Чистилище

Директор Лопес посмотрел на ПИ Николсена. Тот изучал пол. Он перевел взгляд на инспектора Хельмута – тот сидел со скорбной миной. Директор Лопес постучал пальцами по колену и еще раз просмотрел материалы на голо-экране. Он по-прежнему не был уверен, что преступление было совершено двумя людьми, но ничто не указывало на то, что директор Лопес был более прав, чем тот же инспектор Хельмут – видно, толстобрюхий уже спал и видел себя лейтенантом. Наконец-то, после двадцати с чем-то бесславных лет практически в начале пищевой цепочки. Иконка почтового ящика вспыхнула и погасла. Директор Лопес угрюмо посмотрел в угол экрана, не ожидая от этой суперновой ничего нового. В прокуратуре, кажется, чуть ли не гладиаторские бои устраивали за право готовить дело к судебному разбирательству. Не так они пели, ох не так, когда трупы были только что обнаружены. Помнится, генеральный прокурор округа не поленился лично связаться с директором Лопесом. Не то чтобы он был такого уж невысокого мнения о директоре и подначальной ему команды, но где тот – и где генеральный прокурор? Говорят, после Высшей академии Федерации южных поясов в округ попал, проходил стажировку непосредственно в Высшей академии Конфедерации, чем хвалился каждому уже добрых лет семь. При этом все покорно слушали, а за спиной генпрокурора активно шушукались, сколько денег было выброшено за пятидневный курс не пойми чего. Но сертификат есть, с этим трудно поспорить. Как бы там ни было, этот самый генпрокурор после неизбежной прелюдии о своей высокой квалификации, о счастливом времени, проведенном в Высшей академии Конфедерации – всегда полное название, никогда аббревиатурой, зазнайка хренов – напустил на себя траурный вид и поинтересовался, каковы успехи у его коллеги в тройном убийстве у Слепого озера. Звучало неплохо, да и выглядел генпрокурор почти верибельно, очевидно, уже приценивался к риторике на голоэкранах. Директор Лопес непроизвольно сымитировал похожее выражение лица, даже голову склонил в скорбном жесте. А сообщать ему – а что сообщать? Расследование ведется, обрабатываются улики, составляется предположительная хроно– и география преступления, ведутся допросы родственников жертв, их знакомых, что дало какие-никакие, а результаты. Ведутся опросы потенциальных свидетелей преступления: непосредственно убийства и/или похищения, незаконного лишения свободы, возможно изнасилований, и – тишина. Никто ничего не видел. Даже место найти, где жертв содержали до убийства, не удавалось. И что делать – осматривать каждый дом в городе и прилегающих поселках? Так директора Лопеса за это четвертуют. А потом мэр и члены самоуправления пойдут на медиа-порталы округа, пояса и федерации и медийно линчуют его еще и там. Ведется наблюдение за подозреваемыми. Косвенных улик, которые могли быть, а могли не быть уликами, набрано немного, но все они допускают двоякое толкование. Даже когнио-психологический портрет не позволял склониться к определенному мнению. Впрочем, пусть это будет головной болью прокуратуры. – Неплохая работа. Вы допрашивали подозреваемых? – наконец соизволил обратить внимание на Хельмута и Николсена директор Лопес. – Мы пока ведем наблюдение за ними, чтобы установить приблизительный ритм жизни. – После паузы напыщенно ответил инспектор Хельмут, излучая самодовольство. Директор Лопес покачал головой. – И каков он, этот ритм? – флегматично спросил он. Инспектор Хельмут шумно втянул воздух, а затем выдохнул его. Выпятив губы, изобразив глубокую задумчивость, он начал: – Достаточно устойчивый. Подозреваемый Локк проводит много времени дома, увлекается виртуальной реальностью, по сведениям медиа-детективов, проводит много времени на порталах порно-направленности, имеет склонность к гомосексуальным отношениям, согласно предварительным наблюдениям, имеет также склонность к определенному фенотипу: среднего роста, светлокожий, русоволосый, с голубыми глазами. Должен также отметить, что сам подозреваемый Локк относится к данному фенотипу. Кроме этого, известно, что подозреваемый в детстве подвергался насилию со стороны биологического отца, что определенным образом соотносится с