Чистилище

Парламент третьего южного снова отклонил законопроект об отмене моратория на смертную казнь. Это было последним решением, принятым парламентом перед летними каникулами. Коллегия судей из ряда округов уже дала пресс-конференцию, на которой высказала свое намерение оспорить данное решение в президиуме Высшего суда Федерации как противоречащее основному праву, действующему на территории третьего, а также частично четвертого и пятого округов в течение существенного с исторической, равно как и с социологической точки зрения. Генеральный прокурор Конфедерации, почетный доктор многих и многих университетов Ратклифф, так и не выторговавший себе еще и степень почетного доктора Высшей академии – рылом не вышел, намекнул в ряде интервью, что судьи жаждут уподобиться врачам, которые тем надежнее спят, чем глубже закопаны их ошибки. Буквально в течение месяца генеральный прокурор Клиффорд-Александер добился снятия иммунитета с ни много ни мало шестнадцати судей третьего южного и присвоения им статуса подозреваемых в череде дел о коррупции, превышении должностных полномочий, служебном несоответствии, халатности и много чем еще, что подсказывала ему фантазия. А фантазия работала у него будь здоров. Он добивался этого почти семь месяцев, публично добивался, упрямо, откровенно, а сколько подковерной возни ему пришлось инициировать, знал только он сам, отчасти Джоуи, а генпрокурор Ратклифф предпочитал интересоваться этими грязными делишками как можно меньше. Коллегия судей попыталась контратаковать генпрокурора, но у подавляющего числа оных протестантов вопли возмущения захлебнулись буквально на первых слогах: прокуратура, уже основательно подчищенная генпрокурором, оказалась в состоянии работать очень хорошо, что судьи и ощутили на собственной шкуре. Особо крикливые оказались в крайне неловком положении, когда неожиданно выяснилось, что госэкзамен на статус федерального или окружного судьи, которые они как один сдавали одной и той же комиссии, считается недействительным, потому как оная комиссия стройной колонной прошла по делу о все той же коррупции. У помощников же генпрокурора Клиффорд-Александера создавалось ощущение, что когда он сидел в своем кабинете перед началом рабочего дня, со сладострастным прищуром пригубливал кофе и с безмятежным видом смотрел то ли прения в парламенте, то ли заседания президиума высшего суда, он не собирался с силами перед очередным непростым днем, а приценивался, под кого еще там начать копать. Что он найдет, как утопить, помощники не сомневались. Этот – найдет. Джоуи Рассел удрал в заграничную командировку, сославшись на то, что в этом проклятом третьем поясе и весна с летом тоже проклятые, а где-нибудь ближе к экватору климат куда как лучше. Сайрус хотел было съязвить, что вольный птах Расселл ни гнезда не вьет, ни о прирученных питомцах типа этого Мендеса не заботится – его остановили только ходатайства, которыми его начали бомбардировать Лу Мендес на пару с Соней Кромер. Сайрус добросовестно закатывал глаза, если ему докладывали о новых ходатайствах «этих из ПУОР-311», делал кислое лицо и требовал кофе. Затем, оставаясь наедине с новыми посланиями то ли Сони Кромер, то ли Лу – просто Лу, по имени, и еще раз мягко-мягко, как кошка лапкой – Лу – он посмеивался, узнавая свои фразочки, свои аргументы, свои тезисы. Джоуи исправно посредничал, ничего не скажешь. И Сайрус очень надеялся, что и Высший судья в 309-м проникнется аргументами, а не отмахнется пренебрежительно от назойливой бабы из сомнительной ценности благотворительного фонда. Повод заглянуть в 311-й все не подворачивался. Сайрус тихо злился на себя, что никак не может придумать такой возможности, но тут уж что поделаешь. Попутно у него возникла маленькая проблема в виде покушения на жизнь. Охрана сработала оперативно – или нападающий оказался лохом и успешно задержала его, он был немного побит при задержании, помещен в тюрьму предварительного заключения, подозрительно беспроблемно отпущен под залог судьей, которого Сайрус давно подозревал в крайней нелюбви к себе, причем почему-то отпущен по судебному решению, в котором указывалось, что допустимо и даже поощряется совершить оное без браслетов локализации, и соответственно растворился где-то на просторах Конфедерации. Сам Сайрус, которого заряд станнера все-таки задел, был вынужден провести несколько дней дома. В результате о попытках как-то оправдать свой визит в ПУОР можно было смело забыть. Реферат по внутренним расследованиям вцепился в покушение мертвой хваткой, Сайрус не возражал, хотя навскидку мог назвать не менее двадцати человек, которые имели и желание, и возможности, и были недальновидны настолько, что могли решить, что устранение слишком