Испытание доверием

...Мальчишки. Несчастные, глупые, сами себя загнавшие в ловушку. Только утром Фили подписал приговор четырем участникам заговора. Невольным участникам, не успевшим сотворить ничего непоправимого, потому приговор был относительно мягким. Относительно, потому что после тридцати ударов кнутом, даже при строгом наказе не убить и не покалечить, никто не уходит своими ногами и не попадает никуда, кроме как к лекарю. Вот они и попали — все четверо, один за другим, в течение дня. Фили сам не знал, что подвигло его прийти к дверям тюремного лазарета; но, придя, глупо было не взглянуть. Ведь не враги же — просто жертвы своей наивности и чужого коварства... Последнего привели в лазарет только что. Почти принесли под руки... Едва передвигавший ноги гном повалился ничком на койку и замер, вздрагивая и тихонько подвывая. Лекарь с помощником уже подоспели с бинтами, горячей водой и лечебными отварами и привычно взялись несчастного гнома разувать, раздевать, укладывать поудобнее и обрабатывать его иссеченную от шеи до крестца спину. Гном дергался и всхлипывал от каждого прикосновения, прятал лицо и пытался закрыть руками голову с очень коротко остриженными волосами. Трое его друзей уже спали, напоенные лечебными настоями, забинтованные и укутанные в одеяла. Фили знал имена всех четверых, но понять, кто из них кто, сейчас смог бы едва ли. Жаль было парней, но для них самое страшное уже позади. Если бы можно было и Кили обвинить в таком вот... случайном соучастии. Устроить что-нибудь показательное, ко всеобщему умилению и умиротворению, и наконец-то убраться подальше от чужих глаз — спокойно поговорить и во всем разобраться. Кто бы что бы ни говорил, врать и запираться из страха перед братом Кили не станет... Если бы это было так просто. ...Гном, лежавший на самой дальней от двери койке, завозился и застонал. Сразу из-за той же двери, откуда появился лекарь, выскользнула девушка в простом темно-зеленом платье, с серебряными, тонкой работы заколками в темно-русых волосах. Торопливо прошла через зал, присела рядом со стонущим гномом, отерла его лоб влажной тряпицей. Поправила одеяло, заговорила тихонько и успокаивающе, гладя бедный ершик, оставшийся — Фили вспомнил — от буйных каштановых кудрей, собранных в две толстенькие косы. — Кто она ему? — негромко спросил король, оглянувшись на подошедшего только что Гиннара. — Невеста, — тоже вполголоса отозвался тот, заглянув в лазарет. — Еще к двоим матери скоро должны прийти, к одному — сестра старшая. А она первая примчалась, сразу, как объявили... У Закрытого Зала его встретила, так и не отходит ни на шаг... Невеста. Старинный обычай позволял родственникам ухаживать за понесшими тяжелое наказание преступниками, но эту заботу, как правило, брали на себя женщины рода — матери, сестры, ну и жены, конечно. Невесты — все-таки реже... — Парень молодец, — по-прежнему негромко продолжил Гиннар. — Храбрый, хоть и не слишком сильный. — И прибавил будто про себя, с незнакомой мечтательной ноткой: — А кто бы не был храбрым, когда такая девушка ждет... — Храбрости грош цена будет, если он не понял, что произошло и почему, — заметил Фили. — Думаю, понял. Им всем объясняли, сколько стоит сплетня об убийствах старейшин и мести короля за прошлое унижение, и чем бы кончилось дело, успей они сами натворить чего-то посерьезнее тайных собраний и бестолковых покушений... Фили кивнул, снова обращая взгляд за двери лазарета. Девушка все еще хлопотала возле жениха, лекарь возился с последним прибывшим гномом — ничего не изменилось за пару минут. Да и что должно было измениться? Для здешних обитателей главные беды уже пройдены, и есть все шансы вернуться к нормальной жизни. Не прямо завтра, конечно, впереди еще холодная зима, северные рудники, месяцы вдали от дома и родных... Но это — жизнь. И надежда, твердая надежда вернуться домой, вновь обрести покой и достоинство, у кого-то — даже и свою семью завести, далеко не всем гномам такое счастье достается. У тех, чьи имена названы в другом приговоре, никакой надежды уже не будет. А есть еще третий, пока что королем не подписанный, и нужно решать, что с ним делать, и решать сегодня же. Королевский Совет, вне обычного времени, вот-вот должен собраться, и едва ли на сей раз Фили просто так оставят в покое. Прилично ли королю завидовать далеко не самым достойным из своих подданных?.. * * * ...