Honey, This Mirror Isn't Big Enough for the Two of Us

Я сидел на диване в обществе Линкольна и Чайки, перелистывал страницы комикса, стараясь быть хоть немного спокойным, что получалось просто отвратительно, и сосредоточенно слушал тишину уютной теплой квартиры. На самом деле, тишина — это прекрасно, но я просто боялся появления голосов, а если точнее — голоса Джерарда, в моем сознании. Ведь раньше он появлялся так часто; как, интересно, я не понимал, что бестелесные голоса в голове просто идеально вписываются в концепцию сумасшествия? Чайка, проснувшись и неловко спрыгнув с кресла, на котором она лежала, игнорируя свою специальную кроватку для собак, подошла ко мне и начала смотреть милыми глазами, явно выпрашивая поесть. Я отложил комикс и пошел вместе с ней на кухню. Линкольн, наверное, услышав хлопок двери холодильника, притопала тоже, а я не имел понятия, чем Фрэнки кормит собак. В холодильнике почти ничего не было, кроме батареи банок Dr. Pepper, но я не думаю, что собаки любят его так же, как их хозяин, и ещё там стоял контейнер для салатов с, собственно, салатом внутри. Ага. Но салат оказался даже хуже еды, которую бесплатно дают в муниципальных больницах Нью-Джерси. Хорошо, наверное, у Фрэнка, который ходит непонятно где поздним вечером, должны быть эти собачьи консервы или что-то такое, да? Когда огромная, как Эмпайр Стейт Билдинг, волна понимания обрушилась на меня, что-то, очевидно, отразилось на моем лице, потому что Фрэнки спросил, все ли в порядке. Я ответил, что да, хотя Джерард в зеркале никуда и не думал исчезать, он все так же стоял и улыбался, а Фрэнк все так же его не видел, разве это было хотя бы близко к «в порядке»? Меня парализовал ужас, подобно взгляду Василиска, а Фрэнк, явно не очень-то поверив моим словам, предложил мне лечь; наверное, он подумал, что мне по-прежнему плохо из-за болезни. Он, взяв меня за руку (у меня даже не было радости или чего-то вроде такого по этому поводу, видите, как отвратительно я себя чувствовал) повел за собой в комнату и заставил меня лечь на диване, а сам пошел на кухню за чаем. Почему я никогда даже не задумывался о том, что Майки может быть прав? Я действительно сумасшедший? Но ведь эти видения в зеркале, они настолько реальны! И ещё, разве не они помогают мне улучшать мое собственное существование?.. Я не хотел верить, вообще не хотел. Да если быть честным, я и не верил. А может, только я могу видеть мое Отражение, когда оно изменено? — Джерард, может быть, ты наконец-то расскажешь? — немного раздраженный тоном спросил парень, когда зашел с чашкой горячего чая в руках. — Что? — я решил сыграть в идиота, хорошая тактика по отношению к друзьям и вообще к тем, кто запредельно добр к тебе, да? Я заметил, что он назвал меня Джерард, хотя перед этим всегда называл только Джи, если обращался лично ко мне. Наверное, он обижен, я добился своего. — Да хоть что-нибудь! Ты думаешь, я не вижу, что что-то происходит? Он отдал мне оранжевую с огромным подсолнухом на ней чашку и сел рядом. У меня был выбор: а) соврать ему снова, в миллионный раз подвести его доверие, и б) рассказать о том, что я сумасшедший. То есть, выбора, по сути, не было. — Фрэнки, понимаешь, — немного заикаясь из-за волнения и отставляя чашку подальше, начал я, — незадолго до знакомства с тобой, однажды вечером я подошел к зеркалу в ванной и увидел, как оно зашевелилось. Да. Да-да-да-да-да-да. Я рассказал все, абсолютно все, что помнил сам, не упуская и капельки, а Фрэнки оказался хорошим слушателем, он только расширял свои и без того огромные глаза по мере моего рассказа, но не произносил ни слова, а когда я закончил, его