Чистилище

Лу смотрел на мизансцену, разворачивавшуюся перед ним, как пару лет назад смотрел на странное представление в окружном штаб-городе. Их класс отправился тогда на экскурсию, которая была ловко приурочена сразу к нескольким датам. Классуха долго объясняла, что и к чему, а Лу понял одно: ей нужно составить много-много отчетов и расписать в них много-много событий. Больно уж усердно она их грузила. Наверное, что-то толковое у нее получилось, потому что она как-то случайно, немало времени спустя обмолвилась, что все прошло куда удачнее, чем она ждала. Классуха развернула какую-то удивительную деятельность и в отношении Лу. Специально для него выбила грант. Его хватило и на оплату проезда, и на какую-то новую шмотку – Лу ходил покупать ее один, не желая ни с кем делиться восхитительным, щемящим ощущением покупки новой вещи. Что за шмотка была, Лу уже не помнил, да и из шмотки той скорее всего вырос куда быстрее, чем хотел. Или сносилась она, не суть. Но эмоцию ту Лу помнил куда ярче, чем саму поездку. Ах да, еще было представление. Спектакль. В каком-то театре, вроде даже одном из ведущих. Классуха лично отобрала у всех коммуникаторы во избежание. У Лу отбирать было нечего, и по этому поводу у него внутри тоже все клокотало. А на сцене творилось что-то драматичное, кто-то сражался с кем-то, кого-то даже казнить собирались. Лу послушно пялился туда, но его куда больше интересовало, как двигаются кулисы. Когда он начал вслушиваться и в слова, куда более актуальным стал вопрос: люди действительно так говорят? Что там было: презренные анархисты, жаждущие крови во имя крови, жаждущие власти во имя власти, неспособные созидать, разрушающие все на своем пути, время проклянет вас! Бла-бла, еще что-то. У Тима Рекница в руках была программка, как он сам объяснял, в их семье было принято собирать такие вот безделушки после каждого мероприятия. Лу потребовал ее и прочитал в ней краткое содержание. В общем, плохие были наказаны, хорошие прославлены, часть из них – посмертно. У доброй трети актеров были северные имена. Тим потребовал программку обратно, не иначе как зассал, что Лу ее сопрет. Лу и швырнул ее этому чистоплюйчику на колени. Пьеса ни понятней, ни интересней от этого не стала, мюзикл, который они смотрели на следующий день, оказался куда легче перевариваемым, но это состояние, смахивавшее на транс, что ли, когда ты забываешься и забываешь себя и смотришь, смотришь, смотришь, когда суть растворяется, уничтожает сама себя, а ты барахтаешься в деталях, и на долю секунды тебе кажется, что и в них заключается какой-то смысл, ан нет, снова соскальзываешь в бессмыслицу. Лу рассматривал прически актеров. Думал тогда: вроде как они добрых пять месяцев должны были провести в подземельях, а волосы ровные и блестящие. А у теток – шикарные локоны. Во втором акте он развлекался тем, что считал количество слогов в минуту, которое выдавали актеры. Частили они со страшной силой, но при этом выговаривали все звуки. Красота! Такое во всей их школе только за госпожой Лоренс водилось – у нее была отменная дикция. Нечто подобное еще и у господина Чарльза проскальзывало, но эта четкость размывалась к едрене фене его утрированной вальяжностью. Как будто он себя кошаком мнил, таким томным, барственным, ленивым, очаровывающим своими потягушками – придурок еще тот. А на сцене тогда творились судьбоносные перемены. А Лу куда больше интересовало, как они умудряются так быстро и так понятно говорить. ПИ Николсен – Лу узнал и запомнил наконец его имя – удерживал на стуле толстобрюхого Хельмута, прикладывая, кстати, немало усилий, толстобрюхий Хельмут был багровым, его лицо было искажено злобной гримасой, а Лу интересовало: а воротник ему на шею не давит? Шея-то у Хельмута неслабо надулась. На Лу надели наручники. Он с мертвенным любопытством смотрел на них, думая, как такие тонкие финтифлюшки могут его удержать, затем