Лишь напарники?

— CLXVI — Калейдоскоп — CLXVI — Кирилла сотрясала крупная дрожь, а перед глазами калейдоскопом мелькали различные видения. Что станет первым, что ударит в едва дышащую психику, что прорвет плотину долгих лет отчужденности и побега от самого себя? Тигров не имел и малейшего представления, просто сжимая пальцы на курке и, внутри превращаясь в пружину, готовую вот-вот рвануть. Страха уже не осталось, потому что любые предохранители сняты, и это заставило проживать снова пережитые, но не забытые ужасы собственной жизни, правда, теперь лишь мысленно. Рулетка крутилась все быстрее, картинки смешивались в едва очерченное пятно, а потом вдруг все замерло и в следующую секунду взорвалось. Спина Кирилла покрылась холодным потом, дыхание резко стало прерывистым, а сердце забилось с секундными задержками. Перед ним было несколько десятков вырытых могил, а в них — молодые парни, еще подростки, но уже закончившие свою жизнь в сырой земле. Посреди этой «братской могилы» стоит он, весь в крови и грязи, сверху льется дождь, но он не может очистить его, потому что гибель десятка сокурсников — его рук дело. В голове странный гул, смешивающийся с раскатами грома и криков ужаса, а он не может отреагировать или хотя бы сдвинуться с места, продолжая стоять на грудах трупов. Неподалеку из-под дюн мокрого песка и глины выползает такое же дикое шпанье, как и он сам, зверье, без любых принципов и морали, готовое горло разорвать по первому же приказу и без. А он… он просто стоял и улыбался безумной улыбкой, с жадностью облизывал губы, стараясь запомнить привкус крови, смешанный с солеными слезами и дождевыми каплями. Наслаждался ощущением бесконтрольной дикости, смаковал чувство вседозволенности и желал еще больше. Кирилла в реальности затошнило от отвращения перед самим собой, но он сглотнул вязкий ком в горле и деревянными пальцами нажал на курок. Пуля с глухим свистом вылетела из дула винтовки и молнией понеслась вперед, с треском вонзаясь в мишень. Такой же треск произошел и внутри его головы, когда верхний — или нижний? — пласт памяти превратился в груду крошек и исчез. Тигров облизнул пересохшие губы и на короткий миг закрыл глаза, стараясь перевести дух. Он ведь правда таким был, так что нет смысла в том, чтобы это скрывать или пытаться спрятать, он правда убивал, особенно в первые годы тренировок, потому что не знал ценности жизни. Нихера не знал, а просто следовал за инстинктами, которые кричали о том, что ему еще больше нужно крови, чтобы вечно голодное нутро осталось довольным. Кирилл этому не сопротивлялся, все больше ныряя в омут жестокости и ломая собственные моральные рамки. Он учился это контролировать, но не всегда выходило взять под контроль свою дикую тварь, и тогда приходилось терпеть бесконечные крики внутри черепной коробки и за ее пределами. А потом он начал осознавать, и все разом превратилось в кошмар, который он не сразу смог подавить. Жажда все сильнее обретала над ним власть, и Тигров не мог вспомнить того момента, когда все его существо свелось только ко одному — убийствам и страданиям других людей. Калейдоскоп делает новый оборот, и его снова начинает швырять по коридорам сознания. Вверх, ввысь, вниз, в самую глубину, сознание мечется по иллюзорной клетке, словно воздушный змей, не останавливаясь на чем-то одном. Прошлое, настоящее, будущее… все сливается в один водоворот и единым потоком бьет прямо ему в голову, заставив открыть глаза. Сбоку он замечает вспышку, а потом слышит выстрел. Минута, у него есть лишь минута, чтобы разобраться в своем видении и найти ту самую причину, из-за которой его выворачивает уже не один год. Кирилл делает глубокий вздох и, наконец, смотрит вперед. Он снова на кладбище, только вот теперь стоит не в могиле, полной