***
Сказать, что её увлекали прогулки по пустому дому, значит, произвести жесточайший обман в первую очередь перед собой. Но это единственное развлечение, которое можно себе позволить. Ни одного календаря на стене, газеты на журнальном столике, ни единого намёка на «какое сегодня число» или хотя бы день недели. За это время Генри принёс ей новые платья (все до одного чёрные, подчёркивающие издёвку дарителя), позвал с собой на кухню и даже разрешил не возвращаться в нелюбимую до осточертения комнату. Рассчитывать на любезность домовика, столь неожиданную при здравом мышлении, она не могла. Значит, Малфой сам не желал с ней говорить, всё происходило через посредника. За неделю она видела его один раз, когда тот уходил на работу, и им пришлось столкнуться на кухне. Самое жестокое осознание, куда направляется этот человек, и глухое бездействие, словно одобряя происходившее своим поведением. Вот стол, вот нож, вот твоя онемевшая рука, возьми и воткни в рёбра, провернув отчаянно, трижды против часовой стрелки. Подобная мантра стучала в висках при каждом его появлении. Несмотря на огромные размеры кухни, становилось тесно, стены сдвигались с каждым общим вдохом, мешая лёгким функционировать, вызывая желание как можно быстрее сбежать. Удостоенная кивком в сторону двери, который означал её ненадобность в комнате, пока Драко изволит выпить кофе. Ей безгранично безразличны предпочтения осатанелого хозяина дома, просто запах жареных зёрен проникал сквозь стены и пытал её нос своей навязчивостью. Она научилась различать, когда он пробудился. Ещё никогда в жизни не приходилось так ненавидеть кофе. Чистое отвращение.***
Это утро началось без раздражающего кофеина, поэтому она с лёгкостью могла представить, что в доме кроме неё и Генри никого нет. Нечто одержимое раскатывалось внутри, толкая на необдуманные вещи. Слепое наваждение, что она должна подняться наверх и обыскать комнаты на предмет палочки, ключей от входной двери, на предмет хоть чего-то, позволяющего ей сбежать отсюда. Рассвет ещё не коснулся окон, поэтому была надежда пройти мимо Генри незамеченной. Именно так она и поступила. Прежде чем луна сменилась мрачным небом, Гермиона поднялась на верхний этаж в тот самый длинный коридор, внушающий неконтролируемое волнение с привкусом дурного страха. Ускорив шаги, она старалась насколько возможно бесшумно ступать на бетонный пол. Найти необходимую дверь не составило труда, она не раз замечала, как Малфой заходит именно в эту чёрную деревянную — надгробную плиту, только так ей представлялось место его сна. Она сжала пальцы на дверной ручке и непозволительно медленно прокрутила её влево, благодаря чему та бесшумно открылась, и лица коснулся холод помещения. Действительно, как в склепе. Она вошла на цыпочках, содрогаясь от каждого соприкосновения с мертвецким полом. Комната была с ней один на один, но прошло немало времени, прежде чем она позволила себе пошевелиться и прикрыть дверь изнутри. То, что пришлось увидеть, вколотило её ступни в пол гвоздями, беспощадно, насквозь. Прохлада уже не чувствовалась, стало адово жарко. Распахнутое окно и гулкий ветер, заставлявший шторы повиновенно колыхаться от его зябкого прикосновения, вовсе не было самым примечательным в комнате. Перед её глазами на расстоянии пяти метров стояла самая обычная кровать из дубового массива, покрытая зелёным пледом, спадавшим на пол. Запах дерева перебивал свежий воздух, доносящийся с улицы, но это отнюдь не самое неожиданное для спальни. Более страшным было осознать, что она вошла в присутствии её постояльца. Малфой лежал на кровати с закрытыми глазами, его грудь медленно вздымалась от ровного непроизвольного дыхания. Ослабшее тело, бледная кожа и, главное, закрытый рот, а значит, из него