поднял глаза на полицейского, который это делал. Напряг руки и развел их в стороны: наручники, сука, были крепкими. Полицейский подобрался и потянулся за станнером. Лу опустил глаза на руки. И опустил руки. В голове творился бедлам. Волнами накатывали фразы, которые ему говорил Хельмут. «Обвинение в тройном убийстве...». «Господин Прим подтвердил твою враждебность...». «Локк признался в соучастии...». «Ты не отвертишься, шлюхин сын...». Данни сидел в чистой майке и чистых джинсах, это верно. Видно, отчим позаботился. Лу еще поиграл с мыслью позвонить матери и попросить ее принести вещей на смену и праздно отпустил ее. Его развлекала комичность ситуации: он ведь был ниже самого короткого из его конвоиров на добрых полголовы, он был куда более тощим в сравнении с самым тщедушным. И тем не менее его ведут по коридору закованным в наручники, у них обоих станнеры наизготове, а если кто попадается на их пути, так жмется к стенам. Они что, совсем придурки? Пересмотрели хоррора? Ждут, что в нем проснутся сверхъестественные силы и он по камешку разметет эту шарагу? Лу почему-то заинтересовался каким-то парнем, который на свою голову как раз вышел в коридор. Вроде Лу его и видел где-то. Не он ли гонял нелегалов на депозитах? Парень замер, как кролик перед удавом, Лу замедлил шаг и тут же схлопотал тычок в спину. Оглянуться на того, кто ему этого толчка отвесил, он не подумал, и взгляд с бедолаги отвести – тоже. Так и смотрел на него, шагая по коридору, все оборачивался, пока того парня не скрыла фигура второго конвоира. И Лу снова наградили тычком. Лу снова и снова забывал, что его ведут по коридору к камере, которую жирдяй Хельмут называл камерой предварительного заключения. Ему все казалось, что он обитает в виртуальной реальности, которой они с Данни переели несколько дней назад, и вот сейчас он проснется, протрезвеет и уставится в знакомый потолок в знакомой хибаре – типа «родительском доме», или в доме Бадди Локка. Только почему-то наручники с рук не исчезали, а тычки в спину были слишком болезненными, чтобы быть виртуальными, пусть и существовала где-то далеко на севере у очень богатых клиентов такая виртуальность, в которой стимулировались центры в мозгу, отвечавшие не только за зрение и слух, но и за обоняние, осязание и даже боль. Как – Лу не знал. Возможно, им бы рассказали в школе. Его самого удивило, каким неверием отозвалось в его мозгу это слово: школа. Это было в другой жизни, в той, где самой большой его проблемой было «как не заснуть на уроке». Лу не сомневался в абсурдности обвинений, которыми разбрасывался толстобрюхий Хельмут, и при этом в нем самом тихий-тихий, вредный-вредный голос ехидно нашептывал: а ты уверен, что он неправ? Ты можешь дать отчет о каждой минуте, даже когда вы с Данни жевали или курили всякие разные травки? Лу не мог. Он мог поручиться за себя трезвого или, по крайней мере, относительно трезвого и вменяемого, и при этом очевидно было, что именно это поручительство – самое слабое изо всех возможных. Едва ли кто-то в их городе усомнится, что этот шлюший выблядок Мендес мог такое учудить. Раз крал, дрался, дерзил направо и налево, то наверняка и такое мог. Так что школа остается где-то далеко, в той жизни, которую он мог бы изжить до конца. А ему остается идти по тускло освещенному коридору, смотреть сквозь обтянутую мышастого цвета рубашкой спину и недоумевать. Конвоир, который шел впереди, остановился, начал открывать дверь. По странному стечению обстоятельств на двери был механический замок. Лу подумал о том, чтобы еще и по этому поводу поязвить, мол даже у его мамашки на нормальный электронный замок денег хватило, но сил не было. Конвоир сделал шаг в сторону, повернулся к нему и указал головой на дверь. Лу помедлил. Ох как он не хотел делать тот шаг, который отделял его от возможности и вел к реальности! Ох как он не хотел делать последний