трупов, а наверху, у края двух траншей. Внутри них — Марина и Анжела, они пытаются выбраться, но мокрая земля тяжестью давит сверху. Он знает, воздуха у них почти уже не осталось, и нужно подождать еще минуты две-три, чтобы ненавистные сестры навсегда сгинули из-за потери кислорода, но… почему-то вместо бездействия, ожесточенно начинает сгребать землю в сторону, чтобы убрать лишнюю тяжесть. Он об этом пожалеет, даже потом начнет себя проклинать за то, что спас их, но сейчас он быстро роет руками, создавая проемы в грунте, чтобы пустить воздух в могилу. Когда показалось очертание головы Марины, он бросился ко второй траншее, где уже задыхалась Анжела. Он судорожно разгребал руками куски земли, перемешанной с травой, чтобы успеть и вырвать сучку из лап старой карги. Что это было, внезапно проснувшиеся братские чувства или банальные жалость и сострадание, Кирилл не знает, а просто хватает сестру за руки и выдергивает из ямы. Анжела начинает жадно хватать ртом воздух, сотрясаясь от холода и ужаса, будучи до сих пор не в силах открыть глаза и посмотреть на него. Зачем он это сделал, зачем спас? Кирилл еще ни один год задавал себе этот вопрос. Ведь если бы тогда он их не вытащил из могил, потом, возможно, все было по-другому, и не исключено, что его папа был бы жив. Хотя… оставалась же еще Лилия, а она слишком поддавалась влиянию отца, что было заметно невооруженным глазом. Тигров сморгнул мутную пелену с глаз, а затем снова нажал на курок, пуская в полет сразу две пули, одну за другой. Он знает, почему это сделал. Кирилл не хотел, чтобы какие-то блядские черви отняли у него возможность выпотрошить этих сук, как рыб. Он не мог позволить смерти так просто забрать тех, кто разрушил его жизнь своим появлением. Пули пробивают головы фантомов, а в его голове отдается треск автоматной очереди, которую он пустил в воздух, чтобы отвлечь охранников и позволить этим сучкам сбежать. Еще один пласт памяти крошкой осыпался вглубь нутра, а Кирилл вздрогнул всем телом, скорее на подсознании зная, каким будет следующее воспоминание. Очертание плаца начало вибрировать и сменяться обрывками видений, но они, как и мысли крутились в водовороте и не думали замереть на месте. Он с шумом втянул в себя холодный воздух, а наружу вырвалось уже скуление, потому что он не хотел смотреть на это, но сам прекрасно понимал: если не переживет это заново, хрен ему позволят пойти дальше. Глаза фокусируются на секундной вспышке со спины, а потом его накрывает. Плац и море сменяются заброшенным складом, а тело сдавливает в тисках чужих туш. Нутро грубо рвут, руками, членами, битами и даже шваброй, не жалея и не одаривая покоем. Руки стягивают веревкой, горло сдавливает ошейник, во рту кляп, но глухие крики все равно доносятся сквозь преграду, в нос ударяет запах спермы, мочи и пота. Два члена, пять, пятнадцать, двадцать?.. Какое это имеет значение, если все для него слилось в один сплошной поток боли, которая заполняла каждую клетку тела. Его избивали, а затем натягивали на резиновую дубинку и с садистким удовольствием рвали анус, проталкивая все глубже. Руки с мозолями от частого контакта с оружием нагло шарят по телу, оглаживая избитые мышцы и специально надавливая на гематомы. Кирилл задушенно кричит и пытается вырваться, хотя прекрасно знает, что пока ублюдки не закончат, его не отпустят. А еще он смотрит, взглядом полным ненависти, обиды и разочарования туда, где стоит тот, кого он любил и кому доверял, найдя поддержку и утешение. Но сейчас это все осыпалось прахом, потому что он ему не помог, лишь сам толкнул в руки безмозглых выблядков, потому что прижали к стенке обвинением в совращении. Правда, это не сильно волнует, когда он отдает приказ выдрать избитого парня, а затем пробивает головы всем, кто