не вылетит ни одна гадкая дрянь, которой он с удовольствием толкал своего собеседника в нижайший низ, погреб собственного достоинства. Мысль о том, что он великолепно смотрится именно таким, было вовсе не от внезапно вспыхнувшего восхищения его внешностью, скорее наоборот. Спящий — это мёртвый на время. Именно мёртвым он нравился ей опьянительно рьяно. Ничего красивее и желаннее невозможно представить. Её разыгравшееся воображение треснуло, заметив, что лицо парня поморщилось, а на лбу выступила испарина. Но успокоив себя тем, что даже Пожирателям снятся кошмары, она отогнала страх на сантиметр позади, но по-прежнему ощущала его раздражающее присутствие. Это будет твоим склепом, если не удастся найти чёртову палочку. Пальцы нервно поправили волосы. Шаги через силу в сторону кровати, и возможность разглядеть при себе ли у спящего палочка. Длинные ресницы отбрасывали тень под глаза, Грейнджер всегда раздражало в нём всё: от тех самых ресниц до верхушек пальцев. Палочки в поле зрения не было, паника нарастала с каждой секундой пребывания в помещении. Она сдвинула брови, раздражённая собственной робостью, и нехотя перевела взгляд на край шкафчика, стоявшего рядом с кроватью. Медленно продвигаясь к нему на носочках, даже ветер, бьющий в окно, стал сильнее, словно помогая ей остаться незамеченной. Взгляд метался между Малфоем и деревянной коробкой, но страх не мог взять своё, когда на кону такой шанс. Пальцы жадно ухватились за одну ручку, затем за вторую, дверцы распахнулись, и на пол вывались два свитка и чернильница, слишком шумно, но Малфой даже не пошевелился. Грейнджер резко выдохнула через рот накопившийся ужас в лёгких и дрожащими руками убрала всё на место. Ты идиотка, Гермиона. Беспрекословно! Она готова наслать на себя проклятия три за подобную оплошность. Только для этого тоже нужна палочка, весьма комично. Разве можно подумать, что Малфой настолько глуп, чтобы убрать её так явно. Если его карманы пусты, это не значит, что она не при нём. Новая шальная мысль посетила голову, смертельно-дурацкая. Взглядом по кровати и закрыть глаза, заставляя себя сделать по меньшей мере невозможное. Он, она, кровать… её труп, если он проснется. Медленно коленями на плед, чтобы как можно дальше дотянуться, проклиная его за то, что остался ночевать тут именно сегодня. Его грудь медленно вздымалась вверх, помогая ей удостовериться, что парень абсолютно спокоен и, возможно, ещё долго не проснется. Она увидела палочку в правом кармане брюк, сокрушаясь, что с первого раза её не заметила. Рука было потянулась заполучить желаемое, но остановилась в двух дюймах от объекта, а возникший вслед за этим проблеск здравого смысла добавил горькое чувство страха, которое она испытывает перед спящим. Здесь, перед ней, абсолютно безоружен и в неведении убийца самых дорогих людей. Человек, который превратил её жизнь в бессмысленную череду восходов и закатов. Лишил возможности испытывать радость, взамен подарив ей ненависть, поглощающее чувство вины и причастности ко всему ужасному свершившемуся возле неё. Словно это она сама убила тех, для кого была так дорога, и кто был непередаваемо дорог ей самой. НЕНАВИЖУ. Рука непроизвольно потянулась к лицу спящего, и пальцы медленно поскользили по щеке, спустившись к подбородку и застыв на шее, чувствуя под собой бьющуюся артерию, признак жизни, который накрыл её с головой. Пальцы неспешно обхватили шею, ощущая небывалую власть, а в глазах заблестел дьявол, способный на многое… Какого ты медлишь, он убил… он убил твоих родителей, скольких ещё убьёт! Внутренний голос уговаривал поступить единственно верно. Пальцы не слушались, оставшись в том же положении, струсившем положении. И она уже была готова выйти так же бесшумно, как вошла, когда