О чём молчит Двалин...

      Как ни странно, но пещера внутри оказалась пустой и на удивление чистой. Не было никаких признаков того, что в ней кто-либо жил. К тому же она была небольшой, никаких трещин в стенах, никаких дыр, никаких ходов. Просто на редкость уютное местечко. Оин и Глойн даже умудрились развести огонь, хоть и маленький — не высохнуть, но хоть чуток обогреться хватило. Уж не знаю из чего, наверно ещё от эльфов какой диковинки прихватили с собой. Впрочем, как и лепешек, пусть и эльфийских. Ну, хотя бы животы ночью с голодухи урчать не будут. Уже хорошо.       Торин сказал, что в длительном пребывании, а Ривенделле следует усматривать промысел Махала. Ибо только один раз в 253 года бывает такая луна, при которой можно прочитать руны на кирте, что начертаны на карте. Иначе их никому и никогда не разглядеть. То, что эта луна появилась именно сейчас, что погода позволила лунному блику именно этой фазы попасть на карту и показать тайнопись, что рядом оказался Элронд, единственный в этой части Средиземья, кто смог прочитать и перевести её… После того, как в течение почти двух недель Торин с Балином просидели безвылазно в библиотеке — кстати, знатная у них там библиотека, просто наступил подходящий момент…        Мы вышли сразу же, ещё до рассвета, не дожидаясь Таркуна, который остался на какой-то ещё там совет… Может, и правда именно нам суждено отвоевать Эребор обратно? Хорошо бы… Ещё бы все живы остались. Потому что Торин идёт не только ради своего народа, но из-за своих племянников, коих прочит посадить после себя на трон. Но их право наследования весьма сомнительно. В Эреборе Фили сможет занять трон только в том случае, если Торин будет править достаточно долго, как в Синих Горах, где кхазад просто привыкли считать их принцами. Тут сказывается и авторитет самого узбада, который почти из праха создал довольно успешное и сильное королевство, и репутация Дис, что проявила себя как хороший регент в отсутствие брата, да и мальчишек любили. Дети у нас тоже великое богатство… Иначе никак. Ближайший наследник по линии Дурина — Даин Железностоп, и в случае… При неблагоприятном стечении обстоятельств, племянникам ничего не светит. Как, впрочем, и мне, Флои или Глойну, чьи отцы женились против воли своих родителей на выбранных ими самими женщинах…       Вон, кстати, и принцы. У стены напротив устраиваются спать. Сегодняшний день и вечер дался им очень нелегко. Последние четыре дня племянники пребывали в ссоре. Держались по привычке вместе, но почти не разговаривали, дулись друг на друга. Не иначе, в Ривенделле кто-то из них что-то учудил (не будем показывать кто, хотя я не сомневаюсь, что Кили). А ведь каких-то два часа назад могли друг друга и потерять. Вот теперь, помирившись, устраиваются спать в обнимку, пытаясь как-то закутаться в мокрый плащ, чтоб хоть чуть-чуть согреться. Блики огня играют в золоте растрепавшихся волос старшего, пляшут на сонном, блаженно улыбающемся лице Кили… Кили…       Ты — моя жизнь и моя смерть, мой рай — и мой ад, мои крылья — и мои же цепи, что связывают меня по рукам и ногам, что запечатывают мой рот, что делают меня невыносимо прозорливым и дальновидным — и в то же время слепым и глупым. Моя смелость — и мой страх. Мой разум — и моё безумие… Кто может сказать, когда я первый раз это понял? Когда первый раз в жизни испугался по-настоящему, но не за себя? Когда понял, что сердце моё рвётся между самыми дорогими мне, а тело отказывается повиноваться вам обоим? И как не нарушить это шаткое равновесие и сохранить всё в целости, ничего не сломав, не сказав, не обманув и не выдав себя? Не знаю… И мир уже никогда не станет прежним, понятным и обыденным, потому что каждая минута в нём — это сражение. С врагом, с другом, с самим собой. Это — как идти по лезвию меча, хорошо наточенного, положенного над пропастью и при сильном ветре… И всё же идти… Идти…       Идти и помнить: край обрыва и каменистую осыпь под ним, как острый гравий рвет одежду, впивается в руки, плечи, шею и спину, и нет никакой возможности ни закрыться, ни защититься от этой боли. Потому что ты прижимаешь к себе, чтобы защитить, самое близкое, родное и драгоценное… И уже не важно, что этому драгоценному ты только что хотел всыпать по первое число за неоправданный риск при обращении с оружием на узком скальном карнизе… Важно только сохранить, спасти, уберечь от боли это самое дорогое. И когда, наконец, мир вокруг тебя перестаёт крутиться и вертеться, шуршать и греметь каменной крошкой, а серая базальтовая пыль оседает вокруг, на тебя, на… Тело отказывается повиноваться, голова гудит как тревожный колокол в человеческой деревне, это самое драгоценное наконец открывает глаза, огромные, испуганные, в пол-лица, тёмные, как сама ночь… И нет больше ни обрыва, ни камней, ни боли… Есть только мысль как все тот же набатный колокол: живой…живая… Хвала Махалу! И нет больше мыслей, только желание, желание тонуть в этих глазах, целовать это лицо и никогда не отпускать из своих рук это тело…       Вот оно, оказывается, какое… То чувство, о котором рассказывают на ночь сказки подростки, завистливо шепчутся бывалые мужи и тайком вздыхают зрелые женщины. Чувство, которое мечтает испытать каждый гном, но которое дано столь немногим из нас… То, которое заставляет отказаться от всего, что может быть дорого и важно ради близости именно с тем, кто стал его виной.