психологическим портретом преступника, представленным нам профилистами из округа, а также наши наблюдения подтверж... – Давайте не будем делать заключений по психологии, – резко оборвал его директор Лопес. – Для этого есть профессионалы, которых учили заниматься этим. Ладно, что второй? Пару раз чавкнув, то ли чтобы скрыть раздражение, то ли чтобы перестроиться на обдумывание вопроса, инспектор Хельмут облизал губы и помолчал. Затем послушно начал отвечать: – Подозреваемый Мендес отличается биполярным типом личности. Так, когнио-терапевт доктор Лоренс подтверждает неустойчивость его психики, склонность к мистицизму и оккультизму. Подозреваемый Мендес интересуется темой смерти, кроме этого, он агрессивен и неуправляем. В его поведении и внешнем облике отчетливо прослеживается тяготение к этим штукам. Кроме этого, он никогда не был замечен за посещением религиозных мероприятий, проводимых разрешенными и поддерживаемыми государством деноминациями, и при этом в его учетной записи в библиотеке содержится указание на многочисленные обращения подозреваемого к различным сомнительным религиозным практикам. Причем как отметил в своем отчете мой помощник, это не только обращение к материалам, которые необходимы для прохождения каких-либо занятий в школе, но и многое помимо этого. Директор перевел взгляд на Николсена. Тот по-прежнему изучал пол. Лицо у не очень юного, в общем-то, но всегда свежего Николсена выглядело сейчас усталым и осунувшимся и постаревшим. Директор едва успел уловить тот саркастичный, очень острый, очень неприязненный взгляд, которым наградил Хельмута Николсен, и снова веки скрыли глаза. – Отчет вашего помощника? – ласково поинтересовался директор Лопес. – Вы имеете в виду помощника инспектора Николсена? Он так красноречиво разделил слова «помощник» и «инспектора», что Николсен не сдержался и вздрогнул, вскинул глаза на Лопеса, покосился на Хельмута и злорадно улыбнулся – самую малость, уголками губ, но при этом радостно. – Я не вижу отчета вашего, – и снова выразительная, едкая пауза, – помощника. – Я включил его в свой отчет, я не считаю нужным увеличивать количество информации, удваивая ее, – занервничал инспектор Хельмут. – Как вам известно, помощник инспектора Николсен намерен сдать экзамен на следующую должностную ступень, – сухо начал директор Лопес. – Для этого необходимо, чтобы руководитель учреждения, в котором господин Николсен является сотрудником, представил характеристику. Для этого мне необходимо лично ознакомиться с работой господина Николсена. Поэтому я попрошу вас, – он повернулся к Николсену, – поделиться со мной вашими материалами. А от вас я жду отчетов, составленных вашим коллегой. – Директор Лопес бросил на Хельмута взгляд и безразлично уставился на стену над его плечом. – Вопросы? – Нет, господин директор, – выдавил инспектор Хельмут. – Отчет будет вам представлен. – Замечательно. Господин помощник инспектора Николсен, что там помимо необходимых для школы материалов изучал подозреваемый Мендес, что убеждает вас в мысли о его причастности к преступлению? – директор Лопес повернулся к Николсену и сложил руки домиком. – Как отметил инспектор Хельмут, – помощник инспектора Николсен покосился в сторону того и перевел честный взгляд на директора, – подозреваемый Мендес демонстрирует устойчивый интерес к оккульным практикам. Так, он интересовался работами известного сектанта Дока Росса, который был приговорен к смерти в 2080 году. Как известно, Док Росс активно разрабатывал культ, в котором важное место отводилось раннему сексуальному раскрепощению служителей. Он неоднократно признавался в процессе расследования и в судебных слушаниях, что лично принуждал к половым актам не только детей своих адептов, но и своих сыновей. В настоящее время известны пять его публицистических работ, которые были опубликованы и некоторое время находились в свободной продаже. Подозреваемый Мендес неоднократно обращался к его работам. – Помню-помню этого Росса, – пробормотал директор Лопес. – Ублюдок тот еще. Приговор приведен в исполнение? – В настоящее время проводится пересмотр дела по апелляции в Федеральном суде. Адвокаты указывают