Чистилище

С точки зрения космополита Джоуи Расселла, самый роскошный февраль он пережил во втором северном, когда находился на «производственной практике» в тамошней медийной компании. Там все слилось воедино, что должно было сливаться воедино в правильном, прототипичном феврале: горы снега, редкие, но настойчивые бури и дни, которые просто до краев были наполнены ярким, жарким даже, весенним солнцем. Не полюс – там вроде и солнца хватало, но выходить на улицу рекомендовалось исключительно закутанным по самое не балуй. А во втором северном можно было выскочить на улицу в джемпере, зарыться в снег, ухватить пригоршню и вернуться обратно в жаркое помещение, чтобы сунуть его за шиворот кому-нибудь. Следует признать, что и в пятом южном был чудный февраль, не жаркий, солнечный и умеренно прохладный. Умеренно для пятого, конечно. А в третьем слякотный, унылый, моросящий ужас как установился в сентябре, так и тянулся навстречу марту. Или маю, если совсем не повезет. Джоуи стоял под козырьком пропускного пункта ПУОР, дожидаясь, когда проверят его разрешение, предупредят начальство, что к ним снова пожаловал залетный журналист, возможно, снова попытаются установить прослушку или придумать отговорку. Он время от времени делал вид, что прикладывался к термостакану, и со скучающим видом изучал горизонт. Соня Кромер все никак не могла получить разрешение на свидание с Лу Мендесом. С простыми воришками, у которых и айкью двузначной цифрой измерялся, и преступления были глупейшими, но которые и совершали то, за что их осудили, – сколько угодно. Ей даже довелось несколько раз побывать в ПУОР, и она рассказывала о тех визитах с содроганием: народ в этом заведении действительно уподобляется самому заведению. По обе стороны баррикады, причем. Один тип попытался ее изнасиловать, прямо в комнате для свиданий, человека, который пришел туда, чтобы помочь. Соня упорно продолжала добиваться для него хотя бы перевода в другое ПУ с более щадящими условиями, потому что тот ублюдок был чем-то сильно болен, и в ПУОР у него были все шансы не дожить до окончания тридцати-с-чем-то-летнего срока заключения. Но недоумок благополучно умер от передозировки наркотиков. Уточнять причину смерти или назначать экспертизу – кто его знает, может, били его сильно усердно, тем более поводы тот недоумок предоставлял исправно – она не стала. Смысла в этом ей не представлялось никакого, ни семьи, ни друзей, никогошеньки у того крысеныша не было, а энергию можно было бы потратить и на что-то более пристойное. Благо были и такие люди, которые хотя бы пытались как-то исправиться. Соне поступали предложения выбраться на свидание, причем настойчивые предложения, и от охранников. Некоторые слишком походили на завуалированную угрозу все того же изнасилования. Соня, посмеиваясь, рассказывала Джоуи, что совершенно не понимает, неужели служба в ПУОР делает его работников настолько эстетически ущербными: возбуждаться от вида бочкообразной женщины с утилитарной стрижкой и в утилитарной же одежде – это до какой степени у этих горемык все безнадежно? Джоуи отказывался поддаваться ее насмешливому настроению и выслушивал случайные откровения Сони с недоумением, иногда – со злостью. С бессильной злостью, потому что понимал очень хорошо, что пока – пока – он никак этих мудаков наказать не сможет. Но дайте срок... Соня рьяно взялась за дело Лу Мендеса, и Джоуи был бесконечно ей за это благодарен. Ему почему-то казалось, что дело может быть решенным в считанные месяцы – полгода, год максимум. Но и Соня только качала головой в ответ, и Сайрус – он вроде как и понимал желание Джоуи сражаться за Лу, но предупреждал, что в этих делах следует запастись ангельским терпением. И дело действительно не двигалось с мертвой точки. Спасало одно: Джоуи Расселл имел вес в медиа-мире. После двух отказов в интервью с заключенным С338569 ПУОР оказался в осаде медийщиков с федеральных и конфедератских каналов, объектом панельных дискуссий, ток-шоу и пары документальных исследований. Выяснилось, что советник Джон-Джозия Вурчестер совсем не фотогеничен, а гольф-клуб, в котором он иногда проходил пару лунок вместе с тестем, вниманием прессы польщен не был. Многие охранники ощутили всю прелесть инфузории на предметном стекле под объективом микроскопа. Методы действия чиновников минюста тоже подверглись препарированию многими и многими журналистами, и когда Джоуи снова подал запрос