***
Холодное утро проникло в него и пропитало до кончиков пальцев. Онемевшими руками он повернул ручку входной двери и вошёл внутрь. Точно так же как сделал это три месяца назад, только теперь его никто не встретил. Казалось, что дом пуст, хоть он и знал всю неправду мыслей. Малфой медленно провёл рукой по двери и прикрыл её, беспокоясь о том, что может разбудить Грейнджер. Меньше всего ему хотелось столкнуться с ней в таком виде. На белом покрытии остался красный след от пальцев, как отпечаток собственной беспомощности. Сбежать вчера ночью на улицу и просидеть несколько часов на перилах у входа в дом, было самым гуманным вариантом. Руки замёрзли настолько, что он пытался отогреть их в карманах джинс. Наткнувшись пальцами на осколок, который всегда был с ним, он машинально сжал руку в кулак и делал так несколько раз, сжимая и разжимая пальцы, стирая кожу в кровавую труху. Носить с собой стекло было не идиотическим пристрастием. Этот осколок он вынул из тела матери, когда нашёл её мёртвой. Стёр кровь и оставил у себя, покинув дом, зная, что придёт кто-то утром и обязательно уберётся там. Единственное, что ему напоминало о прошлом, которое необходимо забыть — был этот кусок стекла. А сейчас он стоит посередине гостиной, стены увешены фоторамками, с которых на него смотрят мёртвые глаза, детские рисунки, вырезки из газет, телефонные номера, записанные прямо на обоях. Этот дом тоже кто-то убрал, только уже он был виновником убийства. Если у него ничего не получится, то он реально может взять ответственность за все смерти вокруг и погрести себя под тяжесть этой ноши. Стеклом он аккуратно вывел на своей метке слово «слабый» и криво улыбнулся сам себе. Самое точное определение на самом нужном месте. Если бы он умел рисовать, то чувства свои выразил невнятной абстракцией, которая понятна лишь ему… Её губы — красный — кровь. Её волосы — красный — кровь. Её нежная кожа — красный — кровь. Получи. Капли стекают вниз по руке и падают на пол уничижительным дождём. Отец был бы в ужасе, узнай, какого места коснулась его кристально чистая кровь. Осколок, бережно убранный в карман, снова ранит кожу, но боль не приходит. Вся Грейнджер — это красный набросок на белых обоях её гостиной. Выведенные линии подбородка, шеи, ключиц его нескончаемой кровью. Той кровью, что запекается на пальцах и отказывается воспроизводить грязнокровный портрет. Это лучше любой акварели, если бы он только умел рисовать… Каким прекрасным мог быть треск кисти, сломанной о собственную плоть, в десятой попытке проколоть свои лёгкие для поступления кислорода. Больше всего на свете он стал ненавидеть красный. Хотя нет, он врал. Себя он ненавидел сильнее, гораздо, в сто чертовых раз сильнее. Это не я, это всё не я. Не моя жизнь, не моя рука, не мои желания. Никого после Паркинсон, никаких чувств, только плоть под незапоминающимися женскими именами. Зачем он её помнит? Каждую родинку, ту самую, у левой ключицы, чертову родинку. Вся картина под названием «собственная ничтожность» должна завершиться чёрным ведром краски, которое он выплеснет на стену, а затем врастёт в неё сам, замарав волосы, пачкая голубые глаза и вгрызаясь уже почерневшими зубами. Если бы он только умел рисовать… Её «посмотри на меня» равносильно «воткни нож себе в печень и пройдись под скоростной поезд». То есть выживает сильнейший и остаётся при этом инвалидом. Ему не хотелось выживать, ему не хотелось вообще ничего. Она вошла в комнату, чуть рассвет коснулся окон, почувствовав его, или просто в желании сбежать от одиночества. Отвратительное состояние, когда ты скучал по