шаг, который разъединит его и надежду! И его снова толкнули в спину. – Стоять, – было приказано ему. – Ноги расставил. Поднял руки. Вздумаешь дернуться, получишь заряд станнера. Понял? Лу неспешно повернул к нему голову. – А если нет? – осведомился он и даже нашел в себе силы улыбнуться. – Получишь заряд станнера, – улыбнулся в ответ конвоир. Лу неспешно поднял руки. Второй конвоир снял наручники. – В камеру, – приказал ему первый. Лу постоял немного, собираясь с духом. Он почувствовал, как повлажнели глаза, как подкатил к горлу комок, и зашел, всем нутром ощущая, как рвались какие-то жилы, обдавая его волнами обжигающей боли, но старался дышать ровно, чтобы ни одна сволочь не могла порадоваться тому, что слышала всхлип. Данни сидел, сжавшись в клубок, испуганно заглядывая в проем двери. Лу рад был не смотреть на него, но выбора не было – помещение было настолько маленьким, что куда бы ты ни смотрел, какую точку на стене ли, потолке ты ни выбрал, ты все равно замечал все остальное. На Данни была чистая майка и чистые же джинсы. В камере пахло чем-то съестным. Дверь за Лу заперли, и он прислонился к ней. Данни попятился и вжался в стену. Лу прикрыл глаза и опустился на свою койку, вытянулся на ней и закинул руки за голову. На него накатила апатия, не такая уж незнакомая, и раньше временами обездвиживавшая его, с которой тем сложнее было бороться, чем дольше ей потакал. Она подкрадывалась незаметно, на кошачьих лапках, и по-кошачьи же льнула. Лу знал, что за ее ласковостью скрывается бездна, и повел головой, чтобы высвободиться из пут, которые она набрасывала на него и затягивала, заставляя себя сопротивляться ей. А было бы так хорошо застыть и остаться лежать в таком положении навсегда. На соседней койке завозился Данни, устраиваясь поудобней. Лу накрыл уши ладонями, чтобы оградить себя и от этих звуков, ото всего, что как-то связано с этим гаденышем. Он осознавал одно: Данни сделает все возможное, чтобы выйти сухим из воды, как не гнушался делать все возможное раньше. И с его везением получится же. Ведь получится, сучий потрох. Еще и судью разжалобит своими невинными глазищами, отделается легким испугом. Лу сел на своей койке, прислонился к стене, которая была покрыта пленкой влаги, запрокинул голову. Он держал глаза прикрытыми, и было бы так хорошо, чтобы еще и мозги очистить от мыслей, которые роем вились в ней. Данни опять завозился рядом. – Да уляжешься ты когда-нибудь? – прошипел Лу. – Тебя забыл спросить, – огрызнулся Данни. – Оно и видно, придурок, что забыл. Теперь сидим в дерьме по уши и... – Лу сцепил зубы. – В твоем дерьме сидим, между прочим, – едва слышно огрызнулся Данни. Лу открыл глаза и уставился на него. – Ты что несешь? – недоверчиво спросил он. – А из-за кого мы тут? – Данни вскинул голову и бросил фразу в сторону Лу. Фраза получилась скомканной, чужеродной, словно кто-то со стороны вложил ее Данни в рот и в голову. – Что? – выдохнул Лу, изучая его. – И из-за кого? Ну. Говори. Из-за кого. Данни попятился, кажется, его даже затрясло. Лу подобрался, изготовился. – Ну-у, – промурлыкал он и начал подниматься. – Из-за кого? Это я, что ли, Хельмуту все бумаги подписывал? Я ему рассказывал все, чего не было? Я соглашался со всем, что он говорил?! – шипел он, надвигаясь на Данни. – Ты же, придурок, своим длинным языком нас обоих угробил, ты это понимаешь? – Лу ухватил Данни за грудь и затряс. – Ты понимаешь, что теперь никто нам не поверит?! – орал он, не отпуская Данни. – Ты это понимаешь своими куцыми мозгами, понимаешь?! Данни тихо поскуливал, пытаясь убраться от Лу как можно дальше, отворачивался, зажмуривал глаза, но Лу, казалось, был всепроникающим. Майка трещала под его пальцами, Данни тихо выл, а Лу орал на него, в отчаянии забывая, в чем обвиняет, в ярости не обращая внимания на окружавший их мир. Он даже поверил на несколько секунд, что если выплеснет на этого барана