Они говорили и говорили — доказывали, убеждали, успокаивали, на разные лады. Балин молчал, впервые за Махал знает сколько времени не зная, что сказать. Поддержать общее намерение избавить короля от ненадежного наследника он заставить себя не мог. Возражать — а смысл?.. Торин сделал проще — просто не пришел на Совет, сказавшись больным. У Балина такой лазейки не было. Приходилось сидеть и помалкивать с отрешенно-скорбным видом, и пытаться, как все последнее время, определить среди членов Совета того, кого они пока что безуспешно ищут. Зацепиться за слово, жест, да хотя бы выражение лица... Ничего не было. Ничего... Балин, впервые со времен своей молодости столкнувшийся с подобным... хмм... мастерством, уже начинал сомневаться — а есть ли этот загадочный враг вообще? Не ветер ли они все ловят, покуда настоящий противник прячется у них за спиной и посмеивается над тщетой их усилий? Если тот колдун на самом деле не так уж и прост, и нарочно убедил их в своем слабосилии... Плохо, если так. Хотя... Будь колдун силен достаточно, чтобы уметь напрямую подчинять гномов своей воле, стал бы он городить все это неподобие с заговором? Заколдовать одного короля проще, чем полтора десятка разных других гномов, заставить одного гнома совершить убийство и погибнуть самому — едва ли сложнее, чем многоходовой комбинацией подводить к этому нескольких... но всякий раз избирался более сложный путь — почему? Не потому ли, что для него требовался только ловкий обман, а для более простого — реальная колдовская сила? Это, по крайней мере, давало надежду на то, что их расчеты верны, и они имеют дело с чем-то, с чем действительно способны управиться. Сейчас все зависело от Фили. Кили уже дал понять, что не отступит, хватит ли на это сил у его брата? Выдержка Фили была изумительной; обмороки, истерические припадки и прочие проявления слабости неизменно оставались за закрытыми дверями его покоев, и сейчас он слушал советников, старательно объясняющих необходимость немедленной казни принца, и выглядел более спокойным и уверенным, чем эти самые советники. Чего стоило ему это спокойствие, страшно было даже гадать. Конечно, все было правильно и обосновано. Ядовитые слухи, угроза новой смуты, затаившийся где-то рядом враг — все правильно, нельзя терять время, нельзя давать противнику перехватить инициативу. Но цена?.. — Хорошо, — чуть-чуть наклонив голову, произнес Фили, и мысли Балина враз вернулись к настоящему моменту. — Я слышал ваши слова, почтеннейшие советники. Все это верно, но, полагаю, вы и сами знаете, что пролить родную кровь — значит, совершить деяние, ни при каких обстоятельствах Создателем не одобряемое. Я должен еще раз обо всем подумать и все взвесить. Я дам ответ сегодня... в час Закрытия Врат. За ответом придешь ко мне ты, почтенный Дальтрасир. — Да, мой король... — Советник поспешно встал и поклонился, и довольным он совсем не выглядел. — И пока что довольно обсуждений и разговоров. Вы можете вернуться к своим делам. Король поднялся — все дружно повскакали с мест — и очень спокойно и неторопливо направился к выходу из зала. Следом за ним, поотстав на пару шагов, пошел Двалин. Едва двери за ними захлопнулись, советники и старейшины, как по команде, снова попадали на стулья — и разом завздыхали и