о свидании с заключенным С338569, ему с радостью предоставили такую возможность. Лу был удивлен видеть его. Удивлен и почти обрадован. Джоуи забыл половину вопросов, которые хотел ему задать, половину тем, которые хотел с ним обсудить, вместо этого рассказывал сам – о Соне Кромер, о том, как она рьяно взялась за дело и что ей от Лу нужно, чтобы как можно справней его уладить. Лу смотрел на него, механически кивал, поначалу часто, затем все реже, задерживал дыхание, шевелил губами, словно в растерянном неверии повторяя себе что-то, что сказал Джоуи, и смотрел, смотрел своими жаркими черными глазами, окантованными невероятными черными ресницами, под невероятными неуступчивыми черными бровями, над невероятными выразительными скулами, и его губы, полные, чувственные, губы, которые должны были быть щедрыми и мягкими, а были сухими и бледными, подрагивали то ли в попытке улыбнуться, то ли в попытке что-то спросить. Джоуи спохватился, когда времени осталось всего ничего, и принялся расспрашивать Лу о детстве-отрочестве в родном городе. Тот старательно припоминал что-нибудь относительно живописное, но постоянно перебивал себя, говоря, что не уверен, что прав, что не до конца доверяет своим воспоминаниям и что на самом деле все могло быть иначе. О матери он говорить отказался, упоминание Эрта Мендеса заставило его брезгливо поморщиться. Джоуи спросил его, есть ли люди, о которых он вспоминает с теплотой. Лу улыбнулся, улыбнулся неловко, застенчиво, и у Джоуи замерло сердце. Ему до печеночных колик захотелось протянуть руку и провести пальцами по губам, совсем легко, чтобы не напугать его, а возможно, если все пойдет хорошо, возможно ощутить, как шевельнутся губы под подушечками пальцев, и вздрогнуть, словно от робкого, стыдливого поцелуя – скорей, мазка губами по щеке – который говорил куда больше, чем мегабайты фееричного текста. Джоуи даже положил руку, чтобы, если что, иметь возможность дотянуться. А Лу помялся, посмотрел на него виноватыми глазами и сказал, что вспоминает о своей учительнице госпоже Лоренс. Он пишет ей совсем изредка, и она ему тоже. Но хотелось бы узнать, как она, не с ее слов, а просто, узнать. Как она. Как выглядит. Что делает. Потому что она пишет ему о другом. Джоуи кивнул и пообещал себе сделать это своим суперважным заданием на ближайшую декаду. И у него был в сумке проигрыватель с интервью, заканчивавшимся несколькими минутами, которые Джоуи собирался показывать одному-единственному человеку, свидание с которым ему предстояло. Охранник на пропускном посту наконец открыл дверь, вернул Джоуи пропуск и указал на другую дверь, тоже неплохо знакомую. Там Джоуи поджидал другой охранник, который должен был провести его в кабинет штатного социального работника, который выполнял и функции когниопсихолога, и терапевта, и отчасти психиатра. Затем Джоуи предстояло интервью с начальником службы безопасности, который к вящему удивлению изъявил готовность поучаствовать в беседе. И потом – Лу. Джоуи сунул термостакан в сумку и проследовал за охранником. Лу вели по коридорам на очередное интервью с Джоуи. Странным образом маршрут был знаком – и казался совершенно новым. Лу заставлял себя не поднимать глаз, не оглядываться, не думать. Вообще не думать ни о чем, а просто идти между охранниками в надежде увидеть забавного журналиста со все более привычным центральным акцентом Джоуи Расселла. Лу старался идти как обычно, но ему казалось, что все смотрят на него, изучают, что в нем такого необычного, отчего он идет не так, как всегда. Еще и листы вроде шелестели. В гулких коридорах это было особенно слышно. Так казалось Лу. Охранники переговаривались через него, словно Лу был просто дымкой, обсуждали последний матч команды округа, ругали тренера и вратаря и – Лу ощущал это слишком отчетливо, чтобы это не было правдой – хорохорились. Типа ну прибыл очередной журналюга, как прибыл, так и уедет, эка невидаль. С этакой бравадой они демонстрировали друг другу, что им плевать, что этот журналюга о них подумает, плохое ли, хорошее – неважно. Похожим образом охранники и с дежурными на посту говорили, и те им подыгрывали: мол, да, фигня вопрос, да этих журналюг из центра они нахрен эшелонами посылают. Лу остерегался поднимать глаза. Пусть и говорят когниологи, что человек способен хорошо если дюжину эмоций навскидку разобрать, тренированный – ну полторы, ну две, а эти гамадрилы только две эмоции и