Morgenstern

      Странная штука — жизнь. Материя ни на что сама по себе непохожая и неизбежная, хуже самого пугающего кошмара. Любой сон можно прервать, уничтожив зловещий мир внутри себя, но прервать существование окружающего мира, уничтожив себя, практически невозможно. Зато можно превратить жизнь других в кошмар наяву, потому что кто-то всё равно будет оплакивать безумца, скоропостижно скончавшегося от того, что непохожая и неизбежная материя вдруг ему надоела.       Поток беспокойных мыслей Рихарда, который в концертном костюме с неизменной сигаретой в руках устроился на видавшем виды высоком стуле для бара, был прерван немилостивым тычком в спину. Кажется, прилетело от Флаке.       До концерта в клубе оставались считанные минуты. Одно из престижнейших заведений города имело до жути крохотные подсобные помещения, и участники группы, втиснутые в жалкую комнатушку, дышали друг другу в спины. Эрика, которая чудом нашла для себя другое место, чтобы переодеться, сейчас аккуратно проскальзывала между мужчинами, нервно заламывая руки.       Обстановка была в наивысшей мере накалена общим неистребимым волнением, которое, словно снежный ком, передавалось от одного к другому с любой брошенной невпопад фразой и всяким неуместным жестом. Недаром на гастролях у каждого была своя гримёрная: бороться со своим страхом легче наедине, чем перед толпой хоть и знакомых, но всё же таких же людей.       — Ну, по старой традиции, — хлопнул в ладоши Тилль и достал бутылку любимой текилы.       Весело звякнули в руках участников рюмки, которым в скором времени предстояло осесть на полу осколками стекла. Эрика осторожно прошмыгнула в сторону, опасливо следя за священным для группы действием. Вот все шестеро подняли рюмки перед собой, замерев на доли секунд, торжественно чокнулись и отправили их содержимое себе в рот.       — Отыграем в лучшем виде, — бодро сказал Пауль, поморщившись от выпивки.       Под тяжёлыми ботинками уходящих на сцену участников группы тревожно захрустело стеклянное крошево.       — Помни, твой выход на середине последней песни, Эрика, — наставительно и спешно отдал приказ Шнайдер. — И не забывай, Тилль в жизни и Тилль на сцене — разные люди. Будь готова ко всему.       Девушка кинула на барабанщика благодарный взгляд и подняла вверх большой палец.       Рихард, который выходил из каморки последним, задержался в дверях.       — Я искренне верю, что ты сделаешь всё очень хорошо, — успокаивающе произнёс он и добавил, — и твой провал будет очень громким и фееричным.       В ответ от Эрики ему достался испуганный и недовольный взгляд и демонстрация средних пальцев обеих рук.       Круспе не удержался от довольного смешка, заботливо погладил корпус своей гитары и поспешил на сцену. Перепалки с вспыльчивой моделькой обещали быть забавнее, чем споры с Паулем, поскольку друзья знали друг друга как облупленные и предугадывали каждый шаг. А Эрику можно было побесить и напугать, играть с ней, как с собственной ручной зверюшкой, как с любимой марионеткой. В конечном счете, зла девушке он не желал — во всяком случае, на концерте — потому что для группы был важен хороший результат, однако старые обиды давали о себе знать, желчно царапая самые задворки души и прося быть колючим даже в самых элементарных разговорах.       Клуб был забит народом под завязку: желающих оценить новенькое от Rammstein собралось много, хотя и помещение было не из маленьких. Дизайн заведения представлял собой адскую смесь из различных древних стилей: стены были выложены массивными потемневшими от времени камнями; потолок, на котором ютились массивные люстры, украшенные свечами, подпирали песочного цвета грузные колонны, соединённые старомодными романскими сводами. Где-то камень отступал, и на его месте различными перегородками и заборами вырастали плетёные стальные прутья. Если бы не грохот современной музыки, льющейся из мощных колонок, и не слепящий глаза радужный свет лазеров и софитов, можно было представить помещение тайным пристанищем несчастного Эрика — тёмного гения из подземелья старой парижской оперы.       