Чистилище

Когда за спиной лязгнула внутренняя, затянутая обычной сеткой дверь, Лу привычно вздрогнул – так и не смог приучить себя к этому звуку, вроде и ждал его, и все равно каждый раз как впервые – и чуть повернул голову на звук, убеждаясь в очередной раз, что исключений нет и его снова заперли. Даже в сером предрассветном воздухе он кожей ощущал чуждость этих уродливых стен, побеленных дешевой вонючей мутно-серой побелкой. У него ныло внутри хмурой, обреченной болью то место, которым он рисовал свою историю в стремлении напомнить себе, кто он. Как-то неожиданно бесцеремонно и неожиданно точно выдрали из него этот кусок. Лу не утерпел, подошел к тому месту, на котором, как подсказывала ему память, был нарисован берег Слепого озера, и заскреб по нему ногтями и тихо завыл. Он уже и забывать начал, как выглядит солнце над горизонтом, а сколько времени он проводил, совсем не интересуясь такими мелочами. Пальцы пронзило острой болью, под ногти забивалась побелка, и Лу, опомнившись, перестал, привалился телом к стене, прижался щекой, погладил стену. На стене остались странные пятна-полосы. Очевидно, следы крови. Он посмотрел на них, вроде бы и зная, что это его кровь, но отказываясь воспринимать ее как свою, прижался спиной к стене и шумно выдохнул. Он провел в камере жалкие семь минут, а по вискам, лбу, по груди течет пот. День обещал быть жарким, питьевой воды у него только два литра, да и та очищенная с отвратительным химическим привкусом и закончится, скорее всего, уже к полудню, а больше не положено. Хорошо хоть в кране не самая поганая и даже относительно обеззараженная. Лу подумалось, с ужасающей отчетливостью подумалось, что если бы сейчас Рейли открыл дверь и со своей злорадной ухмылкой сказал, что упс, приговор приводят в исполнение через полчаса, он был бы рад. По крайней мере все осталось бы позади. Ему хотелось жить, но это время здесь, это безвременье – оно не было жизнью, и поэтому от него так здорово было бы избавиться навсегда, и наверное, уже неважно, как. Лу вспомнилось, как пару лет назад одному из таких же, как он, страдальцев заменили смертную казнь на пожизненное. Перевели, значит, из блока С в блок У, выдали темно-синюю робу, сделали татуировку и вживили чип. Он рыдал от счастья. Не самый умный парень, отмороженный на всю голову, конечно, но рыдал от счастья, что будет жить. Он попал в ПУОР после серии странных с точки зрения Лу разбойных нападений – этот малахольный грабил отдельно стоящие домики подешевле, упрямо двигаясь на юг, за пределы Конфедерации, чтобы там стать настоящим солдатом удачи. Те, которые побогаче – в них, конечно, можно было разжиться вещами попристойней, но и охранялись они всяко лучше. А эти – окошки плохонькие, замки на дверях механические, сами двери хлипкие. Можно было пожрать и еще чего-нибудь добыть. В одном обнаружились не только вещи получше, но и пара стариков, которых «пришлось того». Тесак их «того», перекантовался в доме рядом с трупами пару дней и двинулся дальше на юг в машине, которая старикам принадлежала, но столкнулся с другой машиной, попытался удрать, был остановлен и повязан. Как-то он сильно ко двору пришелся в ПУОР, невольно отметил Лу. У него можно было разжиться сигаретками и травкой, при желании Тесак даже спиртного мог добыть. Охранники не гнушались с ним общаться. И неписаные правила ПУОР оказывались ему понятными, словно он всю жизнь по ним жил. Хотя кто его знает, чувак утверждал, что до этого дурацкого залета был чист как стеклышко, но Лу даже скептически поднимать брови не удосуживался. Не походило на правду, совсем не походило. Вот Тесак в ПУОР жил. А в блоке У он еще и оказывался в производственных корпусах, и на дворе, который примыкал ко внешним стенам, мог проводить побольше, чем банальный час пару раз в неделю, да и развлечения там как-то сами собой затевались, те же соревнования по баскетболу, к примеру. Кто его знает, может, прав был как раз Тесак, довольствуясь малым? Лу сидел у стены, прямо под кровавыми полосами, и разглядывал свои пальцы. Они подрагивали, кровь запекалась, Лу находил это забавным и тихо посмеивался, и об эту странную улыбку, широкую, недоуменную, о глаза Лу, полумертвые, безднами зиявшие на лице, и споткнулся Рейли. – Встать! – рявкнул он, выхватив станнер. – Проверка! Лу посмотрел на окно. Рассвело