***
В который раз прохожу мимо лавочки на пустой автобусной остановке, что находится прямо напротив здания музея. Недолго думая, присаживаюсь на лавочку, поставив локти на колени, и принимаюсь разглядывать здание, что находится прямо напротив через широкую дорогу, по которой, не смотря на поздний час, туда-сюда снуют машины, преимущественно такси, мигающие фарами. Здание музея довольно высокое и массивное, похожее на какой-нибудь древнегреческий храм. Выполненное из серого камня, оно возвышалось над улицей. От тротуара вверх поднималось огромное количество низких ступенек, на которых кое-где сидели люди, а чуть приплюснутую сверху треугольной формы крышу поддерживали высоченные толстые колонны, в проемах между которыми виднелась такая же серая, как и весь музей, стена с высокой темной дверью. По дороге, оглушительно визжа шинами и дымя во все стороны, пронеслась синяя машина, след которой донеслось несколько возмущенных возгласов и гудки. Проводив гонщика взглядом, снова возвращаюсь к созерцанию музея, взглянув прежде на часы на столбе у остановки. Опаздывает... Откидываюсь на спинку лавки. С той "экскурсии", которую организовал Кобейн, прошло уже без малого четыре дня. За все это время я ничего от него слышала, видела лишь раз, столкнувшись в дверях его дома, когда Кортни собрала всю группу вместе, правда, смысл этих сборов был не совсем понятен. Курт тогда собирался на прогулку с Фрэнсис Бин, лишь улыбнувшись при встрече, после чего ушел, загрузив дочь в детскую коляску. И эти четыре дня дали мне возможность поразмыслить над произошедшим, ибо так уж получилось, что болтаясь с Кобейном я совершенно ни о чем не думаю, лишь развлекаюсь и расслабляюсь, не задумываясь в особенности о мотивах, последствиях и прочих психологических феноменов. За те же четыре дня я смогла посмотреть на всю эту ситуацию со стороны и открыла для себя то, что я уже иногда, сама того не замечая, думаю о Курте, как о друге, пусть какая-то часть меня, более осторожная, все еще ожидала какой-нибудь подляны из-за спины. Но, как бы там ни было, что бы не придумывал Кобейн сам себе, пока его действия не казались какими-то наигранными. Будто все было по-настоящему, хотя было и очень странно верить в это. Всего лишь первый месяц в городе, а у тебя в друзьях Курт Кобейн... Сама по себе эта мысль уже была чудовищно смешной, потому что, если подумать, то этот человек и оказался единственным другом. Конечно, по идее, друзьями должны быть члены группы, но полностью назвать их таким словом и поверить в это не представлялось возможным. Странная ситуация вырисовывается. Во всяком случае, время покажет, что это на самом деле такое - просто мимолетное баловство или что-то большее. Поднимаюсь на ноги и снова начинаю ходить туда-сюда. Вдруг слышу позади себя быстрые шаги, но, не успев развернуться, чувствую, как в спину что-то упирается, что-то типа... - Кошелек или жизнь! - раздается вкрадчивый голос над ухом. Вздрогнув, тут же резко разворачиваюсь, и с размаху заезжаю рукой в сторону стоящего сзади. - Курт?! - в шоке смотрю на согнувшегося пополам светловолосого парня, - совсем чокнулся? - О, твою мать, будто лопастью мельницы заехало, - кряхтит музыкант, потихоньку распрямляясь, но все еще держа руку у правого глаза. - Нечего было лезть, вор доморощенный! - задиристо отвечаю я, складывая руки на груди. - Это же был мой самый любимый и красивый глаз, - продолжая сокрушаться, Кобейн закрыл лицо ладонями, отворачиваясь, - ты сделала из меня циклопа! Как я теперь буду играть на скрипке?! - Что за чушь ты несешь? - рассмеялась я, а Курт еще больше ссутулил плечи и повернулся спиной ко мне, - да ладно, - так, что-то мне это не нравится, не могла же я ему выбить глаз... Или? - Эй, - мягко начинаю я и подхожу к нему, кладу руку на, к своему удивлению, чуть вздрагивающее плечо, ну надо же, - ты чего? Дай я посмотрю, - Курт только поводит плечом, скидывая мою руку. Кажется, я слышу всхлипы. - Дай я посмотрю, - уже чуть громче говорю я, после чего сама обхожу его и убираю его руки от лица. - Ах ты, гад!!! - ответом мне послужил лишь взрыв смеха со стороны "пострадавшего", чей глаз в полном порядке, также, как и общий