его касался. Кирилл закусывает губу до крови, чтобы сдержать вопль боли, и дрожит от фантомного и реального холода, пальцы не слушаются и не могут нажать на курок. Он не может вырваться, вновь слишком погрузившись в эту муть, даже спустя десяток лет чувствуя себя позорно беспомощным и слабым, не способным дать отпор. Бита, бутылка, швабра, пистолет… что только не побывало в его заду за ту проклятую ночь. А он перестал соображать после кольта и уже безучастно наблюдал, как новые и новые мрази выстраиваются в ряд, а затем пулеметная очередь дробит их туши, как какой-то скот. Фантомные разрывы и раны саднят жуткой болью, а у него даже нет сил, чтобы кричать или скулить, только открывать рот в безуспешной попытке сделать вздох. Кирилл в реальности и Кирилл в видении сливаются в единое целое, и он начинает выть, от боли, ярости и банального недопонимания, за что с ним так поступили и почему его предали. Внезапно в сознание вклинился голос из настоящего, заставляя Тигрова сжаться в пружину. «Стреляй!», — гремит приказ, а перед глазами мелькают вспышки света, очертание склада дребезжит, а нос уже улавливает запах моря. Кирилл резко дергается и открывает огонь по тому, кто ему врал и использовал в своих целях. Пуля вонзается прямо между глаз стоящего над ним в видении мужчины, и тут же картинка взрывается осколками, крошкой осыпаясь вниз. Виски сдавливает резкой болью, и на миг Кирилл зажмуривает глаза, окунаясь в вязкую темноту. Холод пронзает его насквозь, заледеневшие пальцы пульсируют, а сердце стучит все медленнее. Ветер обдувает вздрагивающие тело, и хоть как-то дает ощущение реальности. Щелчок предохранителя заставляет резко распахнуть веки, но впереди только ряд мишеней, а направляющий его человек за спиной или сбоку. Сейчас он это осознает и сильнее сжимает пальцы на винтовке, убедившись, что есть кому его тащить назад. Мысленно поблагодарив Динара за его присутствие, он сделал глубокий вздох, проталкивая колючий воздух в легкие, и принялся ждать выстрела. Самое гадкое он уже пережил, впереди только болезненные и страшные воспоминания, но вот странность — страха теперь нет, словно кто-то отключил его. Внутри только ожидание и смирение, потому что глупо было сопротивляться этой лавине столько лет, а затем сломаться из-за мелочи. А сам Каулитц едва дышал, потому что наблюдать за выворачиванием нутра Кирилла оказалось сложнее, чем он предполагал раньше. Каждый его крик был подобен ножевому ранению, но Динар удерживал себя на месте и не смел подходить к парню. Не сейчас, слишком рано и слишком опасно нарушить весь процесс, пускай у него сердце кровью обливается от одного только наблюдения. Интересно… а Влада или Лиана тоже так выворачивало изнутри, когда они проходили через его чистку? Динар мотнул головой, прогоняя эти мысли прочь, сейчас не то время, чтобы об этом думать. Вместо этого он передернул затвор на пистолете и послал пулю в допустимой близости от Кирилла, заставив парня едва заметно вздрогнуть. Патрон черканул по бетонной поверхности плаца, а в следующий миг Тигров захрипел и затрясся крупной дрожью. Что он видел перед собой, какой-то ужас прошлого или событие недавнего настоящего? Динар не мог этого знать, но продолжал всеми силами держать его сознание в своих руках, не позволяя ему уйти на дно слишком рано. Но чем дальше он следовал за ним, тем больше понимал, что сейчас рискует собственным контролем и в любой момент может сам пойти под воду. У него нет на это права, просто нет, как и возможности совершить ошибку. Он должен вытащить их обоих, как бы застаревшее безумие не туманило мозги. Посторонний выстрел кажется громом, а затем раскаты грозы переходят в дикий вой, который пробирает до костей. Динар шумно сглатывает и делает очередной выстрел, взяв свои