***
В кофейне приглушённый свет, приглушённые голоса посетителей и его приглушённая тоска. Все, кто посмотрит, скажут «Хэй, этот парень сидит совсем один». Но это не так. Никогда так не было. Напротив уселась его чернота, внимательно наблюдающая за бледным лицом, размазывая по серым глазам гнойную обречённость, при этом забирая всё светлое и человечное. За окном идёт дождь, вечный дождь, преследующий дождь. От всей непомерной слякоти, влажных сигарет и мокрого пальто, ароматов прохлады, свежих, солено-горьких, смертельно шумовых в ушах, почти невыносимо выворачивается душа и давит сердце. Коричневый круглый стол покрыт царапинами, застарелыми пятнами от кофе, вывести которые невозможно. Положив ладонь на стол, он ведёт ею до стоящей рядом чернильницы, словно пальцы подмагничены. Написать ей письмо — очень убогая идея. Хорошо. Возможно, правильная, но это не сбавляет в ней долю сумасшествия. Дальше последует несколько вариантов событий и не один из них Малфоя не прельщал. Яростно сминая в чашке из-под кофе недокуренную сигарету и снова взявшись за перо, он пишет размашистым, неразборчивым почерком, словно это вовсе делает не его рука: Грейнджер. После прочтения этого письма, у тебя два варианта:А. Порвать его и тем самым уничтожить главного врага своей жизни.
Б. Поверить и тем самым уничтожить главного врага своей жизни.
Как видишь, путь у меня незавидный, ты в любом случае в выигрыше. Или вы? Как больше нравится. Объяснять всё в одном клочке бумаги не представляется реальным. Скажу просто. Я помню то, чего ты не помнишь, чего ты, возможно, даже не подозреваешь, что знала. Удивительно, правда? Обычно вы знаете всё, а если нет, то идёте в библиотеку и учите. Я наблюдал за вами в Хогвартсе, я знаю много. То, что происходит между нами — не случайность. Вы себя за это ненавидите, я себя за этого ненавижу, но есть одна лишь разница между нами: мне это необходимо, мне это нравится. Я знаю вас, знаю вас в порыве ярости, гнева и даже горя. Я слишком виноват перед вами, чтобы вы это помнили. Иногда мне кажется правильным ваше беспамятство, это позволяет быть мне правильным для вас, правильным в моём понимании. Человеком, не разрушившим вашу семью, не державшим вас в своём доме, подобно домашнему животному, не истязавшим вас физическим насилием. Что я пишу? Я сам не знаю, возможно, это письмо никогда не дойдёт до вас, а если дойдёт, то я умру раньше. Когда я говорил, что у меня есть подруга. Я не имел в виду никого кроме вас. Но при этом это были уже не вы. Бред. Я говорю, что вы моя женщина, при этом вы ей не являетесь, прошлая вы — да. Настоящая вы чужая, холодная, поддельная. Я впрочем тоже не настоящий. Настоящее стёрто. Всё, что сейчас происходит — игра, быть может, моего воображения, ведь Волдеморт жив, ведь наши родители сейчас должны быть мертвы, а мы находимся в лесу, тёмной ночью, той ночью, когда я умер. Умер от удара головы об камень, возможно, сейчас вы настоящая собираете мои мозги руками. Этот мир — блеф. Фикция. Все, кто рядом с вами — уже давно мертвы. И в мгновение, утратив всякий самоконтроль по отношению к своим мыслям, изложенным на листе бумаги, зачёркивает каждую строчку ровными линиями. Спутанные слова: ты, мы, вы… Он до сих пор не понял, как позволительно к ней обращаться. Не получив должного удовлетворения, обмакивает кисть в чернильницу и, заведомо не стряхнув излишки, капает чёрными кляксами на лист, тщательно уничтожая каждое слово, в надежде что разобрать его будет неподвластно никому и никогда. Никому: ни ей, ни ему.***