окончательно. – Конечно, господин охранник, – кротко сказал он и начал подниматься. – Пошевели его, – коротко приказал Рейли Майку. Тот без лишних слов вздернул Лу и вышвырнул его на коридор. Лу приземлился на холодный пол в прохладном коридоре и испытал нечто похожее на радость: по крайней мере хотя бы пару минут он проведет не в пекле, а в чем-то, похожем на прохаду. Он встал и вытянулся, свел руки за спиной и принялся ждать, содрогаясь, боясь, что эти придурки все-таки найдут что-то. Звуки мало что сообщали ему, они узнавались с трудом. Лу повернул голову и через плечо посморел внутрь: Рейли сбрасывал со стола книги и листы бумаги – искал непозволительные записи. Еще один обшаривал стены ультразвуковым сканером. Заключенные шепотом передавали страшилки, что этот уз-сканер приводит к сумасшествию, если направить его на человеческий мозг, и что он способен определить тайник в стене и даже разрушить его направленным звуком. Первые два года Лу верил в эту побредень. Потом, правда, начав учиться дистанционно и поближе познакомившись с физикой, относился к этим мифам скептически. Но в каждом человеческом коллективе возникала своя мифология, в замкнутом, состоящем из полуобразованного быдла – тем более. Иногда Лу казалось, что и охранники, либо изначально мало чем отличавшиеся от своей клиентуры, либо со временем до ее уровня деградировавшие, точно так же верили в эти мифы об уз-сканерах, хотя казалось: ну что стоит взять инструкцию и ознакомиться с принципами действия? Охранники вышли из камеры Лу и переместились к другой. Лу все стоял и смотрел внутрь камеры, глядя на бардак, который эти ублюдки устроили, и не видя его. Рейли оказался настолько щедрым, что даже не конфисковал ничего из писанины Лу. Еще полчаса можно будет постоять в прохладе широкого коридора, а затем его снова втолкнут в душный гроб камеры. И это убогое, мерзкое, гнилое существование будет тянуться дальше, докуда хватает взгляда. Лу отвернулся от камеры и обвел глазами коридор. Рейли бушевал дальше по коридору, что-то там такое разглядев, что было не положено. Еще дальше стоял Аббат, как обычно при таких проверках бледный и с испариной – уж не за наркоту ли свою боялся? И где только ее прячет, червяк. И ведь не находят же, и никто не может сказать наверняка, был ли он в сговоре с охранниками. Его руки были сведены за спиной – как и требовал режим, и он лихорадочно перебирал четки, время от времени сглатывая и облизывая губы. Лу закрыл глаза и попытался уловить хотя бы намек на сквозняк – хоть какая-то замена вольному ветру. Еще полчаса, и его отсекут даже от такой малости. Джоуи стоял у ворот ПУОР с невероятным номером 311/3/079-288, из которого он мог смутно предположить только, что значили первые три цифры. Каких грибов объелись крючкотворы, когда влепили еще десять знаков после номера округа, он мог только фантазировать. А учитывая тот примечательный факт, что даже после разрешения Реферата по исполнению наказаний федерального Министерства юстиции Джоуи пришлось побегать ни много ни мало – четыре декады, он был стойко убежден, что грибы федералы потребляют забористые, которые и штырят крепко, и держат хватко. Его так и подмывало поинтересоваться контактными данными поставщика. Но интервью с Мендесом было важнее, чем такая живописная деталь из будней домов призрения, и поэтому Джоуи мужественно давил в себе глас фельетониста. А так бы как рассказал народу многое, очень многое, с чем столкнулся на своем пути к этому бетонному коробу. Само ПУОР было расположено грамотно: в приличном отдалении от населенных пунктов, в местности, покрытой реденькими кустами. Если – если сильно-сильно повезет – какой-нибудь удачливый тип все-таки вырвался бы на волю из этого адского котла, то сдох бы, пожалуй, в пустыне. Можно было бы, конечно, напоить Сайруса и попытаться выяснить, как из таких заведений можно сбежать; этот проходимец только кажется благонадежным и благопристойным, а что за адские пляски на самом деле у него в голове творятся, знает только он сам, ну может быть, папаша Клиффорд подозревает. Как показывает долгое знакомство с данным примерным гражданином Конфедерации со скрипуче-чистым рейтингом благонадежности, из него мог бы получиться великолепный преступник. А вишь ты – борец с этим самым. И что-то подсказывало Джоуи, что если