свою злость, то что-то изменится, а Данни понесет всю вину за эту ситуацию. Глядишь, и переломится что-то в их пользу. Данни захлебнулся своими подвываниями, когда Лу со всей силы приложил его к стене. И еще раз. И еще раз. Ударил в живот. Попытался еще и в челюсть ударить, но Данни повис на его руке и обмяк, истошно вопя. Все те же двое полицейских, что конвоировали его в камеру, пытались оттащить Лу, и им приходилось прикладывать неимоверно много усилий – Лу вырывался, пытался снова и снова наброситься на Данни, орал полусвязные фразы и брыкался. Несколько ударов дубинкой его не успокоили, а вот заряд станнера – смог. Его оттащили в карцер в подвале и бросили прямо на пол. Лу свернулся клубком и заплакал. В карцере было темно и сыро, пахло плесенью, капала вода, пол был изнуряюще холодным и настойчиво вытягивал из Лу все тепло, и еще страшней была неизвестность, которая распахнула прямо перед ним свой зев. В подвале, куда поместили Лу, не были различимы даже звуки улицы. Даже этого Лу был лишен. Утром, кажется, это было утро, раздались шаги, похоже было, что два человека спустились по лестнице. Зазвенели ключи, в двери открылся глазок, затем и она сама открылась, и Лу осветил свет из дверного проема. Он спрятал голову под рукавом, моля только об одном: чтобы его оставили в покое. Но перед ним поставили миску с бурдой, напоминавшей похлебку, бутылку с водой, пнули под бок и приказали принимать завтрак. Лу обреченно посмотрел на надзирателей и с трудом сел. Ему показалось, что все его тело высохло, как у мумии, а что осталось – натянулось на мочевом пузыре. Лу облизал губы. Попытался собраться с силами и дотянуться до бутылки с водой. Закрыл глаза и прислонился к стене. Надзиратели бросили ему, что завтра предстоит банный день и у него есть неиспользованный звонок, целый один – пусть пошевелится и истребует себе смену белья. Лу слышал слова, но не особо понимал, что они обозначают. Он уперся руками в раковину и застыл, размышляя, что делать дальше. Открыл воду, сделал ее потеплее, затем, словно в раздумьях, наклонился к крану и начал пить, попытался подставить под воду лицо, но в туалете была совершенно идиотская раковина, маленькая и мелкая. Волосы надо лбом и на висках намокли, Лу пригреб их, собрался с духом и выпрямился. Его снова отвели в карцер. – Ай-ай-ай, – сочувственно покачал головой инспектор Хельмут, сидевший развалясь на стуле все в той же комнате для допросов на том же стуле. – Ты верен себе, Мендес. Где ты, там проблемы. Лу поднял веки, осмотрел его и снова опустил их. Ему было все равно. Он искренне не понимал, чего от него еще и Хельмут хочет. Ну да, он в тюрьме, ну да, ему не отмазаться, чего добивается этот жирный ублюдок? Инспектор Хельмут бросил перед ним листы бумаги. Следом за ними, как показалось Лу, на бумагу упали слова: – Ознакомься и подписывай. Лу поколебался немного, поднял на него глаза. Инспектор Хельмут снова увидел в них что-то такое, от чего затрясся. Злить Лу умел. Ядовито-насмешливой ухмылочкой, особенно заметной на крупных губах, высокомерно опущенными на испепеляющие черные глаза веками, даже бровями злил – правая была приподнята в аристократическом недоумении: что эта чернь здесь делает? Лу приподнял уголок рта, обозначая усмешку, просто так, скорее из юношеской бравады, может, по привычке ухмыляться, несмотря ни на что, чем пытаясь что-то сообщить визави, а инспектор Хельмут рассмотрел в ней высокомерие, которого не должно быть в этой швали – ни с какой радости не должно. И снова побагровел. Беда была в том, что за допросом следил прокурор, расположившийся, пижон хренов, в кабинете начальника смены, с удобствами, сука, расположившийся и следивший за итоговым допросом. Так что некоторые вольности допускались и даже одобрялись, но за чрезмерное усердие можно и поплатиться. И в общем этот допрос был простой формальностью. Все было решено еще