своевольного прокурора устранит и их проблемы. Он сам не хотел вмешиваться в это дело вообще, но с заместителем в полуформальной обстановке пообщался, а попутно тихо порадовался, что его же противники сами подкинули ему отличную причину еще больше закрутить гайки. К великому его прискорбию, сие почетное дело ему как главе не только можно было инициировать, но и потом контролировать, направлять и в случае с некоторыми горячими головами еще и притормаживать, что автоматически обозначало уплотнение рабочего времени еще в полтора раза и сокращение личного на много часов в неделю. С такими приключениями о маленьком удовольствии поплавиться под ненавидящими черными глазами можно только мечтать. Какая сволочь слила информацию о внутренних диверсиях в прокуратуре, оставалось только догадываться, скорее всего два секретаря курили и трепались о делах насущных, а рядом проходила уборщица, которая краем уха что-то расслышала. А потом за ужином она и брякнула мимоходом, что на главного-то покушались. А тот в баре друзьям похвастался, что обладает такими эзотерическими знаниями. А у бармена друг журналист. Правило шести касаний. Поэтому вернувшись после больничного в строй, Сайрус был поставлен перед необходимостью что-то делать с этими шакалами-медийщиками. С этим трудно было поспорить, особенно с учетом того, что жалкие сорок пять минут назад его машина ползла со скоростью подыхающей черепахи по морю из медийщиков, которые орали вопросы, пытались заглянуть в машину и сделать побольше кадров с генпрокуроров. И если Сайрусу не изменяет наблюдательность, а вероятность этого была зело высока, то он имел честь столкнуться с самым что ни на есть палаточным лагерем. Очевидно, изменения, инициированные генпрокурором в третьем, пришлись до такой степени по нраву – или не по нраву простому народу, что его дееспособность оказалась на несколько дней как бы не самой важной федеральной новостью. Сайрус и отдал распоряжение о проведении импровизированной пресс-конференции в полдень. По закону вселенской несправедливости именно ему и предстояло ее проводить – помощников, заместителей и прочих пресс-секретарей изорвут в клочья. Рука немного ныла и оставалась неуклюжей, но это было заметно только сильно опытному наблюдателю; оставалось надеяться, что таковых среди журналистов, которые соберутся в пресс-центре, нет. За два часа до начала пресс-конференции прибежал перепуганный насмерть пресс-секретарь, который в состоянии панического ужаса признался, что в пресс-центр, рассчитанный на сорок съемочных групп и как правило пустовавший на половину, а то и на две трети, уже вбились за пятьдесят съемочных групп, а заявок за четыре часа поступило ни много ни мало – за сотню, причем они все прибывают, и он просто не знает, где разместить остальных. «Это они так рады, что я все-таки остался жив, или совсем наоборот, и они припасли продуктов посмердячее с целью прицельно метнуть их посильнее?» – пробормотал Сайрус. Пресс-секретарь нервно засмеялся, но застыл под его угрожающим взглядом. Собрав весь свой мазохизм в кулак и велев заткнуться нежеланию выползать к этой своре, Сайрус и велел организовать пресс-конференцию перед главным входом. В чем – в чем, а в нелюбви к любому публичному проявлению любых чувств и эмоций Сайрус был схож с отцом. И чем больше ответственности на него сваливалось, тем чаще ему доводилось практиковать качества истинного стоика – сохранять холодную голову, когда на тебя спускают всех собак не меньше полусотни агрессивно настроенных журналистов, держать удар, атаковать так, чтобы ни одна живая душа не опознала потом в едком выпаде атаку, лавировать, переводить разговор на другие темы и говорить много и красиво, не сообщая при этом ничего. Ему как раз предстояла возможность еще раз попрактиковаться в этом. Самой коварной в этой ситуации была невозможность предугадать, что заинтересует медийщиков помимо здоровья генпрокурора. Сайрус отправил пресс-секретаря распоряжаться о переносе места действия, а сам воспользовался минутной передышкой, чтобы потребовать кофе и обновить информацию о книге Лу. Джоуи умудрился издать ее в кратчайшие сроки. Не в последнюю очередь за счет качества самого текста. Его по-хорошему следовало править и править, а еще лучше, чуть ли не наново переписать, но доверить это нужно было исключительно Лу. Те куски, которые Джоуи набросал сам, чтобы заполнить разрозненные отрывки текста, здорово отличались и по настроению, и по тональности. Джоуи ругался, возмущался, рыскал по окрестностям, чтобы познакомиться с людьми, служившими в каком-нибудь ПУ, пусть даже и не особого режима, выискивал архитекторов и строителей, чтобы поточней описать условия, в которых обитают заключенные, требовал