эмоции под контроль. Кирилл задыхался от удушливых слез, не в силах сдержать их, потому что смерть его команды в кипящем аду горящей базы слишком кроет израненное нутро. Он их бросил, потому что не мог спасти, но это не отменяет его вины, бросил и подло сбежал, потому что свою жизнь посчитал ценнее, хотя на самом деле, это было не так. Выродок вроде него должен был тогда погибнуть. Он до сих пор не может простить себе этого, по ночам просыпаясь с криками из-за кошмаров, в которых горит именно он, как и несколько лет до этого. Почему он тогда не сгорел, почему ему удалось спастись, почему тогда он смог урвать жизнь из костлявых рук, а его парни нет? Запах гари проникает в глотку так едко и так вязко, что дышать становится просто не чем, приходится глотать ядовитый дым и давиться от спазмов. Глаза печет в реальности из-за слез, но он этого не замечает, только лишь через силу стреляет по мишени. Треск дерева оглушает, а мелькающая вокруг него реальность начинает сгущаться. Кровь пульсирует в висках, болью отдаваясь от стенок черепной коробки, перед глазами пляшут черные точки, а из рта вырываются только сиплые хрипы. Кирилл зажмурил веки, в тщетной попытке прогнать черноту, а потом он чувствует резкий удар по глазным яблокам и срывается на крик. Темнота накрывает словно единой материей, остальные рефлексы усиливаются, но это не избавляет от ужаса потери зрения. Паника клубится вокруг него, словно недавнее языки пламени, а затем из глубины нутра поднимается что-то беспощадное и смертоносное, которому плевать на эту черноту, оно и без света сможет кишки выпустить. Хлесткий выстрел гулом отдается в сознании, а его прошибает холодный пот, потому что он видит не свои действия, а дело рук Шэрхана. Ошметки кусков плоти покрывают пол, а он все не может остановиться, продолжая отделять сырое мясо от костей. Одну часть он, возможно, сам съест, другую скормит своим псам. Другой кары бляди, ослепившие его, не заслуживают. Потеки крови темной коркой застывают на коже, лицо тоже в крови, но он не обращает на это внимания, действуя монотонно и с некой ленцой. Они кричали, дико и с ужасом, когда он живьем срезал с них кожу, когда вскрывал грудные клетки и вырезал внутренние органы, они осознавали, кто их убивает, и это тешило его либидо. Темнота под веками пульсирует болью, но он не спешит паниковать. Он на уровне инстинктов знает, как и что нужно сделать, так что ему даже не надо особо смотреть, чтобы пробить грудную клетку и вырезать все еще бьющееся сердце. Осознание накроет потом, набатом шарахнув по сознанию, а сейчас есть только кровь, боль и темнота. Кирилла тошнило, но из горла рвались только сухие позывы. Он не помнил этого, даже не знал, что альтер сотворил его руками, не помнил временной слепоты, лишь пряный запах смерти. Теперь же жуткое воспоминание заставляет его дуреть и отторгать реальность, чего нельзя делать. Он знает, чувствует, что не сможет больше закрыть это под коркой сознания, придется пропустить через себя. Тигров сделал короткий вздох, а затем на выдохе открыл слепой огонь по мишени, раздавливая кровавый образ и позволяя ему ранить его своими осколками. Одной частью сознания он знает, что ничего этого в реальности нет, но вот другая — ныряет с головой в это чувство бескрайнего безумия и изумительной жестокости, которая остротой проходится по живой плоти. Динар внимательно следит за его реакцией и делает осторожный шаг поближе, даже так ощущая клокотавшего зверя под его кожей. Нельзя прерывать, он знает, но под ложечкой прямо свербит от потребности вырвать Тигра из этой херни. Но осталось всего три мишени и три пласта памяти, которые необходимо преодолеть. Внезапно Кирилл закинул голову назад и безумно оскалился, издав пугающий хриплый смешок, только вот его