О чём молчит Двалин...

      Ничто так не заставляет забыть о чувствах и всяких проблемах, как работа. Во всяком случае, я на это надеялся. Почем зря! Потому что в каждой линии, закорючке, черточке я видел силуэт, поворот головы, профиль… Нет, все же мне удалось сопоставить обе карты. Но выводы не радовали: прохода через горы напрямик, с севера, нет. Тропы дунаданов вели дальше, чем наши, но и они, как правило, либо поворачивали, либо заканчивались тупиками. Кто б сомневался. Но свериться всё равно не следовало.       Мне сегодня как-то не слишком повезло. Спина болела нещадно, плечи, руки, да и прочие части тела были все в синяках и ссадинах, но тем не менее  я был жив. И Кили тоже.       Я больше почувствовал, чем услышал, как сзади меня открылась дверь, и вошёл Торин. Тяжело вошёл, устало. Видимо, весь день проторчал в кузнях. Опять. Подошёл, обнял. Понятно, сегодня он просто устал. Сегодня он хочет ласки, любви и покоя, и сам будет исключительно нежен. Да, и таким он порою бывает тоже, а в его усталости иногда бывает прок: в этом состоянии он никогда не срывается, и не надо, чтобы привести его в чувство, сначала вырубать, а потом ждать, когда он придёт в сознание. А вырубать приходится сразу, с первого удара, потому что узбад — опытный воин и второго шанса не даёт. Зато в ярости способен убить кого угодно. Даже меня. А сейчас я точно не способен на активные боевые действия.       Впрочем, даже столь нежное прикосновение сегодня заставляет меня скрипеть и морщиться от боли.         — Ветер с запада снова приносит сырость? — да, и сырость тоже, которая отдаётся ноющей болью во всех старых ранах и переломах, причём чем давнее — тем хуже, и Торин об этом знает. Но сегодня дело не только в этом. Изодранную о камни одежду я сменил, но ткань новой рубахи снова пристала к ссадинам. Торина немного смущает моя реакция на его ласку, но он догадывается, в чём тут дело, почти моментально:         — Ну-ка, снимай всё, быстро! — командует он и сам помогает раздеться, тут же ахая от неожиданности. В самом деле, что ли, так серьёзно? Или он просто пытается позаботиться обо мне в меру своих способностей, ну, или неспособностей это сделать. Сразу и не поймешь. У меня на затылке-то глаз нет. Ну, ссадины и ссадины, ну, синяки, ну, больно, но терпимо же… Мы, кхазад, народ крепкий, подобные мелочи на нас заживают быстро. Торин не унимается:         — Это где ж тебя так приложило? Почему меня никто не известил о случившемся?         — Да ладно тебе, — отмахиваюсь, — ерунда, главное - все живы и, в основном, целы.         — Я вижу, как оно "в основном", — он недовольно бурчит, снова командует, — быстро ложись, а я к Глойну. А то все твои пустяки ещё воспалятся, и что я с тобой делать буду? Кстати, а что произошло-то?         — Небольшие издержки взрослых тренировок с оружием. Их высочества на воздухе изволили упражняться.         — Я так понимаю, на западном склоне, том, что покруче?         — Ну, почти, — не признаваться же, что я, старый дурак, из-за сырого ветра и разнывшихся из-за него старых ран, не уследил, что принцев, этих великовозрастных оболтусов, понесло с оружием играться аж на обрыв над осыпью. Реакцию развивать…         — Опять этот разгильдяй и оболтус младшенький на рожон полез? Ходячее недоразумение, а не принц!         — Ага, а так же исправно бегающее и прыгающее недоразумение с кучей идей, хотя иногда и неплохих, — согласно киваю головой, Торин так же согласно хмыкает, но менее рассерженным от того не становится.         — Вот именно, что иногда! Тренироваться на крутом склоне у обрыва! Ты ведь, как я понимаю, с обрыва сверзился? Или этого… хмммм… неразумного ловил?          — Ну, почему ж ловил? Поймал же. И вполне удачно. Лёгкий испуг, несколько синяков и вывих лодыжки. Так что, как на обе ноги встанет дня через два, сможет снова приступить к занятиям.         — Только не под твоим присмотром! Пусть Флои понаблюдает. В конце концов, он наставник Фили. Пусть пока тебя заменит. Ладно, пойду я.  А ты лежи! Вернусь — договорим!       