пы.сы. !!!Атеншн, братцы!!! Глава содержит непомерное количество злости от автора на кое-что, а также момент, который я всех вас прошу не воспринимать(!!!) близко к сердцу. Все (почти) события из историй жизни обоих пациентов выдуманы мною, то есть не являются реальностью.
"В этом месте
Я - слеп.
Почему я ничего не слышу?..
Не различаю цветов...
Промолвила несколько слов,
Увеличиваясь, изменяясь...
Я - ослеп.
Я жду своей очереди.
Не так холодно;
Пожалуйста, переверни его.
Она проходит насквозь...
Можем ли мы открыть наши лица?..
Я - никому не интересен.
Она не позеленела,
Кажется пристыженной...
Можем ли мы открыть наши лица?.." - Nirvana - "Big Long Now".
POV Kristen
Кажется, время начинает течь все медленнее, как мед с ложки. Оно становится густым и обволакивающим, вбирающим в себя тишину, что нарушается лишь шум дождя за приоткрытыми окнами. Спадая с покрытого, словно толстым одеялом из низких насыщенно серых облаков, неба, прозрачные капли с глухим стуком ударяются о поверхность крыш, темно-зеленой и мокрой листвы, что освещается все же проглядывающим из-за туч солнцем, которое лучами своими, как лезвиями, разрезает серую пелену, освещает мокрую землю.
Я продолжаю разглядывать высокий светлый потолок над своей головой, чувствуя спиной твердую поверхность пола под собой. Закрыв глаза, полностью отдаюсь во власть доносящихся издалека звуков, звуков голоса. Голос этот очень тихо, словно нашептывая, напевает медленную и успокаивающую мелодию, которая отчего-то кажется родной и даже знакомой. Слов не разобрать, но, кажется, они не так уж и важны.
В темноте я могу видеть постепенно проступающие образы из своей головы, которые будто бы раскрываются и обретают осознанную форму на обратной стороне моих век. Нельзя точно сказать, что они из себя представляют, все основано скорее на ощущениях и чувствах, от них возникающих. Я могу разглядеть спокойствие и умиротворение, что густым туманом расстилается внутри, принимая разнообразные неясные, словно пятна Роршаха, формы. Я могу увидеть тишину и смирение, что переплетаются, накрывают с головой, словно невидимым одеялом, чуть давящим на тело. Я вижу безграничность и свободу. Она огромна, как спокойный океан, не имеет ни конца, ни края, ее не переплыть.
Зачем же люди принимают разнообразные вещества, если даже самый обыкновенный голос может стать своего рода наркотиком? Кажется, действие от него точно такое же, как и от многочисленных препаратов, которые разрушают личность и жизнь. А здесь без вреда и угрозы, но достать
этот наркотик крайне тяжело.
Впервые я слышу у Курта такой голос: нежный, плавный, без привычных рычаний и надрывов. Он тихо напевал эту мелодию, сидя в небольшой комнатке на первом этаже, дверь в которую была чуть приоткрыта, когда я пришла. Его голос был мягким, тихим, представляющим из себя очень хрупкий звук, который может оборваться и исчезнуть в любой момент. И ты боишься этого момента, боишься, что потеряешь эту нить, снова возвращаясь в реальный мир.
Он пел, чтобы успокоить разбушевавшуюся Фрэнсис, чей плач сразу же утих, стоило только музыканту взять дело в свои руки.
Музыкант. Похоже, что это определение очень точно описывает его сущность, правда, вряд ли все, что скрыто в этом слове, можно понять сразу же, не вдумываясь. Он не использует ни один инструмент кроме голоса и шума дождя за окном, который является будто бы естественным аккомпанементом, но из-за этой простоты и минимализма этот звук кажется еще ценнее.
Звук голоса постепенно начал стихать, пока вовсе не исчез, поглощенный шумом дождя снаружи. Нехотя открываю глаза, словно просыпаясь от очень хорошего сна, который еще долго не забуду. Кажется, и вправду почти заснула. В теле появилась какая-то слабость.
Поворачиваю голову вбок, не меняя позы, а все так же лежа на полу с раскинутыми в разные стороны, как в свободном полете, руками и согнутыми в коленях ногами. Через большое окно в гостиной пробивается солнечный свет, из-за которого медленно ползущие вниз капли на стекле светятся и переливаются, будто сами хранят в себе какой-то волшебный свет. Радуги, тем не менее, не видно, но все вокруг отчего-то кажется необыкновенным и волшебным, наверное, все дело в том, что я еще нахожусь в этом полубессознательном состоянии. Что ж, в таком случае из него не очень-то хочется выныривать на поверхность.
Рядом послышались тихие шаги, становящиеся все ближе. Поворачиваю голову к подошедшему Кобейну. Музыкант проходит к стоящему в метре от меня дивану и, взяв покоящуюся рядом с ним гитару за гриф в одну руку, присаживается, одновременно перекладывая инструмент себе на колени.
- Почему ты раньше никогда так не пел? - по-прежнему лежа, спрашиваю я, наблюдая за ним. Курт на мгновение отрывает глаза от корпуса гитары на своих коленях.
- Не хочу, - отвечает Кобейн, чуть помедлив, а затем снова опускает взгляд на струны, на которых уже заняли место тонкие пальцы. Пальцы правой руки он выставляет на грифе, несильно сжимая его ладонью. Чуть нахмурившись, он медленно провел большим пальцем по струнам, позволяя звучать каждой из них, после чего прислушался к удаляющемуся звуку.
