. У Барта давно уже в красном. – Невозмутимо отозвалась Санди. – Тем более что разворошил ты этих амеб очень конкретно. – Зато у нас рейтинг просмотров взлетел к самым звездам, – ухмыльнулся Барт, любуясь виноватой мордой Джоуи. – Рекламодатели в очередь выстраиваются, чтобы их лого прямо за твоими сюжетами мелькали. – Давай, сынок, поднимай чашечку. За наш рейтинг. И чтобы все эти идеологи шли лесом. Джоуи аккуратно уселся на стул и покосился в сторону Санди. У нее был ребенок-инвалид и мать, которая тоже нуждалась в повышенной социо-медицинской опеке. В Конфедерации стоимость таких вещей находилась в прямой зависимости от рейтинга благонадежности. Но Санди Ньюман сидела на стуле, с довольным видом попивая кофе, одетая в остромодную майку, которая смачно обыгрывала роскошные груди, и отказывалась страдать, что ей придется платить втридорога за социальные услуги. Джоуи перевел взгляд на Барта. – И вы так спокойно существуете с красным рейтингом? – Что бы ты понимал, щенок. – Лениво отмахнулся Барт. – Мы как те артисты в средневековье. Что бы ни делали, все равно за гранью дозволенного. Ты, засранец мелкий, должен был понимать, куда лезешь, еще когда лез. Надеюсь, теперь будешь понимать, куда лезешь, когда тебя снова понесет в какой-нибудь пятый южный. Это будет стоить тебе еще одной пригоршни бонусов. И ты за медстраховку должен будешь платить куда как больше. Но или ты это делаешь, или читаешь с суфлера прогноз погоды. – Я в первый экваториальный хотел бы съездить, – мрачно признался Джоуи. Барт откинулся на спинку стула. Скрестил руки на груди. Посмотрел на Санди, которая внимательно смотрела на Джоуи. – И что ты там хочешь делать? – безразлично осведомился он. – Ты же в курсе, что там проводился соцопрос. И вот тот, который проводился полуофициальным Институтом государственной статистики, показывает, что 49 % одобряют политику Конфедерации. А тот, который проводится Обществом социального развития, показывает 64,5 % поддержки. А тот, который проводился Фондом общественного развития, показывает 39,8 %.Вот мне интересно знать, что там за настроения. – Экваториальные пояса пока не считаются конфедератскими, мальчик, – флегматично откомментировала Санди. – Конфедерация благочинно предоставила им право на самоопределение. – Командировку оплачу по низшему тарифу, – предупредил Барт. – Ты поедешь? – Джоуи повернулся к Санди. – Или будешь дожидаться, когда Микки вернется из больничного? Санди злорадно ухмыльнулась. Джоуи жизнерадостно оскалился. – А что нам будет после окончания командировки? – уставился он на Барта. – Ты сначала вернись, щенок, – лениво отмахнулся тот от Джоуи. И Джоуи снова вскочил и заметался по комнате. – Барти, ты подумай сам: я же смотрел по голокартам, – горячо заговорил он, размахивая руками. – Если лезть в пояса с первого по четвертый, там очень хорошо развита конфедератская пропаганда. Одних PR-бюро чертова дюжина на каждый округ, и при этом такая статистика. И там реально можно набрать материалов и в подтверждение расслоения общества по этому поводу, и в подтверждение успешности конфедератской внешней политики. А если еще дальше на юг пройтись? Там же вообще невероятных сюжетов можно набрать, Санди, ты как? – А что же с рейтингом благонадежности? – вкрадчиво поинтересовался Барт. Джоуи резко остановился, словно наткнулся на стеклянную стену. Покосившись на Санди, хмуро поизучав ее вежливо-вопросительную мину, он повернулся к Барту. – Потом разберемся, – легкомысленно сказал он. В отличие от деформированных своей профессией, с особым юмором относившихся к жизни и с ласковым умилением – к языкастости пострела Расселла Барта Томсона и Санди Ньюман, Сайрус, продолжавший когнитивно существовать в официальных правовых и политических полях и мыслить соответствующими категориями, обрел восхитительную