на политику моратория на смертную казнь, которая проводится Конфедерацией, – более глухим голосом ответил Николсен. – Если подозреваемый знакомился с работами Дока Росса, то научиться мог многому. Второй подозреваемый тоже знакомился? – Мне не удалось убедительно установить вероятность того, что и подозреваемый Локк был знаком с работами этого преступника, – с готовностью отозвался Николсен, заколебался, но все-таки сказал: – Но если позволите, господин директор, я бы сказал, что даже если подозреваемый Локк и знакомился, то это никак бы не повлияло на него. Согласно сведениям, полученным от доктора Лоренса, и его личному мнению, полученному мной от доктора при встрече, подозреваемый Локк отличается ограниченными когнитивными способностями, вплоть до оценки их значительно ниже средних, и при этом инертным типом личности. Возможно, ему просто не повезло, что он поддерживает тесные отношения с подозреваемым Мендесом. – Инспектор Хельмут? – Полностью согласен. Локк был безобидным пацаненком. Мендес – тот истинное исчадие ада. Да его послужной список один чего стоит, – бросил инспектор Хельмут, и в его голосе прозвучала почти детская обида. – Исчадие ада, говорите, – задумчиво повторил директор Лопес. – Хорошо, что еще по медиа-юнитам? Помощник инспектора Николсен посмотрел на инспектора Хельмута, но тот молчал. Сидел, надувшись, и глядел прямо перед собой. Николсен посмотрел на директора Лопеса, который терпеливо ждал. – Интерес к голо-играм с высокой степенью насилия. Эксперты по поведению даже не удивились, когда я прислал им список игр. Сказали, что в десяти случаях подросткового насилия из десяти преступники смотрели эти игры. Им даже добавлять ничего не пришлось. – Помощник инспектора Николсен помолчал немного. – Я поговорил с учителями и с инспектором Карстен. Мне показалось примечательным мнение учителя рисования Чарльза. Я даже сделал копии рисунков, которые рисовал подозреваемый Мендес. Когниологи-криминалисты пока не прислали своего заключения, но мне кажется, что оно будет похожим. В смысле, похожим на то, что говорил доктор Лоренс. В отчете, составленном инспектором Хельмутом, этого нет, но я могу дополнительно прислать вам рисунки. – Хорошо. Так что вас привлекло в них? – помедлив, спросил директор Лопес. – Техничность исполнения и содержание. Фантастическая техничность для щенка, который прогуливает школу, имеет проблемы практически со всеми учителями, включая тех, у которых репутация практически бесконфликтных. Эта техничность не объясняется якобы талантом господина Чарльза. У него пара талантливых учеников, но они серьезно занимаются дополнительно в частном порядке и с другими преподавателями. В общем-то, моя квартирная хозяйка является матерью школьника господина Чарльза, и я должен сказать, она не совсем довольна качеством преподавания. Директор Лопес понимающе усмехнулся. – То же самое говорит моя племянница. Двое ее детей занимаются с репетиторами. У одного талант, второй – с ним за компанию, и оба они жутко не любят Чарльза. Так что с рисунками? – Я не являюсь экспертом, ни в коем разе не являюсь, господин директор. Но такое мог нарисовать человек с очень больным воображением. – Николсен старался оставаться спокойным, но в его речи проскользнули страстные искорки. – Это талантливо, и это жутковато. Это изображение... – он поднял руки, развел ими, нарисовал в воздухе окружность, снова опустил руки на колени. – Мешанина из людей, частей тела, чего-то еще... это... впечатляет. И это очень агрессивно. Зло, я бы сказал. И кстати, он тяготеет к монохромному изображению. Цвета там нет. Очень мрачно получается. Инспектор Хельмут закатил глаза. – Хм, и снова в духе... – директор Лопес кивнул в сторону коммуникатора. Николсен опустил голову и снова поднял ее. – Мотив убийства? Инспектор Хельмут? – Я бы сказал, что мотив убийства заключается в его отсутствии, – пожевав губы, начал инспектор. – Я предполагаю, что можно выделить ряд причин, по которым преступники выбрали именно этих детей, но это не связано с их семьями непосредственно. Это никак не связано с самими детьми, иными словами, на их месте мог быть кто угодно