Любимая вредина

      Людвиг уже не отдавал себе отчета в своих же собственных действиях. Когда он резко схватил парня за ворот рубашки, тот мигом изменился в лице, но все же бросил презрительным тоном:       – Отвали от меня.       Резкий переход на «ты» и эта грубость подействовали совсем не так, как должны были. Байльшмидт уже не думал. Он резко отшвырнул от себя Родериха, да так, что тот ударился затылком о стену, а после снова приподнял, чтобы теперь уже более осторожно уложить на кровать.       – Доигрался, щенок.       Парнишка сам виноват, он спровоцировал. По крайней мере, именно так себе и твердил Людвиг, которым полностью овладели его инстинкты. Он как-то некстати вспомнил о том, как то и дело дрочил в туалете, думая об этом парне, представляя себе его обнаженным и извивающимся от ласки. Однако прежде бы он не позволил бы себе его лапать, хотя бы потому, что парень выглядел таким невинным и целомудренным. Что там с целомудрием неизвестно, но вот невинным парень вряд ли был.       Грубо говоря, у наемника случился полный разрыв шаблона. Он едва ли не лег на Родериха, придавив своим телом и заставив того опешить и позабыть об ушибленном затылке.       – Пошел прочь!       Его очки в тонкой оправе сползли с носа, когда он дернулся из чужого захвата особенно сильно, но Людвиг, разумеется, был значительно сильнее. Вновь схватившись за рубашку, мужчина со всей силы дернул приятную на ощупь ткань. Пуговицы полетели в стороны, послышался треск. Родерих снова дернулся, в его сиреневатых глазах читался откровенный ужас, но это лишь сильнее раззадорило воображение.       От парня очень приятно пахло, наверное, какой-то дорогой парфюм. Опустив взгляд и надежно схватив парня за запястья, Людвиг с восторгом уставился на его обнаженный торс. Красивый парень, даже очень. Байльшмидт даже замер, жадно рассматривая отчетливо проступающие ключицы, безволосую нежную грудь, немного выступающие ребра, впалый живот. В собственных штанах моментально стало тесно. Все происходившее было в сотни раз лучше любой пошлой фантазии.       Родерих как-то странно замер, уловив его взгляд. Байльшмидт разглядывал его долго, а потом, оторвавшись от пупка и еле заметной дорожки темных паховых волос, он поднял взгляд и посмотрел пленнику прямо в глаза. Цвингли-Эдельштайн близоруко поморщился, а после и вовсе изумил своего потенциального насильника, когда внезапно густо покраснел и отвернулся. Он словно смутился. Хотя, если подумать, с чего бы ему смущаться? Стоило бы орать, вырываться, сыпаться проклятиями вперемешку с мольбами о пощаде. Но Родерих вновь доказал, что он не от мира сего и у него на все своя, особая реакция.       – Ты красивый, – заметил Байльшмидт.       На сей раз парень надул губы, словно… возмутившись. Черт возьми, он именно возмутился, и это было так странно, но теперь его похититель завис от того, что начал гадать – нормально ли это? Ну, хоть немного? Должен же парень понимать, что Людвиг не просто так все это делает.       Не дожидаясь реакции или ответных реплик, Байльшмидт сделал то, что так хотел – уткнулся в шею парню и буквально присосался к нежной коже. Родерих снова дернулся всем телом, явно намеренный оборвать телесный контакт, так что Людвиг перестал церемониться и повалился на парнишку всем своим немалым весом. Тот выдохнул, явно не ожидая такого поворота, но попыток вырваться не оставил.       Теперь его запах ощущался еще лучше, чем на небольшом расстоянии. Байльшмидт откровенно наслаждался этой близостью, окончательно теряя рассудок от непомерного желания овладеть этим потрясающим молодым телом. Он не думал ни о последствиях, ни о том, что это будет серьезной травмой для парня. Он вообще ни о чем не думал в тот момент.       Пришлось отпустить одно запястье парня, дабы иметь возможность к нему прикасаться, но, решив не рисковать, он просто задрал руки Родериха наверх и, прижав их к мягкой подушке как раз над головой парня, перехватил одной ладонью. Цвингли-Эдельштайн не прекращал вырываться, но Людвиг лишь усмехнулся, явственно ощущая, что это сопротивление только сильнее его возбуждает.       Он провел рукой по красивому гибкому телу, наслаждаясь гладкостью кожи, и остановился как раз на боку, чтобы сжать талию и сильнее притиснуться к паху парня своим возбужденным естеством. Родерих пискнул и снова замер, а приподнявшийся Байльшмидт невольно усмехнулся, узрев панику в его глазах.       – Вы не посмеете, – почти спокойно, насколько это позволял дрожавший голос, сказал парень.       Однако Людвиг толкнулся еще раз.       – Еще как посмею.       Он убрал руку с талии и, вновь немного приподнявшись, раздвинул ноги парня. Поразительно, но тот даже не попытался ударить его коленкой. Неужели он был так сильно растерян осознанием того, что его собираются изнасиловать? Пользуясь чужим замешательством, он расстегнул брюки парня и попытался стянуть их, но тот вновь очнулся от транса и снова задергался.       – Нет!       – Лежи спокойно.       Разумеется, спокойно лежать Родерих вовсе не собирался, и Байльшмидт это прекрасно понимал. Более того, ему нравилось сопротивление. Потом он еще пожалеет о том, что совершил, ведь стоит отметить – Людвиг никогда в жизни никого не насиловал. Более того, он считал, что это низко. Но данный случай был исключением из любого возможного правила, потому что Родерих стал его навязчивым желанием, и вот теперь он был слишком близко и выглядел слишком соблазнительно.       Байльшмидт снова принялся целовать его в шею, делая это быстро и жадно, точно оголодавшее животное. Он так увлекся, что даже не заметил, что парень перестал дергаться под ним.       Пришлось снова посмотреть ему в глаза. Поразительно, но Цвингли-Эдельштайн выглядел почти спокойным, разве что каким-то… обиженным. Словно ребенок, у которого конфету отобрали, в самом деле. Какого черта он стал таким спокойным? Однако Людвиг решил не заморачиваться, потому как понять, что не так с этим парнем, практически невозможно.       Отпустив чужие руки, мужчина поднялся и, не тратя ни секунды, стянул с парня уже расстегнутые штаны вместе с бельем.       – Нет!       Кажется, Родерих попытался его ударить. Ловко перехватив удар, немец вновь уложил его на лопатки, а после, придавив собой, зашарил по его обнаженным ногам. К слову, об этих ногах. Они были на удивление длинные, стройные и даже изящные, и Байльшмидт отметил это, несмотря на то, что ему не удалось хорошенько полюбоваться.       Черт бы его побрал, этот парнишка был потрясающе хорош весь целиком, и это просто сводило с ума.       Родерих трогательно захныкал, когда сильная, чуть мозолистая рука похитителя сжала его ягодицу. Краем сознания Байльшмидт отметил, что не так уж и активно этот парень сопротивляется, но все лишние мысли сами собой покинули сознание, когда его рука добралась до чужого члена, и Родерих простонал в голос. Сперва Байльшмидт потрясенно замер, а потом на смену удивлению пришло полное недоумение – парень был возбужден. Людвиг обхватил его член и провел ладонью по всей длине, вновь вырвав из горла Родериха невероятно чувственный стон.       Это сыграло с терпением немца действительно злую шутку. Отпустив чужой орган и наспех облизав свои пальцы, он уткнулся рукой в промежность парнишки, сразу же коснулся ануса, желая быстрее растянуть и войти, наконец, в это тело, почувствовать его жар и тесноту. Цвингли-Эдельштайн вновь захныкал, на сей раз от боли, когда мужчина грубо протолкнул в него палец. Было действительно больно, да и потом – слюна не лучшая смазка, и Байльшмидт это прекрасно понимал. Но ведь не искать же ему сейчас более хорошую смазку. У него даже не было в голове внятных мыслей о том, что вообще можно было бы использовать для таких целей из того, что есть в доме.       С трудом переборов себя, он стал действовать как можно более аккуратно и медленно, давая парню привыкнуть к новым ощущениям. Все это время его собственный орган буквально горел и разрывался в штанах, требуя внимания к себе, но Родерих был важнее.       Парень, казалось, даже постарался расслабиться, поняв, что так менее больно. Когда в него входило уже три пальца, он лишь прикусывал свои тонкие губы, даже не замечая, что на его глазах стоят слезы. Как бы странно это ни звучало, но даже слезы ему невероятно шли, делая похожим на страдальца, который и жалок, и развратен одновременно. Сопротивления больше не было.       Байльшмидт держался уже из последних сил. Понадеявшись на то, что такой растяжки будет достаточно, он вытащил пальцы из ануса и поспешил расстегнуть и спустить вниз свои штаны. Его налитый кровью член, уже красный и мокрый от возбуждения, тут же коснулся головкой внутренней стороны бедра парня, заставив того опустить взгляд. Сиреневатые глаза распахнулись, и парень снова дернулся с места, словно стараясь избежать проникновения. Его можно было понять, ведь член у Людвига был не из маленьких, но теперь пути назад совершенно точно не было.       Грубо схватив Родериха за бедро и не позволяя ему вырваться, Байльшмидт толкнулся своим органом в его растянутый вход. Парень воскликнул, явно от боли, а Людвиг сжал его в объятиях, стараясь входить как можно более осторожно, хотя ему так хотелось наплевать на все и сразу начать двигаться, грубо и властно, не давая передышки. Но он стоически терпел, понимая, что может навредить парнишке, у которого это, возможно, самый первый секс в его жизни.       Когда Родерих более-менее привык, Людвиг понял, что рискует кончить, едва войдя до упора. Не имея более возможности терпеть, он начал двигаться. Парень был потрясающе тугим, и он так трогательно и страдальчески сжимался, что крышу сорвало окончательно. Байльшмидт отпустил себя и начал трахать парня, как и хотелось – жестко и властно. Такого невероятного удовольствия он никогда прежде не испытывал, а потому все адекватные мысли покинули его голову, оставив место только одной бешеной страсти.