утром, Лу должен был подписать протокол, ему сообщали об изменении статуса с «подозреваемого» на «обвиняемый» и увозили восвояси в округ. Что, собственно говоря, инспектор и сообщил в самом начале, ловко купируя фразы. Ему показалось, что этот ублюдок Мендес пропустил мимо ушей все, что ему говорили. У него на лице мерцала ухмылка, которую инспектору Хельмуту страстно хотелось стереть кулаком, а лучше обоими, а еще лучше ботинками. Раз этак пятнадцать. Но: в камере были установлены камеры и микрофоны, и что бы там ни думали о преступниках полицейские, они были вынуждены соблюдать их основные права. Прокуроры тем более были заинтересованы за тем, чтобы формальности соблюдались: после нескольких завернутых дел и пары проигранных процессов урок усваивается особенно хорошо. Поэтому инспектор полиции Хельмут пытался удержать на лице беспристрастную маску. ПИ Николсену эта самая маска удавалась с куда большим успехом. Лу осмотрел Хельмута еще раз, облагодетельствовал таким же дегтярным взглядом Николсена, который непроизвольно вздрогнул, и подтянул к себе верхний лист. – Ты что делаешь? – прошипел инспектор Хельмут, почти не разжимая губ. – Ознакомляюсь, – кротко сказал Лу, подняв на него глаза. – Читаю. Некоторые, знаете ли, умеют. Инспектор Хельмут заскрежетал зубами, ухватился за край стола и начал подниматься, но его остановило холодное «Инспектор» Николсена. Он грузно опустился на стул и шумно задышал. – Вы мне мешаете ознакомляться, – любезно сообщил Лу, подняв глаза и уставившись на него. Инспектор Хельмут откинулся на спинку стула. Лу перевел взгляд на Николсена и снова опустил глаза на лист. – Кончай выделываться и подписывай, – прошипел Хельмут. – Простите, а что это значит: «был помещен в канализационный колодец путем опущения в шахту»? – не обращая внимания на его слова, поинтересовался Лу. – И что такое «стрОнгуляционная асфиксия»? – Механическая асфиксия, заключающаяся в сдавлении органов шеи, – снисходительно пояснил Николсен, начиная понимать, что чувствовал Хельмут, оказываясь в одной комнате с Лу. – Это стрАнгуляционная асфиксия. Всегда была, по крайней мере. – Лу отодвинул от себя листы бумаги. – Там дальше не мои слова, которые вы там написали. Я такого не говорил. Я не буду это подписывать. – Это все записано с твоих слов, – угрожающе произнес Николсен. – У нас имеются записи допросов. – Покажите. Ну? Раз они у вас есть. Показывайте. Или нечего? – криво усмехнулся Лу. – Отрицать, что ты совершил эти преступления, все равно глупо. Твой подельник все подтвердил. – Николсен развел руками. – Остальное дело техники. Подписывай. – А вы заставьте. – Лу сложил руки на груди. Николсен посмотрел на камеры над дверью. – Обвиняемый отказался подписывать протокол допроса, проведенного инспектором полиции Хельмутом и помощником инспектора Николсеном, – ровно сказал он и встал. – Допрос окончен. Он подошел к двери и взялся за ручку. – Только ты зря думаешь, что это тебе поможет, – злорадно произнес он. Лу поизучал его, лениво оскалился и уставился на противоположную стену. Он чувствовал себя опустошенным; единственным желанием было побыть в тишине. Вдали от людей. Вместе с блокнотами и карандашами. И получить хотя бы призрачную надежду на то, что этот театр абсурда закончится. Инспектор Хельмут вышел, устроив из незамысловатого действа шоу с шумным отодвиганием стульев, сопением, расправливанием плеч и прочими манипуляциями. Лу обреченно вздохнул и опустил голову на стол. Над ним раздался странный звук, напоминавший чуть ли не всхлип: инспектор Хельмут был крайне недоволен, что его так дерзко игнорируют. Его снова вели в карцер. Данни отказывался находиться с ним в одном помещении, очевидно, другие тоже усматривали в их совместном пребывании угрозу жизни и здоровью другого задержанного, а помещений, пригодных для их содержания порознь, не было. Поэтому чистенький мальчик Данни в