глаза были далеки от той веселости, которую показывали губы. В них была воронка бездны, без конца и края, затягивающая в свою трясину. Темные изумруды сейчас горели яростью и мукой, почти сломленной волей и зарождающейся апатией. — Не смей, Шэрхан, — он не узнал свой голос, сиплым хрипом вырвавшийся из глотки, — не смей, дай ему очиститься от всего этого. По лицу парня прошла мрачная тень и болью отразилась в уголках натянутых в улыбке губ, выдавая его истинное состояние. Он вздрогнул всем телом, рыча сквозь зубы, и зажмурил воспаленные глаза. — Держи его, он падает, — прохрипел альтер и начал заваливаться на бок, — не дай ему захлебнуться… Динар бросился к нему, поймав его за плечи и выпрямив, старательно контролируя свои движения. Кирилл дышал через раз, его глаза по-прежнему были закрыты, а грудная клетка опадала с резким булькающим звуком. Как кровь, как поток воды в закрытом пространстве. Каулитц осторожно прикоснулся к его лицу и слегка зажал волосы в кулаке, чтобы привести его в чувство. — Кира. Давай, последние три пласта, и все закончится, — каких усилий ему стоило сохранить свой голос хладнокровным, — давай, еще немного, я держу тебя. Я рядом, слышишь? Кирилл смог лишь кивнуть в ответ и с тихим поскуливанием втянул в себя воздух, через силу открывая глаза и впиваясь дрожащим взглядом в холодное лицо Каулитца. Динара передернуло от ядерной смеси бессилия и муки в зеленых омутах, но он умудрился сохранить хотя бы видимость спокойствия. Хотя на самом деле он сам хотел орать, потому что собственные замки на сознании трещали по швам. Но это не так волновало, как шатание Тигра на грани безумия. — Я рядом, — вновь повторил он и повернул его голову в сторону мишеней, пройдясь пальцами по напряженной шее, — не бойся, эти видения тебе не навредят. Я не позволю. Чистая афера, которая может сломать парня окончательно, и это будет на его совести, но у него нет другого выхода. Тигру нужно дать повод зацепиться за что-то, чтобы он смог удержаться на плаву, а использовать в этой цели его привязанность не такой уж и проигрышный вариант. Главное — потом вовремя среагировать и поймать его, а то собственный опыт говорит, что в таком состоянии не очень обращаешь внимание на того, кто рядом, а значит подсознательно пытаешься уйти от предлагаемой помощи. Лиану долго пришлось пробиваться через его стены и тащить все наружу было неприятно, так что сейчас он прекрасно понимал и Кирилла, как «пациента», и Купера, как психолога, только вот в данный момент его роль исполняет он. Динар осторожно отошел от Кирилла и быстро облизнул пересохшие от волнения губы, готовясь вновь выстрелить, только теперь вперед, в мишень. Он ведь не врал, когда говорил, что пройдет через это вместе с Тигром, а для этого надо поймать единую с ним волну. Выждав нужный момент между рваными вздохами парня, Каулитц прицелился и послал пулю прямиком в десятку. Выстрел резанул по ушам, как и задушенный хрип Тигрова, когда он дернулся всем телом, словно испугался того, что увидел. Динар многое отдал бы, чтобы увидеть эту картину, но ему оставалось только наблюдать за парнем. Сам же Тигров дрожал, хоть и не замечал это, а все потому, что перед глазами было событие трехгодичной давности, в котором он ломал свою пару, выйдя из себя из-за ее измены. Мерзкое чувство внутри, страшная смесь из убийственного безразличия и глухой боли, которая выедает нутро, словно кислота. Он не стал убивать омегу, нееет, он поступил более дико, когда заставил его наблюдать, как он разделывает любовника на мелкие кусочки. Подло и бесчеловечно было так поступать, но в тот момент он об этом не думал, только сильнее кромсал грудную клетку Альфы под завывание испуганного омеги. Антуан что-то кричал, но до воспаленного сознания не доходили его