Я продолжаю наблюдать за ним, не отрывая глаз от сосредоточенного и серьезного лица, с которым Курт пытается наиграть ту мелодию, что пел для дочери пару минут назад. Он чуть сжимает губы, снова прислушиваясь к отрывистому, но на удивление мелодичному звуку струн. Я чуть прикрываю глаза, но пытаюсь не выпускать из зоны видимости музыканта, склонившегося над инструментом.
Сознание снова уносится куда-то далеко, за пределы этого дома и, наверное, даже города. Не могу сказать точно, что это за место, но в нем очень спокойно и легко. До меня доносится раскатистый звук грома, прозвучавшего где-то высоко в небе.
Снова слегка приоткрываю глаза, фокусируя взгляд на Кобейне. Его глаз почти не видно за спадающими на лоб длинными волосами и опущенными темными ресницами, которые чуть-чуть подрагивают, пока пальцы правой руки неторопливо и плавно скользят по грифу.
По мере того, как мелодия обретает ясность, я смутно начинаю вспоминать ее, правда, не совсем в таком виде. Что-то похожее я уже слышала, что-то родом из детства, когда нежный женский голос, словно укрывая от ненастья и сверкающих вспышек молнии за окном, напевал мелодию, что запала в память.
- Мама пела мне эту песню, когда я не спала, - тихо произношу я, стараясь не перекрывать своим голосом хрупкую мелодию.
- Помогало? - спросил Курт, не поднимая глаз и продолжая играть. Я чуть прикусила губу, полностью открывая глаза. Воспоминания о том времени были слишком неясными и отрывочными, ведь я была совсем маленькая. Могу лишь вспомнить, что в те вечера в полной темноте я слышала голос матери, который спасал от всего холода и мрака на улице. Кто бы мог подумать тогда, что, увы, от всего на свете он спасти не сможет.
- Я никогда не спала достаточно хорошо, - задумчиво произношу я, с заведенными за голову руками глядя в потолок, - но да, иногда помогало.
- Теперь я знаю еще кое-что, - пространно произносит музыкант, а мелодия его почему-то вдруг искажается, словно он взял не тот аккорд. Я замечаю это и озадаченно поворачиваю голову к нему, хотя уже хотела согласиться с его утверждением, но только сейчас понимаю, что до меня не доходит смысл его последних слов.
- А? - в ответ на мой "вопрос" Курт отпускает прижатые на грифе струны и выдыхает, поднимая на меня ярко-синие глаза. Почему-то мне кажется, что он чем-то расстроен или вроде того, хотя вряд ли эту эмоцию на его лице можно так назвать. Скорее - замешательство.
- Ты мне доверяешь? - вдруг спрашивает Кобейн. Я удивленно моргаю от такой неожиданно резкой смены темы.
- Что за вопрос? Мы собираемся с парашютом прыгать? - отшучиваюсь я, хотя на лице Курта, вопреки ожиданиям, не проскальзывает и усмешки. Это меня настораживает. Тем временем, музыкант откладывает гитару в сторону, а сам сползает на пол, устраиваясь передо мной.
Эй, я думала, что в момент твоего полного отрыва будет не до серьезных разговоров...
- Нет, не сейчас. Просто ответь, - продолжает он и, подтянув ноги к груди, кладет подбородок на острые колени, проглядывающие из разодранных в этих местах джинсов. Почему-то я начинаю чувствовать себя, как на сеансе у психолога, который уже приготовился копаться в моих мозгах. Или это очередная проверка на вшивость? То есть на мою преданность ему в плане дружбы.
- Да, - довольно громко отвечаю я, выражая уверенность, - иначе я бы не сидела здесь с тобой так долго.
Музыкант почти без эмоций усмехается, на секунду опуская глаза к полу, но тут же снова вскидывает их на меня, не давая времени даже обдумать происходящее.
- А почему?
Кошусь на Кобейна, как на душевнобольного, а он, не моргая, сверлит глазами меня.
- Слушай, я, кажется, догадалась, - снова пытаюсь перевести все в шутку, надеясь избежать странной ситуации.
Да уж, в твоем стиле, Крис...
- Ты обкурился, а я тебя предупреждала, что... - я уже хочу напомнить ему вчерашнее обещание в жестах о скорейшей участи, которая ждет его, но он тут же обрывает меня, выговаривая что-то еще более странное:
- Ты ведь ничего обо мне не знаешь, как ты можешь доверять мне? В реальности с любым человеком может оказаться, как в "Красавица и Чудовище", только немного по-другому - под привлекательной внешностью может скрываться какой-нибудь монстр.
- Ты хочешь поговорить о мультфильме? - скептически переспрашиваю я, про себя думая, что Курт уже чокнулся от одиночества. Он отрицательно качает головой и, опустив одну согнутую в колене ногу боком на пол, придвигается чуть вперед.
- Я хочу поговорить о причине твоего доверия. Ты же ничего обо мне не знаешь, - от этих слов мне становится немного смешно, да я бы и засмеялась, если бы все это не было так странно. Почему-то этот момент он решил поднять только спустя три месяца с нашего знакомства. Я уже успела привыкнуть и, сказать честно, даже перенять некоторые его странности, но, похоже, их еще бесчисленное множество. Это радовало, но и беспокоило.
- У меня достаточно информации, исходя из которой я могу доверять тебе, - пространно отвечаю я, думая, что его такой ответ удовлетворит, но, похоже, музыкант настроен очень даже решительно. Только вот на что?
- И что же это такое? - усмехается, кажется, впервые за все время Курт, хотя глаза остаются серьезными, - информация о том, что я родился в Абердине, и к двадцати шести заимел известность благодаря группе? - я на пару мгновений замолкаю. В принципе, он прав. Но разве мало того, что я знаю, какой у него любимый цвет, какая музыка ему нравится и многие другие мелкие детали его личности, о которых я узнала либо из наблюдений, либо от него самого.