свету, а лицезришь солнце в маггловском дерьме, плюс собственная непривлекательность мыслей ранит как иголки. Его спина была неестественно прямой и напряжённой. Он стоял лицом к окну, зажмурившись и подставив лицо солнечным лучам. За закрытыми веками сейчас другой мир, солнце показывало свои картины, и все они были ещё более странными, чем несуществующий портрет Грейнджер. Но после её дыхания в спину, все отблески солнца как один срослись в её чёрную блузку, разрезанную ножницами. Он резко разомкнул глаза, желая протереть их изнутри. Рукавом кофты Малфой закрыл рану на руке, даже не замечая, как ткань моментально промокла и прилипла к коже. Грейнджер уставилась на него. Он ничего не ответил, взяв со стола книгу и быстро пролистывая страницы, не уделяя вниманием вошедшую. Всё так спокойно, как будто разорвать себе руку было самой нормальной вещью в мире. — Что ты делаешь? — Она попыталась говорить как обычно, стараясь не смотреть на его руку, не замечать как он осунулся за одну ночь. Его лицо стало серым, впалые щёки подчёркивали скулы. Он был слишком измотанным, слишком могильным даже для себя самого. — Читаю. — По пятьдесят страниц в секунду? — По пятьдесят спасительных страниц от твоего общества, — отрезал он, не желая продолжать разговор. — Это мой дом, прости, что я дышу тут. — Она поморщила нос и, закрыв глаза, медленно выдохнула. — Хорошая книга. — Его губы двигались беззвучно, изображая увлечённое чтение и полное погружение в страницы. Ей хотелось отобрать эту чёртову книгу и захлопнуть перед его каменным лицом, затем ударить твёрдой обложкой ему в висок и замараться в его крови. На данный момент ей казалась, что она исполнит свой долг, смоет с себя предательство и похоть прошлой ночи. — Что у тебя с рукой? — «Жутко громко и запредельно близко», я заберу почитать. Яркая обложка бросалась в глаза. Грейнджер не могла вспомнить, откуда эта книга появилась в доме, она определённо её и не читала. Это одна из немногих книг, содержание которой Гермиона не знала, но именно Джонатан Сафран Фоер стал её самым нелюбимым автором. — Малфой! — Что за Малфой? — Дебил. — Лаконичное определение. — Ощущение её взгляда прожигало кожу. Он украдкой взглянул на неё и тут же опустил глаза. Под её блёклыми карими глазами залегли тёмные круги. Она выглядела так, будто бессонница всего района досталась ей одной. Ничего общего с той девушкой, которая касалась его, пробовала его губы и стучала своим сердцем об его пальцы. — Ты спал? — Комиссия с проверкой от Морфея? — Значит, не спал. — Морфей, мне нужен морфий. Я не могу находиться рядом с такой догадливой женщиной, — сказал он в потолок и ухмыльнулся, избегая столкновения взглядами. Чтобы не взорваться, Гермиона устремила взгляд в окно и стала считать до десяти. Не помогло. — И что теперь? Тебя не было в доме. Тебя не было всю ночь, верно? — Девушка пристально на него посмотрела. — Пытаешься считать с меня, есть ли мёртвые люди в округе? — Он захлопнул книгу. — А нужно? — мрачно спросила она. — Необходимо. — Почему ты не остался здесь? — Возможно, меня напрягает твоё общество, напрягает дом людей, которых я убил. Напрягает, что ты прячешь этот чёртов маховик времени и то, что я могу влить тебе в глотку сыворотку правды в любой момент. А может быть, я просто решил поубивать всех Адамов в округе. Она хотела что-то сказать, хотела донести до него, как ей страшно. Как постыдно за них обоих. Как она всю ночь смотрела в потолок, думая о том, что он делал, когда входная дверь за ним захлопнулась, а вместе с ней захлопнулось её сердце, словив амфетаминового слизеринского