***
Двадцать минут первого Грейнджер услышала, как Малфой вошёл в свою спальню. Между их кроватями находилась стена, а сейчас казалось, что совсем ничего нет, буквально слышалось постороннее дыхание. Она лежала на скомканной простыне, скинув одеяло на пол и накрывшись промокшим пальто, его пальто. Тело остро ощущало грубую ткань и шёлковую подкладку. Дверь заскрипела, полоска света появилась на стене прямо перед глазами. Зажмурится и испариться — самое несбыточное желание. Хозяин дома не стал включать свет, не желая будить, либо считал, что видеть её слишком часто — ужаснейшее из возможных кошмаров действительности. В темноте слышался стук ботинок о пол и то, как он стягивает с себя пиджак, кидая его на спинку стула, около кровати. Всё внутри перевернулось, Малфой точно уверен, что она спит, а она не хочет его переубеждать. Уйди, пожалуйста, уйди. Слеза скатилась по щеке и вонзилась в подушку. Дыхание ровное и спокойное. Обманывать человека, притворяясь сонной не так уж и просто, если твоё сердце сейчас выпадет через рот и будет биться вне тела о простыни. Пальто перестало скрывать её продрогшее тело. Он зачем-то стянул его и, немного помедлив, накинул ей на ноги одеяло. Увесистое, бережно взбитое Генри и пахнущее мылом от стирки. Затем Малфой развернулся и пошёл к двери, уже не пытаясь скрывать своего присутствия. Ручка медленно щёлкнула. Девушка почти спокойно смогла выдохнуть, но он почему-то не открывал дверь, как будто провалился сквозь пол и исчез. Паркет скрипнул опять около кровати, и Грейнджер почувствовала как почти с головой её накрывают одеялом. От внезапности тело предательски вздрогнуло, но она изобразила, что потягивается во сне и повернулась к Малфою лицом, плотно закрыв глаза. Тишина. Дверь наконец открылась и захлопнулась. Прикусив губу и почувствовав резкую боль в плече, на котором лежала, она могла почти догадаться, что синяки дают о себе знать. Зачем человеку, который ежеминутно причиняет ей боль, накрывать её одеялом? Тело пропахло его парфюмом, насквозь, до кожи и костей. Отмыться нельзя, нереально. Привкус нежеланных губ пылал во рту нескончаемой пыткой, под названием «Признайся. Ты не целовалась с мужчиной уже несколько месяцев и тебе понравилось». Поцелуй — это невинный способ получить удовольствие, вполне безответственный и мимолётный, если только ты не целуешь убийцу. Если только он не откусит твой язык в любой удобный случай. Если только… Она никогда не целовалась без чувств, хотя бы дружеских, но чувств. А сейчас ощущение было ни на что не похожее. Слышно как он зашёл в ванную, из крана капала вода и ударялась о дно раковины. В каждой капле отдавалось чёткое — ничтожество. Затем дверь его комнаты открылась и он, кажется, лёг на кровать. Именно сейчас, в эту секунду он, возможно, повернулся лицом к стене и пусть это будет невообразимым, но она ощущает его взгляд, буквально умирая под ним. Сквозь стену, обои и штукатурку. Прямо в спину.***
Малфой почти не спал, все чувства и мысли обострились до предела и пытали его с навязчивой колкостью. В два часа ночи он поднялся с кровати и решил спуститься на кухню, чтобы выпить кофе или чего-то покрепче. Ежеминутно в голове возникали картинки прошедшего вечера. Хотелось вытащить мозги и понять, как вообще на такое он был способен. Драко едва удержался не войти в её спальню (хотя все спальни тут его, чёрт возьми), прижать к стенке, схватив за горло, и потребовать забрать свой поцелуй обратно, в своей грёбаный рот! Вытерла его память и больше никогда не позволяла себе даже в мерзкой своей голове проделывать подобное. Очнуться от воспоминаний заставил режущий глаза