Вдребезги

***

      Не будь лгуньей, тебе страшно. Шёпот в голове — это первый признак клинической картины пациента, и да, сейчас она слышит голос в своей черепной коробке, такой плавный и тягучий, подобно поджаренному мёду.       Ноги переступают через корни деревьев, пробивающихся сквозь землю наружу, внезапное понимание, что ей очень холодно. Ощущение полного спокойствия, но страх начинает подкрадываться незаметно. Всё это отягощается тем, что она стоит посреди громадных деревьев и не имеет ни малейшего представления, куда идти и что делать.       Давай, Грейнджер, включи мозги! Ну вот опять его голос, она запинается, пятится обратно, как будто это уничтожит источник, но он в голове, уничтожить его — значит разбить собственный череп.       Луны нет, звёзды кто-то собрал в мешок и спрятал. Она едва видит в темноте свои пальцы на расстоянии вытянутой руки, пытаясь отодвинуть нависшие над лицом ветки.       Осторожно пробираясь между деревьями, почти взвизгнув, когда непонятный куст цепляется за голую ногу и оставляет внушительные порезы, ей повезло, что она их не видит, там целые вмятины. В голове ужасающая мысль, что её могут заметить магические существа, а может, просто сожрёт какое-нибудь животное.       Что хорошего я получила от Малфоя? Возможно, я первый раз целовала кого-то в своё удовольствие, но это предел. Сравни это с минусами, Грейнджер! Один из них самый жирный и перевешивает всё. Сейчас ты посреди заколдованного леса, твоя нога порвана каким-то сволочным кустом, и ты ни черта не видишь. Мысль сменяет другую на более печальную, ноги спотыкаются о корень, зажмурившись, она падает на коленки, хотя можно было и не жмурится, темнее всё равно не станет.       Пальцы потонули в опавшей листве, терпкий запах гнили ударяет по носу, пальцами она нащупала толстенную палку, теперь у неё есть, твою мать, оружие, очень современное: деревянная трость.       Ты чёртов пират, Грейнджер. Может, к ней не захотят подходить, подумают, что она ополоумела. Отличный вариант.       Малфой, пожалуйста. Залезь в мою голову, как делал это раньше, мне страшно. Девушка озирается по сторонам, но ничего не видит, только еле различимые очертания деревьев. Лучшее, что может произойти — свалиться в овраг и переломать руки, ноги, безобидное окончание, это правильнее, чем послужить ужином. Влажный воздух пробирает до гортани и застывает внутри, прогреваясь и выходя через рот наружу.       Пустое пространство и пожухлая трава под ногами, она остановилась, ощущая ветерок на лице и вслушиваясь в гогот птиц, которые подняли шум. Неожиданно к глазам подступают слёзы.       Ну же, засранец, я больше не могу, у меня нет сил, но кричать нельзя, даже шевелить губами опасно, она бросила палку на землю и упёрлась руками в колени, стараясь отдышаться.       Взгляд в спину, пусть это будет сумасшествием, но она чувствует, как за ней наблюдают. Пальцы вновь хватают палку с земли и крепко сжимаются. Снова вглядываясь в темноту, она вертится против своей оси, стараясь уловить хоть слабый проблеск силуэта. Должно быть, её заметили, сейчас подкрадутся бесшумно и…       Хруст за спиной. Ветки приятно поскрипывают, влажные и сросшиеся между собой от льющих, который день, беспробудных дождей.       Ну же, Грейнджер, повернись прямо сейчас. Это так обыденно — посмотреть в глаза своему убийце и получить нож в сердце. Но ноги буквально парализовало. Она не может заставить себя даже выдохнуть, как только сделает это, покажет, что чувствует страх, а она не хочет казаться слабой, только не сегодня. Сейчас она останется здесь навсегда, наконец-то умрёт, избежать смерти дважды ей не удастся, это не сказочный лес.       