Чистилище

Лу смотрел на повестку с недоумением. Ему вроде как еще не исполнилось восемнадцати, с чего бы полиции с ним разбираться? Да еще той, которой пыталась стращать его Карстенша. Получалось через пень-колоду, если честно. Все ее воззвания к совести, чести, гражданской сознательности и прочей ереси звучали тем более неубедительно, чем больше головной боли доставляли ей сыночки. Когда она заводила свою шарманку о том, что нужно думать о будущем, нужно вести себя так, как он хочет, чтобы вели себя по отношению к нему, Лу смотрел на нее, ухмылялся и ждал, когда она вспомнит, как ее деточки себя вели. Если к ним относиться в согласии с ее наставлениями, так их бы раз пятнадцать обожгло кипятком, семь переехала машина и еще три раза они задохнулись бы дымом. Карстенша ощутимо сникала, а больше у нее средств воздействия на него и не оставалось. Да и Лу, что называется, совершенствовал навыки. Чего в карман сунуть, чтобы никакие и никакущие камеры наблюдения его не засекли, размагнитить детектор – это у него получалось раз плюнуть. С поличным его давно уже никто не ловил. Хорошо еще Данни иметь под боком: тот хлопал ресницами, задавал глупые вопросы, а в это время Лу орудовал на заднем плане. Веселое время, чего уж. Но с чего бы полиции суетиться? Мамашка, разнывшись, обронила мимоходом, что жирный Хельмут и его тощий напарник чего-то приходили к нему. Чего бы им искать-то в их хибарке? У Хельмута во-он какой домище выстроился. Там один в конвертике сунет, там другой чего-нибудь привезет, там он недвусмысленно с третьего потребует, так и получались у него хоромы, росту которых не особо помешала госпожа Хельмут номер два. Она пыталась что-то отщипнуть себе на шмотки, но у Хельмута в пустыне песка не допросишься. Делиться он не умел. А уж как лицо его кривилось, когда приходилось въезжать в термитники за чертой города, сплошь состоявшие из таких вот запущенных, унылых лачуг, скрыть было трудно. Как это у него брезгливости хватило их посетить? И что им надо было? Мамашка на этот вопрос ничего вразумительного ответить так и не смогла, только расквохталась, что Лу ищет себе неприятностей на свою голову, махнула рукой в сторону кухоньки и снова уткнулась в головизор. Лу так и остался стоять и трястись от бессильной злобы: они лазили по его вещам. Без разрешения, без спросу эти гребаные северяне, считавшие себя господами жизни, пришли к нему домой и совали нос в сокровенное. Спрашивать у мамашки, что они искали, было бесполезно. Кроме причитаний, что Лу катится по наклонной, и воздыханий о прекрасной жизни, от нее едва ли чего можно было добиться. В принципе, можно было проигнорировать эту гребаную повестку. Ну вот что бы они сделали? Приехали бы на машине? Ну засунули бы его в нее, и что? Лу бы хоть на крутой тачке прокатился. У Энди время от времени появлялись крутые тачки, но одно дело колымага какого-нибудь мастера конвейера, и другое – новая полицейская тачка. Энди как-то рассказывал, что там такое могут встраивать в машины. То ли заливал, чтобы перед Лу покрасоваться и в штаны к нему залезть, то ли и правда знал – читал на форумах, знакомился на симуляторах, может даже под капот заглядывал. А вообще гори оно все гаром, махнул рукой Лу. Бадди Локк отстаивал какую-то хитрую бражку, от которой и им с Данни обещал налить, а это куда интересней, чем тягаться по полицейским участкам. Бражка Бадди была хороша, забористая бражка. Утром Лу мучился страшным похмельем. Появление двух патрульных машин и двух нарядов полицейских было воспринято им в связи с этим с нездоровым пофигизмом. Да еще и реальность смешалась с виртуальностью. Буквально под утро они с Данни как раз заснули прямо перед головизорами – сначала Лу, затем и Данни, упорно пытавшийся забраться еще на одну крышу, замочить еще одного члена банды. На полицейских в связи с этим Лу отреагировал почти рефлекторно, как на персонажей из той самой игры: было жутковато, как, в общем, постоянно, когда он видел этих булей*, но разум не менее привычно встрепенулся, попытался