свет, пришлось прищуриться и прикрыть рукой лицо. Если там ошивается Генри, то пусть выметается, ему нужно побыть одному. Ах нет, это всего лишь Грейнджер распространяет свою грязь. Девушка что-то наливала себе в кружку, это уже было более интересно, чем встретить домовика посреди ночи за мытьём посуды, например. — Грейнджер, ты вообще никогда не спишь? Она вздрогнула и обернулась к нему через плечо. Волосы заколоты зелёным гребнем, подаренным, скорее всего, Генри, под глазами фиолетовые круги от слёз и бессонницы. Ну почему я не задушилась рукавом твоего пальто, зачем я здесь? Всё, о чём она могла подумать, сделав глоток ледяной воды. — Чем я тебе мешаю? — Ты не особо, а вот твоё дыхание напрягает. — Дак сверни мне шею, в чём проблема? Её пальцы доставали лёд и бережно опускали его в воду, кожа была влажной, а тело трясло. — Ты заболела, кажется, — кинул он как бы между прочим и уселся на столешницу, потянувшись к тарелке с фруктами. — Странно, после такой прекрасной погоды. Это практически нонсенс. — Остроумие, это прям не твоё, поверь. — Он подбросил яблоко до потолка и ловко поймал его. — Это всё, что ты хотел сказать? Можно я выпью воды и уйду? — Нет. — А что разрешите, мистер Малфой? — Гермиона услышала, как он откусил яблоко и добавила. — Желаю приятно подавиться. Блондин спрыгнул со стола и протёр ладонью мокрую поверхность, на которую капал лёд из рук Грейнджер. — Поцелуй меня, милая. Как же его бесило, что она разговаривает с ним так спокойно, раздражение с его стороны разрасталось словно плесень, со страшной скоростью. — Ч… что?! — Ну, я думал это теперь нормально. Ты любой разговор можешь закончить в чьём-либо рту. Он подошёл к ней и разглядывал зелёную заколку, она ему нравилась больше, чем обладательница спутанных волос. — Могу поцеловать тебя кружкой по лицу. Хочешь? Спиной ощущалось его дыхание, равномерное, глубокое, он стоял так близко, что выдыхаемый воздух касался приоткрытой шеи, только сейчас девушка пожалела о заколотых волосах. Тепло чужого тела отдавалось в организме приступами паники. — Сколько у тебя не было мужчины? Год, два? Ты вообще спала с кем-то? Рукой она нащупала нож в приоткрытой столешнице и сжала его до хруста в пальцах. Он приобнял её одной рукой, обхватив плечи и прижав спиной к себе. Если рука поднимется чуть выше, то задушить её не составит труда. — У тебя что-то с лицом. — Губами он касался кончика её покрасневшего уха, специально доставляя неловкость, с каждой секундой всё больше. — Что? — Кажется, оно сейчас треснет от желчи. Она вытащила нож и, скинув его руку, развернулась к нему лицом. Уставшие глаза в обречённые глаза. Война. — Отойди от меня. — Характер включился? Она подняла нож на уровень его лица и почти касалась остриём его губ. — Прошу… — Ты, что, хочешь меня расчленить? — Он скосил глаза на нож, затем заглянул в её глаза. Кончиком языка он провёл по острию, еле касаясь наточенного металла. Нездоровая улыбка коснулась губ. — Хочу. — Голос, руки и всё тело предательски задрожали. — Ты ведь можешь меня убить, тебе нелегко будет это пережить, моё искромсанное тело начнёт тебя преследовать. Я убивал, я знаю. Он обхватил её запястье и, слегка надавливая, провёл большим пальцем по синеватым венам на руке. Пальцы ослабели, и нож упал на пол, уткнувшись остриём в паркет. — Неужели ты и вправду думаешь, что я попросил бы этого? Она непонимающее посмотрела на него, а потом изучила взглядом потолок. — Я не настолько извращенец. Всё в порядке. Ты меня боишься. — Нет. — Боишься, я же чувствую. Грейнджер, которую я знал, ничего не боялась. Ты жалкая. Жалкая. Слово оттолкнулось от стен