Кто-то останавливается прямо за её спиной. Одно тягучее, хрупкое мгновение, и этот кто-то нарушит тишину, заставит её кричать. Но убийца явно медлит, возможно, чувствует её эмоции и подпитывает себя, молча, весьма успешно, если учесть, как у неё дрожат руки. Палка вовсе её не спасёт. Тихое дыхание в затылок, руки медленно обхватывают дрожащее тело, и она непроизвольно закрывает глаза, прижимаясь спиной к груди несостоявшегося убийцы с мыслью о том, что это не конец. Это хуже…       Грейнджер стоит в лесу с самым неподходящим человеком в своей жизни, он прижимает её к себе, это всё настолько неверно, что не может быть правдой. Они не понимают, что делают, она уж явно не понимает, а он и подавно. Чем это кончится?..       Её рот раскрывается, чтобы что-то сказать, но руки ещё крепче обхватывают талию, и она не издаёт ни звука. Он поворачивает её к себе лицом и тоже молчит. Ещё немного и всё кончится, всё вообще кончится. Быть может, она упала и сильно ударилась головой, у неё галлюцинации и ничего не начиналось.       Когда щетина колет обветренное лицо, Гермиона плотно смыкает губы, чтобы не нарушить это мгновение. Ей это необходимо, очень нужно, катастрофически. Продолжительное молчание, тишина между ними настолько громкая, что у неё не хватает смелости нарушить её нелепым возгласом. Каждое прикосновение, ощущение влажной кожи — словно это и есть его речь, ещё один несостоявшийся разговор, продолжение их скорбящего вечера. И они его не закончат. Никогда не закончат.

Двенадцатью часами ранее.

      Можно проснуться и затонуть с макушкой в предвкушении наивысшей степени греха. Грейнджер предпочитала второй вариант, а выглядел он примерно так: лежать в постели и не вставать ни под каким предлогом, возможно, получится умереть во сне.       Всё было складно, она перевернулась на спину и смотрела в полопавшуюся штукатурку на потолке. Морозный воздух проникал в лёгкие и предательски отгонял сон. Она прислушивалась, что делает за стеной Малфой, и каждый шорох отдавался ритмичным биением её сердца. В голове вопросы сменялись один за другим, и все были настолько же нелогичны, как и их обладательница.       Зачем ты его обняла вчера? Зачем он позволил себя обнять? Зачем его тело оказалось настолько приятным во всех смыслах этого слова.       Генри вошёл в комнату, предварительно постучав, и потянул её одеяло за край, сетуя на шизоидность. Малфой приказал ему менять белье раз в сутки, слово «шизанутый» Гермиона проговорила сама, трижды, пока пыталась дотянуться до своего одеяла и вернуть его на место. Генри не может нарушить режима, единственный аргумент эльфа. И ведь не поспорить.       Девушка собралась громко возмущаться, чтобы Драко за стеной окончательно проснулся и слышал каждое её слово, но Генри так посмотрел на неё, что пришлось бесшумно встать, натянуть чёрную кофту с белым принтом и, оставшись в вытянутых пижамных шортах, спуститься на кухню.       Она заварила кофе и обожгла руку, пока выливала жгучий напиток в кружку, кожа покраснела. Губами она касалась воспалённого места, бормоча, что все вещи в доме Малфоя точно так же ненавидят её, как и их хозяин.       — Что! — От воплей Малфоя Грейнджер подпрыгнула и еле удержала кружку в руках. — Пусть этот мразоподобный, безносый мудак засунет это письмо в свою задницу!       Когда Малфой влетел в кухню и, произнеся Инсендио, сжёг письмо, вдыхая его дым с удовлетворенно нездоровым видом, Грейнджер пыталась слиться со стеной.       Волосы у него взъерошены, он странный, дёрганный, неврастеничный. Девушка привыкла видеть его разным, и никогда Малфой не был олицетворением благоразумия, но сейчас скорее напоминал человека, у которого проблемы с наркотиками или же душевное расстройство, а может, всё вместе.       