даже голову поднять и удержать и успокаивающе прошептал: фигня, мелкий, это все виртуальность. Лу согласился с разумом и, усаженный на заднее сиденье, мирно задремал. Погода была пасмурная отчего-то. Кажется, и сезон дождей добрых два месяца как подошел к концу, и синоптики ничего утешительного в плане погоды обещать не могут, а гляди-ка ты, тусклое, бесцветное небо трепыхалось где-то в осязаемой дали, вялые, грязные облака висели на нем, но не кучами, а реденьким пологом. И ни одного порыва, ни малейшего дуновения ветра. Но Лу было пофигу. В патрульной машине было прохладно – она была почти новой, а в сравнении с мамашкиной колымагой так и за класс люкс сойти могла. И в ней благословенно работал кондиционер. Лу и задремал. Привалился к стойке, которая была обтянута упругим, не заляпанным совсем материалом, прохладным, приятным, и задремал. И не волновал его ни Данни, которого везли в похожей машине, ни люди, таращившиеся на два неторопливо, даже величественно проплывавших по улице полицейских патруля, ни сами полицейские, сидевшие с суровыми лицами и старавшиеся не коситься слишком уж брезгливо в сторону Лу. А люди оглядывались. Замедляли шаг, некоторые даже останавливались. Были такие, кто смотрел вслед, у кого на лице подергивались мускулы от эмоций, особым разнообразием не отличавшихся. Анонимный источник в полицейском управлении округа подтвердил факт совершения ужасного преступления. Анонимный источник в участке, читай хорошенький, немного избалованный, проворный и изворотливый секретарь директора Лопеса, становившийся незаменимым, подтвердил и заверил в меру пылко, что полицейское расследование не просто ведется, оно близко к триумфальному завершению, а в обмен на пару предложений информации не будут ли так любезны многоуважаемые представители умеренно объективной и замечательно грамотной прессы обратить внимание на крайне скудное финансирование участка? Централизация хороша, и никто не спорит, что крупные центры, те же центры судмедэкспертизы, куда проще развивать, расширять и прочее, и пусть бы они были в центре округа, но не за счет задержек, заминок и прочих отсрочек в работе простых тружеников, которым население в первую очередь обязано своей безопасностью и благополучием. Директор Лопес, с интересом знакомившийся с очередной утечкой информации, пока еще маленькой, не мог не оценить по достоинству неугомонность изящного, почти декоративного Лайнуса, в котором на первый, да даже на второй взгляд такой маккиавелевской ловкости не заподозрить. Запросы на интервью, которые допускал до его капитанского взора все тот же непреодолимый Лайнус, звучали именно в той интонации, которую упорно не хотело слышать в речах директора Лопеса городское самоуправление. Но на окружных и федеральных каналах – не отвертятся. А в том, что дело получит федеральный резонанс, директор Лопес практически не сомневался. Убийство было жестоким, циничным, и при этом, если хорошо задуматься, оно словно вскрывало социальные проблемы. Сложные отношения в семье, которые подвергают опасности прежде всего самых маленьких, самых беззащитных, самых доверчивых. Сложные отношения в обществе, которые и позволяют таким, как эти Мендес и Локк, вырасти, сформироваться и развить в себе патологические наклонности. Социальное неравенство, которое словно масло в воде концентрирует криминальность в определенных местах. В конце концов, те же трупы были найдены в районе, который был излюбленным местом противоправных разборок, куда полиция предпочитала не казать носа без технического и человеческого подкрепления. Случись за Слепым озером разборка двух банд, и без поддержки армейских групп быстрого развертывания туда ни одно, даже самое элитное подразделение поясной полиции не рискнуло бы лезть. Да и пока дождешься этих элитариев из штаб-города, они поубивают друг друга. А ведь знали же эти крысенята о славе старых канализационных централов, точно так же, как знали, что там фига с два что найдешь, если что. И как бы ни старались патрули облазить все кладбища