Чистилище

Совершать осмотр места потенциального преступления и подготавливать дело для передачи в прокуратуру действительно пришлось инспектору Хельмуту и помощнику инспектора Николсену. Судя по выражению лица директора Лопеса, таковое решение далось ему крайне тяжело, но у инспектора Хельмута были какие-то сертификаты, подтверждающие, что он прослушал соответствующие циклы дисциплин, а два остальных тандема уже были загружены сверх меры. Оно, конечно, высшее начальство пытается убедить всех и вся, что сезонные циклы – это выдумки типа-ученых, которые под свои клима-теории криминальности пытаются срубить бабки, но статистика уныло талдычит, год за годом, десятилетие за десятилетием, что в самые жаркие месяцы резко взлетает к порогу напряженности количество насильственных преступлений. Не тяжелых, не особо тяжелых, хвала всем богам, божкам и прочим божочкам, но как бы там ни было, а расследовать приходилось и те же разбитые носы, потасовки за рыгаловкой Чанга, выбитые зубы и прочие действия вандального характера (мамаша Маркос опять вооружилась своей любимой садовой лопатой и отправилась указывать госпоже Рамирес, что негоже коситься в сторону сильно обремененного женой мужа; результат – два разбитых окна и сильно помятая жесть на машине дурехи Рамирес). Такая мелочевка либо расследовалась внесудебно, либо попадала к третейскому судье, если обе стороны были согласны. Кражи да, кражи – те приходилось передавать прокуратуре. Прокуратура при этом делала исключительно страдальческий вид, опять, мол, этот район на юго-западе 39-го. Обычно мирный, сонный, почти полудохлый но временами просто туши свет, пытаются изобразить из себя цивилизованный округ, в котором даже преступления совершаются, расследуются и даже преступники наказываются. В том случае, конечно, если прокуратура мышей ловит и чего-то там предпринимает. Но наступали жаркие месяцы, и преступления разной степени невразумительности совершались все чаще. Директор Лопес с тоской думал о том, что июнь-июль-август еще впереди. Инспектору Хельмуту было внесено строгое предупреждение держать язык за зубами. Директор Лопес в присутствии лейтенанта Засница и сержанта Гойи встал за столом, прямо напротив окна и уставился на рыхлого, потного, нервного и потерянного инспектора Хельмута непроницаемыми южными глазами. – Господин инспектор, я надеюсь, вы осознаете всю тяжесть преступления, совершенного в нашем мирном районе. И я надеюсь, что вы осознаете всю тяжесть обязанностей, которые вы с похвальной преданностью делу были готовы перенять. – После этого последовала пауза, во время которой инспектора Хельмута сверлили три пары глаз: помимо смоляных глаз метиса Лопеса, холодные, почти прозрачные тяжелые светлокожего лейтенанта Засница и полупрезрительные метиса Гойи. Хельмут не смог сдержать волны дрожи, почувствовав, как его точнехонько за шиворот удерживает свинцово-холодная рука заплечных дел мастера. Ну зачем, зачем он не переметнулся во второй пояс и не нанялся там на работу начальником охраны в каком-нибудь полудохлом городишке? Ну зачем, зачем он так размахивал теми дурацкими сертификатами? – В вашем распоряжении будут все ресурсы нашего участка, а помимо этого окружные ресурсы. Как вы уже знаете, ассистенты инспекторов уже прибыли в город, чтобы забрать трупы в округ. В вашем распоряжении еще 36 часов, чтобы собрать улики и передать их в округ. И напоминаю, инспектор Хельмут. Преступление совершено с бесчеловечной жестокостью. К нему проявляет интерес окружная прокуратура. Учитывая некоторые политические игры, которые слишком тонки для простых полицейских служащих, – он бросил взгляд на лейтенанта Засница, который знающе заухмылялся, – ими наверняка заинтересуется и прокуратура пояса. Подумайте, стоит ли пробуждать интерес к нашему участку со стороны людей с такого уровня. Директор Лопес выпрямился и отвел глаза от медленно заплывавшего потом и поочередно зеленевшего, красневшего и белевшего инспектора Хельмута. – Я всегда был горд работой в нашем участке. Мы служим