Галдёж толпы был прерван, когда внезапно погас свет. На секунду воцарилось испуганное молчание, нарушаемое лишь звоном бокалов, нервными смешками и беспокойным шуршанием. Шесть столбов света, прорвавшись сверху сквозь пелену тумана, осветили тёмные фигуры, возвышающиеся на небольшой сцене. Вдруг одна из них пошевелилась, разведя руки в стороны и крутанув в руках палочки, ударила по барабанам, задавая нужный ритм. Взметнулись под потолок столбы огня, начиная пробуждать растерянную толпу, три тёмные фигуры разом ударили по струнам родных гитар — действо концерта начиналось.       Было принято решение порадовать зрителей сначала парой старых песен, потом опробовать новые и закончить давно не исполняемыми. Таким способом было легче всего избежать некоторых передряг, потому что самым опасным и горячим зверем на всяком их выступлении был вовсе не огонь. Рихард с первых концертов понял, что нет более грозного явления, чем бушующая и беснующаяся толпа под ногами. С вступительный тактов открывающей песни этот единый организм начинал разогреваться изнутри, подпитываемый общей бурей самых разных эмоций: от радости до агрессии. Люди подчинялись негласной команде и вместе поднимали руки вверх, прыгали, кричали, толкались, сплочённые схожими интересами, настроениями, а иногда просто алкоголем. Прикажи он им убить кого-нибудь, и этот взмыленный и разгорячённый зверь, не задумываясь о сути и последствиях, выполнил бы указание. В случае любой ошибки гнев толпы, несмотря ни на какую любовь, мог быть направлен и против самих участников группы.       «Смотри, какие девочки! — подтрунивал внутренний голос, пока соло-гитарист с безразличным видом осматривал зрителей, послушно играя свою партию. — На любой вкус и цвет, не говоря уже о размере. И все они готовы друг другу глотки порвать за тебя!»       От песни к песне, от одного грома оваций и аплодисментов к другому концерт подходил к своему финалу. Оставалась последняя композиция. Круспе видел, как выжидающе переглянулись Шнайдер и Оливер, как нервно занёс над синтезатором палец Флаке. Ему самому стало не по себе, под ложечкой предательски засосало, в горле пересохло: нельзя им было на последней ноте облажаться. Молиться Богу в привычку не входило, поэтому Рихард просто беззвучно воззвал к слепой удаче, в чьих руках теперь оказались их жизни, находящиеся на краю очередной судебной бездны.       На втором припеве Эрика показалась на балконе второго этажа, который находился за сценой. Её лицо прикрывала плотная чёрная вуаль. Окинув зрителей изучающим взглядом, она спустилась на сцену по узкой винтовой лестнице, приделанной по случаю, и покорно подошла к Тиллю, который со смаком ухватил её одной рукой за тонкую шею и высказал прямо в глаза всё, начиная с «Du bist hässlich» и заканчивая «Du bist nicht schön, nein». Затем он вытолкнул девушку перед собой, ближе к краю подмостков.       Раздался негромкий сухой щелчок, который услышали только на сцене. Внезапно подол юбки озарили всполохи — платье загорелось! Рихард вознёс хвалу всему живому, потому что солировали Кристоф и Оливер, а он мог просто шокировано смотреть на происходящее, иначе бы соло-гитарист просто забыл про свою работу. Он вопросительно посмотрел на Пауля, который ответил не менее недоумённым взглядом, и они оба начали сверлить глазами вокалиста. Линдеманн невозмутимо следил, как занявшееся пламя быстро пожирало податливую ткань, по привычке заложив руки за спину и подавая ими команду пиротехникам, что всё хорошо. Между тем на месте прошедшего огня, вопреки ожиданиям, оказалось всё тоже платье, однако более светлого оттенка, которое, наверное, должно было быть белым, но здорово закоптилось. К концу проигрыша, когда юбка выгорела, Эрика упала на колени, возвела руки к потолку и запрокинула голову, предоставив возможность тлеть корсажу и рукавам. Принимаясь за свою партию, Рихард успел заметить, что губы девушки испуганно дрожат, и не мог не понять её чувств.       