чистенькой майке и чистеньких джинсах оставался в камере, а Лу вели вниз. И пофигу, что в подвале был сырой, зябкий и спертый воздух и, кажется, бегали крысы. Самое место этому отребью Мендесу. Лу уже начинал привыкать к рутине. В двух шагах от двери останавливаться, не шевелиться, говорить только с разрешения. Спать вполглаза, потому что эти ублюдки, словно издеваясь, привозили завтрак поздно вечером, а в туалет выводили, когда менялась смена, а не когда просил Лу. Если быть точным, когда просил бы Лу, если бы просил. На его желания внимания обращать не собирался никто. Стоять и ждать, пока откроют дверь – толстую дверь, покрытую не одним слоем краски, которая выглядела непробиваемой и наверняка была такой же, и впустят его внутрь. Стоять и ждать, когда с него снимут наручники. Стоять и ждать, когда за ним закроют дверь. Опускаться на пол прямо посередине комнаты и сворачиваться клубком. Выбираться из оцепенения не тогда, когда Лу выбирал, а когда другие решали, что он им должен что-то еще. Пытаться укрыться от отвратительно яркого света, который врывался в карцер, когда кто-то решал развлечься за счет Лу, и не иметь права даже надеяться, что его оставят в покое. У Лу было совсем мало времени – наверное, не больше пары часов, когда за ним снова пришли. Его вели в комнату для допросов, но что-то было иным в поведении конвоиров, что-то иное было разлито в воздухе. Облегчение, что ли? Лу ввели, усадили, приковали к столу. Поставили перед ним бутылку с водой. Он принялся рассматривать этикетку, снова удивляясь тому, что буквы складываются в слова, а слова в бессмысленный набор букв. Начал изучать химический состав воды, попытался вспомнить уроки химии и экологии, а затем отодвинул бутылку и опустил голову на стол. Ни одна сволочь не пошевелилась объяснить, что от него хотят на сей раз. А Лу с куда большим удовольствием провел бы это время там, внизу, подальше от всей этой дребедени. В кабинет вошел очередной мучитель. Лу повернул голову, чтобы рассмотреть его сквозь пряди волос, и снова закрыл глаза. Интереса мужик не вызывал, был серым, среднего роста, среднего телосложения, а остальное Лу на данный момент не интересовало. Что-то подсказывало ему, что и с этим человеком ему придется встречаться куда чаще, чем хотелось бы. В принципе даже один раз встретиться с этим щелкопером – это ровно на один раз больше, чем он хотел. Но кто он такой, чтобы выбирать. На стол шлепнулась папка, лег коммуникатор. Человек уселся. – Лу Мендес? – сухо спросил он, сложив руки на столе и откинувшись на спинку стула. Лу снова посмотрел на него сквозь пряди волос и не удосужился ответить. – Сесть! – жестко приказал вошедший. – Сесть, я сказал. Лу поднял голову и оперся подбородком о руку. – А то что? – поинтересовался он. В отличие от того же Николсена, человек не начал злиться. Он просто смотрел на него холодными глазами. Лу занервничал, выпрямился, сел. Откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки, насколько это позволяли наручники. – Ну сел. Дальше что? – бросил он, постаравшись звучать как можно более вальяжно. Голос подчинялся ему, но с трудом. И не отводить глаза от этого ящера было очень тяжело. Едва ли не тяжелее, чем не отводить. Лу почувствовал себя примерно так же, как бабочка, которую на живую прикалывали к листу бумаги: будешь трепыхаться – будет больно. Не будешь – будет больно. И в отличие от тех полицейских, которые роем вились вокруг него до этого, этот человек не выглядел особо проникшимся репутацией злостного преступника. Казалось, ему было все равно. Он хотел сделать свое дело. В чем оно заключалось, пока было неясно. – Меня зовут Айвен Бьюкенен. Я являюсь прокурором 39-го округа. Вот мое служебное удостоверение, – привычно, монотонно представился он и даже показал на пару секунд свое удостоверение. Он спрятал его в карман и изготовился было продолжать, но Лу склонил