автомобилей, руины старых районов, чтобы определить, где держали взаперти детей (три года, три года продержали где-то того же Серджа Прима! И никаких следов о нем, нигде не всплыл!), как бы ни пытались прочесать все сооружения, мало-мальски годные для того, чтобы стать чьей-то тюрьмой, поиски их были тщетны. Схроны наркотиков – нашли. Схроны оружия – тоже. Места, где прятали контрафакты – и те, оказывается, были в тех руинах. А где дети содержались, ни следа. С другой стороны, патрули прочесали примерно сорок процентов возможных мест, и работа продолжалась. Авось повезет, и подозреваемые сознаются в порыве, так сказать, искренности. Как выясняется, такие вот места – действительно рассадник преступности. Увы. Это можно было преподнести по-разному, и директор Лопес, а с ним и Лайнус, старался звучать озабоченным, непреклонным, старался, чтобы никто, смотревший его интервью, ни на секунду не усомнился в его искренности, в его желании не допустить, совершить, добиться того, чтобы восторжествовало правосудие. А для того, чтобы вместе с ним торжествовало и благополучие граждан, которое находится с этим самым торжеством правосудия в прямой зависимости, необходимо не так много. Пара алгоритмов для ИИ, несколько десятков камер, на порядок больше датчиков разной направленности и оператор. Директор Лопес знакомился с речами, которые с легкостью заядлого словоблуда составлял ему Лайнус, общался с генеральным прокурором, демонстрировавшим все большее уважение к эффективности такого невыдающегося участка и его начальника, обсуждал с ним кандидатуры прокуроров, которые лучше всего подготовили бы это дело к судебному процессу, и ждал результатов допроса подозреваемых. Лайнус заскользнул в кабинет с очередной чашкой кофе, поставил его на стол рядом с локтем директора Лопеса, скорчил недовольную гримасу и предупредил, что в гостинице уже обосновались три съемочные группы, готовые начать вести с передовой. Друг кузины его приятеля работал в гостинице, он и сообщил о съемочных группах. Возможно, еще пара репортеров прибыли в гордом одиночестве, а их группы подтянутся позже. Народ уже недовольно шептался; Примы, особенно мамаша Прим, устраивала истерику с привлечением все большего числа зрителей. В общем, бродило сусло, бродило. Патрульные машины с подозреваемыми скоро должны были прибыть в участок. Лу снилось что-то. Не похожее ни на что. Здоровущий чан, наполненный чем-то, не густым, не жидким, с лопавшимися пузырями, которые периодически поднимались к поверхности. Какие-то руки, ноги. Воздуха не хватало. Испарина выступила. Ровный гул голосов. Предупреждающий. Угрожающий. Монотонный, и от этого куда более опасный. Зеленоватый цвет. Он сам, не в силах пошевелиться. В машине было прохладно, уютно, приятно после липкой жары, которая окутывала город которую неделю – они по привычке считали дни по старинке, а не декадами, как более продвинутые, более образованные, окультуренные люди сверху. На дне многое оставалось неизменным практически всегда. Машина остановилась, а Лу пытался ухватить еще пару секунд сна, пусть с такими идиотскими видениями, но зато в прохладном салоне. Но солдат полиции открыл дверь – Лу, кажется, даже помнил его: вроде забредал парень к Энди, носил форму с достоинством, но без гордости, снимать ее не спешил, но и в свое свободное время щеголял в цивильной одежде, а не выпендривался в мундире. В форме же, стоя у задней двери, которая, как выяснялось, не была оснащена изнутри ручками (Лу даже вынырнул из состояния после сна и оглядел дверцу попристальней) этот парень выглядел совсем иным, отчужденным, совсем незнакомым; Лу показалось, что если он еще и заговорить вздумает, то это будет такой странный набор чириканья, металлических звуков и кликаний, который он не поймет, как бы ни старался. Не человеческий язык, инопланетный, иначе построенный, иначе развивавшийся, иначе служащий. И человек – существо, им пользовавшееся, тоже должно быть иным. Лу уставился на этого парня. Тот вздрогнул, попятился, его рука легла