возможность испытать свою выдержку. Он, прибывший в первый округ в отпуск и неожиданно обнаруживший, что стал звездой светских хроник, ознакомился с репортажами Джоуи, пришел в ярость, остыл, прикинул, как этого гаденыша можно придушить, чтобы следов осталось поменьше, а затем, обратившись внутрь себя и убедившись, что при встрече с этим бешеным опоссумом не поддастся на соблазн растерзать его, принял предложение выпить где-нибудь пива. Джоуи с радостью согласился. Сайрус с удивлением признал, что они говорят на ином языке: не как раньше, когда он не мог удержаться от неприметно-снисходительного тона, а почти как равные. Почти – потому что равными они быть не могли, снова и снова оказываясь слишком разными. Джоуи был счастлив видеть Сайруса, как будто они не расстались какие-то жалкие пару месяцев назад, и тут же по старой привычке забывал сказать ему об этом, сбиваясь на негодование, возмущение, а иногда и откровенные злопыхания. Сайрус выслушивал все это и помалкивал. С одной стороны, Джоуи не довелось столкнуться и с десятой частью событий, испытаний и встреч, составивших – или подтвердивших – опыт Сайруса. С другой стороны, Джоуи обладал иным типом личности: если перед ним воздвигали границы, он воспринимал это как личный вызов и сразу же начинал проверять их на прочность. Если ему предъявляли каноны, Джоуи рвался заменить их на обновленные или просто разрушить, чтобы не напрягать себя попытками вжиться в уже установленное, особенно не им установленное. Сайрус относился к шаблонам и канонам совершенно иначе, не пытаясь их заменить на нечто новое: он подозревал, что даже банальное обновление уже сложившейся системы вызовет крайне болезненную ломку, поэтому не лучше ли оставлять все как есть? А Джоуи хотел изменить весь мир. А Джоуи, выпивший еще одну пинту пива, предлагал способы улучшить все человечество вообще и каждого человека по отдельности. А Джоуи рвался осчастливить общество, навязывая ему правду. Сайрус чувствовал себя старым, циничным и уставшим ментором, который и должен вроде предотвратить ошибки, которые твердо настроен совершить его подопечный, и понимает всю тщетность усилий. Ото всех ошибок не уберечь, хорошо если от самых мелких удастся, и Сайрус мерно потягивал пиво, послушно поднимал брови якобы в удивлении в унисон жару речей Джоуи и склонял голову под соответствующим углом, демонстрируя заинтересованность. Когда Джоуи рассказал ему, что осталось всего ничего, и он отправится в командировку в экваториальные пояса, Сайрус закатил глаза. – Если я скажу, что ты идиот, тебя это хоть как-то заставит одуматься? – меланхолично поинтересовался он, справившись с первичным замешательством, подавив желание запереть Джоуи в высокой башне, желательно без окон и с запорами в виде решеток из легированной стали на всех относительно крупных отверстиях, а ключ утопить в самой глубокой сточной яме штаб-города Конфедерации. – Сай, не будь занудой! Ты понимаешь, что народ в Конфедерации, особенно в северных поясах, совсем захирел в своем благоденствии?! – вспыхнул Джоуи. – Я пытался сделать курсовой проект по конфедератским особенностям, так все, просто все благочинные граждане в этих поясах возмущены исключительно сложностями при приобретении жилья и малыми модельными рядами автомобилей?! А то, что в тех же южных поясах народ живет на двадцать кредитов в месяц, и это всей семьей целиком, их не волнует совершенно! Сайрус помолчал, отпил пива и оглядел бар. – А должно? – наконец спросил он. – Ты издеваешься, что ли? – подпрыгнул Джоуи. – Нет, ты определенно издеваешься, первый лейтенант Клиффорд-Александер! Ты же видел, как народ там живет, ведь видел же! Сайрус недовольно прищурился, когда Джоуи подчеркнуто тщательно и с манерным первоокружным прононсом выговорил его фамилию. Он прикрыл глаза и снова уставился на