Он возвращается быстро, приносит какие-то снадобья от Глойна, воду, ставит котелок на огонь, по-хозяйски укладывает меня на постели. Возражать бессмысленно, да и не нужно. Плох тот боевой гном, который не умеет хоть как-нибудь перевязывать и обрабатывать раны. Я научился в детстве, на Торине. Он — чуть позже. На мне и других соратниках по боевым вылазкам. Даже когда рана слишком глубока — в его руках не дёрнешься. Впрочем, в моих — тоже. Иногда скрежещу зубами. Хотя прикосновения пальцев, когда он смазывает ссадины или промывает их, я всё же отличаю от прикосновений его губ там, где, разумеется, возможно… Узбад, тем не менее, недовольно бухтит. Ещё бы: он ко мне отдыхать шёл, расслабиться. А тут — дел невпроворот. Похоже, Кили от него тоже влетит. Ну, да за дело. Кто б сомневался.       Наконец, всё закончено. Он просто плюхается на кровать рядом. Уставший. Окончательно. И не в духе. Сильно не в духе. Я догадываюсь, почему, но ему надо поговорить. Чуть поворачиваюсь на бок, насколько позволяют ссадины, только чтобы удобнее запустить пятерню в чёрные с проседью волосы…         — Что так печалит тебя? О чём думы, заставляющие тебя до седьмого пота работать в кузнях, лишь бы забыть их? Или что снова не так?       — Все не так. Синие Горы…        — Так и не стали тебе домом?        — Сам знаешь. Не стали. Ты не представляешь, каково это: знать, что должно быть по-другому - и в то же время не иметь возможности что-либо изменить. Где былое величие нашего рода? Где несметные богатства? А пиры, на которые съезжались все соседние короли? Самый лучший пир, который мы смогли себе позволить на свадьбу Дис, и в подметки не годится ни одному из тех, что я помню! Это на твой взгляд, может, было всё замечательно, но я знаю, как оно должно быть! Мы куем орала, косы, всякую утварь. Изредка, на заказ или для себя, оружие. Так, один-два клинка в год… А надо каждый месяц. И кольчуги, и шлемы… Но некому их ковать и не для кого! Что осталось от нас? Жалкая горстка изгнанников, способная собрать лишь небольшую дружину! Мы даже не можем призвать тех, кто присягал нашему роду на верность, потому что они не придут, потому что у нас нет больше над ними власти…       — Торин, ты не можешь ничего изменить, не береди душу! Большинство наших никогда не видело Эребора, я, кстати, тоже, для принцев родной дом — здесь.         — Вот именно. Наследники Королевства-Под-Горой никогда не были в своём королевстве! Здесь нет золота, почти нет драгоценных камней, — так, поделочные самоцветы да строительный мрамор. Нет, я не жалуюсь, что всё, что мы можем — только работать в кузнях и торговать с окрестными народами, большинство представителей которых норовит все время обмануть или недоплатить.       Разумеется, я его понимаю. Да и разговор не первый, далеко не первый… И в том, что узбад с каждым годом-десятилетием все мрачнее и мрачнее, нет моей вины, но избавиться от этого чувства  я всё равно не могу. И нрав его всё круче, и взгляд сапфировых глаз — всё темнее, острее, колючее… Он — король, и должен быть всегда и во всем первым: в бою, в любой работе, в торговле, — во всём, чем занимается его народ. Но прежде всего Торин — воин. И с этим не поспоришь. И его гнетёт жизнь, полная вынужденных лживых уступок и унизительных компромиссов…       — Торин, — мои ласки становятся более вольными, — ещё не время... Оно придёт, наше время, мы найдём путь в Эребор и победим этого мерзкого дракона. И будет у нас и армия, и королевство...       — В Эребор не войти. Все входы, кроме главного, который охраняет Смауг, завалены либо разрушены, в вентиляционные шахты не пролезть и ребёнку. Окна в библиотеке находятся на высоченной отвесной скале, к которой не подойти незамеченным, не говоря о том, чтобы подняться по абсолютно гладкому обрыву к окнам, что узки как бойницы.       — Торин, мы найдём. Просто ещё не время…       — Я тоже хочу в это верить, Двалин, тоже хочу… Вон уже принцы такого возраста, в каком был я при Азанулбизаре…       — Но у них, в отличие от нас с тобой, хотя бы было детство, и оно ещё не кончилось для них. Мы не могли себе этого позволить.       — Особенно ты, — он слабо улыбается, уже лучше, хватит на сегодня проблем и трудных разговоров, — у меня хоть был Эребор…       Да, у него был Эребор, Дунланд, Азанулбизар, Синие Горы… А у меня — такое ощущение, что как с битвы и ранения Торина у Келед-Зарама началось, так и… Места и времена меняются, а цели, обстоятельства, задачи и чувства — нет. Вечный Азанулбизар. До сегодняшнего дня. Хотя с сегодняшнего — даже два Азанулбизара. Но что изменилось сегодня, Торин не должен узнать никогда…       Всё, хватит разговоров. В конце концов, он приходит ко мне не только обсуждать дела. И, когда узбад все же засыпает на моём плече, я ещё долго не могу уснуть…