на станнер. Лу не хотел отводить взгляд, он пытался заглянуть ему за глаза, в самый мозг, чтобы выяснить, чему он оказался предвестником, но второй парень толкнул его в спину. Лу был вынужден сделать пару шагов по инерции, чтобы не упасть, обернулся и зашипел: – Ну ты, придурок, чего руки распускаешь? – Иди, – вроде как дежурным тоном, но с отчетливо читавшимся отвращением отозвался тот. И перед участком царило странное затишье. Как будто полог навис, глуша все звуки. Даже свет, казалось, дотягивался до Лу нехотя, словно с усилием пробиваясь сквозь вязкий воздух. Что он делал перед участком, что он делал до этого в полицейской машине, что вообще будет делать дальше, внутри? Данни трясся от страха. Он был красивого молочно-белого цвета, губы были приятно-голубоватыми, глаза – круглыми, почти черными из-за неестественно расширившихся зрачков. Судя по всему, патруль, который доставил его в участок, был рад избавиться: кажется, Данни был готов не только обоссаться, но и что посерьезней. Всегда был трусом, чего уж. Тишина, странная, вязкая, напряженная, угрожающая тишина царила и в здании. Внутри тоже было хорошо. После той жары на улице, после той душноты оказаться в плену кондиционеров – да здорово же! Еще и дурацкое состояние похмелья, и ощущение нереальности – видно, манч еще не до конца вывелся из крови. Разговоры где-то поодаль доносились до Лу, но волнами; наверное, именно его состояние было причиной таких странных слуховых эффектов, а не то, что при его приближении все разговоры прекращались. Лу шел за полицейским; за ним шел полицейский. Лу держал руки вытянутыми по швам, не пытался то спрятать их, то заломать, то сунуть в карманы: помнилось ему, что мамашка как-то давным давно обсуждала с какими-то своими подруго-врагинями, что по тому, как человек руками орудует, можно вычислить его состояние. А хорошее состояние у Лу, в чем проблема: вон, в хорошей машине прокатили, по хорошему коридору ведут. Нервничать – ну нервничает. Но показывать это – да они облезут. Он сидел в комнате для допросов, положив руки на стол, глядя на них, старался не дрожать, пытался еще и не потеть, но струйки холодного пота сбегали по спине, и неясно было, что в этом оказывалось самым дискомфортным – причина или следствие. То ли непонятный страх, который и принуждал Лу потеть, насыщал майку липкой сыростью. То ли эта липкая сырость не давала Лу забыть, что ему страшно, и усугубляла тревогу еще сильней. Лу пытался вспомнить, что он такого натворил, за что его приволокли на допрос, да еще не к Карстенше. Но вроде ничего не водилось за ним серьезного. К тому же Чангу в магазинчик он давно не тягался, Энди был последним человеком, который на него настучал бы, да и не за что. Драться ни с кем не дрался. Может, просто свидетелем? Ну как он читал где-то, что иногда видишь что-то, чему не придаешь значения, а хороший допросчик – или допрашиватель, как его там – может из свидетеля такие ценные сведения вытянуть, что сам диву даешься. Правда, тогда возникает вопрос: что Лу мог видеть такого? Он поднялся и подошел к двери. Два шага – и дверь открылась, на пороге стоял полицейский. Он уставился на Лу недружелюбно, почти враждебно, рука у него лежала на станнере, но вид был – типа он швейцар в каком-нибудь люкс-отеле. – Помещение покидать не разрешается, – предупреждающе произнес он. – Слышь, ты там, – Лу постарался звучать непринужденно, но голос предательски подрагивал. Волосы еще липли ко лбу. – Мне поссать бы. Полицейский осмотрел его и закрыл дверь. Через две минуты она открылась, он сделал шаг в сторону. Второй полицейский уже стоял в паре метров поодаль и тоже подозрительно следил за ним, стараясь казаться нейтральным. Лу решил не обращать внимания на эти танцы с приседанцами, а подумать об этом, если так сильно припрет. Полицейский вошел за ним в туалет. Лу покосился на него, нагнулся к раковине и начал жадно пить. Затем умылся, обтер лицо рукавом и зашел в кабинку. Но, взявшись за ручку двери, он сказал: – Или подержать хочешь, а? Полицейский