- Ну-у, если ты говоришь о жизненных фактах, то... да, я действительно мало осведомлена, - медленно протягиваю я, а потом, подумав, уже с большим энтузиазмом и намерением убрать это странное настроение из его глаз, бодро продолжаю, - но сейчас о вас выпустили хренову тучу биографий и прочего хлама, так что не волнуйся.
- Ты предпочитаешь узнать все из чтив начинающих писак, нежели из достоверного источника? - Кобейн изгибает бровь, - клянусь Хадди Ледбеттером*, что там нет и половины правды. К тому же, кто говорил, что я был откровенен с этими биографами? За эти три года в глазах людей я успел обрасти множеством всякого дерьма, как хорошего, так и плохого.
- И что с этого? Ты можешь солгать в любой момент, а никто, в том числе и я, этого не заметит, - я и сама не замечаю, как втягиваюсь в этот спор.
- Тут другая ситуация, - Курт отрицательно качает головой, - я в том же положении, что и ты. Я мало, что знаю о тебе, разве только о том, что у тебя есть брат, и ты училась в католической школе. Правда, мне даже узнать о тебе неоткуда.
- К чему ты завел этот разговор? - наконец я задаю волнующий меня вопрос, - все же нормально было.
- Я просто не хочу, чтобы ты обманывалась, и для себя этого не хочу. Возможно, я совсем не тот, кем кажусь, - от его слов я замираю на пару секунд, неподвижно сидя и глядя в сторону. Кобейн вопросительно приподнимает брови.
- Я жду устрашающей музыки, - поясняю я, а музыкант накрывает глаза ладонью и тяжело выдыхает, - да ладно! Если ты хочешь, чтобы я рассказала просто о своей жизни, то можно было так и сказать сразу, а не изображать неизвестно что.
Устроившись поудобнее и выдержав небольшую паузу, я завожу свой рассказ о своей же собственной жизни с того момента, когда уже сознательно помню себя. Не могу сказать, что я очень хороший рассказчик в плане пересказа каких-то событий, бывает, что меня просто захватывают эмоции, и я могу пережить рассказанный момент заново, ощущая все, как впервые, но рассказать об этом в простых словах становится гораздо труднее, особенно, если это что-то важное. Все же нужно будет постараться ради Курта, раз уж он так жаждет узнать обо мне.
Я постаралась не упускать ни одного, пусть даже незначительного, момента, стараясь при этом быть достаточно откровенной, хотя так было не со всем. Были вещи, о которых мне не хотелось вспоминать.
Я рассказала ему о том, как папа учил меня ездить на велосипеде, когда мне было пять. В тот день я свалилась с него, когда пыталась самостоятельно повернуть и на относительно небольшой скорости слетела с велосипеда, свалившись в маленькую канаву, которую прорыли рабочие, проводившие в том районе какие-то трубы. Итогом моих поездок стала сломанная нога, поэтому почти все лето я провела дома, наблюдая за детьми на улице из окна. Но тогда же я поняла и то, что родительская любовь действительно не имеет границ, хотя это не совсем укладывалось в голове тогда еще ребенка. Толчком к таким размышлениям стало перекошенное от ужаса лицо отца, который тут же бросился доставать меня из той канавы. Вроде ничего необычного, но это врезалось в память.
Рассказала о том, как впервые пошла в школу и о том, как меня сначала напугали все те люди в темных одеяниях и с выражением строгости (в большинстве своем) на лицах. Казалось, что это была не школа, а какая-то колония строгого режима. Правда, поступив туда, я довольно быстро нашла товарищей, точнее подруг, хотя дружбой это было назвать довольно сложно.
Упомянула о том, как впервые поняла, кто такой Бог, из-за которого отец постоянно спорил с матерью, которая, если судить по их разговорам, внезапно стала чрезвычайно набожной, хотя до моего нечаянного рождения она была очень далека от этого. Мама пыталась привить мне веру, будто желая исправить какие-то ошибки в своем собственном прошлом, замолить грехи. Я этого не понимала, а отец очень злился, вплоть до того, что просто не смог уживаться с этой женщиной под одной крышей. Так я поняла, что такое развод и что, вопреки расхожему мнению о том, что "браки заключаются на небесах", они так же легко расторгаются на земле.
В детстве я долго не могла понять, кто такой этот Бог. Сначала я думала, что он, как Санта, потом я стала представлять его мудрым старцем, как божества в буддизме. Был момент, когда я даже представляла его всегда рядом с собой, будто бы он был невидим, но вечно наблюдал за мной, как и за другими людьми, и именно по его велению люди видят те или иные сны. Мне нравилось думать о том, что Бог - это друг, с которым человек может поделиться всем, чем может, друг, который всегда поймет и утешит, найдет слова, которые помогут (отчего-то на этом моменте своего рассказа я вдруг подумала, что таким другом сейчас является Курт).
В один определенный момент жизни я умудрилась даже потерять в него веру, обидевшись, решив, что он отвернулся от мира и от каждого из его жителей. Думала, что ему все стало безразлично, что он эгоист, создав такую красоту, почувствовал усталость и решил забыть о ней, оставив всех созданных существ наедине со своими страхами и кошмарами.