вид, - зараза! - пока Курт продолжает смеяться, складываясь пополам, я довольно ощутимо пихаю его вбок, хотя его это мало волнует. - Ты бы.. т-ты бы видела свое лицо, - с перерывами выдавливает Курт, снова смеясь. Я запрокидываю голову в немом возмущении. - Ты у меня получишь когда-нибудь... - И что же? Виллу на море? - По шее! - прошипев это, пытаюсь привести угрозу в действие, но музыкант ловко отпрыгивает в сторону. - Все-все, нам пора! - быстро проговаривает Курт и, встав за мной, обхватывает руками за плечи, подталкивая вперед, не смотря на то, что машины не собираются останавливаться. Прямо перед моим носом с диким ревом пролетает красная иномарка. От страха пытаясь отскочить назад, но тут же врезаюсь спиной в Курта и, кажется, отдавливаю ему ногу. - Ты что, дорогу переходить не умеешь? - Только без прицепа сзади! - отвечаю я и, выгадав момент, вырываюсь, перебегая дорогу и, судя по шагам сзади, музыкант идет за мной. Миновав, наверное, сотню ступенек вверх, под неустанные, но тихие кряхтения Курта, мы попадаем внутрь музея. В глаза сразу бросается очень высокий потолок и опять же колонны, его поддерживающие. Светлый пол с замысловатыми узорами из черных и бурых дощечек отражает блики света от ламп, что прикреплены на мраморных стенах. Здесь множество огромных залов, и посетить все сразу кажется просто невозможным. Купив билеты, проходим в первый большой зал, в котором рыжеватое свечение от ламп придает какой-то таинственности посреди общей полутьмы, прорывающейся с улицы сквозь окна. В глаза сразу бросается довольно большая по размеру статуя бога Шивы, стоящая в центре зала. Белое и гладкое лицо его необычайно спокойно, но вся поза выражает спокойствие и отрешенность ото всего вокруг. Не смотря на то, что это лишь статуя, кажется, что он лишь спит, поглощает знания из вселенной, чьих тайн простым смертным никогда не узнать. Над его головой, висящие под потолком на веревочках, в хаотичном порядке парят бумажные звезды и планеты. На гладких белых стенах, сейчас полных тенями, располагается множество картин с изображениями индийских богов, женщин и разнообразных сюжетов. Я замираю у изображения индийской женщины в легком розово-зеленом сари. Она держит на руках ребенка, которому, кажется, года четыре на вид. Чуть вьющиеся черные волосы с павлиньим пером на макушке, едва достающие до плеч, создают очень мягкий контраст с голубовато-розовой кожей ребенка. Зеленовато-желтые глаза смотрят прямо, но без какого либо упрека, а в мягких чертах молодого лица угадывается лик какого-то божества. Я поворачиваюсь в сторону Курта, что замер на некотором расстоянии от меня, глядя с полуоткрытым ртом на картину перед собой. Подойдя ближе, могу разглядеть изображение на ней. Это девушка, воздевшая закрытые глаза небу. В ее руках зажат кинжал, а на лице напряженное выражение. На заднем плане, в лилово-сиреневых переливах грозового неба, раскинувшегося над городом с его величественными сооружениями, поражающими одновременно и своей простотой, и красотой, изображен, будто выходящий не из облаков, а из туманных воспоминаний девушки в розовом сари, мужчина в белых одеждах верхом на белоснежном коне. - Ты только посмотри, - тихо произносит Курт, совершенно завороженно глядя на полотно, - как детально все прорисовано, просто до мелочей. Про себя я соглашаюсь с ним, а также проскальзывает мысль, что мне еще многое предстоит узнать о человеке рядом и о его талантах. Следующий зал целиком и полностью всей своей огромной площадью посвящен буддийскому пантеону. Тьму зала разбавляет лишь подрагивающий рыжий свет от множества свечек, расставленных по полу, на полках, вокруг экспонатов. В одном из темных углов, окруженный свечками, что стоят на полу вместе в засушенными цветами, расположился Белый Старец - божество, пришедшее из верований монгольских народов, что называли его хранителем жизни и долголетия. В противоположном углу в своеобразном кружке из водяных лилий, казавшихся рыжеватыми из-за огней свечей, восседала Кисимодзин - покровительница семьи и детей, бывшая вначале ракшаси - демоном-людоедом. Имея сотни детей, которых любила больше всего на свете, она вынуждена была прокармливать их