угрожающе засопел и подался вперед с явным намерением стукнуть нахала, Лу криво ухмыльнулся. Хотелось надеяться, что ухмылка вышла дерзкой, но кажется, больше на судорогу похоже. Молния в джинсах не поддавалась трясущимся рукам, и неизвестно, что было причиной такой реакции – похмелье или страх перед непонятным. Необъяснимым. И еще хотелось есть. А в карманах не было ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего съестное. И на деньги ничего не походило тоже. Полицейский угрюмо смотрел на него. И молчал. – Ну что вылупился, не видел таких красавцев? – искривил рот в улыбке Лу. Полицейский закатил глаза и молча вышел из туалета. Лу вытянул из держателя бумажное полотенце, вытер руки, постоял немного, комкая его. Когда полицейский открыл дверь и недружелюбно спросил: «Ты идешь?», Лу с трудом удержался, чтобы не запустить комком по нему, но вместо этого бросил его в мусорное ведро. – Иду, не ной, – огрызнулся он. И снова ожидание в комнате для допросов. Снова попытка казаться невозмутимым и независимым. Навязчивый вопрос: «Что за фигня?!», который снова и снова восставал перед его глазами. Странным образом напечатанный, иногда написанный. Крупными буквами, прямо перед глазами, и ничего не в силах было его отогнать. Время от времени с этим вопросом пытался бороться еще один, заведомо более слабый: «А Данни-то уже за что замели?». Но этот вопрос казался почти призрачным, настолько слабым он был. И снова что-то похожее на отчаяние: что за фигня? Что я здесь делаю? Время ползло. Не происходило почти ничего. Лу подумывал о том, чтобы встать и размяться, но откидывался на спинку стула, качался на его ножках, откидывал голову назад, так далеко, как только было возможно. Казалось: еще чуть-чуть, и хрустнут наконец позвонки, пережмется кожей гортань, пять секунд, или больше, если не повезет, несколько судорог – и все. И все. Он вскидывал руки и тянулся ими к стене, а ногами упирался в стол, привинченный к полу, зараза, стол, и тянулся. Старался не смотреть на дверь – и все равно смотрел, прислушиваясь к звукам, странно привычным, узнаваемым, будничным и от этого куда более жутким. Двери хлопали. Кто-то засмеялся. Вроде кофе себе делали, по крайней мере Лу уловил именно этот запах, и желудок озлобленно заурчал. Прошли два человека, оживленно разговаривая. Лу пребывал в странном состоянии: с одной стороны, он понимал: времени прошло не много и не мало, так, прилично, но не сильно много. С другой стороны, оно тянулось просто бесконечно. Просто угнетающе, садистски бесконечно. Лу мерз, зябнул, и внезапно, словно исподтишка, на него набрасывался нездоровый жар. Он покрывался испариной, которая была тем непобедимее, что она еще и проходила волной дрожи по конечностям, замирала игольными уколами в концах пальцев и возвращалась к позвоночнику противными мурашками. Периоды угнетающей тишины за дверью сменялись, к вящему облегчению Лу, все теми же обыденными звуками, которые приносили облегчение только поначалу. И – снова тишина. И – снова испарина. За дверью наконец послышались голоса, явно нацеленные на комнату, в которой сидел Лу. А ему уже было все равно. Во рту пересохло, мочевой пузырь был одновременно и пустым и полным, и хотелось домой. Точнее, хотелось не домой, а к его альбомам. К его карандашам. К его миру, в котором он был кем-то и чем-то. Лу сидел, опустив голову на стол, положив на нее руки, и пытался заставить себя не томиться больше ожиданием, а наслаждаться чистой комнатой с относительно новой мебелью и прохладным воздухом. Еще бы и попить чего, а еще и пожрать – и вообще можно жить припеваючи. В комнату вошел инспектор Хельмут. Лу открыл рот и застыл, пытаясь подобрать слова – и враз забыл их все. Он в растерянности смотрел, как инспектор Хельмут с самодовольным видом усаживается за стол, раскладывает непонятные папки, кладет коммуникатор, откидывается на спинку стула и складывает на брюхе руки. Он просто излучал самодовольство, как полоний излучает смерть. За его плечом вытянулся тощий, жилистый полицейский. В