от Сайруса рассказов об ужасах войны, чтобы хотя бы опосредованно проникнуться чувствами поплоше, да чтобы угнетали получше, но на выходе все равно получался пресный эрзац. С другой стороны, как признал сам Сайрус, в том, что не все место занимают слова Лу, есть и плюс – такое воспринимать в больших дозах не каждому по зубам. Слишком убедительно это не прозвучало, но Джоуи сделал вид, что это действительно может сойти за такой авторский прием. После колебаний, угрызений совести и попыток быть благородным Джоуи все-таки позволил уговорить себя и выступить в качестве составителя книги – чтобы перевести внимание на себя. И на том спасибо. Он попытался еще и рисунки в книгу включить, но одумался сам и вполне скоро, сообразив, что уж по ним-то Лу определят сразу, и что с ним за это сделают, даже предполагать не хочется. А название вызрело само. Сайрус скрипел зубами от его пафосности, но Соня прониклась. В июне Джоуи и представил «Восемь веков в чистилище» осужденного на смерть N. В первые три недели было продано целых восемьсот с чем-то экземпляров, хотя Джоуи практически все свои выступления сводил к рассказу об удивительном мужестве, которого требует не жизнь даже, посмертие в крохотной камере за толстенными стенами в ожидании казни. Критики с огромным удовольствием разбили опус в пух и прах, не отказывая себе и в наслаждении поиздеваться над самонадеянным журналистом Джоуи Расселлом, который себя еще и писателем возомнил. Рецензенты осторожно признали, что книга очень неплоха, эмоциональна и насыщенна, пусть и неоднородна по качеству материала. Барт Томсон поместил интервью с Джоуи, посвященным как раз этой книге, на первой странице канала, и к концу четвертой недели было продано уже две с лишним тысячи копий. О книге неожиданно заговорили. Джоуи в самодовольном отчаянии жаловался, что вынужден выдерживать осаду в своем блоге от слишком агрессивных читателей, Соня соглашалась признавать значимость самой книги, но предусмотрительно отказывалась верить в коммерческий успех авантюры, Сайрус молчал и тщательно отслеживал, кто, что и как говорил о книге. Джоуи изнывал от любопытства, но благоразумно молчал. А книга расходилась, как расходятся круги по воде. Первые ее экземпляры продавались в центре второго пояса, первая тысяча – уже по окраинам, а экземпляры из второй тысячи скачивались и в северных поясах, и даже глубоко на юге. Словно проделав какой-то магический ритуал, словно надев на себя оберег, Сайрус, проверив напоследок статистику продаж, направился на пресс-конференцию. У входной двери он остановился и сунул в карман левую руку, ту, которая еще не до конца слушалась после заряда станнера. Осмотр показал, что смотрелось это в меру непринужденно, особенно с учетом цивильного костюма, который Сайрус предпочитал вне официальных процессуальных действий. Он поднял глаза на часы над ней. Секундная стрелка перевалила за половину круга, и он толкнул дверь. Солнце было ослепительно ярким. Погода была отвратительно жаркой и умерщвляюще солнечной. Журналисты плевали на приличия, не гнушались снять майки и намотать их на головы, изредка кто-то обливал себя водой. Кто-то разговаривал друг с другом, кто-то по коммуникатору; некоторые перепроверяли аппаратуру. И все разом оставили праздные дела и переключили внимание на Сайруса, когда он вышел на крыльцо. Он подошел к трибуне, включил микрофон, поздоровался, сообщил, что жив-здоров и присутствующим желает того же и что несмотря на вынужденное отсутствие в бюро не оставлял исполнения служебных обязанностей, а сейчас возвращается еще и к физическому присутствию и в связи с этим надеется на то, что внимание к его персоне будет переключено в нормальный режим: «Этот там, как его, еще блюдет наш покой?». Ибо чрезмерное внимание, которое демонстрируют к нему господа собравшиеся перед зданием генпрокуратуры наверняка по поручению общественности, конечно же лестно, но работается без него куда как эффективнее. А теперь вопросы. Журналистов отчего-то интересовало все. Например, на каком этапе находится расследование. – Сайрус вежливо ответил, что он, конечно, лично заинтересован в его успешности и именно поэтому старается не мешать следователям, в чьей компетентности не сомневается нисколько. Была бы его воля, так на этом пресс-конференция и кончилась бы, но следовало еще и в политику поиграть, что ли. Обнаружен ли преступник? – Полиция делает все возможное в тех рамках, в которые ее загнал судья Х., а он постарался, чтобы эти рамки были крайне тесными. Но сотрудничество с соседними федерациями позволяет надеяться на успешный исход. Связано ли покушение с его профессиональной деятельностью? Насколько Сайрус может судить, его коллеги, ведущие