из коридора донёсся звук приближающихся шагов, заставивший её замереть и похолодеть от страха. Последнее, что она хотела сейчас, это быть застигнутой рядом с Малфоем, в признаке собственной тупости и нерешительности. Убей она его секундой ранее, это бы уже не волновало. Она прислушалась — звук стих. Быстро поднявшись с кровати, она пробежалась молящим взглядом помощи по комнате в поисках любого одного укромного места и не смогла найти ничего разумнее, чем проскользнуть за ширму с вещами, которая, по-видимому, стояла для поддержания интерьера, покрытая тройным слоем пыли. В эту же минуту кто-то распахнул дверь и быстрым шагом вторгся в комнату. Она не смела не то, что пошевелиться, даже дышать стало неописуемой роскошью. С чувством удушливо-накатившего страха она пыталась понять кто этот неожиданный гость. — Оптимальное время для сна, Малфой, — нотки недовольства. Кто ещё может себе позволить так к нему обращаться? Голос такой знакомый, она почти сразу узнала его и не понимала выдохнуть от душевного успокоения или же так и остаться напряжённой струной за этой чёртовой ширмой. — Я мог откинуться, пока ждал твоего появления, — голос Малфоя был жёстким и громким, словно он и не спал несколько минут назад. — Это всё такая безрассудная глупость. Я убил на твою прихоть целый день, прежде чем нашёл хоть кого-то, чьим словам можно было с грандиозной натяжкой поверить. — Поверь, это самое безобидное убийство, которое я мог тебе доверить. — Очень своевременно, — в словах слышалась обида, но было сложно понять, что могло задеть Пожирателя. Она сейчас не в том положении, чтобы копаться в их душах. — Опустим лишнее, Забини. Мы устали ждать тебя, до удушливости долго… — последние слова пролетели сквозь ширму, будто сказанные кому-то третьему. Сердце начало биться через раз, в предчувствии чего-то нежелательно-раздирающего. Он не мог её заметить, это даже смешно. Какое может быть дело до этих слов, нужно просто дождаться, когда они уйдут и сбежать из гнилой спальни. Любая комната в доме Малфоя становится для неё непереносимо отвратительной. — У тебя замашки для шизофреника? «Мы». Я всегда знал, что адекватность не твой удел… Саркастический упрёк полетел в Малфоя, как жаль, что она не видит сейчас его лица. Это непередаваемое чувство восторга и плюс сто очков Забини. — В общем, всё, что мне удалось выяснить про камень… Поттер — последний в чьих руках он побывал. И думать, что… — Ты думаешь, он унёс эту тайну в свои подземные апартаменты? — раздражение теплилось в гортани и ощущалось всеми присутствующими. — Вполне вероятно, Малфой, то, что ты задумал — это неисчерпаемая херня. Признай, — осторожности в выражениях его друг явно не искал, говоря напрямик всё, что думает. Жаль, что ей такого не позволено, вряд ли он сейчас поднимет руку на Забини, а вот на неё, пожалуйста. — Ты предлагаешь мне усомниться в собственной матери и поверить словам какого-то чокнутого, перекинувшегося с тобой парой фраз о Наконец-То-Сдохнувшем-Шрамированном? — Плевок ей в душу, смачный и огромный. Гермиона сжала кулаки до хруста пальцев, подавляя желание врезать по его самодовольной физиономии, как это было ещё в школе. Прекрасно было. Сильно. Озлобленно. — Нет. Я не думаю… Может, она просто оставила тебе часть надежды, чтобы ты совсем не потерял желания жить? — Может, мы спросим прямо, существует этот чёртов камень, или мне нужно просто выйти в окно, не встречая рассвета. — Спросим у кого? Если это так просто, зачем я просрал столько времени на поиски хоть кого-то, кто знает о нём больше, чем мы с тобой? — Друг явно злился, и его голос варьировал от слишком громкого до спавшего на нет. — Давай спросим у Грейнджер, знает ли она что-нибудь. Ведь от её ответа зависит, сделает она сейчас