реакцией было: — Ничего себе… Это было сказано тихо и скорее самому себе, чем мне, и я сидел и боялся, как бы он не выгнал меня, психа, из квартиры, но он сделал то, чего я точно не ожидал — он встал и вышел, и начал обувать кроссовки, и, сказав напоследок что-то вроде «все нормально, я скоро вернусь», исчез. Прекрасно! Я нашел-таки корм для собак, кое-как открыл банку с помощью ножа и высыпал в миску какие-то жуткого вида кусочки мяса вперемешку с жирным желе. Я просто не могу понять, куда и зачем он пошел. Может, за врачами? И через пару минут меня схватят, запихают в машину и повезут делать лоботомию, которая превратит меня в овощ. Нет, я не думаю, что Фрэнки сдаст меня в психиатрическую больницу, он не такой. Он мне хоть поверил? Или, как Майки, подумал, что мне все приснилось? А может, это вообще так и есть? Из оцепенения меня вывел звон моего мобильного, и это была Лори. — Привет, вы уже дома? — её веселый голос немного раздражал сейчас, я бы многое отдал, чтобы тоже быть веселым. — Да, Лори, все хорошо. — Ну отлично, Фрэнку привет, а я пошла, я просто хотела узнать, все ли в порядке. — Да… — начал я, но уже было слышно гудки. Девушка позвонила узнать, нормально ли я добрался до дома. А я так мерзко ревную Фрэнка к ней, и её к Фрэнку. Я ужасный человек. Я посмотрел на экран телефона и увидел четыре пропущенных, и все они были от старосты нашей группы в университете. Наверное, звонила сказать, что меня уже отчислили. Надо бы пойти за документами. Интересно, смогу ли я поступить в академию с диагнозом «шизофрения»? Телефон в моей руке вдруг опять запиликал. Какой я, однако, популярный сегодня, круто! И это был Майки; нет, нет, нет, я не собираюсь говорить с ним. Он позвонил ещё два раза, и снова стало невыносимо тихо, и даже собаки, которые затеяли возню на ковре с резиновыми игрушками, не могли избавить меня от страха услышать что-то, чего я слышать сейчас совершенно не хотел. Все внутренние демоны будто только и ждут наступления тишины, чтобы открыть свои огненные глаза, что способны сжигать, травмировать внутренности и поражать коррозией светлые мысли. Проклятие. Мне казалось, будто секунды превратились в минуты, а минуты в часы, что, конечно же, шло наперекор квинтэссенции времени. Я выпил содовую, потом ещё одну, чтобы пустой банке из-под первой было не слишком одиноко в мусорном ведре, помыл собачью миску, почитал какую-то книжку, нашел в ванной маленький карандаш для глаз (я бы хотел увидеть Фрэнка с накрашенными глазами), немного подвел ради эксперимента свои глаза, с опаской смотря в зеркало, убедился, что мне даже идет, но Фрэнка по-прежнему не было, и темнота за окном заставляла меня переживать за него, и я был просто без понятия, чем ещё себя занять, пока в голову не пришло выгулять собак. Всё лучше, чем идиотская тишина. Я уже стоял в маленьком коридорчике и надевал на Линкольна поводок, когда в дверь позвонили. Я почувствовал, что это был Фрэнк, но «нет интуиции» входило в мою коллекцию «нет», причем очень давно. Это был Майки. — Привет, — как ни в чем не бывало, будто бы он сейчас не пришел в квартиру Фрэнки ко мне, сказал мой брат. — Ты теперь тут живешь, да? Что у тебя с глазами? Ты их накрасил? Господи, да ты, оказывается, ещё больший педик, чем я тебе говорил. Я смотрел на него этими самыми выпученными накрашенными глазами и изо всех сил кусал щеку изнутри, я бы с радостью начал бить посуду или рыдать, упав на пол, потому что к такому предательству я не был готов. Потому что это даже хуже, чем врачи и клиника. Фрэнк прекрасно знает его отношение ко мне, но, тем не менее, он пригласил его сюда, к себе домой, потому что