Психопат. Ставит диагноз и бесшумно двигается в сторону окна, чтобы прикрыть шторы. Его взгляд останавливается на ней, вгрызаясь в спину и выжигая куски кожи.       Девушка изо всех сил пытается быть незаметной, в кухне воцаряется тишина, слышно его дыхание, частое, забитое. От него пахнет сигаретами и алкоголем, но она пытается сделать вид, что ничего не замечает.       Парень проходит мимо неё, смачивает руки под холодной водой в раковине и протирает лицо, стряхивая остатки неконтролируемого утреннего гнева, взгляд становится неживым. Теперь ей действительно страшно.       Он делает вид или меня правда не видно? Может, план умереть во сне исполнен, и я смогу погулять сквозь стены.       — Я сварила тебе кофе, — вырывается из её губ, прежде чем она способна сомкнуть их, сделав глоток из кружки, поперхнувшись и кашляя.       — Пойло? — Он подходит к ней, смотрит сверху вниз, как на низший вид плесени и хмурит брови.       — Нет, кофе.       Руки у неё вспотели, кружка так и норовит выскользнуть им обоим на ноги. Её глаза до последнего пытаются перебороть раунд «кто кого переглядит», и она выигрывает, его серый лёд устремляется наблюдать за содержимым кружки.       — А я вижу пойло, — гробовой голос.       — Ясно. — Взгляд бегает по комнате, избегая столкновения с Малфоем.       Губы касаются кружки, она делает вид, что пьёт, хотя под таким взглядом можно только подавиться и умереть. Если он уже убил Забини, то слишком переживает по этому поводу, а если не убил, то что будет после?.. Возможно, массовое самосожжение всего города. Не меньше. Грейнджер проклинала себя за столь холодные сюжетные линии в своей голове. Но именно так она старалась глядеть на этот мир и на эту огромную кухню, под призмой не здравомыслящего Пожирателя смерти, поэтому ей всё можно.       — Это моя кружка.       — Извини. — Она наконец сделала глоток. — Я заварила тебе в другой.       Хрупкая рука протянула ему серую кружку, до краёв наполненную кофе, тем самым до краёв наполняя Малфоя ядовитой яростью.       — Долго ты будешь пить из моей кружки? — процедил он сквозь зубы, не обращая внимания на её манипуляции.       Рука с протянутой чашкой онемела, пришлось поставить кофе обратно на стол. Терпение помахало ей рукой и застрелилось.       — Я взяла первую попавшуюся, на ней не написано «Малфой». — Сукин ты сын.       — А «Употреблять лишь шлюхам» на ней гравировки тоже не имеется. — Он взял серую кружку и, не сводя взгляда с того, как Грейнджер пьёт из его чашки, демонстративно медленно вылил содержимое в раковину.       Малфой молчит, делает пару кругов около Грейнджер и сверлит взглядом, не хватает только лампы прямо в лоб, и будет допрос. По его лицу легко читаются проступающие чувства, под маской бесстрастного человека — весь спектр от гневно-жестокой ярости до горького разочарования.       Она отнимает кружку от губ и подаёт ему с такой чистой ненавистью во взгляде, что он не сразу решается взять кофе у неё из рук. Но схватив уже никому по сути ненужный остывший напиток, он ставит его на стол. Опираясь на ладони, возвышается над Грейнджер, как гора, с которой слетит огромный ком снега, с надеждой изничтожить.       — Малфой, — она хотела положить руку на его пальцы, которые постукивали справа от неё по керамической поверхности, но удержалась, — как ты себя…       — Как я себя чувствую? — скептически хмыкает Малфой. — Спасибо за беспокойство. Какой ответ можно ожидать? Это лучшее утро в моей жизни.       — Кретин. — Гермиона пыталась обойти его и выйти с кухни, но он стоял как стенка, сдвинуть его казалось нереальным.       — Я вот не пойму, тебе что, больше заняться нечем? — Он отступил в сторону, вежливо поклонившись и пропуская её, но девушка встала как вкопанная, намеренно игнорируя издёвку.       — О, а ты прав. У меня столько увлекательных возможностей. Сходить на первый этаж, на второй, а затем и на третий. Понаблюдать за тем, как ты пьёшь кофе, какой ты невыспавшийся и злой, какой ты невыспавшийся и дёрганный, какой ты невыспавшийся и каменный.       Он прошёлся по кухне, его босые ноги плавно ступали на деревянный пол, доски приятно поскрипывали. Спина стала прямой, наспех застёгнутая рубашка имела разногласия в отверстиях и пуговицах, ей страшно захотелось поправить её. Она следила за ним, за каждым шагом, за тем, как он дышит, моргает, кидает на неё беглые взгляды.       Глаза у него магнетические, как самое глубокое озеро, двойное дно. Раньше она читала об озере, которое имеет двойное дно, где люди, купившиеся на бездонную голубизну решались искупаться и тонули, вставая на зыбучий песок. Вот и она утонула, утопла, умерла. В тот самый момент, когда разглядела в его глазах нечто погружающее. Магнетическое.       Следит за мной. Интересно, чего она ждёт? Сейчас я подойду к двери, и она вцепится в мою ногу, лишь бы я не выходил. Героический поступок по обгрызанию ноги. Вполне в её стиле.       — Раскрою перед тобой душу свою, милая. — Он останавливается и выжидательно смотрит на неё, торжествуя от повиновенного внимания. — Не выспавшимся и счастливым я бываю только в двух случаях: когда я всю ночь трахался, либо когда я плавил чьи-то мозги и издевался физически… возможно.       — Предлагаешь устроить секс с элементами…       — Да, мне нравится, продолжай.       — Ага. Во сне.       — В кошмарном.       — В моём.       — Ну не в моём же. У меня сердце встанет от такого.       — Значит, тебя так просто убить?       Боже, что ты делаешь, Грейнджер, ты флиртуешь с ним? Ага. Возьми сахарницу и вдарь ему в висок, пока не пришёл Забини.       Малфой проследил за её взглядом.       — Нет, сахарницу не нужно. Воспользуйся молотком для льда, один удар, и моя голова проломлена, кровь омывает твои ноги. — Снова его дурацкий смех раскатился по комнате и вдарил ей в уши, заставляя пошатнуться.       Он залез в шкафчик, нашёл там молоток и торжественно протянул ей в руки. Его волосы были влажными, и пара капель упали ей на кофту. Возьми молоток, он посмеётся ещё раз, она не сможет его ударить, и он уйдёт. А вернётся, лишь когда убьёт человека, которого нельзя назвать невинным, но при мысли о смерти Забини ей становится плохо, внутри всё сжимается и не хочет отпускать.       Её пальцы берут молоток и, разжавшись, роняют на пол. Она бессознательно пялится на его неверно застёгнутые пуговицы, раз уж он стоит так близко, возможности смотреть на что-то другое нет. В голове лихорадочно всплывали фразы, которые можно было сказать. «Чем я могу помочь?» или «Я слушаю тебя». Но это же не приём у психотерапевта. В итоге молчание затянулось дольше позволенного, и Грейнджер отчаялась, что достучаться до Малфоя у неё не хватит сил, не стоит и пытаться. Он смотрел на неё, пытался понять, что в голове у этой девушки, которая стоит с потенциальным мерзавцем на его собственной кухне и пытается доказать, что у неё есть права.       И вдруг совершенно неожиданно он впервые за их вновь случившееся знакомство хочет что-то съязвить, а у него выходит только глухое, Грейнджер.       Этим произнесённым словом он встряхнул её молчаливый мир и вошёл туда, как самый непрошеный незнакомец, для которого это пустынное, неизученное место может стать последним пристанищем.       — Что бы ты ни решил, я пойду с тобой до конца. — Она смотрела ему в глаза и проваливалась бесконечное количество раз внутрь этого тёмного человека. Это как сон во сне, ты хочешь проснуться, оторваться, но ничего не получается.       — У тебя выбора нет.       — Нет. Нет.       