русоволосый, голубоглазый, десяти лет от роду, и это бы все равно сработало. Возможно, подозреваемым Мендесом двигали личные мотивы, например, патологическое тяготение к подозреваемому Локку, а Локк оказался просто инертным типом. И опять же, мой помощник предположил, что игры, которые отбирали для себя подозреваемые Мендес и Локк, отличались некоторой социальной направленностью, а дети, опять же, из благополучных семей, и если посмотреть на их голографии, когда они еще были живы, это проявлялось в их облике. Разумеется, в семье Серджа Прима царила некоторая напряженность между родителями, но семья все равно приличная, преуспевающая, живущая в приличном районе. – Помощник инспектора Николсен? – Да, мотива как такового нет. Имеется в виду, мотива, допустимого с точки зрения здравого смысла и рассудительности. Возможно, на допросах подозреваемые иначе представят это, а пока – неясно. – Когда расследование будет достаточно зрелым для передачи в прокуратуру? – сухо спросил директор Лопес, покосившись в угол экрана, где светился значок о еще одном сообщении от прокурора. – Думаю, в конце недели мы будем готовы предъявить обвинение подозреваемым. – Надулся инспектор Хельмут. Наверняка рисует себя медиа-героем, с сарказмом подумал директор Лопес. После того, как за это дело примется прокуратура, начнется та самая медийная шумиха, которой пока удавалось избежать. Вроде и трупы – вот они, а ничего неясно, нечего спрашивать. Лайнус ловко переводил стрелки на другие, якобы более насущные проблемы, медийщики велись. То ли потому, что верили, что из 39-го округа может ли быть что хорошее, то ли потому, что выжидали. И тогда они все окажутся под лупой. Любовница директора Лопеса уже сообщила с присущим ей едким юмором, что Зайка Хельмут, чьего имени-то никто не помнил, уже и маникюры делает офигенно модные, и шляпки мерит, и платья меняет по пять раз на дню. Одно слово – Зайка. – Рад слышать. И, инспектор, проследите за тем, чтобы ваш помощник, – злорадно высмаковал директор эти слова, которыми так любил козырять инпектор Хельмут, – соблюдал положенный ему Уставом и положениями режим работы, а именно: время отдыха. За своим вы следите с похвальным усердием, должен заметить. Он повернулся к ПИ Николсену. – Хорошо отдохните, Николсен, – приказным тоном распорядился он. – На работе завтра появляйтесь в уставное время, а не чтобы подготовить три отчета для инспектора Хельмута. Николсен моргнул. – Свободны, – коротко бросил директор Лопес и отвернулся к окну. Когда они вышли, в кабинет проскользнул Лайнус с чашкой кофе. Директор Лопес собирался с духом, чтобы связаться с генпрокурором. – Как дела? – отстраненно спросил Лопес. – Скоро может рвануть, господин директор, – немного виновато признался Лайнус. – Примы требуют крови. Особенно мамаша Прим. Затушевала синяки, которые ей наставил папаша Прим, и жаждет расплаты. Кажется, она была замечена в кафе с каким-то журналистом. – Хельмут заявляет, что на следующей неделе это уже будет проблемой прокуратуры. – Лопес вздохнул. – Этот ублюдок, – он кивнул на коммуникатор, – рвет дело из рук. Я так понимаю, он хочет вести его в суде. Он похлопывал рукой по столу. Кофе лениво остывал перед ним. Лайнус молчал. – Дело скользкое. Улики только косвенные. Подозреваемые установлены на основании психологических портретов и отстутствия алиби. Генпрокурор, впрочем, удовлетворен. – Директор Лопес взялся за чашку, вдохнул аромат кофе, прикрыл глаза. – Если бы удалось избежать шумихи... – Господин мэр и члены совета самоуправления не могут не понимать, что виной такому удручающему случаю недостаток финансирования превентивных мер, о которых вы давно говорили, – осторожно ввернул Лайнус. – А также упорное игнорирование проблем скромного полицейского участка на окружном и федеральном уровне, – согласно закивал директор Лопес. – Думается мне, в рядах журналистов найдутся и такие, кто не только выискивает оплошности и занимается популистским критиканством, но готов говорить о проблемах, выступить, так сказать, с нами в одних рядах. – Знаешь таких? – с любопытством спросил директор Лопес. – Я слежу за медийными тенденциями, господин