яда. Они оба это почувствовали, почувствовали что-то и пристально посмотрели друг на друга, пытаясь понять кто виноват. Первый раз он взглянул на неё за всё то время, пока она находилась с ним в комнате. Первый раз он посмотрел на неё после той самой просьбы. Сейчас она бы с радостью забрала её обратно в свой рот. Блузка на ней была застёгнута до самого подбородка. Это его рассмешило и разозлило одновременно. Как она может думать, будто он падок на так-себе-Грейнджер, даже будь она абсолютно голой, ему насрать. — Милая кофточка, тебе сегодня шестьдесят пять? — язвительно спросил он. — Почему? — Наряд вполне соответствует дате. Траурно и погребально. — Нет. Почему бы тебе не заткнуться? — Девушка отвернулась от него, и Драко почувствовал себя значительно лучше. Головная боль проедала череп, а она была источником этой боли. — Я бы хотел тебя спросить. — Спрашивай. — Не то чтобы мне страшно интересно. — Тогда не спрашивай. — Тогда заткнись и дай мне договорить. — Он продолжал смотреть прямо в глаза, хоть она и пыталась спрятаться. — Всё, что было вчера, ты должна забыть. А я должен отмыться. — Уже забыла. — Я вижу. — Скептицизм у него в крови, доверять людям это вообще не по его части. — Мне просто показалось, что мы… — Мы?! — он произнёс это как самое страшное заболевание. — Я хочу, чтобы ты вышибла это из своей башки. — Это было отвратительно. — Она сжала руки в кулаки, и ногти вонзились в ладони, оставляя вмятины. — Да я рад, что ты осознала. Ты отвратительна, — выплюнул он каждое слово. Она стала бесцветной, скинув с себя всё, что её отличало от других, то что его бесило и притягивало одновременно. — Я хочу, чтобы ты убрался, как тем вечером. Вышел вон. Хотелось толкнуть его к стене, вжать лопатки до хруста в бетон и кричать ему в лицо. Он пристально посмотрел на неё и сделал шаг вперёд, он выглядел слишком серьёзным, весь сарказм выветрился, как если бы за последние несколько секунд в него вселился новый человек. Он мягко дотронулся до её лица и медленно наклонился к ней. — Нет, — прошептал он и поцеловал её в скулу, так медленно и нежно, что коленки подкосились. — Ты этого ждала, да? Нет, правда? Его кривая улыбка доставляла дискомфорт. Мятное дыхание от жвачки замораживало окончательно. — Я ждала, что ты вскроешь свою руку и умрёшь, — выдохнула Гермиона, заметив изменения в голосе. — Как Уизли мог целоваться с тобой и при этом не умереть от паралича? Это для меня загадка. — Малфой был настолько близко, что кончик его носа касался её лица. Она закрыла глаза и покачнулась как от пощёчины. Он отвёл взгляд в сторону. Воздух в комнате можно было резать на части и укладывать мешками с преисподнюю. Боль и ложь играли между собой в пинг-понг. — С тобой сложно продержаться хотя бы минуту без желания выбить твои зубы. Ты можешь быть нормальным? — Она взглянула в его серые глаза в поисках правды. Он молча смотрел на неё, сохраняя непроницаемое выражение лица. — Между нами ничего не было. Попытаешься доказать обратное. Скажу, что ты всё выдумала. — Он наконец убрал от неё руки и сжал кулаки в нервическом желании успокоиться.***