загомонили. Следовало отдать должное, их беспокойство выглядело совершенно искренним, и принца они жалели — но что поделаешь, сделанного не отменить, и уж если он сам не нашел слов в свое оправдание... И Ингви жалели — ведь все его знали давно, и поверили не сразу, что он мог в такое дело впутаться. Хефти, похоже, огорчил их меньше — от старого хитреца подспутно ждали неприятных сюрпризов, да и то... Но кто-то из них лжет, снова напомнил себе Балин. Кто-то из них сейчас с их же помощью избавляется от неудачливых или просто ненужных более помощников... Только вот от принца избавляться вовсе ни к чему, так должен же этот невероятный хитрец как-то попытаться это обстоятельство исправить? Иначе все прежние усилия прахом пойдут, и в будущем рассчитывать будет не на что... — Скажи, почтенный Балин, — отвлек его от раздумий Дальтрасир, — что думаешь ты? Даст король согласие на... это? — Думаю, даст, — вздохнул старый советник. — Он тоже понимает, какой смутой чревато затягивание дела. И если бы принц хоть что-то придумал в свою защиту... — А что тут придумаешь, — скорбно покачал головой Дальтрасир. — Молодость, глупость, страхи бестолковые... И ничего теперь не поделаешь — только каяться да на милость Создателя уповать... — Да... — снова вздохнул Балин. — Жаль, проглядели мы мальчишку. Ну да что ж теперь. Давайте-ка расходиться, почтенные. Нехорошо за спиной у короля обсуждения такие разводить... Сам Балин покинул зал последним. До названного Фили часа Закрытия Врат оставалось не так уж много времени, но это едва ли имело значение. Двалин почти не отходит от своего короля, по крайней мере, не нужно думать, где и как его найти, чтобы поговорить. Обсудить детали подготовки к завтрашнему действу... Но был еще Торин, которому Балин обещал рассказать последние новости. А еще была Дис, которой тоже нужно все рассказать. Объяснить матери, почему один ее сын должен дать согласие на убийство второго. Конечно, Дис — принцесса, но Махал свидетель, разве от этого легче?.. ...Торин встретил гостя, по давней уже привычке, сидя в кресле у камина. На больного он похож не был, видимо, все-таки солгал, чтобы объяснить отсутствие на Совете. На столе был разложен тот самый манускрипт, посвященный тайнам Горы, Балин сам нашел его в библиотеке и принес сюда. — Как прошел Совет? — спросил Торин, вроде бы спокойно... чересчур спокойно, как если бы думал о чем-то совсем другом. — Как и ожидалось, — отозвался Балин. — С редкостным единодушием. — Что Фили...? — Сказал, что должен еще подумать, велел Дальтрасиру прийти после Закрытия Врат. — Понятно. Хотя о чем тут думать... Балин, я хотел... — Он вдруг осекся, остерегающе поднял руку, к чему-то прислушиваясь. Торопливо встал, шагнул к двери. — Пожалуйста, скройся. В спальню, что ли... Балину понадобилось всего мгновение, чтобы сообразить, в чем дело. Он шмыгнул за двери спальни и прикрыл их, неплотно, так, чтобы видеть и слышать происходящее в гостиной. И кивнул своей догадке, когда в гостиной появился Фили. На нем не было ни парадной мантии, ни прочих знаков королевского отличия. И маски каменного спокойствия не было тоже. Была огромная, бесконечная просто усталость — и боль, не приглушенная очередным лечебным зельем. Усталость и боль. Торин не вернулся в кресло и ждал племянника у стола, только чуть-чуть присев на край, но удачно загораживая спиной разложенные рукописи. Фили притворил дверь, молча, как будто неуверенно, прошел вдоль стены с камином. Остановился против Торина, неуютно сложив и сцепив руки. — Ты... тоже думаешь, что я должен...? — Фили... — Да или нет? — Никто из нас не хочет смерти Кили, — тихо, но уже твердо проговорил Торин. — Никто. И... — Да, я знаю. Все приготовления сделаны, все меры приняты, все подходы к Залу Правосудия взяты под наблюдение... знаю. — Он подошел ближе, понизил