директор, – с достоинством ответил Лайнус. – Собираешь сплетни, – подмигнул директор Лопес. – Не без этого, – скромно потупился Лайнус. – И должен отметить, что запросы, которые поступают к нам, направляются и людьми, вернее, разумеется, их помощниками, которых я бы отметил как лояльных и разумных. Можно было бы, эм... – он благочестиво поднял глаза к потолку и даже руки сложил на животе. – Подпустить их к неустановленному источнику? – издал смешок директор Лопес. – Действительно, не только прокуратуре определять медийную политику. – Садитесь. Хотя нет, сначала сделайте себе кофе. В конце концов, не все и не всегда должна определять прокуратура. А с генпрокурором можно и попозже поговорить. Пусть помнит, что директора захолустных участков в провинции тоже нагружены без меры, как и он, по крайней мере, как он любит хвастаться, и не сидят в ожидании звонка из штаб-города. Лу быстро пресытился игрой. Сценарий у нее, конечно, неплохой. Но играть в нее с Данни – смерти подобно. Проще в онлайн-команде. Но на нее нужны денежки и время, а ни того, ни другого Лу не горел желанием отстегивать на сомнительное удовольствие. Да и староват их портал для этой игрушки. Поэтому: шло бы оно лесом. То ли от манча, то ли от других неизвестных старых-новых проблем ныли зубы и щипало язык. Подрагивали руки, подбородок обсыпало прыщами. Не прекращая урчал желудок. Еще и толстозадый Хельмут и его присвистень появляются на глазах как-то слишком часто. Не к добру это, не к добру. Чанг выгнал Лу из своей рыгаловки. Точнее даже не выгнал. Просто не впустил, а потом свистнул племянников, те и наградили его парой тумаков и швырнули на середину улицы. Прямо под колеса полицейской машины. Стекло в ней опустилось. На него уставился ненавистный инспектор Хельмут. – Снова буйствуешь, крысеныш? Чанг, – лениво крикнул Хельмут, не удосуживаясь повернуть голову в сторону забегаловки, – он у тебя ничего не украл? – Нет, господин инспектор Хельмут, ничего, я был настороже, – с готовностью отозвался Чанг, начал говорить что-то еще, но Хельмут небрежно помахал рукой и снова повернулся к Лу. Тот изучал его прищуренными глазами, не пытаясь прикинуться счастливым от встречи с полицейским. – Иди, гуляй, крысеныш, – почти ласково обратился к Лу Хельмут. – Пока у тебя есть такая возможность. Лу медленно, почти величественно положил кисть правой руки на сгиб левой и улыбнулся издевательской, знающей улыбкой. – Ах ты ублюдок... – зашипел Хельмут и начал было открывать дверь. Но затем передумал. Заулыбался. – Гуляй, навозный жук, пока есть такая возможность. Улыбка Лу померкла. Он уже сделал шаг вперед, но посмотрел на Николсена, сидевшего рядом с Хельмутом и пристально изучавшего его. Рука у ПИ лежала так, что только полный идиот мог заподозрить его в благих намерениях, наверняка лежала на оружии, чтобы в случае чего достать его за долю секунды и выпустить заряд по Лу. Еще и эта дурацкая игра, которая словно не хотела отпускать его. Лу даже огляделся, выискивая признаки засады. Затем посмотрел на Николсена, Хельмута, пару раз двинул тазом, пытаясь сымитировать половой акт, и пошел в сторону еще одной забегаловки, где хотя бы дерьмовый сандвич, но можно было купить. На последние деньги, как и положено. А на депозитах все орудовала комиссия. Инспектор Хельмут молчал и трясся от бешенства. Он сжимал руль с такой силой, что Николсену казалось: или костяшки прорвут кожу, или он раскрошит руль. Ни то, ни другое не было желаемым развитием событий, но и как себя вести, Николсен не особо понимал. И – он поверил, что этот крысеныш мог. Что-то в нем было такое, непостигаемое. Словно он был и на самом дне, и одновременно выше их всех. В нем, в этом Мендесе, который выглядел как конченый джанки, угадывалось что-то непостигаемое, возможно, потустороннее, что делало его приметным; пришлось даже поморщиться от слова, которе Николсену пришло на ум: цельный он, этот Мендес, что ли, живой, живущий. Николсен не мог так просто выбросить из головы тот список медиа-юнитов, включавший, помимо игрушек и фильмов разной степени дерьмовости, книги. Разные книги, сложные книги, книги, которые не могли находиться