Возвращаться к себе домой оказалось слишком поздно, да и проводить её никто не вызвался (из адекватных людей). Гарри ходил загруженный, Невилл словно воды в рот набрал и постоянно играл в переглядки с Полумной, из чего следовал вывод: он ей уж точно всё рассказал. Идиот. Всё что угодно, лишь провести с ней дольше положенного времени. Чета Уизли вела себя холодно и отстранённо, Джинни обиделась за отсутствие помощи, а вот Рон, явно наблюдавший за сценой поцелуя между бывшей и Беном, выглядел совсем раздавленным. Оказавшись в доме у Полумны, находившимся совсем рядом с заведением, в котором Грейнджер чуть было не лишилась здравого смысла, она наконец почувствовала себя спокойно. Подруга захлопнула дверь и щёлкнула замком, треск от которого раздался по коридору, что в очередной раз подчеркнуло убийственную тишину между девушками. Пока Полумна молча стягивала с себя ботфорты, Гермиона скинула кроссовки, ощущая как гудят ноги и чувствуя как волосы пропахли сигаретным дымом. Благодаря магии её футболка выглядела нетронутой. Аромат алкоголя выветрился, позволяя отстранить хотя бы часть неминуемых расспросов. Но всё равно чувствовала она себя отвратительно. Проклятое ощущение губ Малфоя на своих губах, шее и ключицах. Унизительный жар кожи в тех местах, где проникали его руки. Чувство, будто от неё разит его запахом, губы пропитаны его вкусом, на коже кровавые следы от его ладоней. Их не видно никому, а ей отчётливо и ясно. И никакой душ здесь не поможет. Тяжелее всего было сохранить хоть сколько-нибудь отстранённый вид, когда Малфой ринулся довести её до дома под предлогом, что ему по пути. Идиот. Он живёт в другой стороне, совсем не в её захолустном районе. Чем он интересно думал только? Если бы не Полумна, за что девушка ей премного благодарна, Гарри бы точно взорвался, Рон слёг с сердечным приступом, а она по дороге перегрызла себе вены. Не проронив ни слова, девушки стояли в проходе на кухню. Только Невиллу и Полумне стала известна истинная причина, почему Малфой вдруг вообще пришёл на эту вечернику. Двинувшись за водой на кухню, она ощущала, как взгляд блондинки прожигает спину. — Ты ничего не хочешь сказать мне? — спокойным тоном спросила подруга, стоя за её спиной, потягиваясь от усталости. — Мне кажется, я немного знаю. Лишнего. Но хотелось бы услышать это от тебя. — Что именно? — бездарная попытка показать свою тупость. — Думаю, ты имеешь более точное представление о сегодняшнем вечере, — с обидой в голосе протараторила Лавгуд. — Из общеизвестных нам источников мне ясно, что ты была в одном помещении с Малфоем больше чем пятнадцать минут, потом он вышел весь взъерошенный, сев за барную стойку и попросив меня налить выпивки, даже не вернувшись за свой столик. Представив эту картину, Грейнджер против воли закрыла глаза, пытаясь отогнать образ помятого Малфоя. — Ничего не было. Брови подруги вздёрнулись вверх. — Даже того, что ты обнимала его своими ногами, а он возвышался над тобой подобно надгробной плите… Это… — замолчала она, подбирая слово, — ничего? — Невилл — трепло. — Зато ты слишком скрытная. Может быть, у меня нет такого опыта, но мне кажется, подобное называется сексом. — Пожалуйста, Полумна, — она взяла её за руки, в глазах читался дикий испуг. — Никому, — прошептала девушка, с опаской отвечая на её взгляд. — Никому, — прошептала та в ответ.***
Просторная комната, окутанная минимализмом, это, пожалуй, единственное, что не стесняясь унаследовал Малфой от своих родителей. Нестандартный вкус на вещи. Пол из тёмного дерева, огромные окна, занавешенные наглухо землянисто-коричневыми шторами, такими тяжёлыми, что удивительно, как карнизы под ними не гнулись. Широкие стулья с подлокотниками и высокими спинками, обтянутые чёрной замшей, напоминавшей первое платье, подаренное Грейнджер. Обивка гроба. Камин, огонь в котором потрескивал, но не придавал даже каплю уюта. За его спиной находились портреты родственников, Малфой заведомо сел к ним спиной, чем разгневал всех и каждого из изображённых по отдельности. Лестница, ведущая вниз, через которую должен появиться Забини предательски оставалась пуста, а он ничего не мог с собой поделать всё поглядывая на неё. Коричневый стол, натёртый до блеска, так что к нему страшно прикоснуться. Фарфоровые