замечательному городу, в котором живут замечательные люди. – Он тихо говорил, как бы рассуждая сам с собой, но в его голосе звучали угрожающие нотки. Инспектор Хельмут пытался удержать мелкую и противную дрожь, но тщетно. И ледяной пот наплывал на глаза, а моргать было боязно: когда рядом стоит тренированный лейтенант Засниц, который играючи завязывает на узел вилки из легированной стали, закрывать глаза опасно, а у него на лице написано, с каким удовольствием тот бы продемонстрировал свое мастерство на пальцах Хельмута. – Наши горожане не всегда отличаются правопорядочностью, но это свойственно всем людям. В моем участке служат квалифицированные кадры, преданные своему делу. – Он посмотрел в сторону Засница, Гойи, на дверь. – В большинстве своем, – не смог не уточнить директор Лопес под издевательские усмешки своих коллег, демонстративно не глядя на Хельмута. – Я почти уверен, что подобное преступление было совершено человеком извне. Возможно, группой людей извне. Что оказывается в компетенции окружной прокуратуры. Пусть они там разбираются. Наше дело, инспектор Хельмут, – он снова уставился на Хельмута своими вязкими, бездонными черными глазами. – Наше дело, – отчетливо выговорил он эти два слова, – качественно собрать улики. Качественно, инспектор Хельмут. Некачественность, инспектор Хельмут, может быть оценена как саботаж конфедератской правовой системы. И реакция на нее будет соответственной. Утеря права на пенсию ветерана и всех ветеранских полномочий может оказаться самым минимальным последствием. Это ясно? Инспектор Хельмут снова оказался под прицелом трех пар глаз. Если бы у него была хотя бы капля воображения, он бы озадачился метафорами. Например: расстрельная команда; лучи ненависти и презрения; залпы скепсиса. Но в силу отсутствия оного и в силу присутствия животного инстинкта выживания инспектор Хельмут ощущал – обозначим это одним гадким словом – негатив, объектом которого стал. Едва ли во всем участке к болтливому, ленивому и высокомерному Хельмуту хотя бы кто-то относился с симпатией. Но и избавляться от него народ не спешил. Глотка у инспектора была луженой, проблемы другим он создавал с удивительной настойчивостью, жалобничал и кляузничал тоже регулярно, и если он споткнется в полуметре от пропасти, немало доброхотов подсобят ему милосердным пинком под зад. Кажется, такой случай настал. Инспектор Хельмут отправился гонять помощника инспектора Николсена по всяким разным делам; лейтенант Гойя ушел допрашивать потерпевшего. Лейтенант Засниц задержался у директора. Наверняка наушничать, злобно подумал инспектор Хельмут и решил сходить к Чангу за кофе каким-нибудь и хавчиком. А что – неподалеку, как раз этот молокосос вернется. Он задержался перед входом и огляделся. На улице было знойно, город казался вымершим, но народ сидел в кафе по другую сторону площади и переглядывался, посматривая на здание полиции. «Ждут, – злорадно подумал инспектор Хельмут. – Сплетен новых ждут. Ну пусть ждут, пусть жарятся на этом идиотском солнце». Народ действительно ждал. Само по себе событие скрыть не удалось, а как же: целых три машины проехали к заброшенному коллектору, затем еще машины, куда как новее и с непонятными эмблемами, и тоже все туда, директор Лопес примчался откуда-то издалека, хотя все знали, спасибо его любовнице, что он вынужден был уехать на какую-то конференцию представителей полицейских участков в штаб-городе третьего пояса. Что произошло, было неясно, но хоть журналюг пока еще не было. Народ поглядывал в сторону старых канализационных отстойников и шептался зловещим шепотом; версии выдвигались самые разные: то кладбище домашнего скота обнаружили, а там чума, энцефалия и оспа, то тайник с наркотиками, то еще что. Версии выдвигались самые разные, люди сплетничали в меру сил, охотно использовали в качестве референтного материала голо-сериалы, Зайка Хельмут уже второй раз направлялась в супермаркет – оказывается, в доме совершенно не было салфеточек весенней расцветочки, а они были так нужны, ну так нужны, и