в одном списке, буде его составлял вменяемый букинист. Некоторые Николсен даже пролистал из любопытства. Темы они поднимали мутные: жизнь, смерть, достоинство, честь. Как будто Мендес раздумывал о присоединении к какому-то ордену – или о создании своей секты. А ведь мог бы. Мог организовать и повести за собой людей. На этих словах змеей скользнула мысль: а ну как эти убийства – тот клей, который должен был соединить Мендеса и Локка воедино и навсегда? Дети сбежали из дому, их не нашли в первые 24 часа, а через неделю шанс их найти так и вообще к нулю приближался бы. То, что трупы были найдены, – дичайшая, невероятная случайность, в тех коллекторах последние лет пять людей просто не было. И эти крысенята, выросшие в схожих трущобах, знавшие их как свои пять пальцев, наверняка были в курсе и этого. Не были ли эти убийства чем-то ритуальным, чем-то, что потребовал совершить Мендес (он же ведь заводила и интеллектуальный и волевой центр в их ордене), чтобы принадлежать друг другу навсегда, чтобы, если что, шантажировать этим друг друга? Помощник инспектора Николсен поглаживал свой станнер, который был готов пустить в действие несколько минут назад. Почти сорвался ведь, хотя мальчишка едва ли настолько глуп, чтобы кинуться на полицейского, пусть и истеричного идиота, в людном месте. С другой стороны, кто его знает, Николсен был не уверен, что Мендес не бросится, слишком уж страшные были у него глаза. Наверное, похожие были бы у директора Лопеса, тоже ведь южанин. Он казался цивилизованным, приличным, таким выдержанным, но время от времени проскальзывало в нем что-то, что шептало Николсену: этот накинется, этот вцепится в горло, этот будет рвать плоть до последнего. Но такие рассуждения явно прошли мимо заплывшего жиром ума Хельмута, да и не пришьешь их к делу. В хибарке Мендесов явно кто-то был. Окна были распахнуты настежь, но висевшие на них занавески, бывшие, когда-то живенького голубого цвета, свисали пыльными грязно-серыми тряпками. Орал головизор, хорошо поставленный глубокий мужской голос декларировал с необходимыми паузами и даже придыханиями неземную любовь, воняло горелой едой. Инспектор Хельмут вылез из машины, осмотрел рыдван, небрежно припаркованный на улице, пнул тюк с тряпками, лежавший рядом с тропинкой, и направился к хибаре. Перед дверью он брезгливо поморщился и постучал. Затем достал платок и начал демонстративно оттирать грязь с костяшек. Марта Мендес крикнула: «Открыто», и Хельмут взялся за дверную ручку рукой, завернутой в платок. Николсен поднял брови, но сделал серьезное, профессиональное лицо. Разговор получился совершенно невнятным. Марта Мендес производила впечатление самки животного – молочной, стабильно производящей потомство самки, которой хозяева были типа довольны, но содержали в сарае. На ней была блузка с офигенным вырезом, которая когда-то была впору, а сейчас трещала по швам, которая когда-то была предположительно ярко-розовой, а сейчас такой же унылой, как и занавески на окнах, которая, возможно, была даже модной, но едва ли сама об этом знала. На Марте Мендес была широченная юбка, которая должна была по идее подчеркивать фигуру, которую неисправимые романтики или неисправимые льстецы называли «песочные часы», то есть много груди, много задницы, на этом фоне любая талия будет смотреться осиной, и короткие ноги. Юбка тоже была застиранной, обвисала унылыми складками, но рисунок – яркие крупные цветы – был все еще относительно свежим. На ногах у нее красовались растоптанные тапки, которые вызвали у ПИ Николсена дрожь отвращения; и когда-то она была очень привлекательной. До красоты ей скорее всего было далеко и в лучшие времена, красота требует ума, души, чувств, многого другого, не всегда выразимого словами, которое оживляет любое лицо. Николсен смотрел на нее, пытаясь опознать в ней схожесть с сыном, но видел лишь коровьи глаза, темно-карие, огромные, влажные, неисправимо глупые, чтобы даже испугаться, что ли. Хибарка была крыта кровельным железом, и в ней было адски жарко. Инспектор Хельмут в силу своей комплекции потел практически всегда, но и поджарый Николсен почувствовал через пару минут, как по