расследование, придерживаются именно этой версии, но изучают и другие. Какой-то ушлый журналюга решил допытаться, какова связь между чисткой судейской коллегии и покушением, а также попустительством судей, которые упорно не желают идти прокуратуре навстречу в этом деле, и Сайрус почти физически ощущал напряжение за своей спиной, где стояли его помощники и прокуроры рангом пониже. Отмахнуться от него не получилось, он все не мог избавиться от приставучего кадра, и даже желчная язвительность Сайруса, которую он демонстративно скрывал все меньше, не охолаживала ретивого. Следует ли ожидать новых покушений? Все представители системы правосудия находятся в зоне риска, и случай Сайруса всего лишь один из многих. – А можно ли назвать эту систему, сложившуюся в третьем южном, системой ПРАВОсудия, господин генеральный прокурор федерации? Чертов Джоуи мог говорить очень громко, когда хотел. – Вы предлагаете назвать ее системой ЛЕВОсуди? – вежливо осведомился Сайрус и, помедлив, добавил: – Господин независимый журналист Расселл, находящийся на данной пресс-конференции по аккредитации какого канала? – Второго канала второй центральной федерации, господин генеральный прокурор. – И что независимый журналист, все больше известный по своей деятельности в северных и центральных поясах, делает в этой федерации? – Право слово, господин генеральный прокурор, советник высшего класса, герой пары антианархистских кампаний и прочее, прочее. Покушение на генерального прокурора федерации – явление настолько уникальное, что мы в нашем мирном втором долго были уверены, что это шутка такая. Ха-ха, знаете ли. Вы ведь в курсе, что за все время существования Конфедерации покушения были совершены только на пятерых генпрокуроров? – В отличие от предыдущих четверых мне повезло остаться в живых, – скучным голосом ответил Сайрус. – И вот тут в нашем мирном втором возник вопрос: кто в третьем поясе, особенно из этой самой системы ПРАВО-, господин генеральный прокурор, -судия, и особенно забравшийся в ней на самый верх, не поимел бы с устранения причины столь турбулентных изменений в их жизнях в вашем лице? – В искусстве забрасывания оппонентов риторическими вопросами вы достигли невероятных вершин, господин журналист, аккредитованный каналом из второго пояса, – процедил на это Сайрус. – Хорошо, в таком случае нериторический вопрос. Повлияло ли это покушение на вашу позицию как чиновника и руководителя, а также как представителя, и смею заявить, далеко не рядового представителя системы ПРАВО-, – Джоуи сделал паузу и радостно заулыбался. – Судия, – закончил он и сложил руки на груди в почтенном жесте. – Нет, – вежливо улыбнулся Сайрус. – А должно? – Нет, – повторив его интонацию, ответил Джоуи. – Вопрос не по теме покушения, раз уж вы в кои то веки решили побыть доступным для широких масс населения. Процесс над тремя надзирателями из ПУОР 311 в связи с превышением ими полномочий, побоями и даже причинением смерти явно и очевидно готовится как показательный. Ни грифа «секретно» на деле нет, ни прокуроры, ведущие дело, не отказываются от контактов с прессой. А теперь внимание, вопрос: этот процесс останется единичным? Этаким, знаете ли, показательным, которым можно заткнуть рот тем несчастным, которые обвинят вас в том, что вы мышей не ловите, а надзиратели в тюрьмах так и убивают. Или все-таки вы и здесь выступаете против системы и твердо намерены как следует почистить пенитенциарную систему? Другие расследования ведутся? Другие процессы будут? – Я не выступаю против системы, господин политический журналист Расселл, – Сайрус оперся о трибуну, словно перешел к задушевному разговору с закадычным врагом, и перенес вес на другую ногу – левая слишком быстро затекла и заныла. – Несмотря на ряд блестящих репортажей о коррупции, вы все же остаетесь политическим журналистом, да еще любящим репортажи с горячих точек, где, тут уж я с вами согласен, борются с системой. – Он криво усмехнулся. – Чтобы на место старой внедрить новую. Каковой ваш подход, собственно говоря и вызывает у меня опасение, что эту любовь к разрушениям и деструктуризации вы переносите на вполне обыденный рабочий процесс. Я не выступаю против системы, и мне в кошмарном сне такое в голову не придет. Потому что я являюсь ее частью. Я действительно занят некоторой реорганизацией, что находится вполне в рамках моих полномочий как генерального прокурора и отвечает внутренней политике Конфедерации. И смею вас заверить, господин любящий громкие расследования Расселл, та часть моей деятельности, о которой вы жаждете слышать, – это рутина, которой хватает в жизни любого, подчеркиваю, любого сотрудника прокуратуры ли, суда, полиции. И между прочим, она занимает куда меньше места, чем хочется