снова в новом платье и с новой помадой. Народ здоровался с ней с особым усердием, а она загадочно молчала и величественно кивала, прицениваясь, с кем будет дружить особенно, кого почтит своим снисхождением, когда пупсик Хельмут наконец поделится с ней последними сведениями. Праздносидевшие в кафе жители города подобрались, когда инспектор Хельмут открыл дверь и вывалился на изнуряющее солнце. Подходить к нему не рисковали, совершенно правильно прочитав суровую мину на его лице. Оно и неважно, все равно он все растреплет своей дурище, а уж та растреплет всему городу. Ну или сам инспектор Хельмут растреплет все не то чтобы городу, всему округу, если бы подвернулась такая возможность. Помнится, двенадцать лет назад, еще до введения в эксплуатацию сканеров предупреждения массовых беспорядков, в мотельчике на севере города, перед выездом на федеральную трассу, случилась бойня, и учитывая степень, до которой принимавшие в ней участие накачались алкоголем и наркотиками, простым мордобитием дело не обошлось, и один сильно ушлый боевик ухватил чеканку со стены и не глядя как следует приложил ей бедолагу, который размахивал кулаками рядом с ним. Бедолага оказался потом его лучшим другом, но это его не спасло. Дело свалилось все тому же инспектору Хельмуту, и он надутым индюком вышагивал по городу, охотно делясь подробностями дела со всеми, кто желал угостить его кофе. За оперативность расследования он получил пару бонусов в личное дело, за болтливость с него сняли надбавку на полгода, но что деньги, когда можно почувствовать себя властителем дум? Чанг по своей привычке выкатился из-за прилавка и посеменил навстречу инспектору Хельмуту. Он задорно закивал головой, зачастил, здороваясь, даже руки подобострастно сложил на груди, рассчитывая оказаться первым, кто припадет, так сказать, к первоисточнику. Инспектор Хельмут сделал пару шагов вглубь помещения. Чанг не горел желанием переплачивать за освещение, поэтому в его забегаловке дозволялось включать только минимально допустимое количество светильников, да и те путем хитрых манипуляций светили крайне неохотно, тем самым добавляя экономии. В связи с этим прискорбным обстоятельством оставаться в темных очках было несколько неосмотрительно. – Добрый день, многоуважаемый господин Хельмут, – Чанг вынырнул из-под правой руки и попытался скорректировать траекторию его дрейфа к столику подальше от людских ушей, чтобы не было конкурентов на получение первой порции информации. А народ просек, куда подался Хельмут, и потянулся во все ту же забегаловку Чанга. Инспектор Хельмут засунул очки в нагрудный карман небрежным жестом и опустился на стул. Он даже здороваться не удосужился, но губы выпятил многозначительно. Чанг воспрянул и зачастил, предлагая разнообразные блюда, которые должны будут усугубить удовольствие от кофе, который он, Чанг, почтет за честь сварить лично по особому рецепту его деда из самых что ни на есть натуральных зерен кофе, а не этого суррогата, которым оскверняют обонятельные и вкусовые рецепторы доблестных полицейских в кофематах, которые только и устанавливают в официальных учреждениях. Инспектор Хельмут согласно покивал головой, соглашаясь, что только такой кофе и достоин героического блюстителя правопорядка, и возложил руку на столик. Чанг притащил поднос с чашкой кофе и кофейником на редкость скоро и проворно выставил пару стульев, должных препятствовать опасному приближению шпионов. Чанг хотел быть первым, кому Хельмут проболтается о происшествии. Но этот жирный индюк пил халявный кофе, ел халявное жаркое и время от времени скорбно чмокал губами. Чанг терпеливо ждал. – М-да, – сыто содрогнувшись телесами, выдавил инспектор Хельмут и откинулся на спинку стула. – М-да. Бедные детки. Вот понимаешь, Чанг, я многого насмотрелся в своей жизни. Такова моя профессия. Но от этого даже бывалые кадры поддаются преступной слабости. Ты понимаешь, Чанг, – понизив голос, продолжил Хельмут, жалея где-то глубоко-глубоко под диафрагмой, что у него на носу не сидят форменные очки – взгляд поверх них был бы куда более выразительным. – Вот даже закаленный лейтенант Засниц, и тот не сдержался. Сильно это его потрясло. А я что? А мне это, между прочим, расследовать. А не какую-то там мелочевку вроде мордобоев. Он туда первым приехал, и второй экипаж, Гойи. Гойя вообще слаб желудком оказался, – смачно прищурился Хельмут и лукаво подмигнул. – А мне, между прочим, трупы осматривать пришлось. – Тру-пы? – одними губами прошевелил Чанг. – И ведь глухарь, однозначно, – тяжело вздохнул инспектор Хельмут. – Скорее всего бродяжки, скорее всего приезжие их и замочили. Ну да ладно. Мое дело собрать улики и установить подозреваемых, а там пусть прокуратура голову ломает. А деток жалко. Три пацаненка. Один как бы не моему ровесник. Инспектор Хельмут печально уставился в окно. Тут он малость лукавил, но больно уж жест был драматичным. А его мелкий спиногрыз уже школу заканчивал. Еще пара лет, и алименты платить не будет. Главное, чтобы сычонок не надумал поступать в какое учебное заведение: а то ведь и дальше платить придется. Пусть идет работает. Так что по самым поверхностным прикидкам самый старший из тех троих был младше его спиногрыза года на три-четыре. – Какой ужас, – тяжело вздохнул Чанг, складывая руки на груди и почтительно склоняя голову. – Какой удар для их родителей. Имена, кстати, уже установлены? – Нет, пока еще нет. Это хорошо, если нам повезет, Лин. – Хельмут потянулся и похлопал его рукой по плечу. Чанг мужественно перенес этот жест. – А ведь они могут оказаться бродяжками какими, и тогда пиши пропало. Или, скажем, из южных округов и «черные». Правильно? В общем, подозреваю, что следующие несколько месяцев будут для меня очень сложными. – Да, «черных» детей развелось много. Тут вы полностью правы, господин инспектор. От этих нелегалов одни беды. У меня по прошлому месяцу опять недостача товара. А все почему: приходят, тихонько суют в карман мелочевку и уходят. А сколько их – много ведь! А если каждый сунет в карман мелочь, так у меня же ничего и не останется. Ой-ой-ой, – сокрушенно закачал головой Чанг. – Куда катится мир? – Да-да. И что при этом делает приграничная полиция? Почему они не следят за несанкционированным проникновением нелегалов? Эти «черные» ведь – рассадник криминалитета и заразы. И самое главное, это ведь нагрузка социальному бюджету, в который, между прочим, мы все делаем отчисления. – Да-да, – затряс головой Чанг. – И на что, спрашивается, идут наши деньги? А подозреваемые уже есть? Инспектор Хельмут с неохотой расстался с маской обличителя социальных зол и посмотрел на Чанга, снова жалея, что на носу нет очков – взгляд поверх них был бы как никогда уместен, чтобы этот сушеный таракан не отвлекал его от размышления о судьбах мира. – Мы рассматриваем разные версии, – важно ответил Хельмут, тихо надеясь, что хотя бы одна появится. Возможно, стоит прислушаться к версии директора Лопеса о гастролере – пусть бы прокуратура дальше и получала этот висяк. Посидев еще немного в приятной полутьме забегалове, выпив еще кофе, инспектор Хельмут наконец отправился в свой кабинет. Шел он важно, делая при этом вид, что усердно думает о судьбах миров, а при таких раздумьях разве есть силы обращать внимание на простых смертных? Солнце жгло немилосердно. Трупы уже должны быть доставлены в институт судмедэкспертизы. В начале следующей недели можно будет туда съездить. Или Николсена сослать. Пусть учится работать с коллегами. Когда до двери в участок оставалось каких-то двадцать метров, из него выпрыгнул на улицу этот грязный полукровка Мендес. Снова у Карстенши на душеспасительной беседе был, резонно предположил Хельмут. Скоро, совсем скоро он перестанет быть неполносовершеннолетним, и тогда можно будет с полным основанием и с огромным наслаждением приниматься за него. Инспектор Карстен тоже ждала с нетерпением того счастливого дня, когда наконец она сдаст дело Лу Мендеса – увесистое уже дело, основательное такое, с самыми разнообразыми событиями-инцидентами – в архив. И пусть с ним долбаются