и ударило в неё с троекратной силой. — Жалкая, — безвольно повторила она и отвернулась в сторону. Длинные пальцы ухватились за подбородок чуть сильнее, чем следовало бы, и повернули лицо обратно. Прикосновения, колючие и всё убивающие, проникают не только под кожу, но и касаются души, которая комком хочет вырваться наружу. Взглядом по её губам и пристальное наблюдение в ожидании чего-то, какого-то слова. С её стороны произошло то же самое, и в голову вонзилось понимание о том, что она действительно жалкая. Медленный взгляд ей в глаза и непроницаемое лицо в ответ. Они молча смотрели друг на друга. Не уверенная, что понимает, о чём может думать Пожиратель в столь близком соседстве от грязнокровки, она молча гипнотизировала его. Не смотри, не целуй, не вспоминай. Мне страшно. Он сделал шаг назад и ударился спиной о спинку стула, который чуть не упал на пол. — Ты мне омерзительна. Ни, спокойной ночи, ни, прости меня за то, что я мудак, ни ужасающего домогательства. А вот так просто взять, замарать и уйти. Чтоб ты сдох, Малфой, чтоб ты сдох.***
Малфой проснулся в своей спальне и уставился на потрескавшийся потолок, штукатурка с которого сыпалась ему на рубашку. Генри заботливо зашторил окна, в попытке сделать его неспокойный сон менее дискомфортным. На часах было начало шестого, появилась дрянная мысль: умрёт он в это ненужное утро, или всё же алкоголь не способен его убить? В голове по двум сторонам от висков словно вбили длинные гвозди и проворачивали их ежесекундно, при любом удобном случае, ощущение, что этой ночью его изрядно помяли и вышвырнули с высотки. Он почувствовал накатившее внезапно любопытство: если Волдеморт узнает о живой Грейнджер, он будет чувствовать себя таким же убитым? Или просто умрёт, не испытав больше ничего. Заманчиво. Скажу ему за завтраком, как пойму, что жить стало невыносимо больно. А бывает больнее? Во рту было сухо, отвратительный привкус мешал сглотнуть слюну, язык онемел. Его глаза медленно закрылись, и он прислушался. Есть ли кто-то за стенкой? Интересно, ты спишь? Или бьёшься головой о спинку кровати? Бейся. Иначе это сделаю я. Абсолютная тишина, вообще ничего. Подъёбы Забини о нервном помешательстве, раз Малфой почти двадцать четыре часа по сути бок о бок живёт рядом с Грейнджер, порядком достали. Как только он позволит себе что-то, что всегда любил делать с женщинами, то всё кончится убого, так и твердил голос Блейза. Способность логически мыслить ускользала, и он цеплялся за неё последние пять минут, тщетно. Забини будет сиять как патронус, если узнает, что оказался прав. Возможность принять вертикальное положение была катастрофически маленькой, но он попытался во что бы то ни стало побороться за нормальное начало дня. Малфой сел на край кровати, касаясь ступнями ледяного пола и медленно поднялся на ноги. Дойти до стакана с водой, который стоял на подоконнике, оказалось героическим испытанием. Запах немытого тела, алкоголя и сигарет бестактно напоминал, что он вчера оплошался. Драко коснулся штор, отодвинув ткань в сторону двумя пальцами, и попытался понять: проснулся ещё кто-то кроме него в такую рань, или же сегодня Малфой превратился в исключение? Смерив расстояние из окна до асфальта, он почему-то резко вспомнил о Грейнджер. Если она вышла в окно? Интересно, осмелилась? Не успела эта мысль дойти до логического завершения, как он вдруг понял, что его затошнило. На удивление быстро удалось добежать на безвольных ногах в ванную и упасть на коленки к унитазу, моментально согнувшись пополам. Его вырвало дважды, трижды. Ощущение полного дерьма в жизни приходило с каждым последующим рефлекторным