Джоуи. Вздохнув, он произнес: – Отлично живет. Радуется жизни, устраивает танцевальные вечера десять раз в декаду. Отказывается перебираться в соседний город на созданное специально для него место работы и регулярно является за пособием по безработице. Крохотным, но зато безо всех этих треволнений, связанными с унылыми трудовыми буднями. Ты действительно думаешь, что это бездельничье мировоззрение можно изменить парой репортажей? – Это можно изменить нормальной конструктивной работой социальных служб и просветительскими мероприятиями, Сай! – Джоуи подался вперед и гневно прищурился. – Я же общался с самыми разными соцработниками, половина из них оказались в том же самом четвертом южном, потому что им лень было сражаться за место в третьем центральном, понимаешь? Это же откровенная выбраковка из тех, которые остаются в центральных поясах. Им совершенно наплевать на результаты работы, они чуть ли не обмениваются методичками о том, как грамотно делать приписки, а работу делать отказываются. И ты будешь говорить, что вот с помощью таких людей можно рассчитывать на какие-то изменения? Сайрус обреченно возвел глаза к потолку и принялся рассматривать рисунок на досках. На настоящих, между прочим, досках. Хозяин даже копию сертификата об их покупке в рамочку вставил и рядом с разными дипломами, грамотами и автографами звезд в похожих рамочках и повесил. Джоуи продолжал негодовать; под его горячие речи думалось особенно хорошо о том, что не мешало бы озаботиться поисками толкового пенсионного фонда, может, бондов прикупить, подыскать аудиторов на смену тем, которых отец выпер с позором: они облажались на банальной текущей проверке компаний, а что было бы с небанальной, и думать не хочется. О том, что и предыдущие проверки не мешало бы перетрясти, вдруг они и там натворили ужасов. О том, что пора, совсем-совсем пора заканчивать диссертацию, которая ему, скорее всего, ни с какого боку не упадет для дальнейшей карьеры. И о том, что до возвращения в часть остается все меньше времени, а до окончания контракта – около года. – Скажи-ка, малыш, – дождавшись, когда Джоуи выдохнется, лениво поинтересовался Сайрус, изучая помещение. – А с какой радости менять мировоззрение южан следует извне? Не слишком ли ты большую ответственность возлагаешь на социальных работников? – Что значит «извне»? – напрягся Джоуи. – Только потому, что социальные работники ссылаются на юг из центральных и северных поясов, они не становятся менее чужими. В конце концов, они такие же конфедератские, как и сами южане. – Основы политических знаний, я так понимаю, ты благополучно пропустил, потому что в то время, когда твои однокурсники зазубривали учебники Хоровица и Маевского, ты воспевал брови Чукко в пятом поясе, да? – Сайрус вполне сознательно вскинул голову так, как делал это при встречах с отцом, так, как делал это на официальных мероприятиях, так, когда хотел показать, насколько невысоко он оценивает нечто в собеседнике. Судя по всему, Джоуи проникся и занервничал. – В таком случае в порядке общей информации: конфедерация – это не то же самое, что федерация. Конфедерация, мой дорогой, – это искусственное соединение, которое таковым останется всегда, как бы ты ни пытался его унифицировать. Ты совершенно напрасно идеализируешь южан и тем более совершенно напрасно обвиняешь во всех их бедах посторонние власти. Лучше бы ты о проблемах зверинца в штаб-городе второго южного писал, что ли. – Ты издеваешься? – закипел Джоуи. – Ты действительно издеваешься! При чем тут зверинец! При чем тут конфедерация?!.. – Что у тебя по основам политических знаний, подопечный? – холодно перебил его Сайрус. – Какая разница, что у меня по этому дурацкому предмету, в конце концов, – Джоуи откинулся на спинку стула и отвернулся. – Когда пересдача? – любезно поинтересовался Сайрус. Джоуи облизал