Забини — это ураган. Появляется внезапно и когда его уж точно нельзя ждать. В чужом городе, улице, доме. В маггловской гостиной его захлестнуло уныние. Атмосфера здесь была, будто он стоит в кабинете директора в Хогвартсе: тихая и напряжённая, и даже пахло так же, если не считать, что надоедливого старика в очках он не видел. Малфой напротив Грейнджер по разным углам комнаты. Активно не замечающие друг друга. Он посмотрел на товарища и решил забить на приветствие и объяснение коим образом он вообще их нашёл. На него же не посмотрел никто. — Волдеморт, как бы это сказать, немного расстроен твоим похеризмом. — Мулат вляпался в кровь на двери и брезгливо пошевелил пальцами, словно они сейчас отвалятся. Малфой перевёл взгляд от книги, которую сжимал с такой силой, что обложка помялась, на Забини. Это стоило ему дикого усилия. — А ты думал, он поцелует меня в щёчку? И наплачется от переизбытка чувств? Мило. Снова в книгу, утопая в печатных страницах и замыкаясь в собственный ком мыслей, который нарастал ежесекундно. Останься он один, мозги бы не выдержали. Частые головные боли преследовали его, к ним он привык, но головокружение от скорости мыслей, это что-то новенькое. Буквы плыли перед глазами в адском танце. Строки превращались в линии, линии в абзацы и каждое новое слово было расплывчатее предыдущего. — Можно было его хотя бы предупредить, что ты не придёшь, — он повысил голос и посмотрел на Грейнджер, — сказать, что ты был занят. — Оу, я могу послать ему совместное фото с Грейнджер, дабы он знал, что причина уважительная. — Уголок его губ дёрнулся в нервической полуулыбке. — Смешно. — Трагично. Грейнджер смотрела, как Забини и Малфой спорят, но не видела их, слышала громкие голоса и ничего не слышала. Она отгородилась от всего. Интересно, когда он опустит её в глазах Забини до уровня напольной пыли? Утром или чуть позже Блейз узнает, что знаменитая недотрога имела наглость думать, что Малфой её желает. — Он может кого-то отправить на твои поиски? — спросила Гермиона. Меньше всего она верила, что Драко способен защитить кого-то, а встреча с Волдемортом была программой максимум, которую не пережить. — На ваши поиски уже… — Забини раздражённо перевёл взгляд с неё на Малфоя и обратно. — Что? — Её словно выдернули из мыслей, и она почувствовала приближающийся липкий страх. — Забини уже тут нас нашёл, представляешь? — Малфой нарочито аккуратно загнул уголок страницы и медленно закрыл книгу. — И что теперь будет? — её голос понизился до шёпота, как будто это могло их спасти. — По инструкции он… — Инструкции? — Забини удивлённо посмотрел на друга, пытаясь понять о чём он вообще. — Да-да. Инструкция. Пункт 789 гласит о том, что при встрече с Грейнджер мы должны вырвать ей берцовые и ключевые кости. — Идиот. — Она права, — Забини ухмыльнулся. — Как же, а пункт 12 о том, что нужно предохраняться во время полового акта? А пункт 85 о том, что нельзя втыкать в собственные глаза спички или о том, что приглашать Волдеморта на свидание жизненно опасно? — Малфой, ты… — Она почти поперхнулась воздухом, который застрял в её лёгких. Наэлектризованный кислород, толкающий на оскорбление, которое она не в силах придумать. Потому что не спала всю ночь, потому что знает, что разговаривает сейчас не с тем парнем, в которого врастала всей кожей прошлой ночью. Она не желает проронить ни одного слова перед этим человеком. — Что? — Похоже, такой поворот событий с её молчанием его не особо удивил, и он потерял всякий интерес к её присутствию. — Ты… — Ну что? — Откуси свой язык. Он сделал вид, что получил выстрел в сердце, театрально закатив глаза. — Где маховик времени, Малфой? — на лбу Забини прорезались глубокие морщины, он был мрачен. — У неё. — И? — Забери, я боюсь запачкаться. — Малфой говорил так, словно Грейнджер в комнате вообще не было. — Волдеморт нагрянет к тебе с приветом, если вы будете разносить херню между собой воздушно-капельно. — И что же при таком раскладе я могу предложить? Дело весьма безнадёжно. — Драко стоило труда сохранить на лице сколько-нибудь равнодушное