голос. — Но если наш неведомый враг так и не объявится? Что тогда?! — Фили... — Торин поймал его руку, потянул ближе к себе. — Ты весь дрожишь... успокойся, пожалуйста, я не буду говорить, пока ты не успокоишься. Тебе не помогает настойка? Фили чуть слышно всхлипнул — и ткнулся лбом ему в плечо. — Я не пил успокоительного, — пробормотал чуть слышно. — Это... нечестно... — Ладно, хорошо... — Торин обнял его, осторожно, будто боясь спугнуть, чуть-чуть погладил по голове. — Фили... ты ведь знаешь, как жестоко порой приходится платить за ошибки, даже совершенные без умысла. Особенно совершенные без умысла... Не знаю, как именно, но Кили толкнули именно на такую ошибку. Он виноват перед тобой, даже если не хотел вреда. — Фили вскинулся было протестующе, но Торин мягко прижал кончики пальцев к его губам, запрещая говорить. — Это так, золотой. Я говорю не о намерениях, а о поступках. Это — так. И Кили сам выбрал способ хотя бы частично исправить свою ошибку. Никто из нас такого от него никогда бы не потребовал, но отвергать собственный выбор в такой ситуации... неразумно и опасно. — Собственный выбор? — горьким шепотом выговорил Фили. — Смерть — его собственный выбор?!. — Не смерть. Верность долгу и клятве. Ты наш король, Фили, мы все клялись тебе в верности. Защищать своего короля — первый долг любого из твоих подданных. — И поэтому я должен просто спокойно смотреть, как умирает мой брат?.. — Ты должен сделать все, чтобы эта жертва не оказалась напрасной. — Вот как... — Фили отступил на шаг, отвернулся, кажется, вытирая слезы. — Что ж... спасибо за утешение. Только холодно от него, как думаешь — почему? — И, не дожидаясь ответа, стремительно покинул комнату. Торин остался стоять на прежнем месте, невидяще уставившись в пустоту перед собой. Балин тихонько вышел из спальни и притворил дверь. — Торин?.. — Да?.. — очнулся тот. — Да, конечно... Вот посмотри. Балин глянул на развернутый манускрипт. — Пещера Ока Махала, — прочитал заглавие, пробежал взглядом убористый текст. — Ты что это надумал? — Ты знаешь, где находится эта пещера? — Ну... — Так знаешь или нет? — Я слышал о ней, но никогда сам туда не ходил. — Балин снова начал просматривать записи. — То, что говорится об этой пещере — правда? — Это место средоточия неких сил, так говорили наши мудрецы в свое время. И около полуночи наступает час, когда туда, в самую глубь Горы, неведомыми путями проникает лунный свет. И тогда сам Махал слышит призыв того, кто окажется в нужный час в этой пещере, и может исполнить сокровенную просьбу... — Отведи меня туда. Балин положил манускрипт на стол, нахмурился: — Торин, а в твою безусловно умную голову не приходит вопрос — почему об этой пещере почти никто не знает? Так я тебе скажу. Ничего не дается просто так и даром, ничего, понимаешь? Призывать в помощь себе высшие силы опасно, даже благие и с благой целью. Очень опасно. — Мне уже ничего не опасно, Балин. Идем, до полуночи как раз успеем. — Сумасшедший, — пробормотал советник, качая головой. — Как есть сумасшедший... — И пошел в спальню, за плащом и посохом Торина. * * * ...Дверь скрипнула, и Кили открыл глаза. Он сидел, уже привычно опираясь одной ногой на край нар, обхватив руками колено и привалившись спиной к стене. Не пошевелился, только взгляд поднял навстречу вошедшему Гиннару. — Ваше Высочество... — Да. Говори. Гиннар вздохнул, будто набираясь решимости: — Король утвердил приговор, которого требовали советники. Утром вы будете обезглавлены. Кили прикусил губу и закрыл глаза. Значит, не получилось... — Вам что-нибудь... нужно? — Да. Моя одежда, пояс, плащ. — Он снова глянул в лицо смотрителю. — Я принц, Гиннар. Я не должен показываться перед своим народом в... таком виде. — Хорошо, — тихо кивнул тот. — Думаю, в таком желании вам не откажут. — Надеюсь. Мне не приходилось присутствовать