бы сияюще-чистоплюйный советник юстиции супервысшего класса Клиффорд-Александер попал сюда, он бы выкрутился, как ящерица, нашел бы совсем маленькую лазейку и просочился бы сквозь нее, чтобы выбраться наружу, удрать, а затем передохнуть, вернуться и расфигачить этот котел к едрене фене. Забывать Клиффорд-Александер не любил. Джоуи развлекал себя такими беспечными мыслями, дожидаясь, когда сначала проверят его удостоверение и разрешение из Министерства юстиции на контрольно-пропускном пункте, затем еще раз перед входом в блок А, в котором, очевидно, проходили встречи с размещенными в ПУОР заключенными, а затем еще раз перед входом в камеру для свиданий. Спасибо своей настойчивости и снисходительности все того же советника юстиции какого-то запредельного класса Клиффорда-Александера, который надавал ему немало полезных советов по поводу ситуаций и возможных нормативных актов – таких невзрачных, типа инструкций плешивого отдела, изданных в лохматом году: отчего-то именно их такие вот служивые боялись и уважали больше всего. Джоуи и сообщал кротким голосом, что досмотр личных вещей вообще у частных лиц допускается в соответствии с постановлением таким-то только в условиях чрезвычайных ситуаций, а журналисты в соответствии с решением Арбитражного суда 3-го южного, принятым в пятьдесят лохамтом году, обладают расширенной неприкосновенностью. Ему даже жалко было, что невозможно запечатлеть, с какой скоростью придурки охранники отдергивали руки от его сумки, карманов и просто одежды. Страшное дело эти инструкции, страшный человек Сайрус, что в их бесконечном множестве чувствует себя как рыба в воде. Джоуи развлекал себя и другими мыслями. Например, какие эпитеты он выберет, когда будет описывать охранников. Они были особенными, словно уподобились самому ПУОР – его-то миссия состояла в том, чтобы хранить отбросы общества подальше от него, не умерщвлять, а так, соки высасывать. И у него складывалось вполне определенное впечатление, что охранники, уподобляясь ПУОР, уподоблялись и тем, кого ПУОР хранило вдали от общества. Наверное, после двадцати-тридцати лет службы здесь разницы, с какой стороны решетки человек находился, уже не было. Эти ребята в форме походили на троглодитов; даже казалось, что у них выдавались надбровные дуги, скашивались лоб и подбородок, расплющивался нос и тускнели, уменьшались до размеров горошины глаза. Даже разговаривали они не словами, а слогами – отрывистыми, резкими, наполненными эмоциями и при этом дивным образом этих эмоций лишенными. Яростными – да, резкими – тоже да. Недовольными – еще как. Подозрительными – разумеется. Но любопытства, заинтересованности, дружелюбия, чего там еще, в этих выкриках не было. Равно как и простой человеческой эмпатии. М-да, сложный случай это ПУОР. Наверное, даже Чукко, тот самый недоделанный герой-освободитель, память о встрече с которым Джоуи нежно хранил в самых почетных отделах памяти – чтобы поржать под настроение, поплеваться либо сравнить с этим образчиком самовлюбленности проходных типов, наверное, и тот побольше походил на человека, чем эти губчатые гады. А ведь предстояла еще и встреча с человеком, которого вот-вот подгонят пред светлые очи светлой головы и светоча журналистики Джоуи Расселла, с человеком, которого, судя по всему, доставят пред эти самые очи из самых недр преисподней. В конце концов, не логично ли предположить, что в этом заведении особого режима смертники находятся ну в таком низу общественной пирамиды, ну в таком глубоком колодце, что туда едва ли долетает пять фотонов за десяток лет. И как бы там ни было, светлая голова и убежденный либерал Джоуи все-таки не мог избавиться от маленького такого предубеждения: смертники – они такие, заслужившие, в конце концов, просто так к смерти не приговаривают. Он ждал монстра, не меньше. Хотя в закорке у него сидело добрых десять часов интервью с Лу Мендесом и на порядок больше сюжетов, передач и статей о нем и о их деле. И Лу Мендес был в них растерянным подростком, страстным юношей, обреченным стариком, искренним, печальным, яростным, циничным, отчаявшимся, но в каждом интервью – человеком, привлекательным, убедительным, волнующим, не оставляющим равнодушным. И все равно: Джоуи ждал человека, которого приговорили к смерти и которого содержали в одной из самых неприятных тюрем в южных