кашлем. Горло загорелось болью. Дрожащими руками он схватился за край раковины и с большим трудом выпрямился. Включив на максимум краны в душевой, Малфой шагнул под оглушающий поток воды прямо в одежде. Спиной прислонившись к холодному кафелю, он всё-таки предпринял попытки раздеться. Однако пальцы не с первого раза расстегнули ремень, брюки упали на дно ванной. После он стянул с себя рубашку, выборочно выдрав пуговицы. Вода приводила его в чувства добрых минут пятнадцать. Надежда, что она зальётся в уши и промоет его голову от вчерашнего хлама, постепенно угасала. Выйдя из ванной, он кивнул Генри, который без лишних слов ушёл собирать его мокрые вещи, чтобы никто не видел этого порыва. НИКТО — Грейнджер. Грейнджер — НИКТО, дурная улыбка собиралась появиться на лице, но головная боль захватила в плен ещё и мимическую память. Белая, идеально выглаженная рубашка и джинсы согревали влажное тело, пока он брал с подноса приготовленный эльфом кофе. Более или менее придя в себя от второй кружки горячего напитка, он посмотрел на вскрытый, потрёпанный конверт, который верно ждёт его уже часов двенадцать. Привычным движением он достал письмо из конверта левой рукой, всё ещё не желая прощаться с кружкой кофе, и развернул пергамент. Малфой взглянул на бумагу, истерзанную временем и прекрасным женским почерком. Дорогой Драко. Я не хочу думать, когда ты прочтёшь это письмо. Надеюсь, тебе вообще не нужно будет его читать. Я часто паникую. Люциус смеётся надо мной, но я вижу, что моё предчувствие находит отклик в его страхах тоже. Он пробежался взглядом как можно дальше вниз, чтобы не будоражить в памяти моменты, касающиеся семьи и остановился на самом необходимом. Если мы умрём, и ты останешься один, мы прекрасно поймём, какая жизнь тебя ждёт. Ни в коем случае не думай о том, в чём будешь уверен первые месяцы. Я тебя знаю, милый. Я боюсь за тебя. Я — твоя мать, и хочу, чтобы ты жил. Не смей, слышишь… Ты знаешь, о чём я. Если это повториться, ты убьёшь не только моё тело, возможно, уже мёртвое. Ты убьёшь мою душу, которая сейчас стоит за твоей спиной, держа руку на твоём плече. У Гарри Поттера был… Тебе нужен камень, который позволяет на время общаться с мёртвыми людьми, но вовсе не для того, чтобы говорить со мной. Поттер убит, ничего нельзя исправить. Время мертвеет с каждой секундой всё больше. Тебе понадобится маховик времени, который способен возвращать нас в недалёкое прошлое, в те моменты, когда время ещё не исчерпало свои возможности. Эти две вещи смогут тебе помочь. Ты обязательно должен жить и бороться. Мы с отцом любим тебя. Я, твоя мать, люблю тебя.Любимому сыну.
Она так часто писала и говорила, я, твоя мать, я люблю тебя, что была чёткая уверенность: она боялась, будто он забудет об этом, когда её не станет. Но он не забудет. Он расшибётся в лепёшку, но не забудет. Ловким движением пальцев Драко убрал письмо обратно в конверт и положил на стол. Последний раз он прикасался к этому пергаменту, когда думал именно о том, что хочет покончить с такой жизнью. Если Забини прав, и мать это написала только для того, чтобы продлить его сердцебиение, то она самая жестокая женщина на всём свете. Он её не простит. Малфоя позвал Генри, сказав, что внизу его ждёт посетитель. Только не сегодня, единственное, о чём он мог подумать и вышел из комнаты, кинув взгляд на письмо.***