тарелки с фамильными инициалами (терпеть которые Малфой не мог) и с такой же гравировкой столовые приборы. — Драко, дорогой. От тебя пахнет сигаретами? — голос матери прозвучал слишком громко для такой нестерпимой тишины. Напротив парня сидели двое: мать и невыносимый отец, пытающийся разрезать стейк с помощью острого ножа. Даже это у него получалось не очень умело, что вызвало у Малфоя ухмылку. — Не может быть, мам, — иронично произнёс парень, прижавшись носом к рукаву пиджака, сделав жадный вдох оставшегося на нём табака. — Ты что, — сказала она, отпивая из бокала воду, — снова куришь? Отец хмыкнул, даже не взглянув на них. Челюсти Малфоя заскрежетали. — А где Забини? — Драко попытался перевести тему, чтобы позлить отца ещё больше. — Он тут зачем? — наконец откликнулся тот и вперил в него свой взгляд, от которого раньше неизбежно становилось страшно. Раньше, но только не сейчас. — Я его пригласила, возможно, он просто опаздывает, — Нарцисса положила пальцы на руку отца, призывая к умиротворению. Вскоре все заново подались в молчание. Наверно ужин с семьёй — это тёплое и трепетное событие. Только не в его семье, только не для него. Стук столовых приборов о тарелки, бегающие домовики туда-сюда. Он почувствовал, что заскучал по Генри, а это уж точно хреновый знак. Потянувшись за бокалом вина, парень так и замер в неудобном положении, слегка привстав, когда родительские глаза устремились к входной двери. Уж слишком хорошо он знал ликующий взгляд отца. Отняв руку от бокала, пришлось сесть на место, выпрямившись неестественно сильно, в спине что-то защемило. Взгляд в шею вдавил его в стол. Вилка заскрежетала по тарелке, издавая пронзительный всепоглощающий звук. Именно так у него было внутри, громко и противно. — Пэнси, дорогая, — подскочила мать, точно дура. Девушка, стуча каблуками, продефилировала к столу, обдав Драко ароматом своих сладковато-пряных духов. Одета она была в прекрасное терракотовое платье, полностью скрывавшее грудь и шею, но демонстрирующее спину огромным вырезом, так что можно сосчитать все её позвонки. Малфой любил её фигуру, она знала об этом. Знала и играла ему на нервах, потому что в секунду он почувствовал, как хочет прикоснуться к ней. Дорогая. Конечно. Кому как не той на чьих руках лежит ваша смерть стать дорогой. — Дешёвая, — бросил Драко, вытерев салфеткой губы и скомкав её. — Девочка… — пролепетала Нарцисса, всячески не обращая внимания на шёпот сына. — Шваль. — Садись, пожалуйста, — повысила голос Нарцисса, пытаясь заглушить выпадки сына. — На ближайший поезд и вали. — Присаживайся, — вскочил отец, отодвигая ей стул, чтобы уже три пары глаз испепеляли Малфоя, вместо двух родительских. — Клоун, — кашлянул в рукав парень, так чтобы отец это услышал. Воцарилась звенящая атмосфера ругани, надвигающаяся неумолимо быстро, лавиной. Девушка пожирала глазами его лицо, его тело, всего его, только вот всё никак не могла подавиться. — Я решила, что Пэнси уже почти часть нашей семьи, — приторно-сладким голосом проговорила Нарцисса, намекая на неизбежную свадьбу, чем вызвала улыбку на лице Паркинсон и гнев в сердце сына. — Да что ты говоришь, вы решили её удочерить? — улыбнувшись самой невинной, детской улыбкой, произнёс Малфой. — Твой сын… — проскрежетал Люциус, швыряя вилку и ножик на стол. — Я и твой сын тоже, если ты забыл, — спокойно бросил Драко, наливая ему вина в бокал, так потянувшись, чтобы ткань пиджака оголила метку, в знак того, чему подверг его папочка, с наигранной заботой взглянув ему в глаза. Люциус хотел что-то ответить, но занялся бифштексом, чем вызвал неумолимое ликование у жены. Хотя бы пять минут без ругани — это уже плюс в их семейную копилку недопонимания. Тоненькая ножка Паркинсон, лишённая туфельки, пробралась Драко на колено и достигла соприкосновения с внутренней стороной его бедра. Столь бесхитростная манипуляция заставила парня поднять