выражение. — Конечно, отодрать метку — самый верный способ спастись. И в какой это уже раз? Тысячный? — Забини брезгливо посмотрел на ткань с запёкшейся кровью на его руке и передёрнул плечами. Грейнджер привыкла, что узнаёт о Малфое от посторонних, хотя скорее она была посторонней здесь, а не Забини. Его таковым назвать язык не поворачивался. Иногда её посещала мысль, а чувствует ли Малфой что-то поистине дружеское к нему? Он ведь умеет чувствовать? В те моменты, когда глаза из серых становятся голубыми, непередаваемо живыми. Возможно. Сомнительно. — Вы про меня не забыли? Это вообще-то мой дом. Если он сюда явится, прикажете мне защищаться шариковой ручкой? — Она встала между ними, прерывая любую возможность разговора. Она смотрела то на Малфоя, то на Забини. Волосы спадали ей на глаза, и она с третьей попытки сдула прядь с лица. — Нет. Прости. Кажется… — он прищурился, изображая глубокую задумчивость, — Гертруда, или как там тебя? Та, которая всегда влезает в разговор не вовремя. — Малфой сдул чёлку со лба, передразнивая её. — Заткнитесь уже, — промычал Забини. Она развернулась к Малфою, испепелив его взглядом, и двинулась к выходу. Так унизительно и настолько быстро, что могла только мечтать, чтобы проходя мимо, толкнуть его своим плечом. Это получилось жалко. Но ей стало от этого легче. Он слегка оступился, но даже не посмотрел на неё. Малфой дождался, когда её шаги стихнут, и после этого обернулся к дверям, в надежде прожечь одним взглядом дерево, а затем и Грейнджер. — Что с вами? Забини всегда отличался редкой проницательностью и грандиозным отсутствием такта. — Всё в порядке. — Она с чёрными кругами под глазами от всё в порядке, как я понимаю? Ты со стеклянным взглядом, напряжённый, как громоотвод в момент удара, тоже от всё в порядке, я полагаю? — Именно так. — Ты трахался с ней? Малфой посмотрел другу прямо в глаза с таким гневом, что мог прожечь его зрачки. Намеренное самообладание давало брешь, и он начал раздражаться. Головная боль не отступала, а только наращивала свои возможные пределы. Спиной он прижался к стене, изображая наигранное утомление от навязанного ему общества. На самом же деле потолок перед глазами плыл, а он находился где-то вдалеке, звук чужого голоса был глухим и давил на мозги. — Нет. — Ты хочешь трахнуться с ней? — Нет. Да. — Да?! — Нет. — Хороший разговор, чувак. — …Мудак. — Малфой откинул голову назад и ударился затылком о стену. — Я? — Нет, я. — Согласен. Забини достал свёрток, в котором были вырезки из газет и пара старых страниц, вырванные из книг. На нём красовалась надпись «Воскрешающий камень». Кинув всё это на кофейный столик, он уронил рамку с фотографией Грейнджер, та упала на пол и раскололась. От гулкого звука Малфой поморщился и помассировал правый висок пальцами, в надежде угомонить головную боль. — Я также сплю с женщинами, с красивыми женщинами. — Лицо у него серьёзное, утомлённое, даже мрачное. — Глупыми… — Забини направил палочку на разбитое стекло и произнёс. — Репаро. — Рамка благополучно стала прежней, а с фотографии улыбалась девушка лет шестнадцати, именно такой мулат помнил гриффиндорку до первой встрече в доме Малфоя. — Это неважно. — Ты сам всегда ныл, что они не умнее твоей печатной машинки, которая работает, только если сам закинул в неё идеею. — Но здесь то же самое. — Да, Грейнджер вообще всегда была самой заурядной тупицей. Сарказм в голосе друга бил по самолюбию и собственному вранью. Словно руками по щекам с размахом и недюжинной силой. — Это без разницы. Она такая же, как они, даже хуже. — Именно поэтому ты говоришь о ней десять минут, пока я пытаюсь сосредоточиться. — Он не ответил.***