представить крайне правым или крайне левым, эм, представителям общественности, – он двусмысленно прищурился и самую малость, достаточную для того, чтобы заметили, но недостаточную, чтобы четко определить эмоцию, скользнул по лицам журналистов. – Мы, я и мои коллеги, выбрали наш путь, который привел нас сюда и поставил перед вами, в первую очередь по внутреннему убеждению. На нем основано наше желание обеспечивать основные принципы государственности, на которых зиждется жизнь наших сограждан, и мы занимаемся этим обеспечением. Если для соблюдения гражданских прав понадобится еще одно или несколько расследований в еще одном пенитенциарном учреждении, мы будем заниматься и этим. И я бы поостерегся в оценке каких-либо прокурорских расследований либо судебных процессов как показательных, господин Расселл. Показательными их делаем не мы. Мы прилагаем все усилия, чтобы сделать их объективными и полноценными. Показательность – это последнее, что нас заботит. Тут уж вы перекладываете с вашей головы на... – Сайрус усмехнулся и не стал заканчивать. – Да, да, государственный служащий не будет кусать руку, которая его кормит, это ясно. Но все-таки, раз уж речь зашла о вашем якобы радении о правах граждан, относится ли это ко всем их категориям? – Разумеется, – терпеливо ответил Сайрус, внутренне подбираясь и готовясь к очередной пакости со стороны Джоуи. – И даже тем, кого тот же Рейли бил и даже пытался убить? Или судебное разбирательство по превышению полномочий, побоям и прочему будет проводиться в отсутствие тех, за чей счет эти полномочия превышались? Я имею в виду смертников, над которыми издевался Рейли. Они хоть в курсе, что это расследование проводится? Или суд благонравно проигнорирует их и решит что-то в отношении Рейли и его подельников в отсутствие жертв? – Если суд сочтет необходимым, будут привлечены свидетели и из ПУОР. Либо, если суд не сочтет необходимым, а вину либо невиновность достаточно доказанными и без свидетельских показаний, то соответственно не будут. Мои коллеги в своем расследовании собрали достаточный доказательный материал, включающий в том числе и свидетельские показания. И ни мои коллеги, ни я, ни кто либо другой не вправе влиять на работу суда, в том числе и в попытке указать, какие доказательства и как привлекать в процессе. Как вам может быть известно. Господин политический журналист, – снова криво усмехнулся Сайрус. – Ну и на кой тебе нужен был этот фарс? – недовольно спросил Сайрус несколькими часами позже в своей квартире. Джоуи плюхнулся на стул напротив, выдохшись после получаса ругани, обвинений в безответственности и легкомыслии, неуважении к дружбе и игнорировании его, лучшего, практически даже единственного друга. – Знаете хоть, кто это покушение заказал? –угрюмо спросил он. – Подозреваем, – лениво пожал плечом Сайрус. – Так на кой было истерику устраивать? – Истерику, говоришь? – снова вскочил Джоуи и навис над ним. – Я сначала узнаю, что на тебя было совершено покушение, потом твой комм хрен знает где, а ты не отвечаешь, потом ты ходишь, тягая левую ногу, и я ни хрена, ни малейшего хрена не знаю? Мне сообщить сложно было?! Это вообще единственное покушение, или были и другие, но ты по своей небожительской натуре не обращаешь внимания на мелочи, а? Сайрус кисло поморщился и отвел глаза. – Были другие, я спрашиваю? – рявкнул Джоуи. – Дорогой политический журналист Джоуи Расселл, покушение – это очень скользкая материя, – неохотно отозвался Сайрус. – Как правило, до тех пор, пока не будет совершена попытка осуществить задуманное, доказать, что это именно что покушение готовилось, крайне сложно. – Иными словами: да, дорогой Джоуи, я тут такое осиное гнездо разворошил, что меня по паре раз на неделе пытаются убить, как раз к ужину среды и субботнему обеду с друзьями в загородном клубе. Такая пикантная приправа к трапезе, да? – И Джоуи заметался по комнате, продолжая ругаться себе под нос. – Все же в порядке, – вяло отмахнулся Сайрус. – Расследование ведется. Впрочем, и помимо расследования есть немало способов опаскудить жизнь тем идиотам. Успокойся, твое чувство вселенской справедливости, сПРАведливости, – повторил Сайрус, особо выделяя этот слог, – может и дальше пребывать в блаженной дреме. Джоуи снова уселся на стул напротив него. – Скажи, кто это, ну пожалуйста, а? – заканючил он, подавшись вперед. – Ну скажи, будь другом. И еще куда копать надо, чтобы выяснить, что ты там такое растеребил, что на тебя эти придурки окрысились. Ну Са-ай! Сайрус отпил вина. – Расследование ведется, Джоуи, – неохотно произнес он. – По нескольким направлениям. Пока не удается убедительно установить приоритетное. Я не хотел бы, чтобы ты развязывал войну против человека