Вкратце, сжимая, как можно больше, я рассказала о том, как долго не могла найти свое место в жизни, будучи еще даже не подростком. Как пыталась найти себя в каком-нибудь занятии, но вечно промахивалась и бросала. Таким образом, это чувство неопределенности в своей роли и в самой себе осталось у меня до сих пор, хотя дело своей жизни я и нашла. Рассказала о том, как мама начала встречаться с новым мужчиной, а я пыталась расстроить все их свидания, делая для этого, что угодно. Один раз мне даже пришлось прикинуться мертвой, но мама после первого испуга, оценив ситуацию, сказала мне, что знает, что я в очередной раз намазалась кетчупом или красной краской. Мои номера с разыгрыванием собственной смерти никогда не проходили, мама все замечала. Но эта навязчивая идея представить себя мертвой меня не покидала и обязательно крови побольше, побольше. Мне было интересно, что в этот момент чувствует человек. Что он видит, когда находится на этой грани жизни и смерти, что ощущает, когда его пытаются спасти, видит ли и слышит ли своих родных. И, конечно, видит ли он в этот момент Бога. Так уж получилось, что каждая захватывавшая меня идея заседала в голове очень плотно и становилась чуть ли не своего рода одержимостью. Одной из таких вещей было пережить смерть, находясь живой.
Потом, так же, как и с предыдущим, стараясь сжимать всю информацию еще больше, чтобы не взболтнуть лишнего, я рассказала о том, что очень стеснялась себя. Стеснялась того, что отовсюду выпирали кости, из-за чрезмерно худого телосложения, стеснялась своего голоса и себя в общем. Однажды, видя, что в развитии я, похоже, очень отстаю от окружающих девочек, я решила, что я - мальчик, поэтому и выгляжу так. В связи с этим я решила, что непременно нужно научиться каким-нибудь мальчишеским вещам, которые я упустила, воспитываясь, как девочка. Приезжая к отцу на каникулы, я просила его научить меня драться, копаться в машинах, благо этим он владел почти в совершенстве, гонять на байках, как это делали крутые парни в Буффало, где жил папа, и многому другому. Отец удивился таким просьбам, но отказывать не стал. Таким образом, к концу осени я четко осознавала, что я мальчик и просила, чтобы меня называли Кри, думая, что это звучит очень по-мужски. Все так и было, и я уже думала, что можно перевестись в класс к мальчикам, но все изменилось ровно в тот день, когда начали расти молочные железы и случилось кое-что, что очень явно намекало, что я далеко не мальчик. Об этих моментах я также упомянула в своем рассказе, решив, что раз уж Курт захотел все узнать, то пусть знает действительно все, правда, отчего-то не было какого-то смущения или неловкости. Видимо, друг - действительно бесполое существо.
Следующим, о чем я рассказала, были странные вещи, творившиеся в школе на протяжении всей моей учебы там. Эти вещи тесно переплетались с недавними предположениями Дилана о насилии над детьми. Такое действительно присутствовало, хотя и не со всеми учителями. За любую, пусть даже несерьезную повинность, как опоздание на урок, довольно жестко наказывали. В такие наказания входило битье розгами, словестные наказания, выговоры, но не это было самым странным. Мне, как и другим детям, часто приходилось видеть, как девочки, которых приглашал к себе в кабинет один мужчина, также работавший учителем, выходили заплаканными, а то и вовсе в ступоре. Понадобилось много лет, чтобы до меня дошло, каким наказанием не брезговал этот учитель. Отчего-то никто не осуждал его, даже учителя, которые очень хорошо знали о происходящих увлечениях этого персонажа. Девочки, которые подверглись насилию с его стороны, в школу, чаще всего, больше не возвращались, хотя были исключения. Мальчишки, контингентом которых учитель также не брезговал, прозвали его Темный Марк. И хотя многие, как и я, в силу своего возраста не понимали, что же делает этот Марк, но на инстинктивном уровне старались держать как можно дальше от него, пусть даже он почти никогда не вел уроки у нашего класса.
Только выпустившись из школы, я узнала, что его уволили после того, как одна мать, чью дочь он изнасиловал в прошлом, пришла с претензиями и угрозами. Осознав, с чем приходилось неосознанно сталкиваться в, казалось бы, святом месте каждый день, я почти впала в ступор, не понимая, как такое могло произойти. После этого происшествия единственной мыслью было, что доверять нельзя, кажется, совершенно никому, поэтому я решила, что дело моей жизни - борьба с такими выродками или хотя бы с тем, что они сделали. Таким образом, мечты о карьере композитора, чем я грезила почти большую часть жизни, представляя, как буду писать музыку к фильмам, а также записывать альбомы, обучаясь при этом игре на еще очень многих инструментах помимо фортепиано и виолончели, отошли на второй план. Все же я устроилась на работу в организацию, которая помогала женщинам, подвергшимся разнообразному насилию, встать на ноги. Те дни я запомнила надолго. Череда заплаканных лиц, синяки по всему телу, разбитые жизни, втоптанные в грязь цели и идеалы. Оглядывая все это, слушая сбивчивые мольбы о помощи, глядя в эти полные болью глаза, становилось жутко от осознания того, что
все это сделано руками
человека, руками мужчины, за которым должно быть, как за каменной стеной. По ночам я долго ворочалась без сна, раздумывая над тем, как еще можно помочь этим женщинам, как помочь им жить. Но ничего не приходило в голову. Никакие акции протеста, собрания, пожертвования и прочая лабуда не могла закрыть тот кошмар, который остался навсегда в памяти и в душе. Тот кошмар, который отравил всю жизнь невинным людям.
- В школе нас всегда учили, что каждый человек прекрасен, что у каждого есть душа и право на прощение, - задумчиво произношу я, глядя перед собой невидящим взглядом, словно нахожусь одна и разговариваю сама с собой, - но я смотрела на тех женщин, думала о том, что с ними сделали, и не видела никакой души в тех... существах, которые это сотворили.