знают: страх и ярость, но не хотелось рисковать и показывать им, что Лу думал, чувствовал, стоя там, перед тяжелой дверью и дожидаясь, когда его наконец поведут дальше. В тех коридорах, ближе к блоку А, было вроде полегче. В них людей было больше и шумовой фон как-то скрадывал их шаги. Лу не рисковал поднимать взгляд, потому что у него в голове бродили разные мысли, и особо приятными их назвать было невозможно. Они остановились перед дверью. Лу привычно дождался, когда один войдет, привычно подался вперед от толчка в спину и резкого, но приглушенного приказа – спасибо Джоуи – и вошел в комнату. Сам Джоуи сидел за столом и барабанил пальцами по столешнице. – Фиговая погодка, слушайте, а? – бодро бросил он. – Прям хоть носа на улицу не кажи. На севере пояса так и снег идет, совсем нехорошо. Один из охранников, кажется, остальные его звали Сонни, шут его знает, по каким причинам, угукнул в ответ – старался быть вежливым, бедолага. Второй просто зыркнул на Джоуи и поморщился. – В вашем городе так и вообще дожди уже третью декаду, Лу, – отчего-то радостно произнес Джоуи. – Кстати, маменька ваша жутко жаловалась, что крыша протекает. Хотела за денежку показать, каким маршрутом вы в школу ходили. Ну или там хоть что-нибудь. Сначала за большую денежку, затем за среднюю, затем и за маленькую готова была. Никакой гражданской сознательности, один меркантильный интерес. Лу хмыкнул и понурил голову. Охранники злорадно ухмыльнулись и выпрямились. – Два часа, – сказал второй, не Сонни. – Да помню я. – Джоуи скривился. Дверь закрылась. Джоуи пододвинул к Лу термостакан. – Вроде должен быть еще теплым. Я его с самого утра с собой таскаю, – повинился он. Лу улыбнулся и пожал плечами. – Спасибо, – тихо сказал он. – Ты не должен этого делать. – Не должен, – согласился Джоуи. – Госпожа Лоренс передавала тебе большой привет. Смотрел ее интервью? Лу кивнул. Он сидел, поглаживая стакан, словно медитируя над ним. Джоуи и не хотел его отвлекать, и его словно подстегивали временные рамки. – Я кое-что принес. Это не вошло в интервью. – Джоуи достал проигрыватель. – Два-дэ, не голо, не хотел слишком много примочек с собой тащить. Но ты не в обиде же? Лу приоткрыл рот. – С чего бы? – глухо протянул он. Джоуи широко улыбнулся. – Отлично. – Радостно произнес он и отдал команду на воспроизведение. Госпожа Лоренс казалась Лу куда более молодой, чем он ее помнил. Наверное, он странным образом считал, когда еще учился в школе, что она чуть ли не совсем старуха, а сейчас видел: лет пятьдесят. Ничего особенного. И как же он был тронут тем, как она рассказывала Джоуи о нем. Ничего ведь особенного не говорила, только что у него был талант заглядывать куда глубже, чем это необходимо для беспроблемного существования, и что он всегда казался ей очень порядочным человеком, и что ей бесконечно жаль, что она никак не соберется и не начнет добиваться разрешения на свидание с ним, и что ей бесконечно приятно было получать от него письма, старомодно написанные на бумаге, и что ей доставляет невероятное удовольствие отвечать на них таким же образом. Ее манера говорить была и знакомой, и настолько необычной по сравнению с тем, к чему Лу привык за все то время после школы, во всех этих тюрьмах, что ему показалось: где-то внутри лопнули какие-то обручи, которые сдавливали что-то. Доверие, что ли. – Это... – Лу замялся, подбирая слова. – Это войдет во вторую часть интервью? Джоуи покачал головой. – Интервью хорошо так, как оно есть. Никаких вторых частей. И мне очень не хочется лишний раз привлекать внимание к Адели Лоренс, если честно. – Он улыбнулся и развел руками. – Но я рад, что есть эта вторая часть. Она замечательная женщина, правда? Лу покивал головой и отпил кофе, тихо радуясь, что у него будет своя личная и надежно охраняемая тайна. – Кстати о замечательных женщинах. Еще одна замечательная женщина никак не может добиться встречи с тобой. Просто удивительно, как эффективна может быть банальная волокита, – трагично произнес Джоуи. – Соня подготовила договор, в соответствии с которым ты нанимаешь ее в качестве своего адвоката и она получает все права на представление твоих интересов везде и повсюду, и тебе надо его подписать. Держи, – он протянул еще несколько листов бумаги. – Она очень толковый человек с неплохой репутацией. У вас должно получиться. – А деньги? – спросил Лу, не опуская глаза на бумагу. – Она руководит благотворительным