плотью человеческих детей, которых похищала, а затем скармливала своим. Но однажды, не выдержав такого горя, матери, потерявшие своих детей, обратились с мольбой к великому Будде. Гаутама украл самого младшего сына Кисимодзин и спрятал. Не сыскав свое дитя во всей Вселенной, ракшаси взмолилась Будде. Гаутама напомнил ей о ее поступках по отношению к другим матерям и их детям и попросил представить какое же горе охватило их, потерявших своих детей в одночасье. Легенда гласит, что в конце концов Кисимодзин признала свою вину, пообещав, что отныне она будет защищать всех детей, чьими бы они ни были. Прямо напротив двери находилась статуя Будды - великого духовного учителя всех буддистов и основателя этого верования. На полу перед ним также было множество свечей и цветов, а также книги, повествующую о жизни и появлении Сиддхартхы Гаутамы. Стараясь идти, как можно тише, чтобы не нарушить эту магическую атмосферу, подхожу к статуе Будды, не отводя глаз от его умиротворенного лица. Странно, вроде глаза закрыты, а как-то все равно не по себе. Курт замер у потрепанного, растянутого вертикально свитка на красной стене, хотя, наверное, он даже и не пытался прочесть написанное, а просто слушал запись горлового пения монахов, доносившееся из того угла особенно громко. Запах благовоний в лампадках, подвешенных под потолком, стелился, будто бы какой-то невидимой пеленой, заставляя чувствовать себя так, будто тебя по голове веслом шарахнули и отправили гулять по краю пропасти. Но, тем не менее, это был приятный запах. Пьянящий и уносящий неизвестно куда...***
После посещения всех шести залов, валясь с ног от какой-то сонливости, мы завалились в небольшое кафе на первом этаже музея. Время уже давно перевалило за полночь, когда, расположившись, за одним из немногих свободных столиков, мы стали делиться впечатлениями от похода, потягивая кофе. - Легенды - это, наверное, самая интересная штука у каждого народа, - отхлебнув из чашки, заметила я, когда Курт закончил свой рассказ о поездке в Японии в девяносто втором. По его словам, в те дни ни один из участников группы не мог спокойно заснуть, потому что местные, работающие в гостинице, где музыканты остановились, запугали их легендами, которые казались совершенно безобидными самим японцам, о лисе-оборотне Кицунэ, который, превращаясь в кого ему вздумается, может свести человека с ума или уже убить самому. А также про японского демона Каси, ворующего трупы мертвецов. - Да уж, проверено на себе, - ответил Кобейн, слегка поводя плечами. - Но бывают же и хорошие легенды, - отставляю чашку на стол, - ты знаешь легенду о Сыне Луны? - Незнакомое название, - чуть нахмурив брови, ответил парень. - Что ж, это старая испанская история о цыганке, которая была влюблена в цыгана из своего табора, правда, он ее чувств не замечал, - откинувшись на спинку стула, как и музыкант напротив, начала я, - и вот однажды, отчаявшись, девушка обратилась к Луне, моля ее дать любовь цыгана, пышную свадьбу и семью. Луна услышала мольбы цыганки и пообещала, что все это сбудется, но при одном условии, - поднимаю указательный палец вверх, Курт продолжает внимательно смотреть, - первое же свое дитя цыганка должна была отдать Луне. Девушка согласилась, и вскоре цыган и сам влюбился в девушку, как и обещала Луна. Через некоторое время, цыганка родила сына - свое первое дитя. И был этот мальчик совершенно не похож ни на мать, ни на отца. Глаза его были большими, очень чистыми, будто цвета луны или самой чистой воды. Волосы были белы, как снег, а кожа бледна. Цыган разозлился на свою жену, решив, что ребенок не от него, и так был силен его гнев, что в тот же вечер в порыве ненависти и ревности он убил свою жену, пронзив ее сердце клинком, - притрагиваюсь рукой к тому месту, где должно быть сердце, а глаза Курт расширяются от удивления, - после этого цыган взял ребенка на руки и отнес в самую глубокую чащу леса и оставил на холме... Испанцы верят, что до сих пор слышен плач младенца - сына луны, когда раскачиваются вершины деревьев, и их стон, что является на самом деле детским плачем, разносится по всему миру. В ответ мне доносится протяжное молчание и взгляд синих