инспектора из соседней части здания. Или (скорее всего, именно это и будет иметь место) из пенитенциарной системы, но тогда уже в 311-м округе – там как раз находится крутейшая, строжайшая, суровейшая тюрьма третьего пояса. Делов-то было всего ничего: Лу Мендес опять подрался, опять украл что-то невразумительное, опять прогуливал занятия, опять ничего нового, и в этой стабильности было нечто совершенно удручающее. Инспектору Карстен было в чем-то жаль Лу – ни для кого не было секретом, что у него за семья. Ходили слухи, неподтверждаемые, впрочем, но крайне настойчивые, что Эрти Мендес еще и поколачивает мальчонку, но только кто этим будет заниматься? Если уж Детско-юношеская служба давно перестала обращать внимание на то, что происходило в том райончике: живут люди – и пусть живут. Умирают – главное, чтобы ненасильственно. Дети так и вырастают, и старятся, не выползая из лачуг – а кто им виноват? Бюджет давно трещит по швам, на то, чтобы отлавливать бродяжек, не всегда хватает средств. Поэтому минимально необходимый перечень предприятий проводился, а всем остальным занимались другие социальные институты. Самым обидным в случае с Лу был его неплохой потенциал. Тот же директор школы Самсонов нисколько не сомневается, что у него очень большой потенциал. При этом мнения учителей отличались просто-таки радикально. Госпожа Лоренс, к примеру, признавала примечательные интеллектуальные данные, но при этом отсутствие сильной мотивации и некоторые пробелы в когнитивной дисциплине Лу Мендеса. И при этом – очень хорошо отзывалась о нем как о личности. Госпожа Зельцман фыркала, когда инспектор Карстен просила ее поделиться соображениями о Лу, но выплеснув первый порыв злопыхательства, признавалась, что мальчик далеко не дурак и заставляет держаться начеку, что в ее преклонные годы скорее преимущество. «С ним приятно работать, – категорично заявляла она, – и именно потому приятно, что Лу не дурак ознакомиться со всевозможными инструкциями и поцитировать их себе в удовольствие. Насколько хорошо он их понимает – другой вопрос, но у щенка все впереди. Я буду рада, если он все-таки чего-то достигнет и не сопьется с этим своим о-о-отчимом». Учитель Чарльз томно закатывал глаза и вещал о недисциплинированности мальчика и удивительной художественной чувственности его образа, что в сочетании с увлечением молодыми людьми позеленей да посубтильней (а учитель Чарльз за последние три года уже восьмерых сменил и каждый раз все начиналось с паточной влюбленности, кофепития в саду на фоне пышноцветущих растений, возлежания на подушечках, а заканчивалось заявлениями в полицию: пацанята сваливали в светлое будущее, не забыв подкорректировать его кредитную историю в сторону глубокого минуса) навевало мысли о том, а не подкатывал ли учитель Чарльз к Лу, и вызывало нормальное женское любопытство: и получал этот пижон по морде? Или Лу все-таки соглашался попозировать для его ужас-опусов за определенную мзду? И еще одним поводом для усиления головной боли оказался отчет доктора Лоренса об этом самом Лу Мендесе. Вкратце: не дурак, с развитой когнитивной, но с неустойчивой аксиологической системой; склонен к агрессии, к неадекватной оценке реальности; неспособен на устойчивые межличностные отношения. Насчет последнего инспектор Карстен поспорила бы: она не могла не знать и о преданности Лу своей матери, и о какой-то обреченной снисходительности, с которой Лу не спешил прекращать отношения с Эрти Мендесом – тем еще червяком, и о давних и очень устойчивых отношениях Лу и Данни Локка – вот кто и склонен к инфантилизму, и к эскапизму, и дурачок, если честно. Но везунчик. В отличие от Лу с его смоляными волосами и обличающими глазами, с его острым языком и насмешливой, злобной, издевательской, недоверчивой – какой угодно, но никогда не симпатизирующей ухмылкой, Данни Локк вызывал желание потискать его, ну или сравнить с овцой. У него было как раз такое доверчивое, покорное, длинное лицо с большими, почти круглыми наивными глазами, обрамленными шикарными