либо группы людей, а потом выяснилось, что объект для твоих нападений был выбран неверно. – Да что ты говоришь, – оскалился тот. – Сайрус, поправь меня, если я ошибаюсь. Вы ведете расследование против нескольких людей. Они не просто же так попали в ваше поле зрения, а наверняка было за что. Так просто прокуратура не заинтересовывается, так ведь? Даже если ты, назвав пару имен, и ошибешься насчет того, они ли организовали покушение на тебя, то рыльце-то у них все равно в пушку. Мне в любом случае стоит в этом порыться. И он сложил руки на коленях, выпрямился и уставился на Сайруса, довольно улыбаясь. Сайрус усмехнулся и покачал головой. – Тебе совсем-совсем делать больше нечего? Никаких интриг в минэкологии? Джоуи отчаянно затряс головой. – Ни в минфине ничего подозрительного? Джоуи со скорбной миной развел руками. Сайрус тихо засмеялся. – Ладно, – подумав, сказал он. – Записывай. Прокурор Серпухоф требовал личного присутствия заключенного 311/3/079-288-С338569 на судебном заседании по делу охранников. Защита пыталась ограничиться голо-конференцией, коллега Серпухофа возражал, что голо-конференция накладывает определенные ограничения на возможности допроса, не говоря уже о возможностях воздействия на свидетеля, в данном случае заключенного в ПУ особого режима, да и технические сбои никто не отменял. Сайрус был почти уверен, что Серпухоф своего добьется. Дело осталось за малым: придумать убедительный предлог и заглянуть на слушание. Книга Лу продавалась все лучше. Джоуи погрузился в очередное расследование с головой, и интервью, в которых он жарко расписывал достоинства книги и несомненные человеческие качества автора, все остававшегося анонимным, постепенно сходили на нет. И несмотря на практически полное отсутствие рекламы – не считать же рекламой скромную картинку с обложкой в блоге Джоуи и ее же на главной странице второго канала – книга продавалась. Соня Кромер чувствовала это как никто другой – все доходы от продажи книги шли в ее фонд; она уже и в бюро получше переехала, и еще сотрудника смогла нанять, и в кои-то веки смогла завести себе автомобиль, а книгу все читали. Джоуи навел на ее фонд журналистов из TSR, с которым все так же и сотрудничал, и Соня дала первое интервью о Лу в качестве его официального представителя. Сайрус смотрел его много позже и в записи и пытался заставить себя быть благодарным ей за то, что она так непоколебимо верит в невиновность Лу и так жестко заставляет журналиста следовать ее линии поведения; а затем, сделав вид, что ничего такого не знает и ни о чем таком не слышал, он получил от Джоуи черновую запись, без купюр и редакции. Соня действительно была такой, как на экране – спокойной, самую малость насмешливой, наверняка она оказывалась надежнейшим партнером, которого почти невозможно вывести из себя и на которого почти невозможно не рассчитывать. Несчастье Джоуи, что он оставил запись и удрал по своим неотложным делам, потому что такую физиономию Сайруса он едва ли видел за все время их знакомства. Сайрус скрежетал зубами, потому что эта Соня Кромер отстаивала права Лу в интервью с жаром матери, защищающей своего ребенка и с убежденностью человека, который имеет на это все права. И если против первого Сайрус особо ничего не имел, то второе оказалось почему-то очень болезненным. Он упорно убеждал себя, что все это делается на благо и во имя свободы Лу, и все равно он не мог принудить себя к тому, чтобы относиться к Соне Кромер с вежливым и нейтральным уважением. Он не мог не уважать ее за твердолобость; Соне не хватало таланта, чтобы быть хорошим защитником, но те замечания Сайруса, которые доносил до нее Джоуи, она применяла с похвальным усердием; впрочем, таких расторопных, но не хватающих с неба звезд и в прокуратуре хватает – а поэтому и за трудолюбие и настойчивость она не могла не быть симпатичной Сайрусу. И все равно: он не мог относиться к ней с симпатией. А прокурор Серпухоф сумел доказать необходимость личного присутствия заключенного 311/3/079-288-С338569 на слушании. Адвокаты Рейли противились этому очень и очень сильно, и целый день ушел на бодания с ними. Судьи – главный, новый судья, до этого служивший во втором поясе, подтвердивший свою квалификацию и прошедший переаттестацию для работы в третьем в прошлом году, и еще двое из нового поколения, которое не очень и хотело играть в гольф со старой гвардией – следили за боданиями с интересом, перешептывались, чуть ли не ставки делали, какие еще аргументы приведут стороны. Чем больше защита настаивала на том, чтобы держать заключенного дальше от зала суда, тем менее убедительными казались остальным доводы защиты. Сайрус присутствовал на второй части прений, как он пояснил с суровым видом судье