За некоторое время работы, как и у многих, наверное, у меня выработался защитный инстинкт на каждый контакт с мужчиной. Всегда ожидать подвоха, быть готовой дать отпор, знать, что ты всегда можешь стать жертвой, знать, что на тебя глядят, как на бесполезную тварь или кусок мяса. Это может свести с ума, и я чуть не дошла до этого, но, понимая, что я совершенно ничем не могу по-настоящему помочь этим жертвам, я просто ушла из той организации. Этого никто не сможет исправить до самого конца, такое не искоренить...
Вскоре мною снова завладела мечта о профессии композитора. Я рассказала Курту о том, как овладевала гитарой. Это было одним из самых светлых и смешных воспоминаний в моей жизни. Сначала мало получалось, ибо со стороны казалось, что это очень, а на деле оказалось, что, несмотря на музыкальное образование, мне пришлось попотеть, хотя этим инструментом я овладела все же довольно быстро. Первым моим шагом на пути к этому инструменту стало разучивание композиций с дебютного альбома группы Pixies - "Surfer Rosa"**. Услышав об этом, Кобейн улыбнулся, хотя ничего и не сказал. На протяжении всего моего рассказа он хранил молчание и казалось, что я нахожусь наедине с самой собой, хотя и чувствовала, что меня очень внимательно слушают.
Затем я поведала о том, как впервые встретилась с Брюером, а точнее во второй раз. Случилось так, что с Йоахимом я была знакома еще в детстве, мы даже гуляли пару раз, он часто ошивался около продуктового магазина, где работала его мать. Отец-алкоголик не приносил в семью ни цента, поэтому весь груз лежал на плечах женщины. На какое-то определенное время Брюер уехал из Миннеаполиса, но вернулся вновь году в 92. Встретила я его, возвращаясь с неудачной репетиции с первой наспех собранной группой, состоявшей из недомузыкантов, имевших не особенно хорошую славу на сцене Миннеаполиса, но тогда на это было наплевать, я ждала от этого союза только деловых отношений, а не дружбы, тем более, что впечатления от увиденного в центре помощи жертвам изнасилований еще были свежи. Возвращалась я по темной дороге и там внезапно почувствовала, что за мной кто-то идет. Естественно, сразу сработал защитный механизм, и я прибавила шагу, но человек сзади не отставал. В общем, если опустить детали, у этой истории счастливый конец, так как я отвела Брюера, которого приняла за какого-то отморозка, к себе домой, дала ему лед из холодильника, чтоб он смог приложить его к пострадавшему от меня носу. Таким образом, после некоторых размышлений мы создали группу, взяв туда хорошего друга Йоахима - Мэтта.
Я рассказала о том, как группа под названием Janitor Joe начала выступать в полном андерграунде причем буквально, используя, как площадку для выступлений, метро. Это было неудобно, но чертовски весело и интересно. Особенно, когда приходилось убегать от хранителей закона и порядка...
Таким образом, мой рассказ плавно перетек в первый раз, когда я встретила Кортни и Эрика, после долгих уговоров которых, все же решила перебраться в новую группу, хотя в собственной дела шли очень даже хорошо. Основным толчком к этому решению был совет отца, к чьим словам я часто старалась прислушиваться. Расставание с друзьями и родными далось нелегко, но мною опять завладела очередная навязчивая идея - Сиэтл и новые возможности в плане музыки. Я также упомянула о том, что думала о самом Кобейне при первой встрече, а также о том, что было после.
- Ну, вот так как-то, - отвечаю я, чуть пожимая плечами. Дождь снаружи стал сильнее, превращаясь в настоящий ливень, но выглядывавшее солнце все также продолжало освещать все, включая сплошную стену дождя, заставляя ее чуть светиться.
Кобейн продолжает сохранять молчание, глядя куда-то сквозь меня, словно обдумывая сказанное мной только что. Я терпеливо жду его последующих действий, слушая бушующее за окном ненастье. Молния яркой вспышкой разделила небо напополам, но тут же пропала. Через пару секунд совсем рядом, будто бы над крышей дома, раздался оглушительный грохот, разразившийся в небесах. Начавшись так громко, звук постепенно начал стихать, прячась за шумом дождя и завыванием ветра.
- Что ж, - наконец произнес Курт и чуть кашлянул, - полагаю, теперь моя очередь.
- Ты чрезвычайно догадлив, - с одобрением отвечаю я, не сдерживая смеха. Курт тоже чуть усмехается, но почему-то, как и весь сегодняшний день, абсолютно без тени улыбки. Чуть помедлив, он все же начинает рассказ уже о своей жизни. Он, так же, как и я, начал издалека, касаясь вначале темы своего детства. Оказалось, что Кобейн обладает каким-то странным даром, даром рассказчика, если можно так выразиться. Если во время моего рассказа меня часто захватывали эмоции, которые я переживала вновь, то Курт рассказывал последовательно и четко, но так, что слушая его, можно было невольно окунуться самому в атмосферу тех дней, словно прочувствовать все, что чувствовал он, на себе. При этом он не использовал каких-либо высокопарных метафор и других излишеств речи, он просто рассказывал, как если бы мы сидели у костра и болтали о старинных легендах.