поясах, и ничего хорошего, никакого откровения он от этой встречи не ждал. Несмотря на то, что интервью было назначено на полдень, Лу Мендеса довели до комнаты А-14 на добрых полтора часа позже. За это время Джоуи испытал что-то похожее на ирреальный страх, когда после получаса ожидания и после полулитра воды мочевой пузырь сказал ему: «А ну неси меня в туалет!». Он подошел к двери и открыл ее, и охранник – настоящий, мать его, охранник! – встал на его пути, крайне недовольно оглядывая Джоуи. – Где здесь туалет? – бодро спросил он, с недоумением ощущая, как по позвоночнику заскользил обжигающе холодной змеей сюрреальный ужас. Ему вдруг показалось, что этот троглодит сейчас опустит дубинку прямо ему на темечко, и Джоуи очнется через пару часов в камере без окон-без дверей, в которой плачут вонючей сыростью стены и всхлипывают монотонной канализационной капелью трубы за стенами. И все. Одна надежда, что Сайрус спохватится хотя бы через две недели, а Барт устроит бучу на конфедератском уровне. И Джоуи чуть не всхлипнул от облегчения, когда охранник, подумав – прямо противной дробью рассыпался по коридору скрип шестеренок в его черепной коробке, сделал шаг назад и наклонил голову вправо. Джоуи послушно посмотрел туда. – О! – жизнерадостно воскликнул он. – Ты намерен составить компанию? По инструкции положено? – подмигнул он. Охранник действительно увязался за ним. Джоуи задавал ему разные вопросы, вроде: «Давно здесь? Супруг-супруга есть? А дети-домашние животные?». Охранник отвечал односложно. Джоуи не рисковал отходить от простейших вопросов, с немалой долей злорадства не желая обременять мозг этого гоминида чрезмерными требованиями. Ну или вдруг у них в инструкциях прописано: не сметь разговаривать с журналюгами на личные темы. Джоуи по-сибаритски насладился сантехникой, помыл руки, понюхал воду, поморщился от запаха мыла, долго кривился, прежде чем наконец решился взять в руки бумажное полотенце – оно было отвратительного цвета, не то серого, не то коричневого, неоднородное, жесткое и сомнительной чистоты само по себе. Но тут выбирать не приходилось: либо оно, либо штаны. Джоуи и решился. В конце концов, якшался же он с солдатами удачи в Южной Африке, с браконьерами опять же, а они о гигиене вообще не слышали и даже слова такого не знали, и Джоуи с ними это слово забывал. И ничего, выжил. Он энергично вытер руки, игриво вбросил смятую салфетку в мусорное ведро и открыл дверь. Охранник обнаружился непосредственно за ней: он сверлил ее крайне недовольным взглядом, словно подозревал в самых страшных преступлениях. – У ваших комнат задумчивости невероятная атмосфера, – напыщенно сказал Джоуи. – В мою голову полезли мысли о таких возвышенных материях, что я с трудом удержался, чтобы не вывалиться в цзен. Но моя миссия удержала меня от такого опрометчивого шага. Да и трубы у вас оставляют желать лучшего, в них такого можно нахвататься. Наверное. Ну-с, веди меня, мой следопыт. Охранник скрипнул зубами – Джоуи был уверен, что услышал наконец, как это звучит – и сделал шаг в сторону. – Пожалуйста, пройдите в комнату свиданий и ожидайте заключенного С338569 в ней, – скрипуче произнес охранник. – Ага, спасибо, Брент. А кофейком у вас можно разжиться? Охранник долго смотрел на Джоуи. Тот браво улыбался. Упрямо улыбался солнечной улыбкой. – Если вы пройдете к пропускному пункту, там есть автокухня. В меню можно выбрать горячие и прохладительные напитки, – наконец выдавил Брент. Джоуи засиял еще солнечнее: если он правильно расценил потуги этого невероятного, обаятельного, прелестного, просто-таки дружелюбнейшего, общительнейшего человека, а в таких вещах Джоуи не ошибался – опыт, как-никак, то Брент пытался быть гостеприимным. Но не умел. Возможно, не умел никогда, а не утратил навыки уже в ПУОР. А гляди-ка, старается, бедолага, чуть ли не испарина на переносице выступает, то ли получил распоряжение сверху, то ли по собственной инициативе пытался, но даже несмотря на ничтожность такой попытки, стоило ее поощрить. И Джоуи продолжил свои потуги по очарованию гоминида охранникуса. Развлекать себя в таком угрюмом месте было сложновато. Джоуи угомонился, уселся на жестком, жутко неудобном стуле, принялся просматривать свои заметки; затем ему и это надоело, и он переключился на потолок и стены. Кофе в автокухне был