последний вдох или так и подохнет там за этой жалкой ширмой. — Он подошёл слишком близко, вглядываясь в непроницаемую ткань, желая, чтобы она почувствовала его взгляд как никогда ранее. Но в поле её зрения была лишь тень, его устрашающее очертание. У Гермионы подкосились коленки, и она совсем перестала контролировать страх, заполонивший тело. А потом накатившее недоумение. Откуда в этом подонке такая проницательность? — Выходи, милая. С этой стороны ты кажешься особенно погибшей. — Кончики пальцев пробежали по натянутой ткани и растянули панику по её сознанию. С краю ширмы появилась рука, жаждущая ответной ладони, так резко и без предупреждения, что сердце подпрыгнуло выше потолка. Глаза уставились на длинные пальцы, запястье, пронизанное голубоватыми венами и разветвлениями линий на ладони. Оставаться так было глупостью, а подать ему руку, означало указать вещественное доказательство своей вины. Она сделала такой огромный вдох, словно это последний вдох в её жизни, и прикоснулась пальцами к его ладони, от волнения такими влажными и холодными, скользившими до его запястья, чувствуя под собой каждую вену, выступ, кость. Убийственно подробно и так не нужно. Через мгновение она уже стояла перед парнями и нервно кусала щеку изнутри, не замечая ни боли, ни привкуса крови. — Надо было душить, Грейнджер, надо было не разжимать пальцев. — Он перекинулся с ней многозначительным взглядом и самодовольной улыбкой, которая не нашла отклика на её лице. Гермиона не находила слов, чтобы выразить всю глубину своего презрения к самой себе. Единственный раз в жизни она была с ним согласна, до дна души, яро согласна. — Хэй, я всё ещё здесь. — Забини прошёл мимо них, разрывая невидимую связь между двумя молчавшими, и сел на край подоконника. — Я не знаю ничего об этом камне. Ничем не могу помочь, к счастью, — каждое слово приносило ей упоительное наслаждение, потому что теперь она имела возможность наблюдать за их реакцией. Лицо Драко искажалось недовольным выражением, самое прекрасное, что она могла делать — это поиграть на нервах. — Твоя недалёкость… — его взгляд наполнен отчаянием, первой эмоцией, которую удалось прочитать за нахождение перед ним около пяти минут, — ты же врёшь. — Шаг навстречу, и глоток отчаяния к ней внутрь, — врёшь, я вижу. Это не герой из книжки, это герой психиатра, имеющий только желчь. Но в данную секунду настолько сосредоточен его взгляд, голос, каждая фраза, над которой он думает. Гермиона перевела взгляд, просящий о помощи, к Забини. К кому? Да-да, именно. Любой был ближе и надёжнее, чем тот неврастеник напротив. — Малфой, — вряд ли юноша верно понял её немую просьбу, но решил тоже поучаствовать: игра в шарады явно не его конёк, — с чего ты взял, что она знает? — Грейнджер всё всегда знает, это же Грейнджер, твою мать, — разговаривая с другом, он как и прежде изучал глазами её карее препятствие в полной уверенности своей правоты. — Я год жила в другом мире, я год потратила на то, чтобы забыть всё о друзьях, врагах, всех. Я… — Чужая ладонь, прижатая к губам, так много ещё не сказавшим, оборвала дальнейшие попытки. — Я, я, я! Ты обязана помнить, Грейнджер, ты обязана, и всё тут. Мне не составило бы труда сломать тебе руку, когда ты прикасалась ко мне на кровати, хотела убить, возможно… или что ты хотела? — взгляд как лезвие, острый и резкий. — Почему, твою мать, я терплю тебя, включи мозги. Ты нитка, последняя нитка, оборвав которую, я упаду. Все упадём. Он опустил руку и дышал так, будто загнан в собственной беспомощности. Вот так просто, сказать в лицо всё, что думает, так как она хотела, но не умела. Состояние решительной взаимной отчуждённости. Настолько яростное, что Забини мог почувствовать, мог, но единственное, чего хотел, так это