глазах, расширенных от шока. - Добрая легенда, говоришь? - наконец выдавливает музыкант. - Я не говорила, что она добрая. Она просто интересна своей сутью. Многие люди могут так поступить в реальности, когда не могут получить желаемое и вместо того, чтобы прилагать усилия, просто обращаются к неведомым силам, а потом расплачиваются за это. Так могло бы быть с каждым... даже со мной, - со смешком прибавляю я. Курт тоже улыбается, запрокидывая голову назад так, что адамово яблоко на его горле виднеется гораздо отчетливее. - И откуда ты подхватила эту штуку? - Не знаю, это просто интересно. - И ты веришь в эти легенды? - Курт приподнимает брови. - Не во все, но во многие. Что-то в мире есть, что не поддается объяснению науки и прочих размышлений. Что-то, что нас защищает, - отвечаю я, а затем прибавляю, - или наказывает. По крайней мере, в чем я уверена точно, так это то, что если ты во что-то действительно веришь. то это обязательно сбудется. - Больше похоже на метод самовнушения. - Называй, как хочешь, но эти вещи, я думаю, мне не раз помогали, - я указываю на свою шею, на которой виднеются темные веревочки. - А что это? - Это, - расстегиваю верх куртки и достаю на свет множество безделушек, висящих на мое шее, - амулеты, обереги и прочие штучки, - Курт наклоняется через стол, слегка прищурив глаза. Я тоже подаюсь вперед, позволяя ему рассмотреть все это. - Кстати, вот, - замечаю я, указывая на шестиконечную звезду в общей кучке, - звезда Давида - символ иудаизма. - Кажется, я ее видел в первом зале, - задумчиво произнес музыкант, разглядывая звезду. - Возможно, - усмехаюсь я. Курт протягивает руку, выуживая на свет анх - крест родом из Древнего Египта. Кобейн находится довольно близко ко мне, поэтому я могу почувствовать запах тех странных благовоний из буддийского зала от его волос. - Надо же, - музыкант качает головой и возвращается в привычное положение, - у меня тоже кое-что есть, - с этими словами он выудил из-под футболки черный шнурок с чем-то белым на нем, - мой дед говорит, что такие вещи нельзя показывать другим людям, но раз тут такая ситуация, тайна за тайну, - усмехнулся он. Присмотревшись, понимаю, что на черном шнурке болтается маленький старый по виду и весь в трещинах клык. - Ам.. что это? И где ты это взял? - спрашиваю я, разглядывая вещицу. Замечаю по обеим сторонам от самого клыка какие-то бусинки и узелки, а на нем самом вырезаны какие-то черточки, похожие на символы. - Не знаю, я уже довольно давно нашел его на дороге рядом с лесом, взял с собой, и в тот же вечер у нас случился концерт, на котором мы порвали публику просто в пух и прах, это было еще задолго до известности. Не знаю, связано ли это как-то с этой штукой, но... - Очень может быть, - усмехаюсь я и отодвигаюсь обратно. - Можно я кое-что спрошу? - начинаю я через пару минут тишины между нами. - Конечно, - допивая кофе, отвечает музыкант. - Почему именно Nirvana? Только честно. - Почему я так назвал свою группу? - я киваю, - хм... Это к возвращению о нашем походе? - усмехнулся Кобейн. - Да, к тому же, это несколько необычно, что группа, состоящая полностью из мужчин и играющая такую музыку, называет себя буддийским определением. - Ну-у, попробую объяснить... Нирвана означает свободу от всяких желаний и привязанностей, страданий и прочих потребностей. А если ты хочешь писать действительно достойную музыку, то нужно отдавать всего себя ей, да пусть даже и не музыку, а просто искусство. Ему нужно отдаваться полностью, буквально растворяться, забывая про сон и еду, чтобы действительно чувствовать себя полным и завершенным. Я сейчас говорю непонятный бред, но правда так считаю, - усмехается Курт, - в том, что ты делаешь - пишешь ли музыку или рисуешь, ты должен полностью посвящать себя этому, это должно стать и твоей жизнью, и твоим воздухом, мечтой, любовью, семьей - абсолютно всем, должно стать твоей нирваной. На пару минут после этого монолога я потеряла способность не только говорить, но и мыслить. Если так он смог выразить свои чувства только словами, то насколько же сильно чувствует все это на самом деле... - Понятно? - с улыбкой спросил музыкант, чуть склонив голову на бок. Я кивнула в ответ.