ресницами, и растерянной улыбкой, да еще и волосы эти грязно-соломенные, которых было много, очень много, и которые были такими артистично-неухоженными, что сердце таяло. Он был таким благодушным, таким послушным, таким дурачком, но при этом таким лапочкой, пока еще окутанным флером юности, что ему с легкостью сходило с рук многое. Вроде и знал городишко, что Лу Мендес и Данни Локк не расстаются практически никогда, но все дружно обвиняли Лу в проделках, и никогда – Данни. А кто его знает, что Лу Мендес делал, потом что сам этого хотел, а что – потому что Данни его подбил. Вдруг, как его там, в тихой воде кого только не водится. Оставалось только надеяться на то, что Лу никуда не вляпается за то время, которое он будет находиться под опекой инспектора Карстен. А пока: визит к Марте Мендес, которая снова разводилась со своим убогоньким, и попытка воззвать к ее материнским чувствам, которые у нее, очевидно, отсутствовали как категория. Визит в школу, чтобы выяснить, что Лу натворил на уроке химии, что в школу вызывают не только родителей, но и ее. Визит в больницу, попытка уговорить госпожу Синколон не подавать иск против нее как законной представительницы своих сыновей: милые детки, оказывается, запустили в ее цветник ядовитых змей, потому что она посмела обругать их за то, что они топтали клумбы в общественном парке. Визит на мусорные депозитарии и очередной бессмысленный разговор с директором, который делает вид, что не знает, кто работает у него – как же, квалифицированные рабочие поближе к границе с городом, а подальше, вглубь пустыни – так и дети. И знают же об этом все, и все равно продолжают жить так. И очередной бесполезный отчет в штаб-город округа с просьбой об утверждении дополнительного места с мотивацией, которая давно набила всем оскомину: ключ «инспектор – количество подопечных» у самой Карстен превысил норму раза этак в два с половиной, внеурочных у нее уже давно накопилось на два отпуска, на банальные стажировки в соседних округах, на которых настаивает федеральное начальство, нет ни времени, ни денег, попытки переложить часть своих обязанностей на другие социальные структуры наталкиваются на яростное сопротивление с их стороны, как будто им живется легче. И этот отчет будет рассматриваться полгода, а потом ляжет под сукно. Инспектору Карстен бросят премию, как подачку, может, пальцем погрозят, чтобы не сильно рыпалась, и все пойдет своим чередом. Но может, когда-нибудь количество отчетов достигнет критической массы... может быть. Может быть, даже при ее жизни. Эксперты явно не ловили мышей. Такое мнение инспектор полиции Хельмут высказывал ПИ Николсену на разные лады уже третий час. Причиной стало прочтение отчетов этих самых экспертов. О вскрытии. Об уликах, собранных на месте обнаружения трупов. Эксперты настаивали, что убийства были совершены на ином месте, а в канализационную шахту привезены уже пост мортум. В канализационной шахте тела находились от 72 до 96 часов, и им повезло, что они были обнаружены так скоро: оказалось возможным изъять отличные пробы ДНК и провести вскрытие. Поиск по базе ДНК велся еще по одному мальчику, личности двух других установлены. Ими оказались Сердж Анатолиус Прим, 2076 года рождения, пропал без вести в 2085 году, считается пропавшим без вести три года, мертв предположительно от восьми до десяти дней, причина смерти – утопление; насильственные действия в отношении мальчика предположительно проводились; и Анджей Вацлав Корпник, 2080 года рождения, пропал без вести в 2087 году, считается пропавшим без вести менее семи месяцев, мертв предположительно от шести до восьми дней, причина смерти утопление; насильственные действия в отношении мальчика предположительно проводились. Личность третьего пока была не установлена, но и ему было около десяти лет, он был мертв около недели, схожими были и причина смерти и следы насильственных действий. А теперь вопрос: их что, сначала притопили в Слепом озере, а затем приволокли в шахту и сбросили туда? ПИ Николсен робко предположил, что если