фондом, который занимается такими делами, как твое. Оттуда и деньги. Мы еще подумаем насчет источников финансирования, – Джоуи улыбнулся и подмигнул. – Выкрутимся. Лу опустил руки и принялся изучать крышку термостакана. – Лу... – Джоуи не утерпел и потянулся к нему. – Мы делаем это, потому что можем. Потому что хотим тебе помочь, понимаешь? То, что с тобой сделали, настолько абсурдно и настолько несправедливо, что просто это необходимо исправить. Как Соня говорит, ты здорово поможешь нам, если будешь сохранять оптимизм и веру в лучшее. Потому что если ты сам не будешь в это верить, то и наши действия окажутся бессмысленными. Лу поднял на него глаза. Джоуи почти лежал на столе с протянутой рукой. Ему не хватало жалких десяти сантиметров, чтобы дотянуться до Лу. – Я так понимаю, ты веришь, да? – заметно оживившись, спросил Джоуи. – Ну вот и отлично. Между прочим, ты знаешь, что федеральный генпрокурор натравил страшную проверку на полицию 39-го? Их там трясут со страшной силой. Лу добрую минуту соображал, почему Джоуи рассказал ему о полиции 39-го. Потом до него дошло: там же Хельмут и другой, как его – Николсен. А Лу и не вспоминал о них изрядно, поэтому и пришлось прилагать усилия, чтобы как-то припомнить. Это для тех людей, которые только знакомятся с его историей – случаем, если это бюрократы какие, специально, если это праздные зрители медиа-каналов – это все одна картина, как будто сделали один снимок и на нем разглядывают: ага, вот Хельмут, вот Николсен, вот кто-то еще, о ком Лу и не знал никогда, но кто точно так же причастен к его заключению, секретаришка какой, клерк, а вот они, прокуроры, те, которых Лу знал, и те, которых не знал. А вот судьи. А вот ПУОР. А вот те в ПУОР, которых Лу и не знал, хотя почитай девять лет в нем. И все это видно тем, кто смотрит на жизнь Лу. Куда очевидней. В отличие от самого Лу, для которого его история – это лента, тут раскручивается, а там скручивается. И жирдяй Хельмут, и тот же вечно молчащий Николсен были так далеко позади, что и не упомнишь, как они выглядят. Возможно даже, что другие видели их совершенно иначе. Например, Николсена. Вдруг он говорлив, как ручей весной? Улыбнувшись, Лу пожал плечами. – Собаке – собачья... И как там дела? – спросил он. – По-разному. Лопес пока руководит, но ему несладко приходится. За последние две недели пришлось дать аж пять пресс-конференций. И всем хочется знать, когда же его полицейские работали, если практически все время набивали свои карманы, – заухмылялся Джоуи. Лу долго смотрел на него. – Твоих рук дело? – осторожно предположил он. Джоуи довольно пожал плечами. – Знакомства – великая вещь, я тебе скажу, – самодовольно признался он. – Хотя по правде говоря, народ и без меня сильно заинтересовался. – А жирдяй Хельмут? – глухо выдавил Лу. Образы, эти дурацкие логосы упорно не желали облекаться в звуковую форму, а прозвучав – казались фальшивыми. Словно этот Хельмут и не существовал никогда, а был всего лишь фантазией самого Лу. Ему даже показалось, словно в каком-то кривом зеркале, что это все было исключительно его фантазией, и поэтому Джоуи недоуменно посмотрит на него и спросит: «Кто?!». – Отстранен и помещен под домашний арест, все счета арестованы, – вредно ухмыльнулся Джоуи. – А их, как выясняется, немало, совсем немало. Об этом очень не хотят говорить, держат все под страшным покровом, но кто хочет, тот узнает, – он снова подмигнул. – Не то чтобы я сильно хотел, Лу. Но кое-кто из того же 39-го очень заинтересовался ситуацией в захудалом полицейском участке. В конце концов, это может оказаться симптоматичным. Показательным, знаешь ли. Так что журналистское расследование ведется с особым усердием. Кстати, прокурорское тоже. После того, как Клиффорд-Александер их перетряс, оставшиеся в прокуратуре засранцы работают, не покладая рук. – А Бьюкенен? – пытаясь унять бешеный пульс, спросил Лу. – Клиффорд-Александер считает, что он хороший исполнитель, – отведя глаза, ответил Джоуи. – Наверное, неплохой на самом деле. Лу задрал голову и уставился в потолок, изредка моргая. С этим не поспоришь, исполнитель он на самом деле хороший. Хорошо исполнил ту задачу, которую поставили перед ним. Одна надежда, что другие задачи будут куда более пристойными. – Наверное, – прошептал он. – Я так и не смог узнать, досталось ему или нет за твое дело. Говорят, служебная тайна. – Тихо повинился Джоуи. – Ничего, – усмехнулся