крики, потому что Кирилл находился в закрытом вакууме. Кто его может судить за его жестокие методы? Он жесток, потому что с ним нихера мягкими не были, а только мордой в пол вбивали каждый раз, когда он начинал верить. И вот снова, плюнул в душу тот, которого он вроде как любил тогда. Вроде как… какое интересное словосочетание. Почти правдивое, и настолько же ложное, потому что уверенности в нем ни на грамм. Кирилл с силой закусывает нижнюю губу, сдерживая глухое рычание и предательские слезы. Он не жалел, что тогда так поступил со своим «истинным», потому что та падлюка заслужила такую участь, он сожалел о другом, о годах, проведенных в жесткой уверенности в том, что он не способен построить нормальные отношения. Потому что в прошлом слишком переломали, потому что он сам себя не мог узнать из-за обилия различных масок, которые ему приходилось надевать на лицо, чтобы скрыть свою дикость. Со временем реальная личность опустилась на дно так глубоко, что фальшивый образ стали принимать за правду. И делал это в первую очередь именно он, потому что так легче было переносить все кошмары прошлого и проблемы настоящего. Тигров сделал едва заметный вздох и сфокусировал свой плывущий взгляд на мишени, которая приняла облик его пары. Как иронично, в память врезался самый первый образ, когда он его только увидел, зацепившись за утонченные черты и скрытое пламя внутри. Не прошло и мига, как он сменился уже знакомой картиной избитого омеги, который в страхе жался к стене и смотрел с таким презрением и ужасом, что впору задуматься, а любил ли он его хоть на четверть. Кирилл сжал губы в тонкую полоску и открыл огонь по фантому невысокого парня, с неким облегчением наблюдая за тем, как его тело превращается в груду выпотрошенного мяса. Внутри все кровоточило, а он не мог толком сказать, кто теперь у руля, потому что еще один пласт с треском осыпался в пропасть, а сам он замер в невесомости. Кто теперь главный, кто направляет его действия, кто кого защищает — не понятно, и от этого горечь растекается по нутру. Кто-то скажет, что ничего не изменилось, он так и остался слабым выродком, не способным ни на что, кто-то будет его выгораживать, а кто-то просто примет… но правда в том, что ему самому нужно отпустить себя и позволить цельной личности занять главенствующее место. Но для этого нужно вернуться в самое начало, чтобы понять, кем он был до того, как запутался в своих масках. Хлесткий выстрел звучит совсем рядом, Кирилл даже может отследить полет пули, а потом его сгибает пополам, и он с криком сжимается в комок. Поза защищенности, в которой есть обман того, что с тобой ничего не случится, потому что защитят. Над ним и вокруг него кубы со льдом и водой, а сбоку, за покрытым амальгамой стеклом стоит его отец и смотрит, как его выворачивает из-за переохлаждения. Наркотики в крови только усугубляют эффект, потому что ему кажется, что он все еще замурован в могиле и нет не единого шанса на спасения. Тогда его спас Шэрхан, когда закрыл сознание от его вмешательства и не позволил переживать дробление инъекциями. Но сейчас память не сопротивляется и ужасает своими яркими образами, которые открывают вуаль тайны. Рядом, в таком же кубе из воды и льда виднеется другое тело, а за ним еще два. Кирилл с болью узнает в них Влада, Лиана и еще одного незнакомого Альфу. Омеги находятся без сознания и безвольными куклами парят в невесомости холода. Из глубины нутра поднимается ярость, вены вздуваются и чернеют, а он не прекращает попыток освободиться. Горло сдавливает от удара тока, но он не реагирует, продолжая остервенело извиваться сквозь толщину воды. Наркотики уже не действуют, ничего не сдерживает, что уже само по себе настораживает, никто не бросается в лабораторию, чтобы «успокоить» его, словно