шее побежала первая струйка пота. Он стоял, вытянувшись, предоставив инспектору Хельмуту право задавать самые разные вопросы. Общаться с Мартой Мендес было почти бессмысленно, подозревал он. Но формальность должна быть соблюдена. Марта предсказуемо не знала ничего о том, где Лу проводит свое свободное время. Она не могла припомнить точно, был ли он дома вчера, куда ей было упомнить, что происходило месяц-полтора назад. Но Лу проводил дома куда больше времени, чем это мог бы понять Николсен, и куда меньше, чтобы сойти за хорошего домашнего ребенка. Марта Мендес была готова услужить полицейским всем. Она предложила кофе, и даже с пирогом. ПИ Николсен отказался. А Хельмут согласился. Хотя посуда казалась вполне чистой. И после повторного предложения сделать кофе согласился и Николсен, о чем тут же пожалел – кофе оказался отвратительной бурдой. Марта же похвасталась, что сама собирает цикорий и сушит его, потому что настоящий кофе, даже и суррогатный, так дорог, так дорог... Она безропотно провела полицейских в угол, который обжил Лу. Инспектор Хельмут взял с полки книгу – старую, потрепанную, пошедшую волнами, видно, отсыревшую, а потом высохшую, полистал ее и брезгливо бросил на кровать. «Когнитивная психология», – прочитал на обложке Николсен. Издана в первой половине столетия. Над кроватью – узкой лавкой, застланной лоскутным покрывалом – были изображены горы, дорога и драконы. – Это Лу рисовал? – спросил он, указывая на рисунок. – Конечно, – охотно отозвалась Марта. – У меня, конечно, тоже был в свое время талант, я с таким удовольствием изображала различные натюрморты и пасторали, но потом семейный быт лишил меня возможности заниматься любимым хобби. Но я рада, что мой мальчик унаследовал свой артистизм от меня. ПИ Николсен пробормотал что-то невразумительно-одобряющее, и уставился на рисунок. Инспектор Хельмут сунул нос в шкаф и захлопнул дверцу все с той же брезгливой миной на лице. Кажется, шкаф Лу Мендеса походил на шкафы всех подростков изо всех слоев общества: в нем в одну кучу было свалено все. Просто все. Николсен вспомнил свой шкаф – да, его родители остерегались открывать эту свалку, хотя мать иногда заставляла его устроить генеральную уборку. Хватало ненадолго, на пару дней. Но хотя бы мать была довольна. А Николсен снова вернулся к рисунку. Он не был пасторальным, даже оптимистичным не был. Но на мазню, которой снабдил их учитель Чарльз, явно рассчитывая шокировать поосновательней, этот пейзаж не походил совершенно. Людей на нем не было, животных – тоже, и эти драконы. Николсен полюбопытствовал у Марты, скорей из желания соблюсти свое амплуа приличного, чуткого и понимающего полицейского, чем из необходимости. Но Марта сорвалась в воспоминания о том, что Лу всегда рисовал их в огромных количествах, хотя просто уму непостижимо, где он познакомился с этим артефактом культуры. Ведь драконы были очень модны лет двадцать назад, когда она была молода и привлекательна, ослепительно привлекательна, именно они были модны и были везде. И много еще словесного шлака, производимого ею с готовностью человека, которому катастрофически не хватало общения. Инспектор Хельмут постарался сделать допрос как можно более кратким. У Николсена создалось впечатление, что они не узнали практически ничего нового о Лу. Формально, на поверхности, он вел обычную жизнь почти обычного подростка, кое-что оставлял на виду и многое, многое, многое прятал тщательно. Единственное, что неприятно насторожило Николсена, почти уже не сомневавшегося, что Хельмут прав насчет его: странно настороженное и при этом наполненное одновременно робкой, почти призрачной и стойкой надеждой на то, что все будет хорошо, настроение. Вот по этой дороге пройти за горы, а там... – Итак, – торжествующе сказал, усевшись в машину, инспектор полиции Хельмут, отирая пот. – Что мы имеем? А имеем мы подростка, который пропадает днями напролет не пойми где, ночует дома хорошо если пару ночей в декаду и имеет репутацию исчадия ада. Я бы не стал доверять этой дуре даже жаркое, она сожжет его даже в автоповаре, и скажу тебе по секрету, Николсен, она даже за мужиком своим уследить не может, он