Лу. – Возможно, от него действительно требовалось именно довести дело до такого конца, и у него не было выбора. Бывает всякое. Джоуи поднялся и подошел к окну. – Он тот еще ублюдок, если честно, – признался он, зашагав по комнате. – Но и дело свое он делает хорошо. Я не могу не признать это. Он очень ловко лавирует между желаниями начальства и законами. Андроид, честное слово. Клиффорд-Александер послал его закрыть амбразуру в одном очень скользком финансовом расследовании. Банк «NHR», слышал, может? И парень отлично сделал свою работу. – Слышал, – признался Лу. – Согласен. – А послали бы кого другого, у кого совесть есть или чувства какие – кто его знает. – Джоуи развел руками. – Но тот же федпрокурор говорит, что в уголовке Бьюки места нет, а его почему-то пихали именно в уголовку. И он посмотрел на Лу со странной смесью чувств – жалости, робкой надежды, чего-то похожего на отчаяние. Лу поставил термостакан на стол, опустил руки по обе стороны от него и мерно похлопывал ими по столешнице. Он сидел, опустив голову. Признаться, что Бьюкенен был действительно хорош в тех рамках, которые ему установило начальство, было сложно, потому что в этих же рамках был и сам Лу. Возможно, потом, когда он проведет на свободе достаточно времени, чтобы привыкнуть к ней. Возможно, потом... – Ну хоть где-то он на своем месте, – процедил Лу. Джоуи воспрянул духом. Ему еще многим хотелось поделиться, рассказать о Сайрусе, который неторопливо, как паук, плел паутину, из которой не выбраться никому, подготавливая плацдарм для боевых действий. Он и рассказывал, и Лу вроде слушал, но мыслями был где-то далеко. Допив кофе и поставив стакан ближе к центру, Лу посмотрел на камеру. – Ты пишешь? – спросил он, указав на нее глазами. – Да, а что? – насторожился Джоуи. Лу дернул плечами и отвел глаза. Джоуи стал между объективом и Лу, недоуменно глядя на него. – Вообще отключить не можешь? – тихо попросил он, не особо рассчитывая на согласие. Джоуи выключил камеру. Лу начал задирать штанины, сначала правую, и на стол шлепнулась первая стопка листов. Затем левую, и стопка увеличилась вдвое. Опустив штанину, Лу попытался выровнять листы. Затем он отодвинул их от себя. – Я... – он выдохнул. – Я... – оглядев комнату, избегая при этом смотреть на Джоуи, Лу собрался с силами и выдавил: – Развлекался. Чтобы... – он пожал плечами. Джоуи смотрел на него, приоткрыв рот. – Чтобы не забывать, что ли. Кто я. Что там, за стенами, – он кивнул куда-то в сторону. – Чтобы себе напоминать, что я делаю. Понимаешь, когда тебе все говорят, что ты этот делал, ты и сам начинаешь в это верить. Но я знаю, что я этого не делал, не смог бы, никогда не смог. А... – Лу выдохнул и поднял глаза к потолку. – А всем не верить, а верить себе одному сложно. И помнить все время, что тебя собираются убить – сложно, зараза. Госпожа Лоренс мне как-то посоветовала вести дневник. Я и вел. – Лу усмехнулся и покачал головой. – Он на столе лежал. Я реально идиотом был. Молокососом. Те записи до первого шмона и долежали. Я попытался их восстановить. Прятать начал. Вот, что-то получилось сохранить. Если сможешь, сохрани их там, – Лу снова кивнул головой в сторону того мира за стенами. Джоуи опустился на стул и подтянул их к себе. – Что я должен с ними сделать? – тихо спросил он. – Что хочешь, – бросил Лу. – Делай с ними что хочешь. Если считаешь, что лучше всего их уничтожить... – Он пожал плечами. Джоуи вздрогнул. Лу бы пережил это, как уже многое пережил. Но Джоуи никогда не сможет это уничтожить, это он понимал с режущей глаза отчетливостью. Поэтому он начал складывать их дрожащими от чувства, похожего на благоговение, руками. – Я могу их опубликовать? Лу уставился на него круглыми глазами. – Кому они нужны? – недоверчиво выдавил он. – Ты не поверишь, – невесело ухмыльнулся Джоуи. – Спасибо. За доверие. Лу занервничал, прислушиваясь к шорохам за стеной. Джоуи быстро спрятал стопку в папку в своей сумке, под постановлением федерального судьи, разрешающего ему свидания с заключенным С338569, под решением федерального прокурора о пересмотре дела все того же заключенного, под еще парой решений и резолюций, связанных с Лу. Поставив сумку на прежнее место за камерой, он снова включил запись. Но Лу, казалось, выдохся. Он сидел, опустив голову, рассматривал пальцы и реагировал на вопросы Джоуи неопределенными жестами и односложными ответами. Лу снова вели по коридорам в камеру. На