сумасшедших надо передавать в руки их братьев, чтобы те решали, что с ними делать. А ведь я ему так, так доверял. Майки зашел внутрь и закрыл за собой дверь, но она не пробыла закрытой и несколько секунд, потому что вернулся наконец хозяин квартиры. Человек, которого я хотел видеть сильнее всего на свете и которого не хотел видеть больше никогда. Он держал в руках какой-то бумажный пакет, а его волосы были растрепаны и чуть-чуть влажны из-за мелкого дождя, что делало его запредельно милым. И ещё он был удивлен, как если бы не ожидал увидеть тут Майки. Но я не хотел замечать его честных и красивых глаз, что по-прежнему были цвета завтра, он был для меня подобно падшему ангелу с огромными черными-черными теперь крыльями. — Что, рады, что я все ещё не сбежал? — вдруг отойдя от своего ступора, спросил я так агрессивно, как только мог. — Окончательно рехнулся? — фыркнул Майки. Я только бросил в него злой взгляд. — Джи, — начал Фрэнк осторожно, будто боясь сказать что-то лишнее. — Джи, я уверен, ты сейчас думаешь о чем-то, чего нет на самом деле. Давайте все сядем и успокоимся, и… Я действительно попытался сохранить контроль, я не хотел кричать, но закричал: — Как я успокоюсь, если я псих?! Смирительная рубашка меня успокоит! — И, сунув поводки Фрэнку в руки я как можно быстрее выбежал из квартиры, не слушая, что они говорили мне в след. Я шел по улице и честно пытался возненавидеть человека, которого я десять минут назад практически любил всем своим сердцем, но получалось, честно скажем, фигово. Я уже много раз говорил, что чувство ненависти мне не знакомо, я просто не умею это делать, я по-прежнему люблю и ценю их всех, и брата, и Фрэнка, и родителей. И все-таки, я надеялся… А на что я, собственно, надеялся? На то, что приобрел друга? Да с чего я вообще взял, что у меня может быть все хорошо? Неудачник — это нечто посланное космосом, небом, судьбой, Богом и кармой. Наверное, они сейчас будут звонить в девять-один-один чтобы сообщить, что опасный для общества ненормальный сейчас шатается по улицам Нью-Йорка. Правильно, так и есть. На самом деле мне действительно хотелось разрушать все, что я видел, но в первую очередь мне хотелось разрушить себя, так как, посудите сами, собственное схождение с ума и так отличный повод застрелится, и если сюда прибавить ещё и бессмысленную тупую влюбленность в недавнего друга, в предавшего меня человека, которая никуда не девается из-за разочарования, а только приправляется ним… Если бы у меня получилось злиться на него долго, это был бы другой разговор, но я просто отказывался верить в то, что этот прекрасный человек может сделать мне плохо. Я шел в темноте без понятия куда, дождь усиливался, заливал мне лицо, одежду, мне уже было мало что видно, и я чувствовал себя ужасным, мерзким, больным, неадекватным, неблагодарным, брошенным, никому не нужным. Обреченным. И я действительно таким был. Я уже успел пожалеть о том, что я обвинил Фрэнка в предательстве, ведь нужно было видеть его выражение лица, когда он зашел в квартиру; наверное, он и правда не подозревал о нахождении в ней моего брата. Теперь он меня никогда не простит. Я шел вдоль какого-то темного парка, где я никогда ещё не был, и я решил свернуть туда, как только увидел вход. Кованные ржавые ворота зловеще скрипели, внося разнообразие в монотонные звуки дождя; мокрые деревья от легкого ветра сотрясались и роняли капли воды на не менее мокрые дорожки с побитой старой брусчаткой, слабо освещаемой грязными от времени еле работающими фонарями; клумбы были неухоженные, заросшие и своеобразно красивые. Все в этом месте просто кричало о том, что уже давно нога