Малфой лениво стянул с себя нелюбимый кардиган и остался в одной рубашке. Грейнджер правда не хотела наблюдать за ним, но пялилась всё это время. Убеждение, что она поступает верно: вдруг он соберётся задушить её во сне или отрежет себе руку, к примеру? Он взял её стакан с водой, стоявший на столе, прекрасно зная, что она пила из него, то есть замарала, но почему-то сделал демонстративно огромный глоток, касаясь губами именно того места, где отпечаталась её помада. Только она решила съязвить по этому поводу, как он заговорил сам. — Я вместо телевизора? — спросил Малфой, наблюдая за своим отражением в зеркале. Её лицо залилось краской, и она закрыла глаза. Под одеялом она была абсолютно одетая. Глупость, но втайне ей представлялось, что это возможность защититься от любого рода домогательств. Это его последний выходной, устроенный им самим, и на что он его тратит? На разлом чужих нервов и желание заполучить безделушку, которую носят девчонки. Его передёргивало от этого, но ничего поделать он не мог. Она лежал на кровати, он зачем-то стащил одну подушку и лёг на пол. Охранять её было выше его достоинства, а вот действовать на нервы и мешать спать, это определённо ему по вкусу. Изучая трещины на потолке, он стукнул костяшками пальцев по кровати. — Ты спишь? — Теперь нет. — Она скинула одну подушку ему на лицо. — Мне кажется, она лишняя. И тебе приятных снов. — Впечатление, как будто это ты, а не я лежишь на холодном полу, разговаривая с ножкой кровати. — Закрой рот и спи. — Мне кажется, она меня ненавидит, — сказал он на всю комнату. — Это надвигает на меня ворох мыслей, я чувствую себя таким нелюбимым, ненужным, одиноким, таким дико, чрезвычайно обделённым. Без гриффиндорской снисходительности мне горько. — Драко приподнялся на локтях, попытавшись разглядеть, смотрит ли она на него. — Моя жизнь — нескончаемое дерьмо. — Он неестественно всхлипнул. — И причина тому Грейнджер. Малфой замолчал и какое-то время довольствовался тишиной и надеждой, что она ответит. Ему было не по себе от этого дома. В предчувствии, что он завтра этим временем будет на работе и, единственный раз ощущая, что с Грейнджер ему спокойнее, нежели чем с трупами под ногами. Когда он заговорил вновь, его голос стал приглушённым: — Мне кажется, если я завтра безвозвратно убью кого-то, это будет наша общая вина. Теперь у нас поистине есть что-то общее. Думаю, тебе от этого так же противно, как и мне. Не так ли, Гермиона? В воздухе зависло её имя и звучало снова и снова, его рот наполнился слюной, как будто его сейчас должно стошнить, но не стошнило. Он поёрзал на мягком ковре, стараясь устроиться поудобнее, если это вообще было возможно. — Можно я усну? У нас с тобой нет ничего общего, кроме головной боли. — Ты что, никогда больше не испытываешь чувства сострадания? Это огорчительно. И что я буду делать, горящий на костре презрения Волдеморта, когда мне захочется твоего сочувствия? Она ворочалась на кровати, ему стало интересно, повернулась ли она к нему лицом. Кончик одеяла свисал ему на руку, он потянул за него. Грейнджер чуть не упала с кровати прямо на него. Вовремя спикировав на ладони, она зависла над ним. — Я всегда подозревал, что ты хочешь полежать рядом со мной, — Драко изучил взглядом её лицо, — или на мне. — Он закрыл глаза и улыбнулся. Сила в руках постепенно покидала её, и Гермиона почти готова была рухнуть на его тело, он даже не попытался помочь ей встать, его руки по-прежнему были на полу, безучастно лежали в нежелании прикоснуться. — Единственное, что я хочу от