форме. Но погоны у него были декорированными, не такими, как у тех парней, которые привезли Лу в участок. Лу порассматривал его немного и снова уставился на инспектора Хельмута. – Допрос по делу номер SSX 35380/332316/04/88, – особенным, сытым голосом сказал инспектор Хельмут. Наверное, если бы удавы могли говорить, и не абы какие удавы, а те, которым за пятьдесят лет по человеческим меркам перевалило, те, которые выросли до десяти метров и обзавелись непробиваемой чешуей, вот они бы так говорили, заглотив лань. Лу затаил дыхание. Ему стало страшно. По-настоящему страшно. Руки задрожали, на ладонях выступила испарина. Лу аккуратно сцепил их и положил перед собой на стол. Он уставился на инспектора Хельмута немигающими глазами, примерно так же, как змеи смотрят друг на друга. Инспектор Хельмут поблекнул на пару мгновений, но затем с деловым видом, словно вершитель судеб какой, переложил папки и открыл верхнюю. Дешевенькую такую папку. Лу видел похожие во всяких фондах помощи, мамашка даже покупала ему пару раз такие для школы. Видно, то ли списывали их, то ли кто его знает. Инспектор Хельмут положил поверх папки ладонь, жирную такую ладонь, покрытую толстыми волосами, с сосископодобными пальцами, которые заканчивались несуразно маленькими ногтями. В Лу почему-то даже злорадство попыталось вспыхнуть: а у откормленного инспектора Хельмута были такие же заусеницы, как и у недокормленного Лу. Карма – та еще сука, прав Бадди Локк. Он же в свое время чуть ли не буддистом был, по крайней мере курил всякую хрень исправно. Но чего-то той искре не хватило, чтобы разгореться в полномасштабный огонек. Она еще потрепыхалась немного и угасла, и на смену ей пришла апатия. Сердце билось через раз. Дышалось с трудом. Слова не обретались. Лу упорно не отводил взгляд от рук инспектора Хельмута. Тот начал перекладывать папки. Положил поверх стопки ту же самую, снова открыл ее и снова положил руку поверх. – Допрос главного подозреваемого Лу Мендеса, – торжественно сказал инспектор полиции Хельмут. – Чего? – опешив, протянул Лу. Инспектор Хельмут начал зачитывать ему права; Лу беспомощно переводил взгляд с инспектора на того парня, который стоял за его спиной и старался смотреть на стену перед собой. Он упорно не опускал взгляд на Лу, лишь изредка поигрывал желваками. – Вы знакомы с Серджем Анатолиусом Примом? – инспектор полиции Хельмут обратился к Лу. – С кем? – выдохнул тот. – С Серджем Анатолиусом Примом, 2076 года рождения, – с деланным терпением повторил инспектор Хельмут. Лу поднял глаза на помощника инспектора, как его там, Николсена, что ли, и снова уставился на инспектора Хельмута. Тот начал злиться: Лу молчал и изучал его. С каменным лицом, бледным, самую малость зеленоватым, влажным, с прилипшими к вискам черными волосами и неподвижным. Глаза у него были почти круглыми. – Отвечайте на вопрос, подозреваемый! – не утерпел Хельмут, хлопнул ладонями по столу и подался вперед. – Господин инспектор, – донесся сверху металлический голос Николсена. – Спокойствие. Лу Мендес, вы знакомы с Серджем Анатолиусом Примом? Лу перевел взгляд на него и снова застыл. Он вроде понимал слова, а что они значили, не понимал. Серджем Анатолиусом Примом, кто это? Родственник Тодда Прима, что ли? Инспектор Хельмут хлопнул перед ним папку с фотографией. – Знаешь его? – прошипел Хельмут. Лу еще раз посмотрел на Николсена, который снова выпрямился и уставился на стену перед собой. Он собрался с духом и опустил глаза на фотографию. Она скорее всего была извлечена из какой-нибудь дежурной голографии. Мальчик на самом деле был похож на Тодда Прима. Лу покачал головой. – Не знаешь? – пренебрежительно фыркнул инспектор Хельмут. – Ты живешь в паре районов от Примов и не знаешь их? Хорошо. Ты знаком с Анджеем Корпником? Перед Лу легла еще одна фотография. На сей раз мальчик улыбался, но и это изображение было извлечено из парадной голографии. Не мог этот парень быть таким прилизанным, таким чистеньким. Лу его другим знал, бедовым, проказливым, своенравным