Первым, о чем рассказал Курт, был его вымышленный друг по имени Бодда, которого он придумал еще в раннем детстве. Как сказал сам Кобейн, он точно не знает, бы ли этот Бодда на самом деле или нет. Просто однажды Курт, будучи еще маленьким ребенком, подумал, что неплохо бы иметь такого друга, который будет рядом, и который появился считай из тебя самого. В довесок к этому он думал, что тогда его будут считать сумасшедшим и могут отправить в психиатрическую лечебницу, образ которой почему-то привлекал маленького мальчика. Он думал, что это классно - быть сумасшедшим. Тогда он решил, что рядом с ним есть этот Бодда - своего рода дух какого-нибудь мертвого мальчика, с которым он сам якобы встречался в предыдущей жизни. Конечно, в действительности он никакого духа не видел, но так отчаянно убеждал в этом и себя, и окружающих, что сам начал в это верить и, кажется, даже видеть его рядом с собой.
Курт рассказал о рождении сестры, точнее о том, как родители пытались объяснить ему то, что у него скоро появится сестренка. Кобейн этого долго не мог понять и думал, что мама просто стала много есть, поэтому у нее такой большой живот, а то, что там может быть какой-то другой человек, было ему не понятно. Он пытался разглядеть там хоть кого-то, но видел только большой круглый живот, в котором, как говорили родители, живет его будущая сестренка.
Неожиданно Курт вспомнил про бревна. Бревна, которых в его родном Абердине просто навалом. Основным промыслом жителей этого города был лес, где нещадно вырубались последние деревья, отправлявшиеся на фабрики.
"Помню, что думал, будто мы - жители Абердина - своего рода поселение гномов, только вместо добычи алмазов мы добываем древесину. Когда-нибудь природа за это отомстила бы."
Его воспоминания не имели какой-то четкой хронологической цепочки, они петляли из стороны в сторону, часто меняя время своего происхождения. Так, следующим, что он рассказал, была встреча с Кристом. Этот двухметровый парень располагал к себе с первого взгляда, кажется, абсолютно любого. Он казался совершенно открытым, без каких-либо тайн и подводных камней. Это было немного скучно, но зато такому человеку совершенно точно можно доверять, зная, что у него нет ничего на уме, о чем бы ты не знал.
Новоселич тогда вернулся из Хорватии, куда отправили его родители для обучения. По странному стечению обстоятельств, Курт и Крист несколько раз пересекались и не где-нибудь, а в местной церкви. Этому удивительному факту нашлось вполне обычное объяснение: Крист посещал церковь в надежде познакомиться с какой-нибудь хорошенькой девушкой, а Курт... А Курт просто околачивался там. По словам Кобейна, будущие лучшие друзья по-настоящему познакомились на одной из недорепетиций с одним его другом.
"Все знали, что он хорват, а его семья мигрировала в США. Я не предавал этому значения, но почему-то в тот момент мне хотелось подколоть его по поводу происхождения."
Тем не менее, пусть знакомство и началось с небольшой перепалки, но со временем эти двое стали не разлей вода. И именно бок о бок с этим человеком Курту пришлось войти в мир музыки, известности и многих других вещей, которые они пережили вместе. На памяти Кобейна было только два момента, когда их дружба почти дала течь. Первый был связан с появлением Кортни, а второй случился, как ни странно, по поводу денег. Каждый член группы получал одинаковую сумму за концерты и прочее, это было обоюдным решением, которое все поддержали.
"Не знаю, как так получилось. Почему-то в голову вбилось, что: хэй, я же делаю почти всю работу, разве это справедливо? Я сказал им об этом, поэтому случилась очень неприятная ссора. Это было совсем недавно, кстати. В начале года. Все разрешилось со временем, но я до сих пор не могу себе этого простить. Наверное, один из самых мерзких поступков за всю мою жизнь."
Почему-то во время таких заявлений мне казалось, что Кобейн, словно исповедуется, раскаивается в своих грехах, но по какому-то странному стечению обстоятельств отпускать эти его грехи, судя по всему, должна я. Решив, что обязательно спрошу его об этом позже, я продолжила вникать в его рассказ.
Дальше Курт упомянул о том, как в детстве ему прописали таблетки от какого-то словно несуществующего заболевания. Венди решила, что ее сын болен, раз видит этого вымышленного друга и ведет себя странно, думает и размышляет о странных для детей вещах. Суть была в том, что он вовсе не был болен, но, кажется, эта его игра слишком затянулась. После этого Курт перестал видеть Бодду просто так, хотя и мог придумать, что он рядом.
Курт рассказал о разводе родителей, от которого, вопреки "известному факту", он пережил большое потрясение, но вовсе не воспылал неистовой ненавистью к своим родителям, как это вечно представлялось. Он долгое время не мог понять, что происходит и как такое возможно, что любящие друг друга люди расходятся. Эти копания дошли до того, что Кобейн начал винить самого себя в произошедшем, из-за того, что якобы дети - то есть он и Кимберли - мешали взрослым любить друг друга, забирали их любовь друг к другу себе.
Слушая это, я невольно вспомнила свои переживания, связанные с разводом родителей. Оказалось, что во многом на этот вопрос наши взгляды были схожи. Было странно, но иногда казалось, что он рассказывает обо мне, но в своем собственном лице.
Затем он обмолвился о встрече с Кортни, хотя и довольно кратко. Он сказал лишь, что его поглотила ее энергия, напор, доходящий чуть ли не до безумия и ее абсолютная беспардонность в отношении окружающих, не важно - заслуживали ли они это или нет. Ему казалось, что в этой женщине он нашел родственную душу - отражение себя, познавшую жизнь с ранних лет, пережившую развод родителей, имеющую кучу странностей и особенностей.
"А потом, очнувшись от этого наркотического вихря женатым, я осознал, что многие из этих особенностей были надуманы мною же самим, как и многие детали ее образа, которые уже дорисовало воображение, пока мозг был в вегетативном состоянии (прим. авт. ага, как же, в вегетативном). А эти сходства наших судеб... Большая часть моих знакомых и друзей имеет такие схожести. Крист пережил развод родителей, Дейв тоже."