Грейнджер встала с кровати и умылась ледяной водой, чтобы хоть как-то прийти в себя. Дверь в соседнюю комнату была не заперта, и она заглянула посмотреть, спит ли ещё Малфой, но кровать оказалась пуста. Зайдя в запретное помещение номер один, пришлось столкнуться с Генри, который бережно заправлял кровать и улыбнулся ей. Всё это выглядело так, будто она давно живёт здесь, и каждый привык к её присутствию, хотя бы Генри радовался её виду. Эльф поклонился и обошёл девушку, выходя из комнаты. Тонкие пальцы касались белой стены, она осмотрелась, кровать была заправлена чёрным шёлковым бельём, на полу стояли его ботинки. Она держала аккуратно сложенный пиджак, который хотела передать. Даже лучше, что его нет, не придётся спрашивать, зачем он вообще заходил и оставил свои вещи. Грейнджер подошла к стулу, чтобы оставить пиджак в комнате. На краю стола лежал конверт, разорванный с одной стороны и изрядно помятый, она невольно бросила взгляд и увидела, кому он предназначался. Спроси позже, она и не вспомнит, как он оказался у неё в руках, как магнитом притянулся к пальцам и был раскрыт. Глаза жадно впитывали буквы, красивый почерк легко читался, а бумага пахла женскими духами. С каждым законченным предложением она хотела убрать письмо на место, но не могла остановиться. Именно сейчас приходит понимание, откуда у Малфоя навязчивая идея про маховик времени. Поглощенная чтением, Гермиона не заметила, как открылась дверь. Обернувшись и спрятав письмо за спину, девушка увидела, что Малфой в белоснежной рубашке и джинсах стоит в дверном проёме, сжимая бронзовую ручку пальцами с такой силой, что та вполне может отломиться. Вид у него такой, будто стоит он тут с самого начала её чтения, во всяком случае, смотрел он на неё не отрываясь. Выражение лица не представляло ничего положительного или хотя бы безразличного. — Интересно, правда? — Извини. Я зашла, чтобы… — Она указала рукой на его пиджак, но он даже не посмотрел. Направляясь прямо к ней, Драко вырвал письмо из рук и швырнул на пол. — Тебе интересно копаться в моей жизни? — Его трясло. Челюсти сжались, словно зубы трут слова в труху. Девушка молчала, вжавшись бёдрами в край стола и вытянув одну руку вперёд, надеясь оградить его от себя. Он схватил её запястье и сжал с такой силой, что кожа почти воспламенилась. Она посмотрела на его руку, а затем заглянула в глаза. — Отпусти. — Это моя жизнь, слышишь, моя? Я не хочу, чтобы ты касалась её своими… — он разжал пальцы, и рука безвольно опустилась вниз, — своими мерзкими руками. Поняла?! — Малфой, ты пытался что-то сделать с собой? Ты не думаешь, что это письмо, просто… — Заткнись, я сказал, заткнись! — он кричал ей в лицо и, схватив конверт, порвал его на мелкие кусочки. — Я просто думаю, что Нарцисса могла дать тебе надежду на… — Затолкай свои предположения в популярнейшее на весь мир место! — он охрип от крика и, прокашлявшись, швырнул обрывки конверта ей в лицо. — Позволь мне уйти, — невнятно пробормотала она. — Чёрта с два. — Он почти занёс кулак в воздух, но отвернулся и впечатал его стену, оставляя следы от костяшек пальцев, еле заметные кровавые следы. Как же сложно убедить себя держаться уверенно и бесстрашно. Сколько раз она видела его в моменты, когда он спокойный, убийственно безразличный. Сейчас в это сложно поверить, но таким Малфой был намного привлекательнее с точки зрения смертельной опасности. Драко пнул стул, стоящий рядом, и тот рухнул на пол вместе с бережно положенным на него пиджаком. Затем в ход пошла белая ваза с синими надписями, ей была уготовлена смерть от бетонной стены. Шкаф с книгами остался пустым, а вся магическая литература стелилась на полу, и он запнулся об учебник по тёмным искусствам, когда пытался перешагнуть эту груду обложек с мрачными расцветками. Раздражение сквозило во всём его поведении, во взгляде, голосе, движениях рук, он даже не пытался подавить накатившую ярость, скрыть