и вечно, просто вечно чумазым. – Анджи Корпник, – тихо сказал Лу. Что Анджи пропал около полугода назад, он знал. Что его нашли – что-то слышал. Вроде труп нашли. Он не вдавался в подробности. Мамашка вещала что-то о маньяке, который орудует средь бела дня и убивает всех направо и налево. Вон и бедного Анджи тоже того. Лу и не прислушивался особо к ее выступлениям, она что-то там провозглашала, размахивала руками, сама с собой спорила, сокрушалась о судьбах мира и тут же проклинала облупившийся лак, на этом фоне все ее сведения о маньяках не стоили ни шиша. Лу подтянул к себе фотографию. – Ты его узнал, – торжествующе провозгласил инспектор Хельмут. – Итак, ты был с ним знаком. Насколько хорошо? Ты был знаком с его родителями? Лу открыл рот и посмотрел на Николсена. – Попить бы, – прошептал он. Николсен кивнул и подошел к двери. Через минуту перед Лу стоял стакан с водой. Прохладной водой. Наполнявшей простой цилиндр из простого стекла почти доверху. Лу обхватил его ладонями и уставился на фотографии. Инспектор Хельмут положил перед ним фотографию третьего ребенка. – Ты знаешь Ричарда Смита? – спросил он. Ричи был братом его одноклассника. Тот еще говнюк, в смысле одноклассник. Лу пару раз натыкался на Ричи в школе, отвешивал ему подзатыльники. Пару раз отбирал бутерброды. Фиговастенькие бутерброды, с маргарином и соевой ветчиной. У Томми Смита бутерброды были ненамного получше, но они по крайней мере были. Лу такое счастье доставалось через два раза на третий, если мамашка не забывала и если были деньги на хлеб. С Томми Лу пару раз дрался. Ричи по слухам тоже был изрядным говнюком, но хоть мелким. Был. Эти два человека – ладно жирнопузый Хельмут. Он готов был на все, лишь бы испортить Лу жизнь. Ну ладно, не то чтобы Лу был прямо ангелочком, где мог – гадил ему в ответ. Но этот жирнопузый Хельмут упорно называл его «подозреваемый». И второй, который вроде приличный, чистенький такой, словно готовился сниматься в рекламном голо-клипе: «Мы – полиция. Мы – служим государству. Мы – служим народу», – и он молчал. Старался не смотреть, пытался задавить все эмоции, чтобы не отражались на лице, но молчал. Лу поплотней обхватил стакан руками и опустил голову. – Что вы хотите? – тихо прошептал он. – Чтобы ты рассказал, как их убил. – Инспектор Хельмут подался вперед, попытался, урод толстобрюхий, из себя гончую изобразить. Если бы в груди Лу была хоть капля веселья, он бы не преминул пройтись по этому хмырю словами погорячее раскаленного железа. Но слова инспектора вышибли весь дух из его легких. – Что? – Лу шевельнул обжигающе холодными губами. – Да вы что?! Он снова вскинул глаза на Николсена. Тот едва успел отвести глаза. – Да вы что, вообще офонарели? – Лу приподнялся со стула. – Твой сообщник признался во всем, Мендес. Можешь отпираться, – инспектор Хельмут откинулся на спинку стула. – Можешь кричать, что ты ничего не делал и ничего не знаешь, но у нас есть признание твоего сообщника. И тебе рекомендую: признаешься – прокуратура расценит это как содействие следствию и возможно, возможно, Мендес, согласится требовать для тебя пожизненного. Ты будешь жить, Мендес, плохо, но долго. Итак, подозреваемый Мендес, как вы убили Серджа Прима, Анджея Вацлава Корпника и Ричарда Смита? Лу затрясло. – У тебя мозги от жира отказали? – срывающимся голосом произнес он. – Ты вообще думать разучился, толстобрюхий? – он подался вперед. – Сидеть! – вскочил инспектор Хельмут. – Господин инспектор, – снова раздался сверху металлический голос ПИ Николсена – тот стал, чтобы оказаться ближе к Лу, явно подозревая того в нездоровом желании наброситься на Хельмута. Недаром подозревая. Инспектор опустился на стул, не сводя глаз с Лу, красный, как вареный рак, с шароподобными щеками, лоснившимися от пота, с набыченной шеей, почему-то казавшейся особенно толстой, с гневно шевелившимися губами. Лу вцепился в стол. – Лу Мендес, вы можете помочь расследованию, если сообщите нам, что вы делали в ночь на 24 апреля. – Откуда я помню?! – в отчаянии выкрикнул