де Моура, с целью оценить эффективность молодого поколения. Судья, бывший на целых восемнадцать с чем-то лет старше Сайруса и считавший себя совсем молодым – а что, в шестьдесят имеет полное основание, – мужественно не откомментировал ситуацию. Но у Сайруса так поблескивали глаза, что и судье де Моура стало ясно: генпрокурор не относится к себе, великолепному, слишком серьезно. А поэтому судья де Моура пригласил старика Клиффорд-Александера на чашечку кофе в свой кабинет, каковое предложение последний и принял с превеликим удовольствием. Сайрус сидел в зале суда достаточно далеко, чтобы не дать основание для противоположной стороны обвинять его во влиянии на тактику обвинения, но и достаточно близко, чтобы Серпухоф и его коллеги чувствовали поддержку. Ему действительно было интересно, насколько хорош Серпухоф. И ему очень хотелось получить относительно легитимный повод присутствовать еще на одном заседании, которым по счастливой случайности может оказаться то самое, с Лу в качестве свидетеля. А Серпухоф был хорош. Соображал на ходу, ловко атаковал и очень агрессивно защищался. Сайрус вел бы обвинение иначе, но и так сойдет. И еще. Внимание неподкупного и независимого журналиста Джоуи Расселла следовало обратить на любопытный факт. Откуда у простых охранников, самый титулованный из которых, Рейли, так и не стал даже майором, деньги на трех адвокатов, банальная часовая консультация любого из которых обходится где-то в трехнедельный заработок этих самых простых охранников. Кстати, а какого лешего этот независимый журналист околачивается вдали от такого забавного процесса? Лу видел прокурора Серпухофа еще раз и в течение добрых пяти часов отвечал на самые разные его вопросы, стараясь звучать как можно более обтекаемо, даже когда рассказывал какие-то детали. Тот был не совсем удовлетворен, но и провальным допрос не нашел. Лу же решил,что на этом знакомство с Серпухофым можно считать оконченным. Но Оразиас Эрдорос, назначенный начальником охраны вместо арестованного и поспешно уволенного Рейли, в один прекрасный день велел привести Лу к себе в кабинет. Сомнительная почесть, угрюмо думал Лу, плетясь по коридору в административный блок при блоке С. В кабинете Рейли он как-то не бывал, не доводилось, Рейли предпочитал обходиться подсобными помещениями, если его приспичивало нагнуть Лу или кого там еще, не желая осквернять свое логово ничтожными заключенными. Насчет некоторых было трудно не согласиться, воняли они что надо. А вообще странно – разве не знал Рейли, что за контингент его ждет? И поэтому коридоры блока А оказывались едва ли не более изученными, чем местные, расположенные в двадцати метрах. Кажется, и сами охранники дивились не меньше самого Лу, что эта бордовая роба делает в их блоке. Начальник Эрдорос сидел, развалясь в кресле; осмотрев Лу, он жестом отпустил охранников. – Садись, – приказал он. Лу опустился на стул, откинулся на спинку и поднял глаза на Эрдороса. Тот изучал его. Пожевав губы, Эрдорос сказал: – Рейли вполне может оказаться здесь. В каком-нибудь блоке П. В качестве клиента. С твоей помощью. – Как я помогал ему заниматься хищениями материальных ценностей? – вежливо спросил Лу. – Что? – угрожающе рыкнул Эрдорос. – Господин прокурор Серпухоф любезно позволил мне ознакомиться с обвинительным актом прокуратуры. Факт нанесения тяжких телесных повреждений непосредственно мне находится даже не в первой десятке деяний, совершенных Рейли и его сообщниками. До меня и кроме меня было немало случаев. Мои показания могут оказаться последней соломинкой, переломившей хребет верблюду, а могут вообще оказаться ненужными, – любезно пояснил Лу. Эрдорос сжал челюсти. Он был чем-то похож на Рейли – тоже был массивным, с жилистой шеей, с покатыми плечами, со справными руками. И глазки у него были тоже маленькие. Острые такие глазки под тяжелыми надбровными дугами. Он навис над столом. Кажется, Лу должен был испугаться. С другой стороны, до какой степени боялись его эти откормленные буйволы, что никогда не считали ниже своего достоинства вдвоем-втроем избивать его, закованного в эти паучьи наручники. – Ты, я смотрю, крепкий орешек, – тихо проговорил Эрдорос. Лу молча смотрел на него. Не отводя глаз, не двигая ни бровями, ни губами, стараясь ничего не думать, просто изучая. Эрдорос засопел и моргнул. – Ты устроил проблемы всему ПУОР и так спокойно сидишь передо мной, как будто ни при чем. – Я не устраивал проблемы, господин начальник, – ровно, из последних сил удерживаясь, чтобы не зашипеть от ярости, ответил Лу. – Проблемы устраивает себе сам ПУОР. За мой счет, между прочим. Я не просил ни избивать меня до полусмерти, ни лишать последних прав, гарантированных, кстати, и инструкциями по