губы и принялся рассматривать стены. – Джоуи, когда пересдача? – ровно, дружелюбно и непреклонно повторил Сайрус. – На следующей декаде. – Джоуи выдавил из себя эти слова и опустил голову. – Да что бы этот придурок понимал в политике? – Идиот, – с неожиданной теплотой вздохнул Сайрус. – Этому придурку совершенно необязательно разбираться в политике. Его задача – научить вас пользоваться соответствующим инструментарием. Иначе грош тебе цена как властителю умов. – Я не собираюсь властвовать над умами, ты, аристократ хренов! – как ужаленный, взвился Джоуи. – А у тебя выбора нет. Или рейтинги твоих репортажей, количество отзывов и призывы к конфедератским властям сослать тебя обратно в хранилища памяти на Южный полюс – это small talk в кофейном салоне, и никто не был серьезным, когда тебя чуть ли не четвертовать требовали, или наоборот жаждали еще репортажей на те же темы, да с подробностями? Джоуи пробурчал себе под нос несколько ругательств из вокабуляра папса и потребовал еще пива. Сайрус попрощался с Джоуи и неторопливо побрел в гостиницу. До родительской квартиры он пока еще не добрался, будучи занятым рутиной, которой, как выясняется, и в мирной жизни более чем достаточно. Маменька вроде была на каком-то новом курорте, но связь с ней Сайрус утратил после неполного совершеннолетия, к обоюдному облегчению и со взаимного, пусть и никогда не высказываемого согласия. Папенька пребывал с консультационным визитом в северных поясах, мигрируя все дальше к полярному кругу, сея среди жизнерадостных северян разумное, доброе, вечное. Встречаться с ним Сайрус не хотел. Кажется, советник Клиффорд так и не смог справиться с самоуправством сына. Все разговоры с ним оставались формальными, вежливыми до зубовного скрежета и совершенно выхолощеными. Сайрус вежливо предлагал свою помощь, скажем, в управлении дедовыми компаниями, советник Клиффорд не менее вежливо благодарил и указывал, какими компаниями Сайрусу дозволено управлять, а самое главное – как. Сайрус учился и следовать предписаниям отца, и обходить некоторые его указания, и на этом их общение ограничивалось. Когда эпопея с захватом группы быстрого реагирования, а с ней журналиста федерального канала бандой южных мародеров, а затем их освобождение взводом под управлением Сайруса дошло до советника Клиффорда, он удосужился связаться с сыном. Сайрус ждал, что его отчитают, в очередной раз сообщат, как нелестно думают о его легкомыслии и выразят свою надежду на то, что это будет последняя глупость, им инициированная; но советник Клиффорд осведомился, как это Сайрус умудрился вырасти таким безответственным болваном, а самое главное – как он смог утаить это от отца. Когда Сайрус приготовился оправдываться и огрызаться, советник Клиффорд потребовал показать ему схему операции, чем совершенно дезориентировал его, а затем начал объяснять, почему его сын болван, но почему это небезнадежно. Все-таки у отца был впечатляющий опыт оперативной работы, что Сайрус понял после двух с половиной часов обсуждения, а ему, Сайрусу, еще расти и расти. Но это был единственный проблеск почти человеческого отношения за все время армейской карьеры Сайруса. Казалось бы: служба в передовых частях, в авангарде армии, с соответствующими бонусами, с отменными характеристиками должна была смягчить отношение советника Клиффорда к решению сына, но что-то не ладилось. Казалось бы, советник Клиффорд не мог не понимать, насколько верным оказывалось решение Сайруса для его дальнейшей карьеры – у него уже было в кармане приглашение занять должность помощника прокурора первого центрального округа, из 102-го и 114-го приглашения прямо сразу на должность прокурора без подозрительного «помощник», и восторги по поводу верности политике Конфедерации, и восхищение гражданской ответственностью господина первого лейтенанта, и