голову. – Покажите, – пропел он. Прокурор Бьюкенен осмотрел Лу, дернул уголком губ и протянул удостоверение. Лу начал рассматривать его с праздным и от этого требовавшим мельчайших деталей любопытством. У той же Карстенши оно было куда попроще. Чип был очевидным, голографическая печать хорошо если пятиуровневой, а голография самой Карстенши – настолько дежурной, что она выглядела на ней побирушкой из приюта. А на этом удостоверении парень выглядел куда лучше, чем тот, который сидел перед ним. Количество слоев голограммы ввергало в трепет – ввергло бы, если бы Лу не был опустошен и внутри его было чему трепетать. Айвен Бьюкенен, прокурор, советник юстиции второго уровня, даже с третьим классом доступа. Лу положил удостоверение перед ним и опустил руки на колени. – Классно вы на голографии получились. А в жизни такое чмо, – печально сказал он. Прокурор Бьюкенен подчеркнуто медленно положил удостоверение обратно в карман. – И тем не менее я сижу не на месте допрашиваемого и не в наручниках, Лу, – снисходительно отозвался он и даже улыбнулся. – Ага, именно поэтому, – печально отозвался Лу и опустил голову. – Так чего вам надо-то? – Мне? – прокурор Бьюкенен сложил руки на груди. – Ничего. Но я должен сообщить вам, что в связи с окончанием полицейского расследования и присвоением вам статуса главного обвиняемого вы поступаете в распоряжение окружной прокуратуры и будете содержаться в тюрьме 390-го округа. Вас доставят туда спецтранспортом уже сегодня, и завтра вы встретитесь со своим адвокатом, которого вам назначили по решению окружного судьи. Вам предоставляется последняя возможность смягчить свою участь признательными показаниями. Когда вы окажетесь в окружной тюрьме, все ваши попытки сделать его там не будут рассматриваться как помощь следствию и соответственно как смягчающие обстоятельства и таким образом не будут учитываться в судебном разбирательстве. – Признательные показания? – задумчиво спросил Лу. – А они вам нужны? – Что вы имеете в виду? – терпеливо поинтересовался прокурор Бьюкенен. – Ну как. Я так понимаю, Локк напризнавался на добрых пятнадцать массовых убийств, зачем вам еще и мои? – Вам представляется возможность воспользоваться своими правами гражданина Конфедерации и основными постулатами справедливого правосудия, на которых основана юрисдикционная система нашего государства. Лу подумал, что этот парень на три четверти андроид. Даже госпожа Лоренс, известная своей выдержкой, начинала закипать после десяти минут таких глупых вопросов, а этому хоть бы что. Сидит себе, даже ногами не елозит, смотрит своими ящерьими глазами и не мигает, словно перед ним не человек, а букашка, которую нужно проглотить. – Значит, признательные показания, которые облегчат мою участь, – как бы в раздумьях сказал Лу. – Ну хорошо. Записывайте, что ли. Прокурор Бьюкенен согласно кивнул. – Значит так, – вздохнув начал Лу. – Этих трех ребят я знал. Анджи Корпник – ну этот шмакодявка везде свой нос совал, но дрались мы с его старшим братом, на мелкого мне наплевать было. Ричи Смита я тоже знал, тот вечно за Томми Смитом тягался. Этого сына Тодда Прима, как его, Сержди, что ли, я мог видеть пару раз, но с таким папашкой-говнюком вся семья скорее всего сидит дома и не высовывается, потому что прохожие их тухлыми яйцами забросают. Он вроде свою жену поколачивал и этого мелкого тоже, но вот были ли расследования... – он многозначительно уставился на прокурора Бьюкенена, который сидел и внимал – Лу не мог подобрать иного слова. – Не было, да? Эта дура Примша, видать, снова вернулась к жабе Приму, и он снова ее бьет, но кому какое дело, она же не убита, правда? Так, ну что там. Ах, да. Я их не убивал. Данни, кстати, тоже, он даже шершня убить не сможет, если он его кусать будет, кишка тонка, но это вы с ним сами разбирайтесь. А я никого не убивал. Алиби у меня нет, потому что мне так и не сказали, на какое время мне