Но, тем не менее, они оставались вместе и, как ни странно, это не то, чтобы восхищало меня, но заставляло задуматься.
Курт снова резко скаканул в свое прошлое, будто пытаясь найти кое-что, о чем хотел рассказать с самого начала, но никак не решался. Тем не менее, он поведал о том периоде своей жизни, когда группа начала собирать первые залы еще в недалеком 89. Рассказал о том, какие чувства испытывал, находясь на сцене, как все члены группы переживали тур по Америке, а потом и по Европе. Он упомянул о Трейси Марандер, которую называл отчего-то своей первой любовью. Что ж, возможно, так оно и было.
Течение его мыслей перешло к внезапно наступившей известности. В этот момент я поняла, как сильно средства массовой информации могут исказить действительность и личность человека в глазах миллионов, заставить верить в эту ложь. Кобейн рассказывал обо всем без прикрас, правдиво и четко. Наблюдая за ним, я не могла разглядеть того человека, которого эти же самые миллионы боготворят. И дело вовсе не в том, что он не похож на звезду.
"В тот момент произошло какое-то раздвоение личности. Я настоящий отделился от того, кто стал кумиром для людей. Что-то перемкнуло, и случилось действительно раздвоение, моя личность разделилась. Кажется, в дальнейшем я почти сознательно пытался держать дистанцию между двумя этими частями себя." Смысл этих слов постепенно доходил до меня. Люди создали вокруг него образ того, кого хотели видеть - народного рок-мученика, несчастного, израненного человека, который представляется даже в какой-то степени жалким созданием. И, как сказал Курт, самым главным его страхом было стать этим человеком, слиться с ним и забыть себя настоящего. Похоже, пока это у него получается, он все еще остается странным парнем с отчасти очень детским взглядом на мир, который меня так и привлек в своей схожести.
"Известность - это само по себе не так и плохо. Обратной стороной являются проблемы, с ней приходящие. Дело не в фанатах и прочем дерьме, которым обычно все прикрываются. Та ситуация с деньгами, о которой я рассказал - вот реальная проблема. Страшно подумать, что однажды такое повторится, а я ни капельки не буду жалеть об этом или раскаиваться, стану каким-нибудь жлобом, который только жалуется и стонет. Вот это - проблема. Забыть себя и стать другим человеком."
С неожиданным в такой ситуации юмором Курт рассказал о своей проблеме с желудком, о которой я вскользь уже слышала от Кортни, когда та изображала своего мужа. Оказалось, что уже лет пять он мучается с болями в желудке неизвестного происхождения. С одной стороны это казалось очень странным и даже страшным. обычно таким вещам нужно сожалеть, но Кобейн умудрился представить все это не как какую-то проблему. По его мнению, организм решил поднять против него бунт, и в его желудке, видимо, зародилась внеземная цивилизация, жители которой регулярно устраивают гражданские войны, поэтому он и чувствует себя так, будто "сумоисты сплясали на его животе ирландский степ".
Забыв о своих медицинских отклонениях, он рассказал о том, как группе пришлось расстаться с Чедом Ченнингом - хорошим парнем и одним из первых барабанщиков Nirvana. Музыкант долго казнился после принятия этого решения, так как к Чеду очень привязался, что было ожидаемо, но что-то перемкнуло и, расставшись заодно и со своей первой любовью, он решил избавиться и от барабанщика и близкого друга. Он также признался, что так больше и не пересекался с Ченнингом, только отправил ему однажды рождественскую открытку.
После еще пары воспоминаний из детства, включавших в себя безмерное любопытство Кобейна, которое осталось и по сей день, и из-за которого он иногда попадал в ситуации, заканчивавшиеся не всегда хорошо, Курт замолчал и, замерев, уставился в большое окно в гостиной, через которое проходят косые лучи солнца, падающие на пол. С крыши продолжают капать дождевые капли, на полу отражающиеся маленькими двигающимися сверху вниз тенями.
Я с трудом прихожу в себя после этого двойного путешествия в прошлое сначала свое, а потом и в жизнь человека, что сидит напротив меня. После этих откровений я почему-то чувствую какое-то странное ощущение легкого разочарования, будто бы эта аура загадочности, витавшая вокруг Курта, начала рассеиваться, хотя, несомненно, осталось еще много белых пятен. Меня волновало так же и то, что, казалось, будто что-то изменилось, но, как и что именно, не понятно.
- Так, ну... - неловко кашлянув, начинаю я, но Курт, не меняя позы и по-прежнему глядя в окно, словно не услышав меня, заговаривает сам:
- А я так и не рассказал о том, о чем хотел, - задумчиво произносит он со странным выражением на лице, будто бы его что-то гложет, но он старается этого не показывать. Мысленно я удивляюсь, как это вообще возможно? Курт поведал мне историю чуть ли не всей своей жизни, будучи при этом, кажется, предельно искренним. Неужели осталось еще что-то?
Ощущение того, что он пришел, как в исповедальню, не покидает до сих пор.
- И почему не рассказал? - спрашиваю я, глядя на его профиль. В ярко-голубых глазах на секунду мелькает вспышка молнии, которая сверкнула на небе.
- Страшно, - тихо шепчет Кобейн, но голову не поворачивает. Я удивленно моргаю. Что это за вещь, о которой ему страшно рассказать? Я не успеваю спросить об этом, так как Курт начинает сам в миг охрипшим голосом, вероятно, от волнения, хотя никак больше оно не проявляется.