прочее, и прочее, а отец не смягчался. Как будто ему внезапно перекрыли способность хотя бы сколько-нибудь открыто показывать свои чувства. Или советник Клиффорд, убедившись, что его наследник справляется с теми планками, которые он поставлял Сайрусу с завидной регулярностью, выставил еще одну, а Сайрус ее не видит? Об этом можно было думать бесконечно, чем Сайрус себя и развлекал. В качестве реверанса мирному времени и мирному, благополучному центральному округу с такой же незапоминающейся жизнью он посидел в баре у самого окна, лениво потягивая коньяк, наблюдая за толпами народа на улице и полностью игнорируя происходившее в помещении. С ним, кажется, пытались познакомиться, и вроде не только эскорт-работники, но опасность такого знакомства заключалась в необходимости общаться с навязавшимся собеседником, а этого Сайрусу хотелось в последнюю очередь. Возможно, если бы он выпил еще пинту пива, а Джоуи проявил хотя бы пародию на заинтересованность тем, что его тревожит, то Сайрус бы разоткровенничался. Не из желания пожаловаться, а из желания поделиться: в том, чтобы разговаривать, проговаривать свои размышления, было что-то конструктивное, если даже не сказать созидательное. Но упорно не желавший взрослеть и расставаться с юношеским запалом Джоуи был слишком увлечен стремлением изменить мир, и Сайрус смиренно придерживал свои мысли при себе. Будет день, будет и консультация с когниопсихологом. На выходе из бара Сайрус подхватил несколько визиток эскорт-служб, сунул их в карман и направился в номер. Затем связался с той, чей логотип вызвал у него наибольшие симпатии, принял душ, налил себе еще коньяка и уселся на диван, чтобы посмотреть новости Конфедерации в ожидании эскорт-работника. Лу Мендес сидел перед инспектором Карстен, пытаясь сдержать зевок. Спать хотелось неимоверно. Эти дурацкие депозитники вообще позволили застращать себя гребаным проверяльщикам с севера. Теперь если хочешь хотя бы немного подзаработать, то только в ночную смену, потому что днем светить детский труд депозитникам казалось сильно неправильным. Дорогим, если быть точней. Конфедераты с какой-то радости решили лишить деток радости, а родителей права отправлять спиногрызов к соседям, начальству или на свои заводы, чтобы они могли себе на новый гейм-пад какой заработать. Или на аэроборд. Нельзя, что вы, что вы. Дети должны учиться. А работать должны родители. Неизвестно, что за нравы у них на севере, может, те идиотские северные спиногрызы до золотого двадцати одного года вообще не знают, с какой стороны к респиро-маске подходить, а до восемнадцати так только бумажки в каких-нибудь чистеньких бюро перекладывать имеют право, а у них в поясе кто не работает, тот идет спать голодным. Что Лу неоднократно на себе испытал. Ну и что, что ему пятнадцать? Ну и что, что по этим дурацким законам он вообще должен только учиться и совсем мало работать за смешные деньги? Ему хочется новую доску, ему нужны новые штаны, а мамашка опять все профукала, а что не профукала мамашка, то Эрти снес ко старьевщику. А жрать Лу на что? Ладно хоть депозитники нашли какую-то хитрую возможность типа проводить кредиты по своей бухгалтерии так, чтобы было чем расплачиваться с горемыками наподобие Лу на рассвете. Вот и сейчас. С одной стороны, надо сидеть перед Карстеншей, которая уже который раз за четверть вызывает его к себе и пилит, и пилит, Лу, видите ли, снова пропустил уроки. На Лу, видите ли, снова жаловалась политологша, что он дерзит. На Лу, видите ли, снова жаловалась та дура, которая заменяла училку по литературе. Настоящую учительницу, между прочим. Хорошую учительницу. Госпожу Лоренс. И не потому хорошую, что она Лу ставила тройки и даже двойки и даже единицы. А потому что она заставляла их думать и очень не любила, когда предложения из теор-учебников выдавались