свой взгляд от тарелки на неё и подавиться куском еды, который предательски встрял в горле. — Милый, что-то не так? — забеспокоилась мать. — Мам, переломанные ноги у женщины… это сексуально? — ответил он вопросом на вопрос, не сводя взгляда со своей бывшей, чья нога моментально обулась в туфельку и была прижата к другой. Не найдясь, что ответить, Нарцисса положила Паркинсон в тарелку побольше салата и громко стукнула ложкой по фарфору. Уже собравшись уйти, Малфой услышал шаги на лестнице и обнадеживающе замерев, ожидал увидеть своего друга. Ожидание оказалось безошибочным, появление хоть одного союзника в этом каторжном месте придавало немало сил. Отец заметно напрягся, когда Забини поздоровался со всеми и уселся рядом с его сыном. — Простите. Я не думал, что наша работа занимает столько времени, когда соглашался на неё, — он улыбнулся Малфою и Нарциссе, которая с застывшим выражением вежливости на лице пыталась догадаться, чем же занимается её сын. До сих пор она не знала об этом ничего, кроме как огромных заработков и длительного отсутствия Драко дома. — Деньги любят, чтобы их зарабатывали, — пожал плечами Драко. — Но ты тратишь их впустую, всё, что зарабатываем мы, прошу заметить. Занявшись своей едой, Забини, пододвинувшись к другу поближе, пока Паркинсон несла чушь по поводу своих планов на будущее, подался вперёд, стараясь говорить как можно тише, уставившись в свою тарелку, не давая повода обратить на себя внимание. — Хэй. Почему ты такой разбитый? Оторвавшись от собственного отражения глаз в отполированном ноже, парень взглянул на Забини. — Здесь смертельно омерзительно, я это понял в первые полчаса. Потрясающая, орущая, всюду разлетающаяся тоска, убийственно холодные взгляды, безжизненные оболочки моих родителей, наполовину пустые комнаты и абсолютное молчание — всё как я люблю, при этом втайне ненавижу. Речь со стороны утихла, и парни замолкли следом. — Куда это он их тратит? — пробубнил отец, возвращаясь к уже забытой теме разговора про деньги. Единственное, что его интересовало в жизни больше чем он сам — это деньги, чужие, его — без разницы. — На гриффиндорскую ерунду. При упоминании этого слова, все устремили свои взгляды сначала на Забини, затем на Малфоя, за что тот толкнул друга колено так, чтобы никто не заметил. Лишь тогда парень понял, насколько сильно сболтнул лишнего. Это не ужин с семьёй. Это ужин со змеями. — Грейнджер помогает ему погрузиться в тему благотворительности, — спокойно произнёс парень, впечатлённый всеобщим вниманием. — Кто? — голос отца дрогнул. — Я работаю с Грейнджер, мисс Грейнджер, — с удовольствием и по слогам повторил он за другом. — Эта девчонка крутит вашим сыном, забирая ваши деньги, — влезла Паркинсон, делая огромный глоток вина, встретившись взглядом с бывшим возлюбленным. — Она слишком глупа для такого, — говоря о ней, он почувствовал что-то тёплое в области сердца. Такое сдержанное и безнадёжное. Забини уронил вилку на пол, чем привлёк внимание. Вжавшись в стул, он даже не попытался её поднять, уж слишком страшно. Вдруг воткнут в спину нож? — И что вы там делаете с этой Грейнджер? — голос отца звучал более чем уничижительно, как же захотелось кинуть тарелку с куском мяса в его поганое лицо. Факт, что он не может сказать даже толику правды, кажется слишком унизительным. Сжав в руке острие ножа, которое непонятно каким образом оказалось в его ладони, он выжидательно посмотрел на всех, остановив свой взгляд на тарелке с едой, совсем нетронутой. Перед глазами стало мутно, обрывки его рук, скользящих по женскому телу, стонов Грейнджер, его собственного наслаждения, это в мгновение окутало сознание, и ладони сжались в кулаки, до такой степени, что нож вошёл в кожу, разрезая руку подобно свежему стейку. Если бы не крик матери, которая вскочила с места и уронила на пол приборы, он, возможно, остался в таком положении навечно. Пришлось встать из-за