Ему приятно слышать, что кто-то будет с ним. Что он не одинокий, свихнувшийся самоубийца, что их уже двое. Именно сейчас ему захотелось прикоснуться к ней и почувствовать рядом с собой чьё-то тепло, живое и такое необходимое. Но с каждой секундой их совместного пребывания, девушка становилась более мрачной. Если её красоту (а она безусловна не самая уродливая на планете, он готов был признать и это) можно сравнить с цветком, то именно он мог стать отравленным концентратом, который внёс свой губительный вклад в её уничтожение.       Покусанные губы пытались сказать нечто важное, он был уверен, поэтому просто взял и поцеловал её, уверенным, слишком грубым поцелуем, как будто долго желал выпить стакан воды и, наконец, ему дали возможность. Выпить все её возражения и нравоучения, до дна.       — Ты же не Паркинсон. — Слова из прокуренных лёгких в её губы.       — Я не Паркинсон, — эхом обратно, закрепляя слова между ними касанием губ и мучительно долгим поцелуем.       Паркинсон так не целуется. Это слишком нежно, нелепо.       Она боялась, что он опомнится, отстранится и скажет что-то лишнее, поэтому её руки обхватили его затылок, прижимая губы к своим всё сильнее. Если он решит, что ошибся, или это страх перед сегодняшним днём повлиял на него умалишённо, то действовал он слишком уверенно для своего положения, языком раздвинув её губы, так сильно, буквально выедая душу.       — Я ничего не чувствую к тебе Грейнджер, ничего, что бы ты хотела рассмотреть во мне.       — Откуда тебе знать, чего я хочу?       Влажными губами от губ до его подбородка, оставляя дорожку самопожертвования в качестве собственных прогнивших убеждений.       — Явно не человека, который мысленно отымел тебя уже несколько ночей назад.       — Но…       — Моя заинтересованность в тебе ограничивается отсутствием других женщин, на которых я не могу позволить себе отвлекаться.       — Мне всё равно.       — Я говорю тебе, что ты сахарозаменитель, и это устраивает Гермиону Грейнджер?       — Если ты пьёшь чай с этим заменителем каждый день, значит, он не так уж и плох.       Голова у неё закружилась, то ли от нехватки дыхания, то ли от ощущения оскорбительного наслаждения его языка в своём рту, но она прижалась к нему и потянула в сторону столешницы, чтобы за спиной была опора, не позволяющая упасть или сбежать, если вдруг она сдуру передумает делать то, что сейчас, кажется, они оба желают больше всего на свете.       — Впечатляет. Чужой голос выстрелил в неё откуда-то сбоку, и она закрыла глаза, прижавшись губами к онемевшим губам Малфоя, гадая, отойдёт он от неё, или они навечно приклеены между собой. Потом он слегка отстранился и пришлось посмотреть в его голубые глаза, замечая в них не то отчаяние, не то плохо замаскированное желание всё продолжить.       — Ты давно должен был быть здесь. — Малфой приглаживает волосы, пытаясь скрыть то, что Забини уже неизбежно увидел.       — Я пришёл полчаса назад.       — Я не мог тебя найти. Ждать — не самое моё любимое занятие. — Его дыхание было сбивчивым и предательски не хотело восстановиться, он провёл ладонью по лицу.       — И где ты искал? Во рту у Грейнджер?       Малфой скривил губы в знаке полного отрицания услышанного и, не взглянув на Гермиону, вышел из кухни, Блейз последовал за ним.       — Нам нужно поговорить, наедине, — он произнес это для Забини и тем неимение не обращался конкретно к кому-то.       Сложно представить, что так можно завуалировать фразу «Мне необходимо лишить тебя жизни», но у Малфоя получилось весьма умело.       Теперь она почувствовала себя продажной подстилкой, у которой не получилось завладеть мыслями Малфоя и защитить человека, жизнь которого была в её руках, цепляясь за пальцы, улетучиваясь в труху.