сей раз он не ощущал на себе ничьих пристальных взглядов, на него никто не обращал внимания, никому до него не было дела. Глаза отчего-то щипало, Лу моргал, пытаясь не дать воли слезам, не сейчас, когда остался еще один пост и полсотни метров по коридору. Потом, когда он окажется в своей камере – можно, но не сейчас. Дверь в блок С открылась, Лу получил тычок в спину, а вслед за тычком полетело: «Ну чего размечтался? Шевелись давай», и он покорно поплелся дальше. Какофония из непонятных выкриков, ругани охранников, стонов, ругани заключенных, лязганья металла, скрежета и кто знает чего еще казалась Лу куда более отвратительной, чем обычно. Особенно после того, как он прикоснулся на секунду к тому хорошему, что было и оставалось, что упрямо дожидалось его в мире вовне. Там была госпожа Лоренс, которая вместе с Лу упрямо не верила, что он совершал эти преступления. Там была незнакомая Соня Кромер, которая готовилась выступить в крестовый поход за него. Там был Джоуи, который уже поднял немало бурь во имя Лу. Там был ублюдочный и невероятно хитрый ящер Клиффорд-Александер, который пусть и использует Лу в своих странных, непонятных Лу и космически далеких от него целях, но и Лу от его козней перепадет. И до всего этого у Лу не было никакой возможности дотянуться. За спиной Лу лязгнула дверь, и его передернуло. Он обернулся и увидел только, как охранник поворачивается к нему спиной и уходит. Напротив была точно такая же дверь, на которой висел очередной придурок. Лу подошел к двери и прижался к ней щекой. Решетка на ней была отвратительно холодной, в камере было сыро, освещение на коридоре было куда лучше, лампочка над головой Лу светила совсем тускло, и ему снова достались все те же восемь метров, на которых он существовал уже который год. Лу повернулся к двери спиной и уставился на окно, на котором распласталось серое небо, и пытался представить, что сейчас делает Джоуи. Наверное, выходил из ПУОР, садится в вертолет – скорее всего вертолет, на машине к ПУОР ехать никаких нервов не хватит. Бросает сумку и корб с камерой на сиденье рядом, надевает наушники и взлетает. Это если все хорошо. А если его обыскивают? Если изымают все записи? Лу отстранился от двери и подошел к окну. До него дотянуться – вечная проблема, ну так хоть небо видно. Лу вцепился пальцами в подоконник и застыл, вслушиваясь в тишину, прятавшуюся за стеной из тюремных шумов. Ее было совсем не слышно, и была ли она вообще? Джоуи бросил сумку и корб с камерой на сиденье, сел и уставился в растерянности на свою поклажу. Уже пройдя пост и оказавшись вне пределов ПУОР, он вдруг понял: контрабанда ведь, это была контрабанда. Как по нему не заметили, что он что-то такое крамольное проносил, оставалось загадкой, как он сам не выдал ни словом ни духом, что то, что лежало у него в сумке, прожигало дыру в боку и давило на плечо похуже контейнера с урановым топливом, ну или чего-нибудь такого же, маленького, гаденького и опасненького. И теперь ему предстоял еще путь домой, а там – задернуть шторы, закрыть двери, снова бросить на стол и активировать эту маленькую черненькую штучку с заводов Александера (или Клиффорд-Александера, это давно уже куда как верней) и наконец позволить себе открыть сумку и достать записи Лу. Сайрус потерял Джоуи. Не то чтобы ему не хватало головной боли – своей хватало вволю, чужая была в некотором роде еще и лишней. Но Джоуи уже не было нигде поблизости уже которую декаду. Если быть точней, он был. Даже делал время от времени репортажи: о коррупции в правоохранительных органах, например. Хорошо хоть ума хватило не самому лезть в 39-й округ, но чтобы Джоуи отказался сунуть нос в кошельки уважаемых государственных мужей? Судья Вурчестер, к примеру, а с ним и Джонни-Джозия Смит давно сон потеряли, потому что армии журналистов под окнами мало на кого действуют как снотворное. В цепкие же лапы Джоуи Расселла попали интересные материалы и о хобби судьи Мердока-Скотта, дорогостоящих, надо сказать, хобби: вилла и яхта на западном побережье, а также солидный такой вертолет класса люкс в штаб-городе 39-го округа многого стоят, и ни в родословной, ни в карьере судьи ничто не указывало на то, что он зарабатывал достаточно, чтобы быть в состоянии купить оные и поддерживать их в пристойном состоянии. Даже если судья и докажет, что источники у этих игрушек вполне законные, доверия к нему это не восстановит. А учитывая новую карьеру