стола, изображая смертельное хладнокровие и выйти из комнаты, оставляя за собой капли крови и ножик, выпавший из руки где-то в районе дверей. В ушах отдавался стук взбешённого сердца, появилась необходимость опереться ладонями о стену в ванной комнате и наблюдать за тем, как кровь из правой руки послушно стекает по серому кафелю, повторяя единственно возможные слова: Грейнджер ничего не помнит, ты тоже не должен ничего помнить. Если ты оступишься, ты больше никогда не сможешь её увидеть. Написанное письмо жгло карман, ещё немного и пиджак начнёт дымиться, плавясь вместе с кожей. Его нужно отправить. Необходимо. Сегодня или никогда. И он отправил. Своё признание и одновременно билет в психиатрическую больницу.***
Белые стены, кругом чистота без единого присутствия человека, всё как он любит. Он бы остался здесь жить, определённо. Двигаясь вверх по крутой лестнице, ведущей в кабинет врача и, пребывая при этом единожды в хорошем расположении духа, он почувствовал, как губы его невольно напевают песню, услышанную сегодня из забегаловки напротив дома. Ощутив себя кретином, он дёрнул прозрачную дверь на себя, остановившись на отблеске своего отражения и замерев. На него смотрел бледный, высокий, но весьма убедительно спокойный парень, в глазах не было ни капли отчаяния, к которому он так привык. Возможно, выходка с письмом была правильной мыслью. Прочитав его, Грейнджер уж точно не захочет больше иметь с ним ничего общего. Кому нравятся психи? Никому. С ними сложно. Это даст ему свободу, покажет, что больше с Грейнджер ему ничего не светит, и он сможет стать прежним, таким, каким был до неё. Правда, без дикой привязанности к Паркинсон, но может, отец и прав, пусть он невыносим, но ему лучше знать, с кем его сын будет счастлив. Паркинсон — отличный вариант. А вот Грейнджер — это путь к самоубийству. Стоя у дверей кабинета Оливии, он почувствовал острую боль в сердце, словно удар кулака сквозь плоть. Голос. Знакомый голос звучал из-за белой, монолитной двери. — Вы дали ему повод? — спрашивала Оливия. Ему так и представилось, как она пишет что-то в своём уродском блокноте, конспектируя каждый вздох и реакцию на тот или иной вопрос. Даже это его не могло раздражать. Удивление от того, что умная, уверенная в себе, вечно правая Грейнджер ходит к психоаналитику. Чувство, что он не одинок в своём жалком недуге, захватило с головой. — Всё было не так. Он сам накинулся на меня. Разговор был о нём. Он не слышал начала, он даже толком не мог разобрать голосов, но сердце застучало, отвечая её словам. Объектом обсуждения абсолютно точно был Драко Малфой, стоящий за дверью. Прошлый Малфой, настоящий Малфой мог бы её изнасиловать, но сейчас же он другой и она другая. Она сама хотела этого, зачем сейчас врёт чужому человеку? Чернит его новую жизнь. Он приложил лоб к дверям и медленно выдохнул. Сука. Теперь его не волновало, прочитала она письмо или нет, это вообще стало неважным нюансом. Стоя за чертовой дверью, он подслушивал её признание, выдуманное и колючее. Вмиг сердце сдавила гневная волна, растёкшаяся по всему телу, подобно лаве. — То есть он фактически вас домогался? Изнасиловал? — голос Оливии звучал абсолютно спокойно, будто она спрашивала о местонахождении магазина, где пациентка купила такие прекрасные сапоги. — Это вполне… Давай, заливай, маленькая сука. Не сдержавшись, он толкнул дверь в сторону и влетел в кабинет, дыша так, словно бежал стометровку. — Что ты, чёрт возьми, несёшь?! — Что ты здесь делаешь? — осипшим голосом спросила Грейнджер, плотно запахнув бежевый кардиган, словно только что он подглядел её душу и тело. — Я тебя изнасиловал? Ты хочешь сказать то, что между нами было это… — он понял, что она не называла Оливии даже имени и тут же проклял себя. — Малфой, может быть, вы выйдите? — встряла Оливия. — Пожалуй, выйду я, — Гермиона двинулась с места. Он был уверен, Грейнджер встала, чтобы