при казнях, как это будет? — Вы... — Гиннар передохнул, но будничный тон сумел удержать. — Сначала с вас снимут верхнюю одежду и свяжут руки. Потом... ваша очередь будет первой... сопроводят к эшафоту. Вы должны будете встать на колени и опереться грудью и шеей на плаху. И все... Только волосы нужно убрать, по ним топор может соскользнуть... — Значит, волосы мне не остригут? — Нет. Вас не лишают ни титула, ни чести, ни... — он осекся, но Кили понял. Усмехнулся тоскливо: — Ни права лежать в королевской усыпальнице, ты хотел сказать? Да уж, добрая весть. Из одежды будет достаточно плаща и рубашки. Еще убор для волос и головную повязку... Теперь оставь меня, пожалуйста. Дверь за Гиннаром захлопнулась. Двигаться не хотелось; Кили снова прислонился затылком к стене и прикрыл глаза. Камень был прохладным и надежным, как здорово, наверно, быть камнем — вечным, незыблемым и спокойным... ...А Торин со своим предупреждением оказался пророком. Как он сказал — бесславное посмертие? Будет оно бесславным, если гномы запомнят своего принца лжецом и предателем. Но раз волосы стричь не велели — значит, все не так плохо? Верно?.. Наверно, его опять сморила усталость, потому что нового щелчка ключа в замке он не услышал. Просто прохладная рука коснулась его лба, отводя упавшие на глаза прядки волос... Кили вздрогнул и вскинулся — и замер, наткнувшись на печальный взгляд совсем темно-синих в неверном свете глаз. — М..мама?.. Откуда?.. — Я тебе не снюсь, — тихонько сказала она, присаживаясь рядом. — Вот... одежду тебе принесла. Кили бездумно глянул на темный сверток на столе. Метнулся к матери, съехал с нар, на колени возле ее ног, обнял, прижался к груди... — Мама... мамочка, зачем, ну зачем... — Увидеть тебя хотелось. — Она обняла его, будто укутывая, за плечи, прижалась щекой к волосам. — Разрешили вот... напоследок. — Мама... Дис помолчала, потом проговорила тихонько: — Как же так... Кили проглотил всхлип, поднял голову. Поглядел в глаза матери, боясь и почти ожидая увидеть упрек, осуждение... Но ничего не было. Только затаенная боль и нежность. — Так получилось, мама. Прости... Ты же сама говорила, что когда-нибудь я доиграюсь. Вот и... — Молчи. Дурень мой несчастный... — Дурень, — согласился Кили, снова утыкаясь ей в грудь. — Мам, Фили... очень сердился? — Что?.. — Ты... скажи ему, что я... что все было не так. Я очень его люблю, мама, правда... — Хорошо, малыш. Хорошо... — Дис то ли просто вздохнула, то ли всхлипнула. — Лохматый-то какой... Дай-ка я тебя расчешу. Дис мягко отстранила сына, встала, подошла к столу. Кили, тихонько шмыгая носом, смотрел, как она разбирает принесенные вещи. Темным свертком оказался плащ с капюшоном, внутри лежала черная рубашка с пурпурно-золотой вышивкой, любимый Кили праздничный пояс и деревянный ящичек с гребнями и убором для волос. Дис снова села на нары, поставила рядом раскрытый ящичек. Достала гребень. Кили передвинулся, развернувшись к ней спиной, сел на пятки и выпрямился, подняв голову и расправив плечи. От касаний рук матери становилось тепло и уютно, хотелось зажмуриться и заурчать, она всегда смеялась, небольно дергала его за вихры на макушке или за ухо и грозилась выселить спать на коврик возле печи и ловить в погребе мышей... Он старался дышать спокойно и ровно, чтобы не выдать текущих по щекам слез. Кто бы и что бы ни думал о нем потом, этих минут ничего не отменит и не зачеркнет. Дис расчесала ему волосы, разобрала непослушную гриву на пряди. Оставила челку и две дорожки у висков свободными, остальные заплела в косу, скрепила зажимом и убрала под головную повязку. — Повернись. Кили повернулся к ней лицом, успев украдкой вытереть щеки. Дис еще раз, уже маленьким частым гребешком, расчесала оставшиеся пряди, скрутила каждую спиралью и закрепила длинными заколками, как будто обвивавшими