бы мальчиков сбросили в шахту глубиной около восьми метров, то трупы были бы повреждены очень сильно, а так – совсем нет. Это замечание вызвало у инспектора полиции Хельмута новый приступ негодования: что получается, какой-то маньяк притопил их в Слепом озере, а затем на своем горбу таскал в эту канализационную шахту? Что за маньяк, воистину? Хорошо хоть время смерти относительно совпадает, можно предположить, что их держали вместе. Хотя тот же Сердж Прим пропал в 35-м округе, Анджей – так и вообще во втором поясе. А последнего пацаненка и концов не сыскать. База данных ДНК упорно отказывалась найти стопроцентное соответствие. ПИ Николсен уже предложил проводить поиск с целью установить хотя бы частичное соответствие, инспектор полиции Хельмут сначала наорал на него, что тот мнит себя слишком умным, а затем стоял, нависнув над плечом, когда Николсен менял параметры поиска и указывал допустимость соответствия в 45-100 %. Запомнил ли инспектор полиции Хельмут алгоритм, осталось неизвестным, так как секретарь директора Лопеса позвонил и милым голосом сообщил, что господин директор Лопес рассчитывает получить отчет о продвижении расследования к концу рабочего дня, даже если конец рабочего дня и придется отодвинуть на определенное количество часов. Ключевое слово – сегодня. Потому что некоторые добрые души из федерального управления полиции облагодетельствовали директора Лопеса ссылкой на заметку в окружной медиа-платформе: дело уже было предано огласке, до того момента, как эту бомбу рванет, остается совсем мало времени. Инспектор полиции Хельмут отправил ПИ Николсена делать отчет, а сам остался сидеть у монитора и следить за шкалой, указывавшей, сколько ДНК из базы данных уже проверено. Директор Лопес сидел за своим столом и со скучным лицом слушал инспектора полиции Хельмута, зачитывавшего отчет. Кажется, участку повезло, что им достался такой толковый новоприбывший, как этот Николсен – отчет составлен грамотно, у Хельмута отродясь таких толковых не получалось. С другой стороны, он и сбором фактического материала особо не утруждался. Тут же ситуация другая. Если правы люди из пресс-службы полиции округа, а равно и федеральной полиции, к ним все больше запросов поступает. Секретарь директора Лопеса тихо просочился в кабинет, поставил перед ним чашку с кофе и указал глазами на экран. Директор Лопес поднял руку, приказывая Хельмуту замолчать, и открыл сообщение, которое направил ему Лайнус. Оказывается, уже поступило около 30 запросов относительно тройного убийства, совершенного на территори, прилегающей к городу. Директор Лопес тихо выдохнул, ослабил галстук, кивком поблагодарил Лайнуса и уставился на Хельмута. – Я ознакомлюсь с отчетом попозже. А теперь будьте добры ознакомить меня с основными направлениями расследования, – сухо сказал он, ожидая худшего. Хельмут собрал воедино все свои мысли, которые вдруг враз попрятались по самым отдаленным углам его головы. – Определение происхождения различных материальных улик, которые обнаружены на телах и рядом с ними, – браво начал он и, вдохновившись своими собственными словами, продолжил: – Попытаться реконструировать следы на поверхности рядом с шахтой. К сожалению, они были слишком скомпрометированы, – важно добавил он. – Помимо свидетеля, обнаружившего тела, там побывала патрульная служба и два других экипажа полиции. – Кроме этого, два последующих дня во время и/или после возможного помещения тел в шахту шел дождь. Нам еще повезло, что шахту накрывал какой-никакой люк и внутри было сухо, – осторожно добавил ПИ Николсен. – Что с подозреваемыми? – Мы отправили запрос профилистам округа, чтобы они высказали свое мнение. Ждем результатов. Предварительно это мог быть один человек, возможно среднего возраста, достаточно сильный, возможно образованный, либо эрудированный, предположительно достаточно дисциплинированный, но с определенными чертами эскаписта-социофоба-нарциссиста. Скорее всего белый либо белый метис. – Это был один человек? – Возможно один, не исключено, что их