О чём молчит Двалин...

       Мне было двадцать семь — по человеческим меркам, наверно, что-то около десяти или двенадцати, — и, разумеется, меня оставили дома. Азанулбизар должен был стать последним решающим сражением в войне с орками, и рати с обеих сторон собрались несметные. Короче, из дома я сбежал, но к началу битвы все равно не успел. Только к концу.       Ни у нас, ни у орков уже не осталось свежих сил, поле представляло собой сплошное месиво из мертвых или ещё копошившихся тел, кое-где всё же лязгало оружие и слышались крики, но уже местами… Балина, которого отец всё же взял с собой (наследных принцев же тоже пустили, хотя никто из них не достиг возраста, с которого можно идти в битву), я нашёл быстро, он оказался жив и даже не ранен. Уже вместе мы принялись искать отца и остальных. Точнее, Торина, отца и остальных.         Я метался по всему полю. Добивая орков, помогая вытаскивать из завалов тела ещё живых, оттаскивая раненых к Глойну и остальным лекарям, которые уже развернули свои палатки и оказывали посильную помощь. Где-то дальше, почти на каменистых склонах, ещё шёл ожесточённый бой. И тут меня как озарило…       Я рванул туда, как ошпаренный, забыв обо всем на свете, но по какому-то странному наитию прихватив большой орочий щит. Балин припустил следом. Мы неслись сломя голову под проливным дождём (погодка в тот день была препротивная), утопая по колено в грязи, прямо по телам погибших, по оружию, по доспехам… Подбегая, я уже понял, что остатки отряда, не более десятка гномов, думавших, что врагов почти не осталось, подверглись атаке  орочьих лучников. Они пытались закрыться щитами, но получалось плохо. Гномьи щиты не слишком велики. То один, то второй падали, сражённые орочьими стрелами. Вот раненый Фрерин не удержал свой щит и рухнул замертво. Трайн и Торин, ещё трое более или менее державшихся на ногах и способных держать щиты, отступали, пытаясь оттащить тех, кто был ещё жив, но уже не мог встать. Торин прикрывался огромным куском древесины, покрытым корой, кажется, дубовым, но после тяжелого поединка уже еле держался на ногах. И он, и, как я после узнал, Азог, на тот момент были ранены, но хотя Бледный Орк почти не пострадал, он всё же вынужден был отступить под защиту своих лучников.        В последний момент я, добежав, успел закрыть своим щитом Торина, и он рухнул без сознания, пронзённый сразу тремя стрелами. Балин подставил плечо Трайну, но уйти от  обстрела мы не успевали… Как вдруг с тыла подоспела подмога. Я даже не заметил, когда они рванули следом за нами, и, хвала Махалу, оказались здесь так вовремя и кстати…        Хотя лучше бы пораньше.        Только некоторое время спустя я, наконец, осознал все последствия боя. Орков мы разбили наголо, но от огромного, собранного всеми гномьими кланами войска осталось меньше  трети. Младший сын Трайна, Фрерин, погиб. Трайн остался навсегда хромым и без глаза, да ещё и пол лица было обезображено. Торин…       Торин был при смерти. На нем после боя вообще не было живого места, не говоря уже о том, что две стрелы попали в грудь, пробив доспех. Как оказалось, свою мифриловую кольчугу он перед боем отдал Фрерину. И брата она не спасла от смерти, и сам… Даже сейчас страшно вспоминать. Мастер Глойн, ну и что, что кузен, но тогда он уже был совершеннолетним и считался одним из самых талантливых целителей, так вот, он  очень старался сотворить чудо, аккуратно извлекая из груди Торина зазубренные наконечники, промывая раны, зашивая их привезённым из истерлингских земель тончайшим и крепчайшим шелком, но тот всё равно истекал кровью. Наконец, Глойну удалось уменьшить кровотечение и перевязать раны. Теперь оставалось только ждать…        Оставлять Торина одного было никак нельзя, да я и не собирался. Как оказалось, не зря. Только в первые сутки мне пришлось ещё дважды звать лекарей, чтобы по новой перешивать раны, потому что швы расходились и начинали снова кровить… Почти неделю Торин не приходил в сознание. Неподвижное ледяное  забытье сменялось огненной лихорадкой и бредом и снова возвращалось. Глойн варил какие-то снадобья, искал травки, снова и снова менял повязки… Но ничего не помогало. Хотя вселяло надежду то, что он ещё был жив.         Я научился щипать корпию, перевязывать, по ложке вливал в раненого воду, бульон и отвары, следил за всем остальным… Это была страшная неделя. Никто не верил, что Торин выживет, все только ждали, с минуты на минуту, с часа на час, потом со дня на день…  Балин заходил часто, но сам был весь в делах. Там, за пределами лекарской палатки, каждая пара рук была на счёту. Помощь раненым, пересчет погибших, сборы, оружие… Отца, как и остальных погибших, погребли, точнее, сожгли, без меня. В этот момент Торину снова стало плохо, и старшие гномы сочли, что живому я в этот момент был нужнее. Даже если он уже почти и неживой.       Иногда приходил Трайн, еле ковыляя и опираясь на дубину, заменявшую костыль, но, обнаруживая отсутствие изменений в лучшую сторону, уходил снова, без разговоров и мрачнее тучи, насколько можно было видеть его лицо из-под повязок. То и дело заглядывали друзья Торина, гномы немногим старше него, Флои и Инри, но только справлялись о состоянии дел у Глойна, старательно игнорируя меня, как не достигшего ещё возраста, в котором уже можно считать гнома достойным доверия и задавания вопросов. Может, в иное время я бы на них и обиделся, но в данном случае я на них смотрел примерно так же, потому что они-то приходили и уходили, а мне была доверена его жизнь…         Так прошла неделя. Возможности  построить каждому погибшему гному каменную усыпальницу как положено не было, и просто устроили огромный погребальный костёр.  Для этого вырубили почти все деревья в окрестностях. Осталась только небольшая роща на дальнем берегу Келед-Зарама. Дым костра простирался над всей долиной, поднимался над горами и застил и без того редко выглядывавшее солнце. Странные похороны, жуткие. И на них меня тоже не было, только видел их от палатки.       Даин с остатками своего войска вознамерился уходить. Гномы складывали вещи,  собирали оружие, чтобы оно не досталось оркам. От продолжения боевых действий, осады и завоевания Казад-Дума, как Трайн ни настаивал, Даин отказался. Против морийского лиха идти было безумием. Единственное, что удерживало на этом месте нас — это только раны Торина. Его пока нельзя было трогать и уж тем более куда-то везти…         Но на восьмой день он все же пришёл в себя. Я как обычно пытался влить в него очередную порцию снадобья, как Торин вдруг поперхнулся, начал отплевываться и прошептал:        — Что за гадость?       Сказать, что я был рад, — значит ничего не сказать — я был счастлив, и от порыва орать от радости, прыгать и размахивать руками меня удержало только то, что на этих самых руках сейчас лежал Торин, слабый, истощённый, бледный, но живой. Это было главное. Всё остальное могло подождать: и известие о гибели брата, и рассказ о смерти Азога, и о необычном похоронном обряде погибшим воинам…        Можно было готовиться к отъезду. Домой…       Хотя, какой там, к балрогам, дом? Его не было у нашего народа со времён ухода из Одинокой горы. Мы шли обратно в Дунланд, чтобы, когда Торин чуть окрепнет, снова начать странствовать в поисках дома или места, которое заменит нам его. Хотя бы на время… На поиски ушло ещё несколько лет, пока Трайн не привёл нас на северо-запад Средиземья — в Синие Горы…