гадким, а стоил как бы не столько же, как элитный высокогорный сорт, которым баловал его и себя Сайрус. Дорогое, однако, удовольствие – интервью в этом ПУОР. А еще в нем царило странное настроение. Не то чтобы угнетающее. Не то чтобы выхолащивающее. Лишающее чего-то. Бодрости какой-то, живости. Самости. Джоуи чуть ли не физически ощущал, как это самое настроение, этот всепроникающий эфир медленно и неутомимо вытягивает из него хребет, а вместе с ним и бодрость, и надежду. И когда наконец лязгнула и открылась дверь, Джоуи вздрогнул и послушно, послушно, черт побери, встал и уставился на нее. В комнату вошел один охранник, за ним парень в бордовой робе, в наручниках и – эм, наножниках? И еще один охранник. В комнате стало нечем дышать. И охранники были крупные, и парень удивительным образом немелким. – Добрый день, – радостно поздоровался Джоуи и засветился привычной располагающей улыбкой. Охранники смерили его оценивающими взглядами, словно примерялись, куда направлять станнеры. Парень – этот самый почти легендарный Лу Мендес, он же заключенный номер С338569, усмехнулся и доброжелательно отозвался: – Добрый день. Доброжелательно, мать его. И тут Джоуи не мог ошибиться. Словно они оказались в одном и том же кафе в непогоду, за одним столиком, оба никуда не спешат, у обоих благодушное настроение, приправленное крупицей меланхолии, и они могут выйти из кафе хорошими друзьями и пойдут дальше, а могут разойтись в разные стороны и больше никогда не встретиться, но в любом случае об этом случайном свидании в кафе будут вспоминать долго и с самыми нежными чувствами. И гадким атональным аккордом, взятым на вдрызг расстроенной, вчистую рассохшейся гитаре: Лу Мендес послушно поднимает руки и дает себя приковать к стулу. И на его лице ничего не отражается, ни следа негодования, ни обреченности, ничего. И даже движение ресниц – роскошных, кстати сказать, ресниц, очерчивавших не менее роскошные глаза, не намекало ни малейшим движением на то, следит ли этот Лу Мендес, и за кем следит. – Не хотите кофе? – спросил Джоуи. – Я думаю, уважаемые сотрудники не будут против, если я обеспечу вас и меня стаканчиком. Мой-то уже того, – он покачал бумажный стаканчик и печально оттопырил губу. Лу поднял на него глаза, поизучал секунду и без слов поднял руки. Кандалы не давали им подняться даже над столешницей. Джоуи посмотрел на руки и отвел взгляд. Лу усмехнулся и опустил и руки, и глаза. – А изменить это нельзя? – чуть глуше спросил Джоуи и поднял глаза на охранников. – Не положено, - угрюмо сказал один. – Спецрежим. – А ваше присутствие здесь? Положено? Я добивался интервью, которое должно проходить без посторонних. Мне было разрешено именно такое интервью в соответствии с решением Высшего арбитражного суда по делу номер 447950/339-04/94. Я указал это в моем запросе, кстати, согласованном с заместителем Министра юстиции. Решение было приложено к моему запросу, кстати, равно как и резолюция господина заместителя Министра. Кто из нас его нарушает? – невинно закончил Джоуи. Охранники переглянулись. Один вышел в коридор. Второй прислонился к двери. – Заключенный С338569 является особо опасным преступником, и меры безопасности соответствуют его статусу, – с едва заметной издевкой пояснил он. Лу чуть повернул к нему голову. Кажется, даже скосил на него глаза. Джоуи положил на стол пульт и демонстративно медленно нажал кнопку записи. – Иными словами, вы настаиваете на том, что заключенный С338569 является настолько опасным преступником, что как только мы останемся с ним наедине, он разорвет карбиновые кандалы, набросится на меня и непременно убьет? – заинтересованно спросил он. – В таком случае, что мешает ему сделать это же самое, но с вами в этом помещении? Ну подумаешь, кроме меня, еще и вас убьет, так на то он и особо опасный преступник. Лу поднял на него глаза. Совершенно непрозрачные, бездонные черные глаза. Невозможно было даже определить, развлекался ли он, по крайней мере, как развлекался Джоуи. – А не имеет ли место профессиональная деформация личности, господин, эм, лейтенант? – Джоуи вытянул шею и прищурился, пытаясь прочитать надпись на удостоверении. – Господин лейтенант Джонс. Вы, уж не знаю, проявляете излишнее служебное рвение, перечитали служебных инструкций, пересмотрели триллеров и в каждом проходном случае видите