И останавливает только изумленный шепот:       — Дядь Двалин… Двалин!       О, за что?! Почему у меня нет на это права?! Никакого права… У меня есть Торин — дорогой, родной друг, брат и любовник, с которым я связан столь тесно, что даже чуть натянуть, а не то что порвать эту связь будет безумно больно, даже смертельно… И нет этой, единственной, на всю жизнь… Впрочем, теперь есть. Безумная, единственная и… запретная. На всю жизнь… Сводящая с ума от её недостижимости и ревности, беспокойная и опасная, взбалмошная и предсказуемая в своей непредсказуемости и совершенно невозможная…       Она больше не зовёт меня дядей или мастером Двалином — только по имени, если приходит за советом или поплакаться. Но её любовь ещё к ней не пришла. Кажется. Надеюсь. Надеюсь ли? Во всяком случае она не рассказывала, что испытала подобное безумие. Хотя может у женщин оно по-другому проявляется? У брата её точно как у меня было, только в отличие от меня ему было кому рассказать… А я только утешал и уговаривал, что надо забыть, что Торин ему ищет невесту, что он — наследный принц нашего народа и негоже ему быть уличенным в любви к собственной сестре, тем более, что она выдаёт себя за его брата. Точнее, мы все выдаем их обоих за братьев. Только б Торин не решил и младшего принца женить. Я утешал и уговаривал, сам сходя с ума от ревности и зависти: они были близки, а я не мог лишний раз прикоснуться и обнять…       — Дядь Двалин, — Фили двигается поближе, стараясь не разбудить свернувшегося калачиком младшего, в то же время пытаясь остаться в тени, чтобы свет от костра не слишком привлёк к нему внимания остальных, — меня беспокоит Кили…        Эка невидаль. Меня тоже, но я молчу в ожидании, что скажет юноша.       — Я боюсь, что она влюбится в кого-нибудь из тех, в кого никак нельзя. Ты же знаешь, её всегда привлекали необычные и красивые вещи. И не только вещи. Я видел, как она давеча смотрела на эльфа. А потом на ту эльфу с арфой… Мы даже поругались из-за нее. Я же знаю, у нас и мужчины могут любить друг друга. И даже женщины…       Он чуть смутился, продолжил:       — Я видел однажды. Молнии Махала, говорят, всё равно, гном ты или гномма. А я так боюсь потерять её…       Врать, что ничего не случится? Когда меня самого терзают сомнения и кидает то в жар, то в холод от мысли «а что, если Кили влюбится в кого-то ещё?» Пусть это будет не Молния Махала, а лёгкое увлечение, но в её крови прямо-таки кипят безрассудство и азарт. Кому, как не мне, знать, как она с головой бросается, словно в воду, в погоню за очередной новой идеей. Или не идеей…       Да, врать. Снова и снова. Потому что от его спокойствия и уверенности в себе зависит его же рассудительность, а от этого уже — насколько хорошо он сможет защитить сестру. И себя. От огласки. От непоправимых ошибок. От опасности в бою… А сейчас пусть идёт спать. Пещера мне не нравится, но у нас был ужас какой тяжёлый переход, а завтрашний день вряд ли будет намного легче.       Торин вроде бы тоже заснул. Это хорошо — последние два дня он мрачнее тучи, даже хуже, чем после боя с варгами, когда мы в Тайную долину к эльфам пришли. А вот как ушли оттуда, так его и вовсе будто подменили. Нет, ну особо лёгким в общении и жизнерадостным узбад никогда и не был. И жизнь не располагала к безмятежному веселью, да и не в кого особенно ему. Хотя в юности бывало всякое… Нынче же он больше был похож на хищного зверя, который не доверяет никому и не замечает ничего, что можно счесть лишним или не шибко важным. Правда, я тут не совсем справедлив. Только сегодняшним утром тот, старый друг и старший брат Торин, был здесь, внимательный, заботливый и подмечающий любую мелочь…       На часах — Бофур. Оболтус и разгильдяй, но — почти единственный, кто всё-таки достаточно молод и способен ещё не уснуть. О чём-то с этим недоросликом шушукается. Интересно… А, нет, не интересно. Любовь к своей норке и спокойной жизни и сожаление, зачем он ввязался в эту затею. Ничего важного. Ничего нового. Всё, спать. Завтра мы должны быть с другой стороны этого проклятого хребта. Мы должны…