он делает все именно так, как того хочет отец. Осознание этого вызывает новый приступ ярости, который он не может подавить и выплескивает его в удары в стеклянные стенки куба. Хорошо сработали, бляди, решили сыграть на его дружеской привязанности и инстинктах, потому что знали, что он не бросит своих приятелей на произвол. Кирилл в реальности это видел предельно ясно, уже зная, на что был способен глава Академии, Кирилл в видении об этом не задумывался, лишь остервенело бил стекло и кричал, плюя на забивающую глотку воду. Жаль только то, что это был спектакль для одного актера — него, потому что все оказалось фарсом. Как только он смог расколотить свой куб, с протяжным звуком вся жидкость хлынула наружу, а пласты льда рухнули сверху. Как он тогда выжил, Кирилл не знает до сих пор, хотя и догадывался, что тогда его спасла именно поза, в которую он успел сжаться. Эмбрион… потребность в защите и заботе, только вот их ему некому было дать, потому что в тот момент в округе были лишь враги и блядские врачи, которые просто стояли рядом и ничего не делали. А он лежал посреди разбитого куба, в окружении льда, и смотрел на соседние камеры, но видел уже совсем других людей. Выстрелы винтовки звучат словно в другом мире — глухо и вибрацией ударяют по мозгам, а Кирилл не обращает на это внимание, только делает один выстрел за другим и не замечает слез, которые уже непрерывным потоком льются из глаз. Он ведь, правда, поверил, что там — его друзья, извращенности отца могло на это хватить, но на деле это оказались какие-то левые подставные утки, поразительно похожие на омег, но все же — не они. Он помнил, как уже через некоторое время кидался на отца из-за его выходки, а чьи-то руки прижимали его к постели и не давали задушить ублюдка. Подозрительно знакомые руки, пахнущие порохом, яблоками и кофе, смесью ароматов, которая всегда действовала на него как успокоительное. Как пахнет свет, тепло, любовь? Какой запах у нежности, ласки и заботы? Почему сейчас он это спрашивает, вместо того, чтобы искать последнюю причину своего излома? Кто может обнимать со странной терпкой добротой, бескорыстно согревая окоченевшие тело, свернувшись вместе с ним в комок? Кто может забирать всю боль одним лишь своим прикосновением, даже несмотря на то, что в другой ситуации он может ее причинить так же легко? Кто оберегает с самого рождения и в дальнейшей жизни, даже если не находится рядом? Только… родитель. Кирилл испускает задушенный всхлип, когда видит перед глазами почти забытый, но все так же яркий образ своего папы. Страх неверия, вина из-за бессилия, потребность убедиться, что он реальный, все это петлей затягивается на его шее. Но тут же исчезает, потому что Светослав смотрит мягко, без укора, словно пытается запомнить каждую черту. Хоть Тигров и понимает, что это все — заскоки его измотанного сознания, а все равно не может отделаться от мысли, что папа прощает ему свою смерть, и в реальности, и в видении. Кирилл не может заставить себя нажать на курок и тем самым разбить такую желанную иллюзию, продолжая оттягивать расстрел. Почему так получилось, что последний пласт оказался один из редких светлых моментов за всю его чертову жизнь? Ему легче пробить голову насильникам, однокурсникам, паре, отцу… но папа?.. За что его убивать? Кирилл закрыл глаза, вздрагивая от крупной дрожи, и негнущимися пальцами нажал-таки на курок, посылая пулю в сиротливо стоящую девятую мишень. Он его бросил, когда не попытался сопротивляться тирании мужа и позволил себя убить. Он стал причиной первой перестройки, когда Кирилл принял руководство над группировкой и должен был из сопливого мальчишки превратиться в жесткого главаря, способного удержать контроль над дикими головорезами. Он призраком шел по пятам все эти годы