Крылья ворона

— Да ты просто псих! — выкрикнул юноша, из последних сил стараясь сохранять остатки стремительно покидавшего его мужества. Мансу уже совершенно не было дела до того, говорит или делает ли что-либо его пленник. У него было другое занятие, занимавшее его больше всего остального. «Почему все вороны такие глупые? — думал он, опытными пальцами пытаясь избавиться от всего лишнего на распластанном и беззащитном перед дикостью севера теле. — Этот птенчик сам не знает, от чего отказывается, как не знает и того, что лучшее для него сейчас — это лежать спокойно и не дергаться, чтобы не было хуже». Его пленник в это самое время вообще не мог думать, все его существо захватил один всепоглощающий ужас. Мышцы невольно напряглись, когда он без особого успеха попытался натянуть на себя предательски сползающие штаны. И тут он заметил рядом со своим лицом эту насмешливую улыбку, которая на один краткий миг лишила его всякой способности двигаться. «О, Боги! Что это за монстр во плоти?!» Джон всерьез было подумал, что сказки старой Нэн ожили, а может, и вовсе не умирали на севере, и теперь ее герои напали на него, на Джона. «Старые боги, позвольте мне проснуться!» — едва шевеля губами, прошептал несчастный. — Боги не помогут тебе, — тут же отозвался Манс, — ни Старые, ни ложные Семеро, потому что это не сон, — он ненадолго задумался, что дало Джону небольшую передышку и возможность еще раз попытаться натянуть штаны, а еще лучше выползти из-под этого мощного тела, — А может, следовало отнести тебя к чардревам и отыметь перед ликами Старых богов, чтобы они засвидетельствовали то, как ворона прогибается перед одичалым не в силах даже вскрикнуть как следует? — Будь ты проклят! — вдруг сорвался Сноу. — Уже лучше, — с усмешкой одобрил его насильник, —, но можно и громче, чтобы все слышали и всем было что рассказать следующим утром. «Да он просто издевается! — понял Сноу, — ну что ж, больше криков ты от меня не услышишь! Я не стану доставлять тебе такого удовольствия! Не ста…НЕ-ЕТ! До чего все это мерзко!» Может, Мансу и не нужны были пока его крики, потому что он вдруг жадно коснулся его губ своими, норовя прикусить ему язык. Его собственный язычок, острый и влажный, уже вовсю хозяйничал во рту пленника. Джон почувствовал тошноту, хотя все самое страшное еще впереди. Как он выдержит все это? Долго ли продляться его мучения? Манс не спешил, уверенный в отсутствии недостатка времени. В самом деле, куда могла улететь эта обессиленная и сломленная ворона? Уже к утру он будет сломлен, а крылья заболят, не позволив взлететь… никогда. Юноша снова дернулся, с ужасом осознав, что на нем уже почти ничего не осталось, кроме того, кого он и сам бы с удовольствием с себя сбросил. Пока на нем были черный плащ, куча свитеров и доспехи, он чувствовал себя в большей безопасности, нежели сейчас, пусть они и не спасали его от этих пылких, но жутковатых взглядов, однако от осознания того, что на нем хоть что-то надето внушало слабую надежду, которой он лишился, как лишиться и чести, когда Мансу надоест играть со своей новой игрушкой, и он захочет перейти к делу. Черный плащ Ночного Дозорного и сейчас был с ним. Он лежал на нем, но все остальное… когда этот разбойник стянул с него все остальное? Джон попытался вспомнить, но не смог. Парализующий страх мешал ему сосредоточиться. Пальцы скользнули по бедру, Джон попытался помешать этому, изогнувшись под придавившим его обнаженным телом, только руки все еще были связаны. Отчаяние охватило его, подступая к самому горлу. Сам не понимая, что делает, но все еще не смирившись со своим положением, Сноу предпринял новую попытку к сопротивлению, которая дорого обошлась ему. Рот наполнился соленоватым привкусом крови, после чего последовал сильный удар по лицу. — Лучше бы ты лежал тихо, мальчишка, и не рыпался, — злобный голос Манса куда больше походил на звериный рык, чем не слова человека. Впрочем, можно ли называть его человеком? — А сейчас, — Джон ясно расслышал угрожающие нотки, — ты меня разозлил, ворона! Последовавшие за этими словами действия Короля-за-Стеной слились в один бесконечно длинный ночной кошмар. Впоследствии, Джон так и не смог вспомнить, где проходила грань между ними. Его резко развернули спиной к костру, уткнув лицом в его собственный плащ и груду какого-то тряпья. Джон снова попытался вырваться, уже понимая бесполезность своих телодвижений, но он сделал это почти инстинктивно в своей жалкой попытке спастись. Даже, если бы случилось невозможное, и он сумел бы вырваться и убить Манса, все равно, снаружи ждали одичалые, которые возможно продолжили бы начатое их королем и уже все вместе, и потом он совершенно не представлял, где находиться и далеко ли до Пятака Первых Людей, где встали лагерем его черные братья. Оставалось только подчиниться, но Джону была противна сама мысль быть чьей-то подстилкой. Когда Джиор Мормонт назначил его своим личным стюардом, он уже чувствовал нечто подобное. Но сейчас все было гораздо хуже. Тогда у него был Сэмвел Тарли, убедивший друга, что Старый Медведь хочет сделать Джона своим преемником, а сейчас он был совсем один среди врагов, и Манс-Налетчик хотел сделать его своей шлюхой. Джон снова дернулся, чувствуя, как все его тело сворачивается в тугой узел. Вырваться ему, разумеется, не удалось, вместо этого пришла боль, потому что Манс слишком сильно сжал его бедра. Вероятно, завтра там, где этот оживший монстр из сказок старой Нэн касался его тела своими грубыми руками, выступят синяки, но не они сейчас волновали