Лу. – У меня что, секретарь есть, что ли? – Ваш подельник утверждает, что вы могли провести ее вместе. Сердце Лу забилось где-то под связками. – Кроме этого, у нас имеются записи камер наблюдения, которые подтверджают, что вас видели вместе вечером, а затем в два часа сорок три минуты ночи 24 апреля на улице, которая выводит к дороге к Слепому озеру. – Монотонно продолжал Николсен. – Что вы делали этой ночью? – Я не помню, – выдохнул Лу. – Ну правда же не помню! Он в отчаянии смотрел на Николсена, яростно молясь про себя неведомым богам, чтобы хотя бы этот парень поверил ему. Глаза щипало. Во рту было сухо. Лу подался вперед, вцепился руками в край стола, не отводя от Николсена взгляда. Данни тоже не помнил. Они могли, а могли и не быть у заброшенных коллекторов в ту ночь. Они могли, а могли и не быть у коллекторов в две другие ночи, когда предположительно совершались преступления. Они могли, а могли и не убить тех мальчиков. Данни и Лу видели в разных местах, причем вместе. Но Данни решил, что если он признается, то и достанется ему куда меньше. Поэтому он и признался, что да, убили. Как – он не помнит. Наверное, обкуренные были. Данни проводил с Лу много времени, не всегда за легальными занятиями, спиртного добыть для них всегда было плевым делом, да и кое-чего покруче тоже, ну да, покуривали разное, психотропное, а в таком состоянии чего только не учудишь. Где держали – он не знает, но может, Лу знает. Ну да, с Тоддом Примом Лу был в крайне натянутых отношениях. Стана Корпник, мать Анджея, Лу на духу не переносила, а пацаненка он даже поколачивал, с Томми Смитом так и вообще враждовал. Данни мог помогать ему, но он не помнит. Да, Лу интересовался всякой хренью, о жизни и смерти любил говорить, с отчимом много раз на такие темы разговаривал. Данни слышал, но не вслушивался. Лу вообще иногда просто чокнутый, сидит, курит, рисует себе чего-то, вопросы странные задает. Ну и на всех этих свалках Лу как у себя дома. Это да. У Лу спрашивали много чего еще. Где он незаконно удерживал мальчиков после похищения, что он с ними делал там. Как они доставили тела к заброшенным шахтам. Вода так и осталась стоять на столе. Лу плакал, когда инспектор Хельмут зачитывал ему обвинение. Он пытался наброситься на него, но ПИ Николсен перехватил его, заломил руки за спину и прижал к столу. Он был сильным, зараза эта, Лу ничего не мог ему противопоставить. Откуда-то взялись патрульные, надели на Лу наручники. Лу заорал: – Не имеете права! Я несовершеннолетний! – В соответствии с решением судьи по уголовным делам, на основании резолюции Верховного суда третьего пояса, с учетом тяжести деяния вы признаны полностью правоспособным, Лу Мендес, – самодовольно отозвался на это инспектор Хельмут. Он казался почти багровым и почти счастливым. Его рубашка была мокрой – Лу все-таки выплеснул на него воду. И теперь инспектор Хельмут брезгливо потирал мокрое пятно, не считая нужным смотреть на Лу. Он торжествовал. ПИ Николсен снова смотрел куда угодно, только не на Лу. А тот все пытался вырваться, словно это как-то помогло бы ему. Данни уже сидел в камере, сжавшсь в комочек, в самом дальнем углу. Лу вспомнил что-то из игр, в которые они с этим вот ушлепком играли, и заорал, вцепившись в решетку: – Я требую адвоката! – Адвокат будет назначен вам особым решением судьи по уголовным делам в течение 72 часов. До тех пор вы будете находиться под стражей, – сухо пояснил ему патрульный. Лу уставился на него, тяжело дыша, не понимая, что ему только что сказали. Директор Лопес одновременно поправлял галстук и просматривал заметки, которые составил ему Лайнус, умничка Лайнус. В зале для собраний, который предстояло использовать как конференц-зал, сидело ни много ни мало девять журналистов с командами. Лайнус их тщательно отобрал и не поленился еще раз сверить вопросы. Генеральный прокурор уже похвалил директора Лопеса за эффективную работу. Мэр тоже прислал сообщение с чем-то похожим на похвалу. Неделя заканчивалась успешно. ____ *Буль – жарг. полицейский