и тащил на дно, не желая, нанося вред. А теперь… он сам тонет в озере из крови, а осколки разбитых пластов стрелами пронзают его грудь. Образ Светослава лопается, как мыльный пузырь, и крупными кругами на воде растворяется в озерной глади, которое через миг стало зеркалом и Кирилл увидел свое отражение. Но это был не Шэрхан, уж его дикую и хищную физиономию он узнает из тысячи. Сейчас на него смотрел мужчина, способный защитить не только себя, а и сотни других, вылепленный из уверенности, хладнокровия и человечности, имеющий свои принципы и правила, жесткий и жестокий, но справедливый лидер. На него смотрел Альфа, которого не будут упрекать из-за проявления эмоций, о котором не посмеют распускать слухи, за которым будут идти. Которого будут любить, который может стать счастливым, который заслужил свое место под солнцем. И этот мужчина — он, Кирилл Тигров, тот, кто ни один раз надирал зад смерти, тот, кого не смогли сломать, тот, кто наконец-то стал цельным после долгих лет дробления. Кирилл обессиленно опустил руки и расжал пальцы, выпуская винтовку из судорожной хватки. Такая простая истина, а отходняк все еще волнами бьет его по голове, не давая сформулировать мысли. Внезапно его крепко обняли со спины и прижали к крепкой груди, позволяя обонянию уловить давно забытый запах пороха, яблок и кофе, только вот сейчас он принадлежал другому. Тому, кто не побоялся перенести это все вместе с ним, тому, кто вытащил, хотя и сам едва не утонул, тому, кто остался рядом несмотря на все детали и далеко неприятную картину наблюдения. — Тигр, — его голос совсем сел, но Кирилл отчетливо слышал и воспринимал его, словно это не он несколько часов назад не вывернул его наизнанку, — теперь нужно вернуться. Я отсчитаю от десяти до одного, и твой вакуум исчезнет, просто следуй за моим голосом. Кирилл едва заметно кивнул, показывая, что он его услышал и понял, а Динар протяжно вздохнул и сильнее стиснул свои руки. — Десять. Рябь идет по зеркалу, а очертание реальности все сильнее вклинивается в сознание. — Девять. Дыхание заметно прерывается, но это не паника, а ожидание неизвестного. — Восемь. Глаза пекут от долгих рыданий, а виски простреливает острой болью из-за морального напряжения. — Семь. Эти объятия успокаивают, дарят чувство защищенности и тепла, по которым изголодалось нутро. — Шесть. Ласковые пальцы зарываются во взмокшие алые пряди и с нажимом проходятся по коже головы. Кирилл не может сдержать свой порыв и машинально следует за рукой, ластится и просит еще немного ласки. — Пять. Запах окутывает сильнее, заставляя застывшие рецепторы вновь заработать в полную силу и шарахнуть током по оголенным нервам. — Четыре. Голос звучит уже громко, хотя в реальности он не громче шепота. Кирилл следует за ним, пускай потом будет жалеть, но теперь у него просто не было выбора. Либо за ним, либо назад в водоворот кошмаров. — Три. Тигров не видит, но чувствует едва заметную улыбку облегчения, которая появилась на губах Каулитца. От этого ощущения мурашки идут по коже и заставляют его рвано вздохнуть. — Два. Пальцы мягко проходятся по сильной шее, кончиками очерчивая след от железного ошейника, а затем будто бы разглаживают эту отметину жуткого прошлого. — Один. Динар замирает ладонями на его скулах и слегка приподнимает голову вверх, словно удерживая, чтобы не захлебнулся, а затем медленно закидывает назад и ловит усталый, но осознанный и чистый взгляд изумрудных глаз. — С новым рождением тебя, Кира. Кирилл ломано улыбается, не в силах скрывать болезненные импульсы внутри черепной коробки, но Динар все понимает без слов и осторожно помогает ему подняться на ноги. Парня нещадно ведет из стороны в сторону, но его крепко поддерживает рука Каулитца за талию, не давая упасть по дороге к машине.