содержанию заключенных, и внутренними инструкциями ПУОР. И внимание прокуратуры к этим незначительным фактам было привлечено не мной. А иными проступками, господин начальник, никак со мной не связанными, которых Рейли и ему подобные насовершали на много других судеб. Лу удалось произнести свою тираду ровно, но прозвучало это отчего-то зловеще. Эрдорос начал было жест, который у Рейли означал одно: он тянется за дубинкой, тянется подчеркнуто неторопливо, словно наслаждаясь страхом своего визави, который достигал невероятной концентрации за эти секунды, – но опомнился и опустил руку на стол. – Ходатайство прокуратуры и постановление суда. Ознакомься, – тихо сказал он и пододвинул на край стола два документа. У Лу бешено застучало сердце, словно готовясь разорваться либо от счастья, либо от отчаяния. Он начал с ходатайства, не особо рассчитывая на чудо, заставляя себя не рассчитывать на него, и у него не было ни одной причины для разочарования. Но оно все равно словно выстрелило в нем, разом отравляя тело, наполняя горьким вкусом рот и загущивая слюну. И словно в насмешку, суд использовал почти те же формулировки, чтобы потребовать от ПУОР обеспечить присутствие заключенного 311/3/079-288-С338569 на судебном заседании такого-то августа 2099 года. А затем, словно спохватившись, надежда зацвела в нем снова: он выберется за стены ПУОР, пусть на один день, но выберется! А солнце в тот августовский день было невероятным. Оно уже не забиралось так высоко на зенит, но все равно сияло ослепительным шаром, обесцвечивая небо до песочного света рядом с собой, наполняя его невероятной красоты лазуритом ближе к горизонту, и воздух был дивным, просто дивным – сухим, жарким, чистым, свободно текущий от одной стороны света к другой, и сердце билось как в последний раз, наслаждаясь небом, небом над головой, небом, которое давно казалось Лу застиранным лоскутком, да и тем спрятанным за сотней преград. Вертолет казался жутким, и проем на боку зиял, словно портал в иной мир, в ад, скорее всего – туда же все идут после чистилища. Лу ожидаемо ткнули дубинкой в спину, он подчинился и пополз по ступенькам вверх. Его заставили постричься и побриться, выделили новую робу и новую обувь, даже покормили чем-то похожим на еду. Кажется, ему даже полагалась бутылка воды, но это потом, когда он захочет наслаждаться чем-то еще, кроме неожиданно урванной свободы. Здание суда, в которое его ввели, было и похожим и непохожим на то, другое. Тоже с внушительной площадью перед парадным входом и тесными служебными помещениями. Охранники тихо переговаривались рядом с Лу, готовясь к часам ожидания и заранее ненавидя их, а он сидел на мягком и удобном стуле, смотрел то в окно, то на высокий потолок и тихо радовался. Ему еще и обратно путь предстоял. И тоже под настоящим небом. Затем Лу усадили на место свидетеля, и охранники деловито пристегнули его дополнительной парой наручников к стулу. Судья де Моура внимательно следил за процедурой. Прокурор Серпухоф тоже. Затем он поднял глаза и встретился взглядом с судьей де Моура. Тот отвел глаза. Лу решился и посмотрел сначала на судью, затем на прокурора Серпухофа и его коллег, на Рейли, который сверлил его своими жабьими глазенками. Заседание было закрытым – это тоже указывалось в судебном постановлении. Это тоже было хорошо: чем меньше людей будут слушать, что Лу готовился рассказать, тем лучше. За спинами прокурора Серпухофа и трех других сидел и он, невозмутимый, лощеный дракон Клиффорд-Александер. Сидел, очевидно, уже зная, чего ждать от такого зачуханного подранка, и не обольщаясь. Он что-то изучал, очевидно на своем коммуникаторе. Затем поднял глаза на Лу. Осмотрел его. Словно препарировал. Или нет, иначе. Словно спектрографом прошелся, выпотрошил все до последней молекулы. А потом безразлично отвел глаза. Судья позволил прокурору Серпухофу начать допрос. Тот встал и покосился назад, за свою спину, где все в той же непринужденной позе сидел с самой что ни на есть светской миной генпрокурор. До Лу внезапно дошло: если бы Клиффорд-Александер не благоволил к нему по непонятным причинам, то все отлично бы обошлись голо-конференцией. Если бы и она им понадобилась. Возможно, и Рейли не сидел бы здесь, а просто вышел на пенсию. И в ПУОР не трясли бы так весь состав. И может, кто его знает, благодаря ему Лу еще не раз вдохнет воздух вне стен ПУОР. Лу ненавидел его так, как в свое время не ненавидел ублюдка Бьюки. Для него именно Клиффорд-Александер с безупречной прической и в сдежанно-модном костюме оказался средоточием всех зол, из-за которых Лу носил красную робу, кандалы и гнил за толстыми стенами. И тем не менее: за прокурором Серпухофым явно сидел дракон, который, кажется, умел летать.