за свои. А та заменяльщица была овцой. Ну а что, если она требует, чтобы все по критике, а Лу читал ту книгу и дневники ее автора, а еще критику, но только не школьную, а настоящую, а в методичках, которые он нашел в заброшенной школе, черным по белому написано было, что главной задачей в преподавании гуманитарных дисциплин на пред-профессиональной ступени является ориентация не на механическое усвоение фактов, а на их продуктивное осмысление, так в чем проблема? Та крыса так окрысилась, когда Лу поинтересовался: а как с конфедератским уложением о среднем образовании, которое требует воспитания в подростках и юношах не только гражданской ответственности, но и развитых когнио-социальных особенностей, к которым механическое зазубривание не имеет никакого отношения? Ну она и разоралась, к директору, как обычно, типа Лу сорвал урок. Как он его сорвал, если до этого дремал себе на задней парте, а потом только и спросил, что о механическом зазубривании? А орала-то она. Господин Самсонов по достоинству оценил вопрос и попросил крысу успокоиться и не лишать детей возможности получить свою порцию знаний – ей платят именно за передачу знаний, а не за изобретение новых мнемонических техник и бранных элокуций. Она хорошо так дверью хлопнула, и господин директор Самсонов так на нее посмотрел, что Лу поежился. Кажется, над головой этой крысы собираются тучи, что не может не нравиться. Господин Самсонов похожим образом посмотрел на Лу и сказал: «Что читаешь много, хорошо. Что по-дурацки свои знания используешь – плохо. Ознакомишься с кодексом чести конфедератского подростка, с когнио-социальными и этносоциальными особенностями личности и придешь ко мне. Понял?». Лу попытался переглядеть его своими черными глазищами – не получилось. Господин Самсонов конфедератских щелкоперов не боялся, что ему какой-то мусорщик из полубелой швали? Лу и не выдержал взгляда господина Самсонова, опустил глаза. А через неделю пришел, чтобы рассказать, что прочитал. И на следующую неделю, когда прочитал еще одну порцию из заданного господином Самсоновым. А после очередной порции прочитанного он смачно разругался с политологшей: а что, книги ему господин Самсонов подсовывал мудреные, но умные. Не интересные, но хитрые. А политологша примитивная была, что аэроборд второго поколения. Правда, орала знатно, дура. Карстенша ему и эту крысу припомнила. Ну а потом он поругался с Чангом. Тот дебил решил, что Лу ему должен и за долги, в которые влезает мамашка, и за долги Эрти. Ну ладно мамашкины. Она его типа рожала, даже вроде без наркоза – денег не было, а страховка накрылась тазом аккурат за два месяца до рождения Лу, а потому что за нее, сюрприз-сюрприз, тоже платить надо, и деньги, между прочим; ох мамашка и любит бахвалиться своей жертвой. Хорошо хоть сиськи не рвется показывать, которые типа отвисли, а коррекционную пластику ни одна сволочь, даже соцслужба, оплачивать не хочет. В общем, обошелся ей, бедолаге, Лу в неслабую копеечку, а его биологический папашка, который вроде даже полковник, если мамашка не врет и не путает со своими голо-сериалами, о нем ничего знать не хочет и даже письма обратно отсылает с корректным, но очень угрожающим сообщением от жутко крутых адвокатов с просьбой не обращаться, иначе ее слезное нытье может быть расценено как шантаж с соответствующими правовыми последствиями. Скотина такой. Так что Лу считал себя обязанным, что ли, разбираться с Чангом за мамашкины пиршества. Но Эрти уже куда лезет? Этот придурок себе какую-то охренительную аудио-систему купил, векторные динамики, авто-корректировка, сенсоры, все дела, и естественно, жрать не на что. Так и при чем Лу? Они с мамашкой разведены, Эрти изначально не оформлял родительские права на Лу, так что он Лу никто и звать никак. Живет он в халупе, за которую соцслужба платит Лу и