человека не ступала сюда и что я тоже не был желанным гостем. Мне стало не по себе, и я оглянулся в поисках выхода, через который вошел минуту назад, но его там не было! Первая волна паники принесла с собой головокружение и тошноту, как обычные волны приносят к берегу водоросли и медузы. Я перестал различать, где мои руки или ноги, не чувствовал своего тела, но, тем не менее, начал метаться в поисках ворот, которые только что были здесь. Это был словно фильм ужаса с банальным сценарием и очень маленьким бюджетом. Пот вперемешку с дождевой водой стекал мне в глаза, мешая видеть хоть что-нибудь, я бегал как ошалелый по дорожкам заброшенного парка, не зная, как выбраться оттуда, и будто бы слыша сзади чьи-то шаги, которых там не было. Вторая волна затруднила дыхание, а тем более, во время бега, я думал, что умру, целых несколько минут, удивительно длинных минут, и мне даже хотелось этого, так как чувство страха было нестерпимым. Голову будто что-то сжимало, в горле пересохло, меня била крупная дрожь. А потом вдруг все прошло, когда я заметил боковой выход и увидел фары машин на дороге. Я продолжал бежать изо всех сил, которые уже покидали меня. Я очнулся возле знакомого блочного дома, в котором находилась самая уютная квартира во Вселенной, и я понял, что больше всего на свете я сейчас хочу очутиться там. Приступ окончательно отступил, и я начал слышать окружающие меня звуки города, вроде воя сирен где-то далеко и шума машин, и это было таким облегчением, что я просто привалился к двери подъезда и простоял там несколько минут, окончательно приходя в себя. Какая-то женщина вежливо попросила меня отодвинуться, и, воспользовавшись магнитным ключом, открывающим домофон, зашла вовнутрь, а я, подумав секунду, протиснулся за ней. На этаже Фрэнка висело небольшое заляпанное зеркало на стене, в котором отражался я, побитый, с синяком на скуле, с разводами карандаша под перепуганными глазами, с оторванным рукавом на ветровке и с огромной царапиной на всю эту руку. Невероятно убогое зрелище. Все ещё пытаясь отдышатся, я позвонил в дверь, и она в то же мгновение открылась, как если бы Фрэнк сидел в коридоре и ждал моего возвращения, но это было бы, наверное, слишком. И как только я увидел его и это маленькую уютную завешенную плакатами квартиру за его спиной, я осознал всю свою глупость, и это было для меня слишком вперемешку с тем страхом, что я испытал ранее, и я позорно разрыдался сразу же после слова «Фрэнки», а оно было первым словом, что я сумел сказать. А он обнял меня и начал быстро-быстро говорить что-то, что я понимал с трудом, но различал «Майки сам нашел мой адрес», «я бы не стал его звать сюда», «я искал тебя несколько часов» и «что, что, что случилось?», и я не мог ничего ответить, просто обнимая его в ответ и не контролируя свои слезы облегчения или чего-то такого, и ещё я понял, что был таким придурком, когда думал, что Фрэнки мог меня предать. Меня всё ещё била дрожь. — Ну, ну, успокойся, пожалуйста. — Он стирал пальцами мои слезы, осторожно проводя по синяку. — Что такое? Что произошло? — начал гладить меня по голове, обнимая ещё крепче. — Ты накрасил глаза? — поцеловал меня в обе щеки, что были в черных разводах, потом, в лоб, потом туда, где синяк, потом куда-то в уголок губ, а я зажмурился, чтобы скрыть всепоглощающее неожиданное счастье, которое наверняка можно было заметить все равно. Он ведь не зря это сделал? Разве друзья целуют друг друга, даже так? А Фрэнк прижал меня к себе покрепче и повел сушить, а потом кормить пиццей, которую он купил, когда уходил, как оказалось, подумать, потому что он всегда так делает в сложных ситуациях.