экстремальную ситуацию, не так ли? Хотя насколько я помню, основной задачей персонала пенитенциарных учреждений любого режима, в том числе и особого, является когнио-педагогическое воздействие на личности заключенных, каковой постулат отражен, к примеру, в Доктрине Конфедерации, принятой еще в ранний ее период, и которое легло в основу федеральных кодексов исправительных учреждений во всех поясах. И согласно Доктрине Конфедерации, к примеру, когнио-педагогическое воздействие заключается в поддержке общечеловеческих качеств заключенных, находящихся в пенитенциарных учреждениях, как то: ответственность, гуманность, реципрокальность, эмпатия, – Джоуи с особым удовольствием выговорил эти слова. – Мне кажется, ваше настоятельное стремление оказать воздействие на ход моего разговора с господином Мендесом своим присутствием и своей недвусмысленной демонстрацией служебных полномочий, в том числе и возможностью физического воздействия на заключенного несколько, эм, противоречит не только федеральному кодексу, но и окружным актам. И это я не говорю о резолюции господина Заместителя Министра юстиции, которую вы демонстративно нарушаете. Охранник сжал челюсти и крайне недружелюбно уставился на Джоуи. Тот смиренно развел руками, всем своим видом демонстрируя покорность судьбе. – Впрочем, как вам будет угодно. Зрители Конфедерации наверняка с интересом ознакомятся и с таким поведением охранников тюрем, – вздохнув, сказал он. – Я рад познакомиться с вами, господин Мендес, – широко улыбнувшись, Джоуи обратился к Лу. – Я рад, что вы рады, – вежливо отозвался Лу. Он праздно прикидывал, на сколько недель карцера расщедрится Джонс и как основательно приложит к нему свои руки Рейли, когда Джонс еще и ему расскажет о наглом журналюге из центра. – Вас удивит, если я скажу, что вы становитесь легендой, господин Мендес? – все тем же легким, очаровывающим тоном продолжил Джоуи, изучая Лу. У него в подкорке сидело немало репортажей о нем и с ним, но эти сюжеты были большей частью старыми, почти древними. Сколько тогда было этому парню – девятнадцать? Двадцать? Он был тощим, сутулым, бледным в этих сюжетах, сначала с длинными патлами – еще до ПУОР, затем с небрежно обритой головой, затем с неаккуратно обраставшими волосами, в одежде не по размеру, в бесформенной робе, и иногда казалось, что это и не человек, а призрак, да еще с неестественной внешностью, вроде морфийных фантазий, голо-шарж какой-то. И сама ситуация была сюрреальной, как казалось Джоуи. Такого не бывает ведь, чтобы ни за что человека собирались отравить во имя Конфедерации. Наверняка не просто так случилось все это. Лу пожал плечами, не удосуживаясь посмотреть на Джоуи. Парень был хорош, ухожен, самоуверен, речист. Говорит с таким элегантным центральным акцентом, что возникают сомнения в естественности его происхождения. Мамашкины голосериалы были напичканы красавцами с таким выговором – и все эти красавцы были как один мультимиллионерами, которые шли по жизни играючи, пока не спотыкались о какую-нибудь серую мышку, ну или серенького мышонка, а затем бросали к его ногам все. Кроме мультимиллионов, разумеется. И совершенно неясно было, что этот Джоуи Расселл делает в одной комнате с ним, Лу. В комнату сунул голову другой охранник и глазами указал Джонсу выйти в коридор. Через полминуты зашел заместитель директора по общественной работе и сказал с напыщенным видом, что руководство ПУОР готово пойти навстречу представителям этой самой общественности и предоставляет возможность господину Расселлу провести двухчасовое интервью с заключенным С338569, разумеется, если господин Расселл официально признает, что в случае форс-мажора не будет предъявлять руководству ПУОР никаких обвинений. Джоуи тут же изобразил торжественную физиономию. – Ни в коем разе! – трагично заверил он. – Подписывать что-нибудь надо? Или доверимся голо-записи? Он развернул голо-камеру в направлении заместителя директора, и тот поспешно сбежал из комнаты, пробормотав напоследок, что это совершенно необязательно. Джоуи дождался, когда они все уберутся, и подмигнул Лу. – Как видим, даже обслуживающий персонал, призванный выступать буфером между обществом и страшными и ужасными закоренелыми преступниками, способен понимать человеческий язык. Пусть и не с первого раза, – легкомысленно сказал он. – Не