гуляет направо-налево, а она даже сковородкой приложить его не может. С такой матерью и с таким отчимом просто удивительно, как он еще пару лет назад никого не убил. По-хорошему, надо бы еще с Эрти Мендесом поговорить, но этого пропойцу надо вызывать в участок. Он типа работает. Твое мнение? – Отвратительное место, – морщась, сказал Николсен, осматривая улицу. – Его бы выжечь к едрене фене и построить какой-нибудь скверик. А людей вселить в общежитие казарменного типа с принудительными ежедневными санитарно-гигиеническими мероприятиями. – И заставить работать, – назидательно поднял палец инспектор Хельмут. – Вообще совет самоуправления проявляет удручающую либеральность в этом вопросе. Люди могут жить здесь десятилетиями, не работать и при этом исправно получать пособие, на которое идут деньги исправных налогоплательщиков, наши с тобой деньги, Николсен, между прочим. А ведь такие вот трущобы являются источником всякой заразы, и в медицинском смысле, и в полицейском. Тут воруют все, воруют друг у друга, воруют все, что плохо лежит. Эти тараканы не брезгуют даже друг у друга картошку воровать, прямо с грядок. А нам разбирайся с их манерами. Он не скрывал своего торжества. ПИ Николсен молчал. ПИ Николсен помалкивал, и когда они заехали к Бадди Локку. Данни Локк был дома, спал. Бадди растормошил Данни, вытащил его из комнаты и усадил на стол. Инспектор Хельмут просто светился торжеством. Данни хлопал ресницами, упорно отказываясь просыпаться; Николсен подумал, что не помешает сделать токсикологическую экспертизу, чтобы определить, какой коктейль плывет по его венам. Данни не смог сообщить ничего вразумительного на вопросы о том, где был предположительно ночью такого-то, такого-то и такого-то апреля, с гордостью ответил: «Разумеется» – на вопрос, хорошо ли знаком с окрестностями Слепого озера. Инспектор Хельмут спросил, какие отношения их связывают с Лу Мендесом. «Да нормальные, – отмахнулся Данни. – Мы типа лучшие кореша. Лу вообще молодец, за своих в огонь и в воду». – А девушка у него есть? Подруга? Любовница? – спросил инспектор Хельмут. Данни уставился на него пустыми глазами. – У Лу? – переспросил он. – А кто его знает. Может, и есть. Вроде он с Энди типа того. Может, и с девушкой тоже типа того. Да я не спрашивал. Инспектор Хельмут торжествовал. Отличный материал для сообщника, снова и снова повторял он. ПИ Николсен задумчиво прикидывал, смог бы овцеподобный Данни Локк продержать мальчика взаперти добрых три года, никому ничего не рассказав, затем добавить к нему еще двух и тоже молчать об этом, затем участвовать в убийстве, возможно предварив его изнасилованием, и при этом вести себя как ни в чем не бывало. Директор Лопес выслушал отчеты о допросах членов семьи обоих подозреваемых с ленивым интересом. – Я предлагаю вызвать обоих подозреваемых повесткой в участок и по окончании допроса произвести арест, – торжественно сказал инспектор Хельмут. – Я считаю, что арест необходим, потому что имеются серьезные опасения, что оба подозреваемые могут совершить бегство, чтобы избежать правосудия. – Николсен? – директор Лопес перевел на того любопытный взгляд. – Господин директор, – собравшись с духом, сказал Николсен. – У меня имеются сомнения, что мы правильно установили подозреваемых. Директор Лопес подобрался. Инспектор Хельмут запыхтел от возмущения и поднялся на стуле, но сник под угрожающим «Сидеть!» Лопеса. – Почему именно? – обратился Лопес к Николсену. – Не складывается что-то. Убийство слишком чистое. А они оба... – тот заколебался. – Дети, в сущности. Я бы сказал, что следует искать взрослого человека. Либо людей, – покосившись на Хельмута, добавил он. – В тех местах слишком рано взрослеют, – тихо возразил Лопес. У Николсена сложилось впечатление, что он знал, о чем говорил. – У меня создалось иное впечатление от обоих этих субъектов. Еще возражения? Рассказывать об ином Лу, который на пару секунд приоткрылся ему в отчем доме? Директор Лопес ждал. Николсен отрицательно покачал головой. – В таком случае вызывайте их в участок, - приказал директор Лопес и откинулся на спинку кресла. Инспектор Хельмут встал, самодовольно улыбаясь.