тебя, это чтобы ты заткнулся и вышел вон. — Их лица почти соприкасались, сердце забилось баскетбольно. — Именно поэтому твоё колено упирается мне в пах? Её лицо залилось краской до самых ушей. — Наверное, всё дело в том, что ты спихнул меня с кровати. — Теперь это так называется? — усмехнулся он. Она перекатилась через него и ударилась поясницей об пол, синяки стоили того. Прикоснись она всем телом к Малфою, сложно быть уверенней, что это закончится безболезненно для них обоих. — Почему бы тебе не спуститься в свою спальню, Грейнджер? — Мне здесь спокойнее. — В гостевой каморке два на два, со мной под боком? Я польщен. — Спустись сам и спи у меня. — В складе бежевых фоторамок и розового пледа? Я могу умереть, выйдя в окно, так более гуманно. Грейнджер собиралась покинуть дом сегодня вечером, он тоже ждал этой минуты больше, чем чего-либо. Но вредность подмывала его истребить её внутренности пребыванием в доме мёртвых родителей. Осознание, что окажись он в такой ситуации, то поедет крыша, он рассчитывал, что Грейнджер это тоже доконает. — Забини ведь не скажет ему? Пауза затянулась. Саркастический гад! Ну же, побудь серьёзным. Чувствуя себя пятилетней от своих страхов, Грейнджер ненавидела такие минуты, он слишком хорошо её изучил за это время, поэтому не смотрел в глаза, читая её волнение лишь по сбивчивому дыханию. — Он скорее скажет, что сам тебя спас, чем подставит меня. — Я думала, ты неспособен на дружбу. — Он способен на многое. С моей стороны ничего не требуется. Ты можешь доверить ему свою жизнь. — Я доверяю ему больше, чем… — Больше, чем мне, верно? — Он повернул голову в её сторону, и фары машин, светивших в окно, проезжая мимо, осветили их лица. Так не вовремя он заметил страх в её глазах. — Я знаю тебя всю сознательную жизнь. — Прискорбно. — Из мальчика, который не может постоять за себя, прикрываясь лишь именем отца, никогда не вырастет тот, на кого можно положиться, тот, кто способен защитить. — Знаешь что, Грейнджер? Было бы очаровательно — хоть раз в жизни, если бы кто-нибудь обратил внимание на то, что собой представляю именно я, а не моя фамилия. Его уязвлённое самолюбие заглушало разум, и придумать что-то в своё оправдание он не сумел. Да и стоит ли оправдываться? Перед кем, перед чем? Он же не чёртов Поттер, ему некого спасать, нет никакого сраного долга перед миром. Малфой — это просто Малфой. Парень, который любил мать, переоценивал отца и чувствовал, что его мнение мало кого волнует, когда получит метку на полруки. — Я… прости, не подумала. — Тоже мне редкость. — Взгляд Малфоя был красноречивее тысячи слов и заставил её отвернуться. Так они и лежали, он не проронил больше ни слова. Она дышала через раз, потому что ей казалось, что кислород из её лёгких исходит с диким шумом. Он спит? Возможно. Она нащупала в кармане цепочку и, потянув за неё, вытащила маховик времени, бережно сжав его в кулак. Её рука неуверенно коснулась его пальцев и вложила подвеску. — Чёрт возьми, что это? Она сжала его руку, заставив на ощупь понять, что это та вещь, которая ему больше всего необходима. Благодарностей ждать было бы глупо, поэтому она просто вложила кулон ему в руку и отвернулась лицом к стене. Он долго молчал. Она слышала, как он дышит и как за окном шумят машины, освещая комнату неестественно ярко для ночного времени суток. Он прочистил горло и заговорил: — Если ничего не получится, что ж, я прыгну под поезд башкой об рельсы и сдохну. Можешь составить мне компанию? — Спокойной… — …ночи, — он рассматривал маховик времени, на его лице играла еле уловимая улыбка, — Гертруда, кажется.