Любимая вредина

      Людвиг потерял счет времени и, кажется, связь с реальностью. Хорошо еще, что он не вырубился, хотя и до этого было недалеко. Было невероятно хорошо. Послеоргазменная судорога еще не прошла, перед глазами плясали белые пятна, в ушах шумело, и мужчина понимал, что еще никогда прежде ему не было настолько хорошо.       Однако истома вскоре прошла, и он вынужден был вспомнить о том, что лежит на своем пленнике, что парень еле дышит под ним. Но это вообще ерунда по сравнению с тем, что с ним происходит сейчас. Байльшмидт сперва замер, а после приподнялся, намеренно избегая смотреть в глаза Родериху.       Он его изнасиловал. Он – взрослый и сильный мужчина, просто воспользовался моментом и жестоко изнасиловал этого парня. Эйфория обернулась муками совести. Да, Байльшмидт киллер и похититель, но ведь не насильник же. Тем более, что по факту Родерих вообще несовершеннолетний, ему ведь только семнадцать лет. Было страшно вообразить, каково ему сейчас.       Ругая самого себя ужасными словами и стараясь не совершать лишних движений, он осторожно вытащил из парня свой почти что опавший член, а после невольно поморщился, услышав хлюпающие звуки. Из ануса побежали струйки белесого семени, и это показалось Людвигу чем-то столь нехорошим, аморальным, но в той же мере невероятно правильным и уместным, что он даже как-то растерялся. Надо было найти в себе силы посмотреть в лицо парню, надо было что-то делать, как-то спасать его психику. Ведь Байльшмидт не хочет оставаться в его памяти злым страшным насильником. Он бы вообще с удовольствием пригласил бы его куда-нибудь, если бы они познакомились не в такой ситуации. Однако сейчас уже поздно об этом думать, надо пытаться спасти положение.       Он приподнялся на вытянутых руках и только-только решился посмотреть на Родериха, как вдруг в него полетел кулак. Потеряв координацию, Людвиг с шумом упал на пол, а после поморщился и потер ушибленный глаз и затылок. Это было больно. Он даже сперва не поверил в то, что Цвингли-Эдельштайн мог нанести такой удар. Профессиональное чутье отметило, что удар хорошо поставлен, а рука тяжелая. Вот тебе и скрипач. Или это из-за состояния аффекта?       Подумать об этом Байльшмидту не удалось.       – Гнида! Мерзкий, поганый, грязный и похотливый урод – вот ты кто после этого! Скотина!       Оказалось, что воспитанный мальчик знает много интересных слов. Людвиг уже было подумал, что его сейчас будут добивать ногами, но Родерих лишь швырнул в него подушку, а потом и грязную тарелку с кружкой. Больше ничего под руку не попалось, а потому парень возмущенно рыкнул, да так, что Байльшмидт даже немного испугался, а после с гордым видом схватил с пола свою же рубашку, ранее снятую Людвигом, и прижал к себе.       – Эм… – на сей раз немец потер плечо, в которое попала кружка. Пришлось присесть, чтобы не угодить в осколки, коих было немало на полу. – Успокойся, я…       Он и сам не знал, что хотел сказать. Надо было что-то придумать, срочно. Однако Цвингли-Эдельштайну его объяснения было не нужны.       – Заткнись, сука! – громким, но вполне отчетливым и холодным тоном сказал он. Да так сказал, что Байльшмидт в самом деле заткнулся. – Ты хоть понимаешь, что сделал? Да я тебя за это… Да тебя убить мало! Мразь, чтоб тебе пусто было!       В принципе, Людвиг прекрасно понимал, что изнасилование вызывает далеко не радость, но все равно такая реакция была ну слишком странной и непонятной. А вот Родерих в гневе – это было просто что-то. Он казался старше, он выглядел на самом деле очень грозно и даже величественно. Такого шквала эмоций, особенно эмоций негативных, Байльшмидт никак не мог ожидать. Вопреки законам логики, он залюбовался вот таким вот Родерихом.       – Послушай…       – Я сказал, заткнись, сука!       И Людвиг послушно заткнулся. Он все так же сидел на полу возле кровати с расстегнутыми брюками, уже проступающим синяком под глазом и полнейшим недоумением на лице. Сердце заметно ёкнуло, когда их взгляды пересеклись, и сиреневатые глаза пленника окатили его волной ненависти и раздражения. Это было странно. Не то, что Родерих на него кричал, а то, что Людвиг лишь сейчас понял, что влюбился.       – Знаешь, что я тебе скажу, – все так же злобно прошипел Цвингли-Эдельштайн. – Ты чертов мудак! Ни такта, ни ответственности, ни чертовой башки на плечах!       Байльшмидт зачем-то кивнул. Он знал, что вполне в состоянии заткнуть парня, запугать его, пригрозить, но отчего-то не хотел этого делать. Ведь по сути, Родерих все правильно говорил.       – Я…       – Более того, ты даже не осознаешь в полной мере кощунство своего отвратительного поступка! – продолжил Цвингли-Эдельштайн. – Мало того, что ты насвинячил, так ты еще и испортил мою любимую рубашку! Ты хоть можешь себе вообразить, насколько это дорогая вещь?! – он затряс перед носом мужчины своей рваной рубашкой. – Она фирменная, эксклюзивная, между прочим! Мало того, что она стоила огромных денег, так еще и была подарком моей матери на день рождения. Ее бы еще носить и носить. Ох! – на сей раз парень швырнул испорченный элемент гардероба в лицо своему похитителю. – Это просто немыслимое расточительство! В следующий раз, уважаемый, постарайтесь научиться контролировать свое возбуждение и не портить чужое имущество. Я бы вполне мог вас засудить за подобное неуважение к моей собственности.       На последних фразах голос Родериха разительно поменялся. Он снова стал почти спокойным, тактичным и отстраненным, словно нотки бушевавшей секунды назад истерики резко отступили назад, вернув парня в его обыденное состояние. Резкий переход от недавнего «ты» на «вы», изменение настроения и прочие факторы сделали так, что Байльшмидт просто завис, не догнав сразу смысл чужих слов. Он уставился на рубашку, словно надеясь отыскать на темно-сиреневой ткани ответы на свои вопросы. Разумеется, отыскать их не удалось.       – Обычная рубашка, – выдавил он.       Байльшмидт был попусту растерян, чтобы сказать что-то более емкое или умное.       – Невежа.       Теперь Родерих снова казался совершенно спокойным, собранным и воспитанным юношей, коим он и был несколько дней плена. Людвиг недоуменно моргнул.       – Но это и правда самая обычная рубашка.       До него стало доходить нечто важное. Цвингли-Эдельштайн неплохо отругал его, даже не повторяясь в своих оскорблениях. Однако вот что интересно – возмущался-то он не столько тем, что его изнасиловали, сколько тем, что Байльшмидт порвал его рубашку. Да, рубашка эта испорчена, тут не поспоришь, но…       – Я повторю, что вы – мудак, господин похититель, – крайне высокомерно проговорил Родерих, присев немного на бок, явно избегая того, чтобы сидеть прямо. Оно и не странно, Людвиг очень даже неслабо его поимел. – У вас напрочь отбито чувство прекрасного, а еще вы плевать хотели на чужие затраты. Кто вообще позволял вам заниматься расточительством? Или вам настолько сильно некуда девать деньги?       Теперь Байльшмидт не понимал вообще ничего.       – Ты так орешь из-за какой-то рубашки?       Это попусту не укладывалось в голове. Серьезно – это было настолько ненормально и странно, что Людвиг намерен был убедиться в том, что просто неправильно все понял.       – Не какой-то, а эксклюзивной и дорогой, прошу заметить.       Байльшмидт снова посмотрел на рубашку, а потом поднял взгляд на этого странного парня.       – Я тебя только что изнасиловал, – напомнил он.       Цвингли-Эдельштайн незаинтересованно хмыкнул.       – И что?       Все надежды на то, что Людвиг всего лишь неправильно растолковал слова парня, просто рухнули. Поднявшись на ноги, мужчина невольно сжал ткань рубашки и чуть склонился над пленником.       – Я тебя жестко поимел, кончил в тебя, но тебя волнует больше то, что я порвал тебе рубашку? – осведомился он. – Во избежание недомолвок, ответь, я правильно тебя понял?       Родерих без тени страха посмотрел ему в глаза.       – Тем, что вы в меня кончили, я тоже недоволен. Теперь мне будет противно, а ведь я и так три дня не принимал душ.       Людвиг снова завис.       – А сам факт того, что я…       Но парень снова его прервал:       – Да плевать я хотел на это. Если ты, идиот, все еще не понял, то это я тебя спровоцировал. Но тебе определенно не хватает дисциплины. А вот потеря рубашки меня на самом деле угнетает.       Какое-то время, наверное, несколько секунд, Байльшмидт еще стоял на месте, размышляя над тем, что услышал. Значит, Родерих… сам хотел, чтобы Людвиг его изнасиловал? Что за бред? Это же просто уму непостижимо. А может, Байльшмидт ему нравится? Мало ли, может, симпатия была взаимна? Но даже если и так, зачем парню истерить из-за потери рубашки, если его совершенно не смутило то, что его жестко оттрахали?       Для восприятия Людвига это все было на самом деле слишком сложно.       – Эм… А если я куплю тебе новую рубашку?       Казалось, вопрос вырвался против воли мужчины. Родерих внимательно посмотрел на его.       – Было бы чудесно, – ответил он с таким видом, словно делая огромное одолжение. – А еще я был бы благодарен, если бы вы позволили мне принять душ. В конце концов, это вы меня запачкали.       Байльшмидт растерянно кивнул.       – Конечно.       – А еще было бы здорово, если бы вы заварили мне кофе.       На сей раз Людвиг хотел было поинтересоваться, не жирновато ли все это, но вовремя заткнулся. Наплевав на собственные принципы, он повел парня в ванную.       Уже потом до Байльшмидта окончательно дойдет, что Цвингли-Эдельштайн ловко манипулировал им.