очень-то много человеческого я слышал, – усмехнулся Лу. – Чего вы хотите-то? – Честно? – таинственным голосом спросил Джоуи. Лу терпеливо ждал и улыбался своей легкой нечитаемой улыбкой. Джоуи потянул паузу. А Лу молчал и терпеливо ждал. – Кофе, – наконец обиженно признался Джоуи. – Хорошего кофе. Лу пожал плечами и опустил глаза. Очевидно, свои пальцы интересовали его куда больше, что желания заезжего журналиста. И он действительно не понимал: чего хочет от него этот Расселл? Он вроде был успешным журналистом, специализировавшимся на заграничной политике, любившим делать репортажи о горячих точках; при желании по ознакомлении с его текстами можно было провести аналогии между тем, что творится в далеких странах, и тем, что происходит внутри Конфедерации. Это если хотеть. Лу не хотел. И он еще одного не хотел: чтобы очередной ушлый журналист впутывал его в свои амбиции по добыче очередного приза. А для Расселла это был бы очередной приз. И как его случай, буде то насилие над малолетними, смертная казнь или еще что там, как это может быть связано с внешней политикой? И с какой радости Лу должен быть рад тому, что во имя неведомых личных целей ему предстоит быть брошенным в карцер? Хотя улыбается красавчик заразительно, этого у него не отнять. – Мрачное у вас местечко, – потише, более искренне, с забавными доверительными интонациями, что ли, сказал Джоуи. – Я прямо как в другое измерение попал. Если честно, что я сюда вообще попал, иначе как магией не объяснить. Мне до последнего казалось, что в этой сказке мне места не найдется. А сказка была бы хороша, из прототипичных, знаете ли, средневековых. Такое ощущение, что прямо в конце коридора находится табличка: добро пожаловать в ад. Жуткое место. Да? Лу пожал плечами и не удосужился ответить. Он массировал пальцы – немели отчего-то, еще и ныли, и было странно чувствовать горячими ладонями горячие пальцы и ощущать при этом, как они зябнут. – Я понимаю, что мой визит особого доверия у вас не вызывает, – подавив желание вздохнуть, продолжал Джоуи. – Давайте так. Я расскажу вам, что я делаю в этом чистилище, а вы решите по здравом размышлении, хотите ли вы мне в этом помочь. Идет? Лу дернул плечами и наконец поднял на него глаза. Солнце падало на него, высвечивая бледную, землистую кожу и темные круги вокруг черных глаз. Губы у него были плотно сжаты, полные, красивые, черт побери, губы на выразительном, черт побери, пусть и безэмоциональном лице, которые были неправильно бледными и шелушившимися. Он выглядел отвратительно – усталым он был, что ли, обреченным, потухшим, и при этом невольно притягивал к себе внимание. Та роба, которая висела на его плечах, видала лучшие времена. И времена эти имели место лет этак с десяток назад. Очевидно, она изначально была предназначена для человека объемом со средний пивной бочонок, в ней могло бы поместиться не менее двух Лу Мендесов, ну или полтора откормленных, довольных жизнью и собирающихся наслаждаться отличным ужином в компании хитрозадого Сайруса Клиффорд-Александера Джоуи Расселлов. Где-то Джоуи попадала на глаза информация, что эти робы делались из какого-то очень сильно износоустойчивого натурального волокна, которое в чуть менее обработанном и чуть более обдекоративленном виде идет на дамские шляпки. Могли врать. Могли просто преувеличивать. Но терпеть эту хламиду непосредственно на коже– она даже выглядела недружелюбно, а на ощупь наверняка была еще хуже. А Лу Мендес был вынужден носить ее круглосуточно уже который год. У Джоуи внезапно гулко застучало сердце при мысли о том, что становилось с кожей под этой робой. Была ли она патологически чувствительной – или напротив, грубела в попытке устоять против этого идиотского волокна – об этом, пожалуй, мог поведать только сам Лу. А он молчал и ждал, когда проныра из центра Джоуи Расселл кончит глазеть на него, словно он экспонат в кунсткамере, и удостоит пояснениями, которые вроде как сам вызвался сообщать. У него были потрясающие глаза, потрясающе красивые, в таких хорошо тонуть, черт подери этого Лу Мендеса, и они были потрясающе непроницаемыми. Бархатными, всевидящими – и бездонными. Безнадежными. Готовыми к оплеухам и совершенно неготовыми принять хотя бы крупицу надежды. – Уж не знаю, насколько вы знакомы с темами, которые меня интересуют, – собравшись с