врезать ему, она подошла непозволительно близко. Какого черта, пронеслось в его голове. Самое страшное для него, что кто-то заметит, как он на неё смотрит. После произошедшего в ту ночь, он не может скрыть этот придурковатый оттенок увлечённости в своих проклятых глазах. Она наблюдала за ним, не давая возможности игнорировать её взгляд, ощущение чужого дыхания и касания указательного пальца в грудину. Что ты, чёрт побери, задумала? — Немедленно закрой свой рот. На мгновение почувствовав себя виноватым, он смягчился, но вспомнив, как низко она пала, обвинив его в домогательстве, всё вернулось на свои круги. Прежний Малфой, вспыльчивый и неразумный, вернулся в его тело. — Ты неадекватная, депрессивная, психованная сука! — Терпение — не его конёк, вот и сейчас всё вышло из-под контроля. — Прекрати говорить так! — Тебя не устраивает, что ты просто сука? Или психованно-депрессивная сука? Щёки девушки раскраснелись, ей стало стыдно, что это всё слышит посторонний человек. Оливия тактично молчала, за что Гермиона ей была безмерно благодарна. Не покидало чувство, что они в глазах врача — маленький эксперимент, подопытные крысы. Захотелось достать палочку и убить Малфоя, если она успеет схватить свою сумочку, оставшуюся позади на столе, то есть возможность с ним справиться. — Всё, что я делаю, — произнесла она, пятясь к столу, заводя одну руку за спину, но не отводя взгляда от обидчика, — и как я живу, не касается тебя. Хочу заметить, ты тоже ходишь в этот кабинет, значит, равносилен мне. — Что ты делаешь? — склонив голову набок, он наблюдал, как палочка оказалась в руке, которая заведена за спину девушки. — Мисс Оливия, вы видите, она уже нападает на людей. Она! — он подошёл ближе, не давая ей возможности промахнуться. — Ну же, сделай это. Ты внушаемая, омерзительная, впавшая в пограничное состояние с полоумием, скудоумная С-У-К-А, — протянул он последнее слово, так что оно эхом раздалось по кабинету и залетело обратно в его чёрный рот. — А ты, ничего не добившийся в жизни подонок среднего умственного развития, ревнивый, способный жить за счёт своих родителей, соря деньгами. Ты… — она хватала воздух ртом, потому что эти слова прожгли лёгкие. — Ты навечно остался трусливым параноиком с психическими отклонениями. — Закрой свой чёртовый рот, — он сжимает руки в кулаки и остаётся на месте, подавляя желание врезать ей. Наотмашь. Чтобы разбить губы, которые произнесли это. — Замолчите оба! Иначе по вам будет плакать палата. Вы этого хотите? Что вы себе позволяете в моём кабинете? — поднимаясь с места и выйдя из-за своего рабочего стола, женщина встаёт между ними, прерывая любую возможность последующего разговора. — Да что с вами обоими? — Мисс Оливия, мне кажется, это вас не касается, — проскрежетал сквозь зубы Малфой, прожигая её взглядом. — Всё, что происходит в моём кабинете, меня, так или иначе, затрагивает. Я знала, что вы неуравновешенный молодой человек, но не думала, что ваша мать дала вам настолько дурное воспитание, раз вы позволяете себе подобные высказывания в сторону девушки. Одним предложением она пригвоздила Малфоя к полу. Если бы он умел испытывать стыд, то сейчас самое время, но внутри произошла чистка, словно всё сейчас выйдет через рот и нос, вся чернь и гнев, а в теле станет пусто. — Я просто хочу, чтобы она не говорила вам, что происходит в её жизни. Хочу, чтобы она молчала. Грейнджер подняла на него взгляд. Через плечо невысокой Оливии она прекрасно могла наблюдать за тем, как сложно ему дались эти слова. — Вы хотите, чтобы она закрылась как консервная банка? Подобно вам? Вы считаете, так будет лучше? Кто вообще позволил вам заходить сюда во время приёма другого пациента. Почему вас волнует то, что творится в жизни абсолютно не знакомой для вас девушки? — Мисс Оливия, вы не могли бы оставить нас наедине? — голос Грейнджер звучал приглушённо, словно она в любой момент готова