сего мужа в качестве голо-судьи, можно было с полным основанием предположить, что вопросы типа «А судьи кто?» будут очень частыми и все более ядовитыми. Сам Сайрус не раз и не два попадал под пристальное изучение журналистов, спасибо маменьке и ее родственничкам. Ему бы жилось на несколько порядков проще, если бы не было этого злосчастного наследия дедушки Александера. Мол, а допустимо ли считать, что прокурор Клиффорд-Александер беспристрастен, когда дело касается финансовых махинаций? А не применяет ли имярек те же самые финансовые махинации, которые совсем недавно расследовал, разве что не заходит так далеко в серую зону? А следует ли доверять прокурору, имеющему такие основательные связи в военпроме, государственной канцелярии и прочее? Приходилось изворачиваться, а часто и вовсе молча сносить удары. И стараться вести свои дела тем чистоплотней (и не в последнюю очередь тем изобретательней), чем выше Сайруса заносило – в искусстве маневрирования на грани он многим аферистам мог бы форы дать. Спасибо отцу, давным-давно научившему держать удар. Тот никогда не позволял ни себе, ни сыну ни малейших эмоций на публике. А за публику сходил и сам сын. В последнее время атаки особенно ушлых и особенно самонадеянных журналистов сошли на нет, ибо бессмысленно, за что им спасибо. А одному ушлому и самонадеянному, который отчего-то основательно ушел в подполье, Сайрус еще и пару тактик в кампаниях против государственых чиновников в свое время подсказал, таких, которые действовали не сразу, но были особенно эффективными. А дело Лу Мендеса двигалось с черепашьей скоростью, и Сайрус немного мог поделать. Прокурорское расследование проводилось, но в качестве надзора, что значило его второранговость по сравнению с актуальными делами. После чистки личного состава резко подскочила нагрузка на оставшихся сотрудников, что тоже не добавляло ни скорости, ни перспектив. Требование более энергичного проведения расследования и достижения конкретных результатов привело бы ко вниманию, которое Сайрусу в этом деле тем более не было нужно, что тут еще и Джоуи вовлечен был. А еще и с ним связи оглашать Сайрусу не хотелось совсем: дружба с журналистом, известным своими антикоррупционными расследованиями, ни ему, ни Джоуи ничего кроме головной боли не принесет. А если предпринимать какие-то действия сразу после того, как что-то публиковал Джоуи, возникнут подозрения, поползут слухи, а в результате все обернется против их обоих. Приходилось выжидать. Делать вид, что это всего лишь еще одно дело, которое просто не к добру для прокуратуры так рьяно освещается медийщиками. И заставлять себя не интересоваться Лу Мендесом слишком часто. Странным образом последнее оказывалось особенно сложным. Сайрус никогда не замечал за собой такой алчности, с которой он изучал все материалы, так или иначе связанные с Лу Мендесом. Он даже снизошел до всех возможных сюжетов о нем, тем более что в последнее время делу о тройном убийстве уделялось все больше и больше медийного времени. Сайрус с каким-то ревнивым, что ли, интересом следил за тем, как Лу рос, превращался из нескладного и отчаянного подростка в парня, становился строже, замкнутей, выдержанней, как менялась его манера говорить, отвечать на вопросы, как менялась его мимика. Как менялись его глаза, прятались все глубже под веками, избегали камер и глаз журналистов, как все более неуступчивыми становились губы. У него менялся и голос, становился глуше, глубже, бархатнее, сдержаннее, терялся южный акцент, затиралась яростная эмоциональность, так ярко характеризовавшая Лу – в первых ли его интервью, в последнем ли выкрике в зале суда. Сайрус не хотел этого, не хотел как высокопоставленный чиновник, призванный соблюдать объективность, но он все больше верил Лу. В ущерб своему нейтралитету. В ущерб своей объективности. Случалось, наверное, самое опасное, что только могло случиться с прокурором – Сайрус был лично заинтересован в этом деле. Опасная штука, однако, причем и для него самого, и для Лу. С горячей головой много делов можно наворотить, и не все их так просто потом будет исправить. А еще Сайрусу хотелось еще раз увидеть Лу. Только поводов все не возникало. Надзорное расследование вроде близилось к завершению, можно было начинать добиваться судебного пересмотра, и наверное, можно было воспользоваться этим как поводом снова снизойти до ПУОР. Чтобы ознакомить Лу с результатами