несмотря на всю бредовость идеи о камне и ещё какой-то штуке, которая якобы раньше была у Грейнджер: они смогут всё изменить. Всё это кажется не сущим идиотизмом, а правильным выходом. — У нас нет выбора, — мулат заговорил первым, нарушив вязкую тишину. — Ты должен вернуться в Мэнор и найти то письмо, либо мы втроём можем рассчитывать на быструю смерть в районе рассвета. Потому что всё остальное не будет иметь смысла, — спокойный голос удивил всех троих, и единственной, которая, пожалуй, ничего не поняла, была Грейнджер. — Вы уже сделали свой выбор, — высокомерие в этой фразе такое неуместное, но ей без разницы, — ничем помочь не могу. — Пожалуй, самое необыкновенное, что я сделаю, прежде чем вырву твой позвоночник, спрошу, — горло охрипшее, будто перемалывая камни в мелкую труху, заставило прокашляться. — Нет. На любой вопрос… — приоткрытые губы хотели сказать о многом, но не успели. — Маховик времени, где он? Грейнджер ожидала любого вопроса, любой гадости, отвратительной и невыносимо отвратительной, но такого. Зачем ему маховик, откуда он про него узнал… — Трепло-Уизли, естественно, — прочитав её немой вопрос, он дал весьма правдивый ответ. — У меня его больше нет. В любом случае вы хотите получить что-то, не давая мне ни малейшего представления, зачем вам это. Смешно. Если ты на самом деле… — Скажи где он, я всё равно узнаю. Попробуем упростить схему, вычеркнув крики, слёзы, пытки… хотя последнее скорее плюс. Или тебе это нравится? — Он покрутил шеей, стряхивая навалившуюся усталость от бесполезных разговоров. Гермиона знала, даже если она захочет сказать, то не сможет. Последней, в чьи руки попал маховик была Джинни, и рассказать Малфою про неё, означало выписать смертный приговор подруге. Хотя в том, что она ещё жива, уверенность была скудной. — Да пошёл ты… — Несколько шагов назад, упираясь спиной в спасительную дверь. — Да пожалуйста, вали нахер отсюда сама. — Пальцами в предплечье до херовой боли, и по лестнице на первый этаж. Мимо ошарашенного Генри, не обращая никакого внимания на крики Забини, бежавшего позади, на призыв к здравому смыслу и приказу выключить это зверство. Выметайся из моего дома, ёбаная ты всезнайка. Снова серые глаза, никакого моря, только беспробудный ураган, убивающий всех обитателей. Одним рывком открытие двери, так, что она почти спадает с петель. Свет, бьющий в глаза, первый свет не через оконную решётку, первый вдох не через форточку. Чёрный забор, ограждавший дом от посторонних посетителей, огромный, выше её раза в два. Угрожающе массивный. — Оставайся здесь без палочки, дома и друзей. Для всех ты мёртвая тряпка и пережиток прошлого. Пальцы толкают с такой силой, что она падает на мокрый асфальт, впечатавшись коленками в гравий, тут же ощущая содранную кожу и кровь на ладошках. Дождь, первый дождь для неё новой. Ненужной, неуверенной, никчёмной, не не не… Малфой поворачивается спиной. Последний человек, который знает, что она это она. Бывшая гриффиндорка, бывшая из состава золотой тройки. Единственная, кто осталась в этом мире. Поздравь себя с прошедшим, совсем прошедшим в своей жизни, как только сама ещё не стала гудронной. — Ты ни черта не понимаешь, ни капельки, ни сраной капельки ты не ощущаешь того, что я ношу в своём сердце, — так громко, что шум дождя стал неслышен. Он хотел взять и уйти, оставив её на асфальте, такую дурную и бесполезную. А теперь встал у забора, по-прежнему спиной ощущая её взгляд, в невозможности двигаться. — Мне больно. Дышать больно, смотреть, говорить, жить больно. Потому что я не заслуживаю, я должна умереть взамен, а они жить, все жить. Всё на моих плечах, каждая смерть на моих плечах вдавливает в землю… — речь перебивается всхлипами, лицо промокло то ли от слёз, то ли от дождя. Небо