Более десяти лет назад, когда на него впервые нацепили огнедышащую маску, он боялся шелохнуться и вздохнуть. По телу беспрестанно пробегали колючие мурашки, а каждый удар сердца заставлял нервно вздрагивать и ожидать страшных последствий. Он мог лишь мысленно кричать: «Линдеманн, сука, зачем ты придумал это?» Нет, Рихард любил огонь, но опасался подпускать его близко к себе. По крайней мере, сразу. Каждый раз к обжигающему соседу приходилось привыкать вновь, делая вид, что до огненной стихии ему есть самое последнее дело.       К концу песни тление прекратилось, и девушка устало опустила руки. Со словами: «Sie ist wunderschön». Тилль сорвал с её лица вуаль и растрепал волосы. Музыка смолкла. Музыканты выжидающе уставились на толпу.       Раздались аплодисменты и восторженные крики. Разномастная разгорячённая орава одобрительно ревела и свистела, подбадривающе хлопала в ладоши и топала. Группа, покинув свои места и отложив инструменты, выстроилась чуть позади Эрики. Линдеманн легко поставил девушку на ноги, подняв ту одной рукой за шкирку. Покачнувшись, она отошла за их спины.       Тепло поблагодарив публику и привычно преклонив перед ней колено, участники группы удалились со сцены, оставив возбуждённую толпу приходить в себя.       Оказавшись за кулисами, Рихард первым подал голос, смахнув пот со лба заранее приготовленным полотенцем:       — Что ты опять устроил? Решил спалить девчонку у нас на поруках? — спросил он недовольно, потянувшись за сигаретами.       — Да, Тилль, ты бы мог просто нас предупредить, — укоризненно поддержал соло-гитариста Шнайдер. — Я чуть не забыл, какая рука у меня левая, а какая правая, когда она полыхнула.       — А насколько давно вы в сговоре? — вдруг протянул Пауль, заметив, что Эрика спряталась за мощной спиной спокойного, как мёртвый мамонт, вокалиста. Видимо, шкода шкоду учуял сразу.       — Я же говорил, что всё исправлю, — сказал Линдеманн серьёзно.       — Он позвонил несколько дней назад. Сказал, что хочет как-нибудь загладить свою вину, — подала голос Эрика, выступив вперёд и примирительно улыбнувшись. Вышло немного натянуто. — Его замучила совесть.       — Это ты предложил Якобу идею совместного выступления, — догадался флегматичный Оливер.       — Почему нам не сказал? — продолжал упорно допытываться Рихард. Теперь он злился ещё сильней. Ему было абсолютно плевать, почему Тилль не сказал ничего другим. Круспе задело, что именно его водили за нос и нервировали всё это время. — А иск? Это правда?       — Я не хотела подавать на вас в суд. Я всеми силами отговаривала моего агента, — оправдывалась Эрика. — А потом случайно проговорилась про звонок, и её было уже не остановить. У неё на руках появился козырь, который можно было использовать.       Хороша сучка. Соло-гитарист хотел врезать не ей, а себе за проявленное ранее сострадание. А она готовила сразу два мощных удара, которые бы неплохо сработали на неё.       — Рихард, ты бы первый упёрся против нововведений посильнее, чем Флаке, — пытался урезонить его Тилль. — Потом вы бы все упёрлись против идеи её поджечь. В итоге у нас номер, который публика приняла, и нет лишнего иска.       — Его могло бы и не быть, — прошипел соло-гитарист, кляня всё на свете и направляясь в каморку.       — Он про номер или про иск? — спросил запутавшийся Кристиан.       — Я окончательно ничего не понял, но знаю способ всё прояснить, — сказал уставший и расстроенный Пауль. — Нам всем надо накидаться и поговорить по душам.       Все согласно кивнули.       — Ты пойдёшь с нами, Эрика, — продолжил Ландерс. — Кажется, ты теперь всё время с нами. Надо это обмыть и познакомиться по-нормальному.