О чём молчит Двалин...

Глава 6       Спустя три месяца после свадьбы Дис Трайн объявил о предстоящем турнире борцов. Ну, разумеется, я счёл необходимым для себя в нем участвовать, тем более, что в этом году я становился совершеннолетним. Теперь-то думаю, ну зачем? Мог бы… Не мог. А тогда — как же, я, один из лучших в недавнем прошлом, не буду бороться?! Дурак. Я же должен был всем доказать, что несколько месяцев после ранения, проведённые в постели, не сказались на моей боевой форме. К тому же Трайн дал понять, что рассчитывает посмотреть на всех достойных борцов…       Я, конечно, победил, ну, хорошо, почти победил: благо не пришлось бороться с Дори, он был старше меня на каких-то полгода, но всегда славился именно своей физической силой. А мой последний бой был вообще с Торином. Вот тут уж шансов у меня не было. Во-первых, все равно я был слабее, ещё не вполне восстановившись, во-вторых, уж кто, а Торин знал все мои слабые места… И в итоге, немного потянув для виду время и дав мне понять всю тщетность моих стараний, заставил меня сдаться. Впрочем, вполне красиво, дабы ни моя, ни его репутации не пострадали.        Все остались довольны, кроме самого Трайна, которого вряд ли нам удалось обмануть. Но собрав всех, кого все же счёл победителями, он объявил свою волю, выбрав семерых гномов, в число которых вошли я и Балин, себе в спутники, так как собрался предпринять путешествие или, точнее, вылазку к Одинокой Горе. Во-первых, дракон, похоже, перестал донимать окрестные поселения и вообще затаился, а может, и уснул или даже сдох. А, во-вторых, нужно было добыть Аркенстон, чтобы, если первое предположение будет неверно, призвать на помощь в войне с драконом остальные кланы гномов. Ибо прочие кланы подчинятся только тому узбаду, который владеет Аркенстоном, только его они признают королём. Торин же оставался в Синих Горах наместником.        На рассвете мы ушли. Хорошо хоть, что Торин освободил меня от всех обязанностей на оставшийся вечер и отправил спать. Не стоило, конечно, мне лезть на рожон, спина и ребра болели немилосердно, намятые за день, так что выспаться всё равно не получилось. Правда, он притащил откуда-то травяной отвар, которым полночи меня отпаивал, но помогло не слишком.        И тут меня в первый раз посетила мысль о несвоевременности похода. По крайней мере, для меня. А утром я тоже самое подумал о Трайне. Тот выглядел уставшим, измученным и был особенно раздражителен и зол. Словно какая-то сила точила его изнутри, гнала вперёд и не давала покоя. Причём уже давно, но сегодня это стало особенно заметно. Негоже в таком состоянии пускаться в рискованные предприятия. Одержимость, а он был именно одержим, до добра никого ещё не доводила.        Мы шли, таясь. Тщательно обходя знакомые тропы и обычные стоянки, не говоря уже о селениях. Пару раз встречали орков, но тех было немного, и их перебили без особого труда. Вроде бы все шло по-задуманному, но Трайн становился все беспокойнее и злее, срываясь чуть ли не каждую минуту то на одно, то на другое. И ещё меня не отпускало странное и стойкое ощущение, что за нами наблюдают. Поначалу я списал его на своё не слишком бодрое состояние, но оно не проходило, наоборот, становясь всё более и более гнетущим. А ведь мы не прошли и четверти пути…        Состояние Трайна с каждым днём усугублялось. Какая-то злая сила неудержимо гнала его вперёд, при том самыми дремучими местами, неторными тропами, почти без привалов. Он практически не спал, был вечно недоволен и на ночёвках ходил по лагерю и лично проверял караульных. Причём ко мне придирался чаще прочих и в караул отправлял каждый раз. Даже остальные заметили его исключительную нелюбовь ко мне. Я, с трудом улучив момент для разговора наедине,  спросил Балина, как самого рассудительного изо всех, что же случилось. Он ответил, что узбад, конечно, безумен, но далеко не дурак и не слепой. Он специально взял тебя с собой в этот поход, потому что уверен в твоей преданности и одновременно чтобы разлучить с тобой Торина. Тот слишком привязан к тебе, и его это беспокоит.        Это многое объясняло, но отнюдь не всё, да и ситуации не облегчало. А две последних ночи узбад вообще ходил как лунатик. Я трижды приводил его обратно к костру, он меня даже не узнавал. В эту ночь я так же его перехватил в лесу и увёл обратно, разбудив Балина и Дори, чтобы отдельно присматривали за ним. Но все меры оказались напрасными. К рассвету он исчез.        Мы искали его более десяти дней, но Трайн как будто испарился. Прочесав как частым гребешком весь окрестный лес, постаравшись не упустить ни одной мелочи, куста, берлоги, дойдя до паучьих владений, мы так его и не нашли. Пришлось возвращаться ни с чем. Идти в Эребор мы не рискнули, потому как все карты были у Трайна, а среди нас не было никого, кто знал бы Одинокую Гору. Все были слишком малы тогда или, как я, вовсе ещё не родились. Самое страшное же было, вернувшись, принести весть об исчезновении короля. Не о гибели в местных трясинах, не о смерти под камнепадом, не о падении в пропасть, что не так почётно, как пасть на поле брани, но хотя бы объяснимо, нет… И это было самое ужасное.       