расследования и со своим решением. Чтобы разъяснить, что это будет нескорая песня. Чтобы – а хрен его знает, зачем еще. На фоне этих нерадостных мыслей отсутствие Джоуи воспринималось почти как предательство. Не в последнюю очередь по еще одной причине: этот прощелыга мог куда чаще появляться в ПУОР, что он, по всей видимости, и практиковал. И подумать: парень, молодой, вроде как здоровый парень, пусть даже пострадавший от самых разных видов агрессии, в том числе и сексуальной, разве не купится на мурлыкающий тон проходимца Расселла и на его подарочки типа кофе, да просто на внимание да на его горящие глаза? Еще и сам Джоуи не на шутку вцепился в Лу; Сайрус отмечал по его тону, по его пантомимике, как он был заинтересован, как увлечен, черт побери. И на этом фоне Сайрус, нисколько не фривольный, вынужденно застегнутый на все пуговицы, в самом антирепелленте для заключенного – в статусе генпрокурора, смотрится не так чтобы очень привлекательно. Если не сказать больше. Тем более Лу изначально был настроен против Сайруса, кто его знает, почему. Поэтому в чудесный почти сухой мартовский день он отослал охрану, сообщив, что прогуляется пешком. Начальник охраны был недоволен, но ослушаться не посмел. Сайрус неторопливо шел по улице, словно к дому направлялся, зашел в торговый центр и после пары маневров вышел на другой улице, попутно купив мышиного цвета тренч, бутылку вина и избавившись от хвоста. Джоуи был ожидаемо дома. Он открыл дверь и уставился на Сайруса круглыми глазами. – Ты откуда? – выдавил он. – С работы, – вежливо сказал Сайрус. – Позволишь войти? – любезно поинтересовался он, вдавливая Джоуи в квартиру. Тот выдавил что-то невразумительное и попытался устоять на его пути. Сайрус внес его в квартиру, поставил в прихожей и закрыл дверь. – Незачем соседям созерцать перед твоей дверью генпрокурора, – не меняя тона, пояснил он, протягивая пакеты: – Вино. Что-то похожее на еду из забегаловки поблизости. Или я совсем не вовремя? Джоуи бросил взгляд в комнату, и Сайрус попытался его растолковать: – Ты не один? – прохладно осведомился он. Джоуи неопределенно пожал плечами и после паузы покачал головой. – Ты занимаешься нелегальной торговлей оружием на Тихоокеанской бирже? – Джоуи затряс головой. – Ты пакуешь наркотики? – Джоуи закатил глаза и хрюкнул. – В таком случае в чем проблема? Джоуи завертелся, как ящерица: – Да я своими делами занимаюсь, тебе это будет совсем неинтересно, это рутина банальная, ничего такого... Сайрус всучил ему пакеты, отодвинул Джоуи и вошел в комнату. – Рутина банальная – это непонятные черновики? – бросил он, подходя к столу и беря самый верхний лист из лотка. Джоуи попытался выхватить его. Сайрус поднял лист повыше и отодвинул Джоуи на расстояние вытянутой руки. – «Я, наверное, только в этом проклятом ПУОРе понял, что я делаю тут и что со мной сделали эти ублюдки. Я здесь уже два месяца и до сих пор не могу понять, как, ну как можно обвинить непонятно в чем совершенно постороннего человека и после этого спокойно спать, как будто ничего не делал». Что это? – Не твое дело! – рявкнул Джоуи. – Отдай! Сайрус развернулся. – Джоуи, – звенящим от ярости голосом припечатал он. – Что это? – Я же говорю, не твое дело! – заорал Джоуи. – Положи, где взял, и выметайся! – С этого места поподробней. – Вежливо, до смертного страха вежливо приказал Сайрус. – Правильно ли я понимаю, и это заметки, дневники Лу Мендеса, которые он ведет в ПУОР и которые непонятно как попали к тебе? Джоуи беспомощно посмотрел на лист, который Сайрус все еще держал в руке, и опустил голову. – Твою мать, и что ты сделаешь? Арестуешь меня за контрабанду? – прошипел он. – Моя мать уже там, спасибо. Почему я должен тебя арестовывать, да еще и за контрабанду? – Это действительно заметки Лу, – обреченно признался Джоуи. – Он отдал их мне в последний раз. Я их готовлю к публикации. Пока анонимно, под псевдонимом и моей редакцией, а потом, когда... – Джоуи перевел дыхание и с усилием поправил себя. – Если. Если он выйдет на свободу... Да хер с ним, когда, черт побери! Когда он выйдет на свободу, он их снова переиздаст уже под своей редакцией и именем. – Может быть, продемонстрируешь хотя бы зачатки гостеприимства и выставишь еду, вино и посуду на стол? – помолчав, сказал Сайрус. Джоуи недоуменно посмотрел на пакеты в своей руке, чертыхнулся и пошел на кухню. Сайрус сел за стол и подтянул лоток с черновиками Лу к себе.