тоже страдает, наблюдая за ними. Разворот в её сторону через не хочу. Взгляд на чёрное платье, чёрные глаза, волосы, один сплошной мрачный ком на асфальте перед его ногами. — Ты права, мне такого не понять… — презрительный взгляд, ему противно от такой Грейнджер, такой жалкой. Из всех убитых, кого ему приходилось видеть, она была мёртвой из мёртвых. — Ведь это ты сделал, Малфой. Представь, что твоих… Проще самой умереть, проще самой… — бессвязная, но колкая правда. Острая боль пробила рёбра от брошенных в него слов. Она кричала настолько громко, что пришлось оглянуться по сторонам, не повыпадывали ли из окон любопытные. — Закрой… свой… рот, — безнадёжный выдох в её сторону, который не услышан. Она, наверное, вообще ничего и никого не слышала, только свой беспощадный вой, истязавший его измученный слух. Гермиона хотела что-то сказать, но из открытых губ вырывался всхлип, и тело задрожало от переполнявшего страха, гнева и слёз, доставляющих жгучую ненависть к себе самой. Чёткое ощущение, что нужно её встряхнуть, что если бы она хотела, то ушла, а теперь валяется тут, играя на его живом, маленьком закутке души, ещё не сдавшимся до конца. — Вставай… Грейнджер, встань, это убого. Да нет же, это ты, идиот, до хрена убогий. Рука протягивается к ней и незамедлительно получает ответную ладонь, одним усилием она уже стоит перед ним, такая же жалкая. Он обхватывает её голову руками и прижимает к себе, мысленно проворачивая по кругу, слыша хруст каждого позвонка. — Мне никогда не понять, что ты чувствуешь, никогда…***
Забини остался стоять в прихожей, мысленно расчленяя то Малфоя, то Грейнджер. И почему его будущее зависит от какой-то там… сначала Поттер, теперь это. Зачем остальные факультеты вообще, если весь мир вертится около них, а его жизнь тем более? Дверь открылась одним толчком, и на пороге показались эти самые двое. Малфой зашёл первым, указывая одним взглядом на гостиную и проходя мимо. Гермиона сразу устремилась вверх по лестнице. Как здорово у них отработана система игнора. — Чёртов дом и чёртовы обитатели, — Блейз сказал это как можно громче, чтобы слышали они оба. Те, кто вынес ему мозги и забыл вернуть всё на место. Малфой, весь мокрый и продрогший, погрузился на диван, откинув голову на спинку и закрыв глаза. Капли воды навязчиво и методично капали на брюки. — Тебе удалось её убедить? — Мулат сел от него как можно дальше, боясь даже почувствовать запах сырой одежды. — Она сама себя убедила. — Поворот головы в сторону друга, и взгляд, говорящий всё за него. — Я рад, что твоя гордыня не позволила полететь в Тартарары собственному плану. Если честно, ты с ней перегибаешь. Тут два варианта: верный, убить её сразу, а твой, терпеть и смириться. Она вывернет все внутренности, я вижу. Блондин опять прикрыл глаза и хмыкнул, выражая глубокое несогласие, но обман самого себя вызвал жёсткий приступ горечи. — В моих лёгких столько её горькой дряни, что я не могу оставаться тут более минуты. Забини понимающе молчал. Сочувствие всегда в нём оживало в неподходящий момент, но поделать с этим ничего не получалось. Они никогда не могли помочь друг другу словом, потому что не знали, возможна ли подобная помощь, имеет ли это смысл. — Малфой, если ты хочешь, я… — Мне нужно уйти отсюда, выкинуть прожитое. — Если ты так хочешь… — Понять с полуслова такого сложного человека удавалось только ему. Способ успокоения Забини представлялся чудовищным, для него каждое убийство было нечто, что необходимо пережить и пересилить. Поэтому он потеряет немного, если передаст новую жертву в руки просящего. — Кто у тебя на сегодня? Можно я… — слова вообще не имели никакого смысла, помощь нужна другая. Чернота мыслей пролилась на пол прямо перед другом, не позволяя ему возражать.