прядь волос золотой змейкой. Принц и на праздники не надевал таких украшений... но сейчас ведь не праздник. — Вот... — тихонько сказала Дис, поправив заколку. — Спасибо, мам... Она снова встала, потянув его за собой. Кили тоже поднялся, и, поняв ее мысль, начал стаскивать порядком затрепанную рубаху. Надел новую, оправил ворот. Дис помогала, путаясь пальцами в застежке. — Вот... пояс еще. — Пояс я сам надену... потом. — Кили поймал ее руки, осторожно сжал в своих. — Мама... я хочу попросить тебя... — Что, малыш? — Обещай, что не пойдешь завтра в Зал. — Что?.. — Дис, кажется, растерялась. — Нет... почему же? — Ты хочешь видеть, как рубят голову твоему сыну? — Я хочу быть рядом со своим сыном, до конца. Кили... — Нет, мама. Пожалуйста. Я... мне так будет легче. — Легче не будет, но как еще заставить ее послушать?.. Она молчала, долго, глядя ему в лицо. Потом кивнула: — Хорошо. Раз ты так хочешь... — Снова обняла, заставила наклониться, поцеловала — в лоб и в темя. — Поручаю дитя мое милости Создателя. — Отступила на шаг, отвернулась и ушла, уже не оглядываясь. Кили потерянно опустился на табурет. Было это или не было? Если бы не сложная прическа, какую он сам никогда бы не сумел сделать — точно счел бы происшедшее сном. Значит, точно все. Если даже матери разрешили прийти попрощаться... Он повернулся к столу, посмотрел на расставленные у противоположного края фигурки. Гном в мантии и короне, красивая пышная гномка, фигурки поменьше — дети... Что ж и не помечтать было о будущем — жаль только, не своем. «Глупо как все получилось, да, Фили? Упреждал ты меня, что головой думать надо, иначе добра не будет, я не слушал — где теперь виноватых искать?..» Он подтолкнул ногой к краю стола корзину с оставшимися деревяшками и стружками, смахнул в нее фигурки, лег грудью и локтями на стол и уткнулся лбом в складки рукава. * * * ...Таинственная пещера оказалась действительно в самой глубине Горы. Балин уже начал подумывать, что к полуночи они не успеют, и тогда... может быть, обойдутся без всяких опасных чудес. Но судьба была на сей раз не на его стороне. — Кажется, здесь... — начал было он, ступив на порог сводчатой пещеры с мерцающими в свете фонаря стенами. Торин прервал его, положив руку на плечо. — Я чувствую... Не ходи за мной, Балин. Он и не хотел сюда идти. И Торина бы не пустил, но тот советов не спрашивал. Ступил осторожно под свод пещеры, нащупал следующий шаг, потом другой, третий... Добрался до середины, где возвышался над полом скальный выступ высотой по пояс рослому гному. Оперся на камень, замер, прислушиваясь. Что он там слышал, в этой пещере даже вода нигде не капала, и не было ничего, кроме вековой, неколебимой тишины. Время шло, Балин безуспешно вслушивался в эту тишину. Он хотел уже окликнуть Торина и предложить убираться отсюда — полночь все равно уже миновала, что проку ждать?.. — когда что-то вдруг изменилось. Налетел невесть откуда взявшийся порыв ветра и загасил одним дуновением фонарь. Балин было схватился за поясную сумку, ища кресало — и понял, что в пещере стало светлее. Сноп лунного света вдруг разогнал пещерную тьму, ударив по глазам не хуже солнечного. Проморгавшись, Балин увидел Торина — тот стоял на прежнем месте, теперь — в потоке света, подставляя лицо неощутимому серебристому ливню. Ничего больше с ним, кажется, не происходило, и хорошо — может, все-таки обойдется... Свет стал понемногу гаснуть, и Балин, очнувшись, все-таки принялся разжигать фонарь. Огонек вспыхнул как раз вовремя, чтобы не дать им остаться в кромешной тьме. — Торин?!. — Я здесь. — Он с усилием выпрямился и оттолкнулся от камня рукой. — Помоги мне... теперь можно. Балин подошел, подхватил его под локоть и увлек прочь от странного места. Сумасшедший, повторял он про себя, обратно считая повороты туннелей, как есть сумасшедший...