Джона. Ему было тошно от собственного бессилия, противно от самого процесса, а затем пришла новая боль, такая, словно его резали на куски тысячи ножей. А он думал больнее и хуже уже не будет. Как же сильно он ошибался… Сноу невольно вскрикнул, затем вспомнил о своем намерении не доставлять насильнику этого удовольствия и до крови прикусил губу, давясь от собственного крика. Он не должен… Он Брат Ночного Дозора… Он сын Эддарда Старка… Он не опозорит его… Но самое худшее уже произошло, и назад вернуться уже невозможно. Манс вошел в него нарочито грубо и резко. Поначалу он планировал подготовить его тело к процессу, но этот глупый мальчишка сам все испортил и должен поплатиться за свою бестолковую отвагу. Он научит его быть послушным, и сделает его покладистым, подрезав черные крылышки… очень пушистые и невинные крылышки. Джон же видел лишь один плюс в происходящем. Его взяли, это было ясно с самого начала, но его взяли сзади, как животные, но, стало быть, Манс не заметит выступившие на глаза против воли слезы. Он не хотел, чтобы они были, только глаза не слушались его. Приходилось терпеть и это и многое другое, мертвой хваткой вцепившись в черный плащ — последнюю реально существующую вещь в этом призрачном мире ужасов и холода. Цвет плаща напоминал ему, кто он, но сейчас это напоминание было лишь солью на свежие раны. Он опозорил своих братьев прямо здесь, сейчас и продолжает позорить, скрючившись на этом самом плаще. Что до Манса, то он уже привык укрощать дерзкий и непослушный нрав одичалых, когда возомнил себя королем, их законы не запрещали подобного обращения с южанами, а Манс все же, по слухам, был рожден одичалыми. Он чувствовал, как дрожит от напряжения и стыда это молодое тело, а ведь позволь Джон себе хоть немного расслабиться, боли было бы меньше, но люди с волчьей кровью Старков отличаются немереным упрямством и понятиями о чести, которые сейчас только делают хуже этому вороненку. Он стал вороной, и ему следует быть вороной, а не лютоволком. Он прижал его крепче к своему естеству и ритмично двигался, крепко держа жертву за бедра и заставляя его невольно двигаться в такт, затем навалился на него, и Сноу покорно опустился на тряпки. Было ли тому причиной смирение или усталость уже не имело значение. Костер давно догорел, но, не смотря на пробивающийся холод, Джон почувствовал на себе и на партнере выступившие капельки горячего пота. Он устал, как после долгого перехода, чувствуя боль каждой клеточкой своего существования и постороннее тело в промежности между ног позади себя. Мышцы его сжимались, когда он еще пытался защищаться, но сейчас это происходило, как во сне, подчиняясь законам простой физиологии. Он уткнулся в свой плащ и, закрыв глаза, попытался ни о чем не думать. Мысли его против воли сами отнесли его сперва на Кулак Первых людей, потом на Стену, и, наконец, в Винтерфелл. На миг он подумал, что все это в действительности было сном, но тут в его воображении все, кого он знал, глядели на него со смесью сожаления и осуждения, от ужаса Сноу вновь открыл глаза, выдохнув облачко пара, чувства и осознание происходящего вернулись. Юноша содрогнулся всем своим измученным телом, на котором уже наверное не осталось ни одного участка, по которому бы не прошлись руки его насильника. «О, Боги! Когда это закончится?!» То ли боги, наконец, услышали его молитву, то ли по какой другой причине, но Джон почувствовал внутри себя странную жидкость, сменившую собой невообразимо длинный и толстый член, которым он едва не разорвал юношу. Манс встал, чтобы хлебнуть вина, затем бросил взгляд на лежащее перед ним тело. Только слабое дыхание говорило, что его обладатель еще жив. Джон почувствовал, как на него что-то бросили и невольно вздрогнул, опасаясь продолжения. Там у него все ужасно болело, о том, что сейчас ему придется пережить этот кошмар снова, не хотелось даже думать. По-счастью, Манс пока на новый сексуальный акт не претендовал, что немного успокаивало. — Оденься, если не хочешь превратиться в кусок льда, — посоветовал ему Манс. Превратиться в кусок льда и перестать что-либо чувствовать… Да, это как раз то, чего ему сейчас больше всего хотелось. Но следующие слова предводителя одичалых заставили его поторопиться с натягиванием свитера. — Или чтобы кто-нибудь из надсмотрщиков не повторил то, что было ночью, — с усмешкой закончил он, — думаю, их бы это устроило. Последнее подействовало безотказно. Джон зашевелился под ворохом одежды и тряпья и с трудом сел. Каждое движение отдавалось болью во всех членах, и он с ненавистью посмотрел в совершенно спокойные и равнодушные глаза своего насильника. Они не выражали абсолютно ничего, словно этой ночи не было вовсе, как и самого Джона. Если бы и Сноу смог также быстро все это забыть, но боль и синяки еще долго будут напоминать ему о произошедшем. — И не советую тебе пытаться сбежать, — предупредил он пленника перед уходом, — далеко все равно не уйдешь, а когда тебя поймают, тому, кто приведет тебя обратно, я позволю тобой попользоваться. Мне не жалко, а вот тебе это вряд ли понравится. Когда Манс вышел, юноша огляделся по сторонам. Жидкость уже вся вытекла, оставаясь неприятным воспоминанием, и Сноу, натянув свитер, с ужасом и злостью обнаружил, что она залила его плащ. И как, спрашивается, он теперь вернется домой?! Пусть уж лучше дома его повесят, чем оставаться здесь и терпеть насилие над своим телом. Он понимал, что его ждет в случае побега, но, тем не менее, остаться здесь, значит заведомо лишить себя надежды на спасение.