или хотя бы попытаться, напротив, активно демонстрировал своё недовольство перед ней, неприкрытое и громогласное. Её окунуло в липкую жижу страха, насколько крепко она задела его своей выходкой. Он сильный, у него есть магия, а у неё есть только клочок оторванной бумаги в руках, на который парень смотрит как на кусок собственного сердца, что она без спроса выдрала и трогает. — Прости меня, я дура, слышишь? Если бы ты прочитал письма моей матери, я бы, наверное, убила тебя. Самое время говорить об убийствах, Грейнджер. Самое время. Она захотела себе врезать. Стало так тихо, что девушка слышала крики собственных мыслей, биение сердца, чувствуя стук чужого, и, казалось бы, уже неживого. Подобрать слова становилось сложнее, он никак не реагировал, поэтому обращение было скорее к самой себе. — Ты боишься, Малфой, это нормально, бояться… — Он так и не повернулся к ней, пришлось говорить с его спиной, помятой, вздымающейся от рваного дыхания рубашкой. — Я чувствую жизнь, настоящая жизнь, покинула нас. Осталась где-то вдалеке. За что он сейчас на неё злится? За письмо, о котором вполне возможно Грейнджер говорит правду, или за поцелуй, который не давал уснуть всю ночь? Если сейчас всё прекратить и поцеловать этот проклятый рот, то вкус не коснётся губ, горла, сердца, просто мягко растечётся, как ртуть по организму, и убьёт. Он больше никогда не будет об этом думать. Никогда. — Ты хотела сказать «позади», — неожиданно для неё он серьёзно отнёсся к разговору с самой собой и даже повернул голову в её сторону, внимательно оценив взглядом. Будто за первое время их общения Малфой почувствовал, что может говорить не с сумасшедшей, а с прошлой Грейнджер, которую, возможно, уважал. Чтобы как-то привести себя в нормальное состояние, она сделала глубокий вдох и попыталась заглушить сердцебиение стуком пальцев по столу. Грейнджер была напугана его криком и сорвавшимся голосом, сосредоточится невозможно, придумать себе оправдание — ещё сложнее. Малфой молчал, мрачно уставившись ей в глаза. Чёткое ощущение, что нужно что-то сказать, что-то полное сочувствия и извинений. Ну да, и он снова разнесёт остатки комнаты. Нужно что-то придумать. Самоконтроль — это последнее, что его удерживало. Если она потеряет его адекватность, то потеряет и самого Малфоя, что сейчас никак нельзя. — У тебя есть письма от матери? — он сам не знал зачем задал ей этот вопрос. — Да, было несколько. Они остались… — Твой дом опечатан, если ты об этом. И что, что она тебе писала? — Сомневаюсь, что у неё был план спасения волшебного мира. Она просто, просто… — Ну, Гермиона Грейнджер. Ты отобрала мою личную жизнь, так дай мне кусок своей. Имя в его охрипшем голосе, её имя, сказанное его голосом… Оно такое странное, даже страшное. Обоих это напрягло. — Ты подумаешь, что я ненормальная. — Ещё больше ненормальная, чем я привык тебя видеть? Сомневаюсь. — Мама отправляла мне тексты детских песен. — Что? — Я же говорила, что ты подумаешь… — Нет-нет, я хочу знать. И что за песни? — Его кулак разжался, а спина выпрямилась, теперь он стоял лицом к ней. Лучше бы ты не поворачивался. — Все, которые она мне пела в детстве. Когда мне было плохо, я вспоминаю их, и становится на грамм лучше. Это как помогайки. — Помо… что? — Помогайки. Ты не знаешь? — Откуда? — его театральное удивление выдавало раздражение с головой, но он зачем-то всё равно её расспрашивал. — Это твоя любимая конфета. Когда у тебя нет настроения, нужно съесть помогайку и… — Мне нужна карета конфет, чтобы разобраться хотя бы с тобой, и я ненавижу шоколад. Внушительная дрянь. — Вот и она отправляла это мне. Это волшебство без