его мамашке, а он там приживалом. Еще и кормить его?! А Чанг решил, что эти тонкости его не касаются, и попытался прижать Лу. Даже племянников свистнул. Ну Данни-то сразу сдрейфил и свалил в туман, а Лу с племянниками разбираться. Оно, конечно, Данни в чем-то прав, но обидно все равно, что даже на этого субчика, которого вроде другом считал, рассчитывать не стоит. Ну Лу со злости и объяснил племянничкам, что недаром он по депозитам уже который год тягается, металлические детали с места на место перебрасывает да по разным нестойким конструкциям лазит. Он им и морды набил, и сбежал, да еще и кредиты у одного прихватил. А нефиг! Чанг попытался Карстенше наябедничать, а та, когда выяснила, что и кредиты добросовестно вытрясены этими придурками из Энди, и то, что эти придурки собирались сделать с полностью несовершеннолетним (пока еще) Лу Мендесом, называется нанесение тяжких телесных, так Чанг неделю таскал обеды всей соцслужбе и очень извинялся. Но злость на Лу затаил, это ясно. Приходилось домой возвращаться с оглядкой. Придурки, одно слово. В родном городе не дают расслабляться. А в довершение этих несчастий Лу все-таки запалили на депозитах. Естественно, начальство тут же открестилось: ничего не знаем, малолетний подросток из неблагополучного соцокружения, криминально-патологические соцособенности, как он вообще на охраняемый объект проник, уму непостижимо. Эти проверяльщики влепили штраф. Гады. Выплачивать все равно из черных кредитов, которые Лу все на тех же депозитах и придется зарабатывать. И Карстенша не может этого не знать. И ей уже до усёру надоело пилить Лу, потому что – бесполезняк. Но надо. Отчеты, мать их. Вот Лу и приходится сидеть перед этой занудой со стеклянными глазами и надеяться, что не шлепнется на пол с казенного стула и не заснет прямо под столом. Анджей Корпник обиделся на маму с папой. У него была целая одна сестричка, целый один братик и совсем не было собаки. А ему так хотелось собачку. Маленькую и беленькую. Или нет, лучше большую и рыжую. Он видел такую у Сони Лазовиц. У нее большая собака, а еще у собаки красивый ошейник, куда красивее, чем банты у самой Сони. Анджей уже хорошо умел рисовать собачек. Он даже в школе учился. Его старший братик учился в четвертом классе, и у него было много шестерок. А Анджей учился во втором классе, и у него были четверки и даже тройки. Но Владимеж занимался плаванием и даже ездил куда-то. А Анджей боялся плавать. Зато он хорошо рисовал собак. А папа с мамой смеялись и говорили, что собаки похожи на слонов. Ну и что? Зато у них много шерсти и красивые хвосты. А еще у него есть маленькая сестричка. Мама с папой привезли ее из какого-то магазина, и она совсем маленькая и все время орет. Совсем как Соня Лазовиц, когда Анджей ее щипает. Мама все время жалуется, что она очень устает с сестричкой, а папа не хочет этого ценить. Папа говорит, что он ценит, и идет гулять с сестричкой и даже Анджея берет, а когда Анджей говорит, что хочет собачку, папа смеется и говорит, что пока Анджей пусть поучится нести ответственность за сестричку. А когда Анджей просит маму, чтобы у него была собачка, мама тяжело вздыхает и говорит, что кроме этой катавасии с Барбарой ей только собачки и не хватало. В общем, Анджей давно знал, что его не любят. И поэтому он взял свое любимое одеяло, спрятал его в свой школьный рюкзак, положил наверх яблоко и бутылку воды и тихо вышел из дому. Вот раз им не хочется, чтобы у Анджея была собака, он сам себе ее заведет. В соседнем городе есть приют, и там много собак. Анджей знает, они туда на экскурсию ездили. Тема экскурсии была «Экологическое мышление», и ему даже двойку поставили, потому что он рассказал, как важно любить животных. Вот Анджей и будет жить в приюте и заботиться о собаках. А мама с папой пусть об этой крикливой Барбаре заботятся.