На обратном пути мы потеряли ещё двоих из отряда в стычках с орками, да и Бифура еле дотащили живым, но с топором во лбу, благо было уже близко — лишних полдня пути точно стоили бы ему жизни. Поход оказался неудачным во всех отношениях.        Торин в ярости крушил все, что попадалось ему под руку. В бешенстве он всегда был страшен, хорошо ещё, что при всём народе сдержался, дождавшись, когда все покинут залу. Горе его было велико, гнев ещё больше. Помимо горя от исчезновения отца теперь на его плечи ложилась вся власть и ответственность за свой народ. Дис тихо плакала поодаль. Мы с Балином и Дори стояли посреди зала, не решаясь ни говорить, ни действовать.       — Узбад, — тихо обратился к нему Балин, решившись, наконец, хоть на что-то. Торин взвился ещё больше:       — Не называй меня так! Не смей! Я верю, что мой отец жив и обязательно вернётся к нам!       И со всего размаха ударил кулаком по столу. Послышался характерный звук: инкрустация, когда-то уже треснувшая от гнева Трайна, вообще покрылась трещинами по всей поверхности, кое-где вылетев драгоценными осколками, один из которых впился Торину в руку. От неожиданности он замолк, остановился и недоуменно уставился на капающую с ладони кровь. Кажется, вид крови привел его в чувство, во всяком случае остановил. Тишина оглушила. Он медленно повернулся к нам и тихо прошипел:       — Все вон.        И только когда я, уходя последним, уже почти закрыл за собой дверь, он меня окликнул. Шёпотом. Медленно сползая по стене.       Снова безумие. Его горе, заботы, вернувшиеся кошмары. Усталость и паника. Власть и ответственность («Что же это за зверюга такая, из-за которой нельзя быть самим собой и жить счастливо?»). Тенью за плечом снова встать между его безумием и им. Точнее, между ним и ним. Я, воин, в услугах которого как воина не слишком нуждались. Я не обязан защищать его от врагов. Я обязан защищать его от самого себя. И снова быть старшим…       Торину девяносто шесть. Самый молодой из узбадов. Мне ещё полгода до официального совершеннолетия, и Балин уже переживает, что нет подходящей невесты. Хотя, казалось бы, к чему так торопиться?        И вот тут уже вскипел Балин, высказав мне все, что обо мне, младшем и неразумном, думает. Снова объяснял про наследственное безумие, про Судьбу и волю Махала. Про долг узбада… И, если я правильно понял, то весь смысл сказанного, точнее, накричанного, сводился к тому, что защищая Торина от его безумия я рискую призвать своё. И, если не буду осторожен (вот интересно-то — как?!), то Торина защитить тоже будет некому. Это было уже слишком: голова гудела, мозги кипели, мысли путались. Все было неправильно. Разговор был не первым, скорее всего далеко не последним, но первый раз таким бурным. В итоге я от брата почти сбежал, пойдя на ужин в общую столовую залу. Просто чтоб не быть одному и под благовидным предлогом как можно позже идти к себе. Думать надо утром, а на сегодня с меня решительно хватит.       Проснулся у себя. Обнаружив рядом неусыпно бдящего и грустного Балина. Болело, кажется всё, и глаз открывался только один. Пошевелиться не получилось: я оказался привязанным к кровати. О, и Дори тут. Что случилось-то?        Увидев, что я проснулся, Балин, тоном не терпящим возражений, заявил, что я ухожу через три дня с дружиной отгонять орков от дальних северных постов. И чтоб не смел перечить Гройну. Приступы боевого безумия должны применяться в бою, а не на дружеских попойках, когда, чтобы ты не натворил дел, тебя лично должен скрутить узбад вкупе с сильнейшим из борцов.        Каждый был прав. И Балин, как разумный гном и старший брат, и я, как брат младший и как друг узбада, и уж тем более Торин, как мой ближайший друг, родич и узбад. Только что с того? Я остался личным телохранителем Торина и постоянным воином боевой дружины клана, разведчиком. И когда безумие Торина, от которого мне удавалось его спасать, захлестывало меня, било через край, и готово было снести все вокруг, всевидящий и неусыпный брат Балин отсылал меня из чертогов. И никто не вспоминал про наследственное безумие Торина, чаще ходила присказка «не зли Двалина, не приведи Махал, сорвётся», ну, да я же не узбад, мне можно.        Торин был спокоен, выдержан и справедлив, грозен, рачителен и суров, вел народ к процветанию и благополучию, пусть не такому, как раньше, но появлялась уверенность и стабильность. Наши поселения крепли, шахты углублялись, гномки рожали. Приходили все новые и новые гномы из числа бывших изгнанников и тех, кто так или иначе желал обретения нового дома. А орки зареклись подходить близко к нашим чертогам в южной части Синих гор…       И только изредка по ночам слышались разговоры о родине и королевстве отцов, богатом и грозном. О том, что у гномов должен быть не просто узбад, а Король, один, объединивший и сплотивший снова все кланы, как когда-то Король-Под-Горой… Да и Балин все чаще грезил возвращением гномов в Казад-Дум, ну, пусть не сейчас, давайте сначала вернём Эребор, но уж тогда — обязательно… Не к добру это, не иначе, и родовое проклятье непременно настигнет всех нас. Вот только кого и когда?..