это ваше алиби надо. А я здесь потому, что жирдяй Хельмут решил мне отомстить. – За что? – елейным голосом спросил прокурор Бьюкенен. – А я знаю? Может, за то, что колеса его машины прокалывал. Может, что замки в его домах размагничивал. Что скунсов в гараж запускал. Да много всего было, и не упомнить особо. – Лу улыбнулся и пожал плечами. – А может, потому, что я куда красивее всех трех его жен и куда симпатичней его сынули. Может, он в меня влюбился, а я его так не уважаю. Говнюк – он и на севере говнюк. Прокурор Бьюкенен покачал головой. – Это все? Или вы хотите добавить что-то еще к вашим... – он отодвинул от себя коммуникатор, – признательным показаниям? – Можно, – охотно согласился Лу. – Вам этот галстук не идет. Вам больше подойдет что-то поносно-желтое, чтобы под цвет ваших глаз. Милый, – кокетливо добавил Лу. Прокурор Бьюкенен улыбнулся. Лу, следивший за ним, мысленно погладил себя по головке: у прокурора настолько плотно были сжаты губы, что они и кожа вокруг побелели. На челюстях вздулись желваки. Шея – и та напряглась. Лу надул губы – красивые, полные, розовые губы, которые не портила даже отшелушивавшаяся кожа. Прокурор перевел взгляд на них и открыл рот. – Ваши признательные показания будут несомненно учтены прокуратурой и судом. Или вы хотите добавить еще что-то? – терпеливо спросил он. – Меня же убьют, да? – спросил Лу. Он чувствовал, что глаза увлажнились, но поделать ничего не мог. – С учетом тяжести содеянного мы будем требовать для вас смертного приговора, – охотно подтвердил прокурор Бьюкенен. – Тем более окружной суд уже признал вас полностью дееспособным. – Он развел руками. – А вы так изящно утилизировали последнюю попытку помочь себе. – Я не убивал их, – тихо сказал Лу. – Почему вы не ищете настоящего преступника? – Допрос окончен. – Прокурор Бьюкенен встал. – Почему вы настоящего убийцу не ищете? – вскочил следом Лу. – Почему вы не ищете настоящего убийцу? Прокурор Бьюкенен подошел к двери и приказал конвоирам вести Лу к спецтранспорту. Лу бросился к нему, надеясь ухватиться за него, затрясти, потребовать ответа, но конвоиры перехватили его и прижали к столу. Лу снова плакал, не сопротивляясь больше. Полицейский участок был расположен крайне неудачно, и планировка у него была тоже крайне неудачная. С его территории был только один выезд, и именно вокруг него скучковались журналисты окружных и федеральных медиа-платформ, активные граждане, которые предлагали свои услуги по линчеванию преступников, и просто зеваки. Данни и Лу снова оказались совсем рядом друг от друга. Но между ними сидели полицейские, которые выглядели так, что им бы впору собак разнимать на нелегальных собачьих боях, а не с подростками якшаться. Данни испуганно косился в сторону Лу, а тот сидел, откинув голову назад и прижавшись к разогретой за день стене автобуса, и пытался отгородиться ото всех закрытыми глазами. Но шум толпы упрямо пробивался в автобус. Лу приподнялся, выглянул, что творилось за стенами участка, криво усмехнулся. – Вот же... шакалы, – тихо пробормотал он. – Как там: распни его, распни? – Заткнись, богохульник, – процедил один конвоир. – О, истинный библеист? – невесело ухмыльнулся Лу. – Ага, такие убивать особенно любят. Конвоир красноречиво приподнял дубинку. – Да ладно уж, молчу, – отмахнулся Лу, снова выглядывая в окно. Город, в котором жил Лу, был совсем небольшим. А людей, собравшихся перед участком – очень много. Наверное, и из других мест понаехали, не каждый же день маньяков находят. Лу и журналистов впервые видел: те бежали вровень с автоконвоем, заглядывали внутрь, пытались снимать находившихся внутри. Данни прятал лицо и поскуливал. Конвоиры прятали лица и огрызались. Лу с любопытством смотрел на них. На то, чтобы выбраться из города, ушло около часа. А за этим часом следовали еще три по пустынной дороге. Лу и Данни привезли в окружную тюрьму почти в полночь.