духом и пообещав себе страшные кары за этот момент слабости, начал Джоуи. – Не исключено, что в силу юношеского максимализма, но меня изначально привлекали глобальные темы. Государства и народы в сумеречных ситуациях. Не война и не мир, к примеру. В таких условиях и дух народа раскрывается впечатляющим образом, и человек вынужден мобилизовывать все свои усилия на выживание или на реализацию своих убеждений, и на наносное, на эти ширмочки, на все эти бантики-игрушки типа охоты за аэроскутером из новейшей коллекции ему не остается ни сил ни времени. Я грешным делом думал, что это может быть очевидным только там, в самых южных поясах Конфедерации. Ан нет. Как выясняется, не только. И еще. Я противник смертной казни. Всегда был и всегда буду. Хотя... – Джоуи осекся и уставился на пульт. – Хотя признаю, в некоторых условиях такое решение может быть как-то обосновано. Не оправдано. Если вы понимаете, о чем я. – Джоуи поднял глаза на Лу. Тот слушал его все с тем же безразлично-вежливым выражением на лице, но глаза его, глаза – не потеплели. Что-то в них клубилось. У Джоуи участился пульс. – Вы упорно боретесь за свое право на жизнь, и я не могу не признавать силу вашего духа. Ваш случай может оказаться ярким примером того, почему подобные решения всегда чрезмерны. – За чрезмерностью решений вам явно не ко мне, – ровно отозвался Лу. – Можете поинтересоваться историей заключенного С659936 – того приговорили к смертной казни за самозащиту. Его история куда больше подходит вам. А я всего лишь невиновен. – Давайте вы все-таки подумаете. – Сквозь зубы выдавил Джоуи. – А я пока принесу нам кофе. Пусть и этот долбаный поганый тюремный кофе. Он резко встал. У него оставалось девяносто восемь минут времени, и он собирался бездарно прошлепать по коридорам добрых двадцать минут. Но угостить Лу кофе он хотел куда больше, чем разговорить его о чем бы то ни было. Это было гениальное решение, решил Джоуи, потому что когда он принес стаканчики и поставил один перед Лу, у того потеплели, почти вспыхнули глаза. Он только что носом не повел, даже улыбнуться попытался своими роскошными, чувственными губами с неправильной пересохшей кожей. Словно в попытке сгладить свое безразличие, Лу отвечал на общие вопросы Джоуи о деле, о том, что и как Лу предпринимает – ничего сокровенного, только то, что можно узнать из относительно открытых источников. Куда важней было нечто иное, чему сам Джоуи пока не мог найти имя. Лу пришлось усесться по-турецки на неудобном стуле, но и тогда ему приходилось склоняться, чтобы отпить еще кофе. Он не утруждал себя тем, чтобы еще и на Джоуи смотреть, а тот и не требовал. Его кофе покорно стыл на столе. Лу шел по коридорам, все так же праздно думая, какого лешего этот журналист из центра от него все-таки хотел. Он пытался не улыбаться, но аромат кофе, витавший вокруг вопреки всему, неожиданной лаской окутывал его. Джонс был крайне недоволен, и Лу ждали очень тяжелые времена. Зато он в кои-то веки пил не бурду для заключенных, а кофе для посетителей. Невероятный подарок за малую цену. Джоуи вломился к Сайрусу в дом. Он был в состоянии, которое было знакомо тому по себе самому, но никогда по неугомонному оптимисту Джоуи Расселлу – в состоянии тихой ярости. – Мы смотрим интервью, – прошипел он. – Где чай, блять?! Сделай чаю! Сайрус ушел на кухню. Вернулся с чаем. Джоуи сжимал в руке пульт. Он стоял посреди комнаты, словно пытался определиться, что делать дальше, и не понимал. Сайрус поставил поднос на стол и уселся. Джоуи обернулся к нему и растерянно моргнул. – Некупированное, – наконец сказал он. – Целиком. Сайрус согласно кивнул. Он помалкивал, когда Джоуи бодался с охранником. Так себе попыточка, на «удовлетворительно». Необъяснимый маневр с кофе – очевидно же обеим сторонам, что это бездарно просранное время. Двадцать две минуты бездарно просранного времени. На экране головизора Джоуи встал – резко встал, вышел. Лу Мендес вроде как прислушался, но головы не повернул. Он не обращал внимания и на камеру. Просто перевел взгляд на окно и замер. Солнце светило прямо ему в лицо, а он не щурился. Только глаза мерцали. Двадцать две минуты. Джоуи рядом с Сайрусом молчал и сжимал пульт, не осмеливаясь перематывать вперед. Джоуи на экране вошел в комнату и внес кофе. Лу Мендес на экране разочарованно прикрыл глаза.