вырвать себе язык за подобные слова. — Вы просите меня покинуть мой же кабинет? — её брови поползли вверх, и она повернулась вполоборота к девушке, чтобы наблюдать за обоими виновниками конфликта. — Возможно. Когда Оливия внимательно просканировала обоих взглядом, а затем неестественно дружелюбно улыбнулась, что-то прошептав себе под нос, вышла. Малфой, не давая вставить хоть слово, схватил Грейнджер за руку и толкнул в сторону стула, так что она больно ударилась поясницей о железную спинку. В миг его руки оказались поверх её рук, вдавливая их в подлокотники. Так они и замолчали. Он возвышался над ней, от его тяжёлого дыхания пряди волос подрагивали у её напряжённого лица. Впившись друг в друга взглядом, они затонули. Обоим это показалось чем-то необходимым, давно забытым и таким нужным. В этом-то и проблема. — Значит, изнасиловал? — прошептал он. — Я не… — Почему, скажи почему? — он отпрянул от неё, вглядываясь в такое родное и одновременно чужое лицо. Вмиг он стал ещё более бледным, сумасшедшим, дёрганным. — Всё, что между нами — это неправильно. Это насилие. Этого не должно быть, я не врала. — Но ведь раньше. Ты… — он запутался в словах. Пальцы его рук, теперь уже здоровые и длинные, заламывали друг друга, путаясь подобно их обладателю, — ты раньше хотела этого, я точно знаю. Чёрно-синие от чернил пальцы утонули в его белых волосах, на секунду ей показалось, что он сходит с ума. Ей стало страшно, ей стало жаль их обоих. Жаль его. — Когда раньше? — она встала со стула и подошла к нему чуть ближе. — Когда? В доме погибшего? В баре? Когда я хотела этого? — её голос дрогнул, когда он почти готов был коснуться пальцами её запястья, но вовремя спрятал руки за спину, подавив страшившее обоих желание. — В моём доме, в моём подвале, в чёрной повязке, в… — он замолчал, ловя её испуганный взгляд, наслаждаясь им. Лицо поцарапала неуместная улыбка, нездоровая, слишком чужеродная. — Что? Услышав шум в коридоре, они оба обернулись и затихли, но надо было признать: жизнь не крутится около них двоих. За пределами этого адского помещения есть ещё люди. Живущие, занимающиеся любимым делом или просто делом, имеющие семью, свои увлечения, значит, счастливые люди. Значит, противоположные им по духу. Обоим захотелось запереть дверь и умереть тут, не ощущая, как кому-то может быть хорошо. — Ты права, — произнёс он, устремляя обратно своё внимание на объект кошмаров. — В чём я права? — внутри закипало. Постепенное осознание его слов пробило фонтан эмоций, сменяющих одно за другим, она почувствовала, что ей становится плохо. — Письмо, — он сжал руки в кулаки и примерил привычное хладнокровие. — Ты читала его? — Я не была дома. Я не знаю ни о каком письме. Даже не знаешь. Даже не читала. Я идиот и мудила. Он двинулся к выходу, затем, остановив руку на дверной ручке, замер, словно тяжесть следующих слов настолько велика и подобна гранитной плите, улёгшейся ему на плечи. — Когда будешь дома, сожги его. Не читай. Слышишь? — он обернулся к ней и заметил, что девушка стояла настолько близко, что можно почувствовать её тепло. — Пообещай мне. — Нет, — она опустила взгляд. — Пообещай мне, Грейнджер. Пообещай, что никогда его не прочтёшь, — прошептал он, наклоняясь к её уху, заставляя от тепла дыхания покрыть тонкую шею мурашками. — А что если я, — резко подняв голову, она соприкоснулась губами с его. Следующие слова ударили ему в рот, — не смогу дать подобного обещания, что если там именно то, чего я так хочу узнать, — её растерянный взгляд устремился к его глазам. — Значит, мне придётся убить тебя, — кончиками пальцев он спустил шарф с её шеи. Шёлковая синяя ткань упала на пол, оголяя синяки на коже, его следы. Так просто убрать их, но она этого не сделала. Снова, хотелось произнести вслух, чтобы дать надежду, вдруг он поймёт, что она тоже помнит. Если, конечно, он сам не спятил и ничего не забыл. Но почему-то не смогла.