магии. — Ты сумасшедшая, и твоя мать сумасшедшая… Он на секунду остановился и замолчал, словно ударив себя под дых этой фразой. Грейнджер подняла на него глаза, он ожидал увидеть в них немой укор или привычную ненависть, а получил лишь грусть. Его рот был плотно сжат, сейчас он готов извиниться, не просто словом, а триадой слов, вывернуться наизнанку, словно самоубийца, которому уже нечего терять. Грейнджер смерила его взглядом, стараясь показать, что страх — это незнакомая ей вещица. И, медленно пройдя мимо, села на его кровать, подложив под спину две подушки, единственное, что не улетело в стену комнаты. Напряжение давило на неё, не давая расслабиться даже на минуту. Вдруг он взял письмо с пола и, сжав его пальцами, сделал несколько шагов к ней. Инстинктивно она поджала к себе ноги, уткнувшись подбородком в коленки, как будто это помогло защититься от него. Его взгляд стал каким-то другим, ярость смылась, оставляя буквально оголённое раскаяние. — Забудь, Грейнджер, — тихо сказал он. — Клянусь, я больше не позволю тебе видеть меня таким. Никогда. — Ты пытался убить себя? — Я не хочу об этом говорить, не сейчас. Я ем, сплю, пью, отдаю свои мозги, чтобы ты могла хоть что-то потрахать, и соответственно я живой. Всё это он говорил без вообще каких-либо эмоций. Иногда у неё была чёткая уверенность в его неумении чувствовать. Защищая себя изнутри, Драко не хотел думать и переживать заново всё, что могло его ранить ещё больше. Всё, что написано в письме, было правдой, безмолвный крик матери не может врать. А вот верить ему… — Малфой, от тебя зависит моя жизнь, и я должна знать… — Моя комната — самое прекрасное место, чтобы это обсуждать. Хочешь, я лягу с тобой? Хочешь, я трахнусь с тобой? Обычно женщины на моей кровати не задают вопросов. Только сейчас она поняла, что сидит на шёлковом постельном белье, и её щёки покраснели, когда она представила, что именно на этой кровати происходило до её появления в доме. — Откуда мне знать, что ты не убьёшь себя, к примеру, завтра? Если тебе всё это надоест. Если твоя мать тебя обманула. Малфой! — Спасибо за уверенность во мне. — Внутри него что-то пустеет, мертвеет и втягивает прямо в землю. — Я задала вопрос. — Ты не задала вопрос. Ты в полнейшем ахуе и не пытаешься этого скрыть, — он смотрел на неё как на умалишённую и мысленно посылал к чёрту уже одиннадцатый раз. Интересно, она съебётся или так и будет сидеть? Вылетит ногами вперёд. — Я никуда не уйду, пока не ответишь. Грейнджер сердито посмотрела на него. Не помогло. — Значит, я уйду, — поднимая с пола пару книжек и кладя их на стол, он мимолётно бросил на неё ироничный взгляд. — Я так и думала, — встретившись с ним глазами, Гермиона выразила максимум презрения и нежелания сказать хоть слово. — Что именно ТАК? — он передразнил её и поморщил нос. — Если ты не отрицаешь, значит, ты самоубийца, который слетел с катушек. А Забини знает? — Что именно? — Что он верит человеку, который при любом неудачном раскладе выбросится с высотки? — Малфой отшатнулся, словно она ударила его в лицо. — Я предпочту утопиться. — Что? — Тебе обязательно выпиливать из меня это клеймо? — А что я должна сказать? — До свидания, Малфой, я решила повеситься на твоей красивой люстре. Взгляд, полный обречённости и презрения. Именно сейчас она, кажется, оборвала хоть какое-то уважение к самой себе. Малфой резко развернулся и, пнув под ногами книжки, пошёл к дверям. Его пальцы были сжаты, а голова опущена. — Прости. Прости меня, слышишь… — она шёпотом обращалась к нему, к его спине. Он обернулся, глядя на неё с холодным бешенством, потом развернулся и вышел, хлопнув дверью.