было два, – зыркнув на Николсена, встрял Хельмут. – Профилисты признают последнее маловероятным, – дернув ртом, уточнил Николсен. Директор Лопес посмотрел на него. – Их скорее всего было два. Для одного человека это слишком много усилий, – недовольно возразил Хельмут. – А мотивы? – директор Лопес перевел на него взгляд. – Профилисты предполагают психопатологию. Возможно, сектантский след. Мне кажется, последнее очень верно. Надо посмотреть в этом направлении. – Какие секты могут приветствовать либо поощрять совершение подобных преступлений? Инспектор Хельмут замялся. – Мы занимаемся исследованием этого вопроса. Пока можно предположить с достаточной долей уверенности, что в нашем округе не допускается легальное существование сект с подобной идеологией, – тем не менее сказал он. я – Вы не знаете, что за секта и с какой идеологией может поощрять такие преступления, но уверены, что ее легальное существование невозможно на территории нашего округа? – покачал головой Лопес. – Это может быть и не секта вовсе, а, допустим, адепт или адепты какого-нибудь учения или философии. – Подумав, предположил Николсен. – Опять же, это вполне соотносится и с предварительными наблюдениями по профилю. Человек образованный, начитанный, ознакомился с какой-нибудь писаниной, увлекся ей и... – он неожиданно осекся. – Применил на практике. – Закончил за него Лопес, переводя взгляд на стену за его спиной. – Во времена Гражданских бунтов такой писанины ходило немало. Призывали вырезать разных людей по каким-то признакам, которые считали самыми гнусными. Кое-что такое до сих пор в ходу на юге пятого пояса. В нашем поясе, кажется, есть пара экспертов по таким доктринам. Обратитесь к Лайнусу, он как раз пишет по смежной теме годовую отчетную работу. И еще раз напоминаю: забыть о выходных, о режиме рабочего времени, пока дело не будет передано в прокуратуру. Иначе общественность нас живьем съест. Свободны. Инспектор полиции Хельмут решил все-таки поставить точку на сегодня в этом нелегком расследовании. Дав последние указания ПИ Николсену, он направился к своей машине. На улице уже было темно, мэр, жлоб такой, слишком радел за экономию электричества и настаивал на комендантском часе для уличного освещения, а освещение от баров, кафе и прочих танцполов не особенно улицу спасало. Инспектор Хельмут ехал по ней, величественно оглядывая людей: их было много, и они группировались в совершенно непредсказуемом порядке, шумели, смеялись, входили и выходили в здания и переходили в следующие. Инспектора Хельмута потянуло на философствования, и он подумал о том, как все-таки хорошо жить в округе, в котором устанавливаются цивильные отношения и в котором люди могут не бояться за свое будущее. Как хорошо быть гражданином государства, в котором каждому достойному человеку обеспечивается право на самореализацию. И словно в противовес мыслям о достойных гражданах, Хельмуту на глаза попался этот выблядок Лу Мендес, который стоял, прислонившись к стене здания, скрестив руки, поставив одну ногу на аэроборд, одетый во все черное, с плотно сжатыми губами и глазами, которые во тьме улицы казались провалами на лице. Он следил за Хельмутом. Он, щенок, стоявший на улице, следил за инспектором полиции Хельмутом, ехавшим в служебной машине в хороший, надежный, благоустроенный дом к благопристойной жене! Инспектор Хельмут опустил стекло и сбавил газ, с наслаждением отвечая ему похожим пристальным взглядом. Лу не дрогнул, инспектор Хельмут поежился. Хорошо, что пора было поворачивать, можно и глаза отвести, и поднять стекло, снова прячась в блаженном уюте салона от угрожающей свежести улицы. Подъезжая к дому, Хельмут внезапно подскочил, осененный мыслью: ночь ведь, и что этот крысеныш делает на улице вдали от своего крысячьего района? Не иначе промышляет – или совершает, или уже совершил что-то противоправное? Да и выглядит он крайне подозрительно, словно упрямо следует какому-то непонятному псевдорелигиозному учению. Чтобы Лу Мендес, да ничего не замышлял? Да быть такого не может!