- В Сан Франциско мы давали благотворительный концерт на сбор средств в помощь жертвам изнасилований, - отвечает Курт и, даже не оборачиваясь, садится боком, чтобы я не могла видеть его глаз. Этот жест еще больше меня озадачивает, но взгляда я с него не спускаю. Кобейн как-то горько усмехается, качая головой.
- Какая же жуткая ирония, что там выступала именно моя группа.
- О чем ты? - непонимающе спрашиваю я. Внутри что-то нехорошо холодеет от тона, с которым Курт вдруг перескакивает на эту тему.
- Я сам ничем не лучше тех уродов, которые делают подобные вещи с женщинами, - Кобейн опускает голову, а затем тихо добавляет, -
урод...
***
Человек слаб. Человек беспомощен. Он подвержен своим страстям, коим не может сопротивляться. Человек создает великое, уничтожает прекрасное. Созидает мир, убивает себе подобных. Восхищается искусством, продает его, как шлюху. Верит в Бога и надеется на спасение, погряз в грехах. Преклоняется перед Любовью, втаптывает чувства в грязь из похоти и желания...
Весна олицетворяет собой омоложение и обновление природы, мира, жизни. Ее нежный, еле уловимый запах кружит голову, заставляет радоваться каждому прожитому дню. Ты можешь наблюдать за просыпающимся великолепием мира, что окружает тебя каждый день и каждую секунду твоей жизни. Бесконечный круг жизни, в котором все старое и отжившее свой век, заменяется новым и юным.
Ты видишь, как первые зеленые травинки прорываются из-под тяжелого слоя мокрого рыхлого снега. Их отчаянность на пути к свету и теплу поражает. Несгибаемость, казалось бы, неживого на самом деле, но являющегося гораздо более сильным, чем любое человеческое существо, завораживает. Ты наблюдаешь, как нежные и хрупкие ветви деревьев освобождаются от белого плена, что атаковал их на протяжении трех долгих месяцев. Впервые ты, кажется, готов благодарить Бога за то, что можешь осознать все это, можешь увидеть, вдохнуть и ощутить.
Март, апрель, май... Вот обновление и подходит к концу, но ты уже и думать о нем забыл. Ты увлечен новым наступающим временем, временем лета. Жаркого, своевольного, энергичного, но такого податливого и беспомощного.
Последние дни мая становятся особенно жаркими, а припекающее солнце еще больше усугубляет ситуацию. В голову ударяет кровь и древние инстинкты. Ученые называют это половым созреванием (они всему странному могут найти заковыристое название, лишь бы не так пугаться), а ты винишь во всем жару. Глупый.
В сером унылом городе мало развлечений, он невелик и скучен для такой неординарной личности, как ты. В надежде на что-то большее ты, как беспомощный котенок, утыкаешься носом во все новое и неизведанное, что кажется тебе классным и необычным. Это будоражит тебя, заставляет думать, что ты не такой, как окружающие люди, но на самом деле ты просто слепой и беспомощный котенок, который тычется носом в маленькие радости, даже не подозревая, что это обыкновенное дерьмо.
Так просто делают все, это не является постыдным или недостойным. Ты пытаешься выбиться из серой толпы однообразных лесорубов с грубыми руками, пытаешься выделиться, чтобы быть особенным, поэтому ты делаешь все, как все. Новые ощущения от знакомства с неизведанным ранее миром захватывают, протекая во всем твоем теле густой дымкой с запахом конопляных полей, что влекут к себе, хотя ты даже не подозреваешь, что это обыкновенное невинное растение.
Ты выбился из одной толпы, чтобы стать еще одним серым участником другой. Скоро приходит понимание этого факта. Старое дерьмо уже не так привлекает тебя, оно стало привычным, знакомым, наскучило. Ты не любишь привычное. Ты хочешь искать новое, утоляя свою жажду любознательности. Это удивительный дар, которым обладают лишь только маленькие дети, незапятнанные грязным налетом нашего мира. Ты обладаешь этим даром, но не используешь его в полной мере. Всему есть оправдание. У тебя половое созревание, не переживай. Все хорошо. Так делают все, так случается со всеми.
Неделями тебя мучают мысли о непростительной однообразности жизни, каждый день - точное повторение предыдущего, но лишь с некоторыми оговорками. Ты думаешь, что внезапная смерть может разбавить скуку. Ты начинаешь продумывать сюжет своего самоубийства. В голове выстраивается подробный план твоих действий: место, время, способ, последующие события за твоей смертью. Глупый мальчишка, ты не можешь даже понять, что с тобой будет после смерти, а размышляешь о таких вещах, как самоубийство. Ты хочешь быть крутым, как великие рок-звезды? Кто же сможет оценить твою крутость после смерти? Ты ведь обыкновенный деревенский мальчишка, никому ненужный и неизвестный. Ты хочешь обмануть смерть? Думаешь вернуться обратно? Глупый лисенок, ты не знаешь даже, что это такое, но думаешь перехитрить нереальное. Снова ошибаешься, оступаешься, разбиваешься...
Но ты не так прост. В твои планы не входит уходить просто так. Ты хочешь вкусить жизнь до последней капли перед смертью, хотя такая возможность представлялась и ранее, но ты не делал ничего, чтобы что-то исправить, изменить череду серых дней. Ты считаешь себя достаточно взрослым, и ты - невинный мальчишка - хочешь познать плотскую страсть, завладевающую умами слабых людей.
Древние инстинкты не побороть, если это не кажется тем, что нужно искоренять. Продолжение рода, размножение, кровосмешение. Человечество могло исчезнуть если бы не возможность к репродуктивной функции. Человеку был дан дар, с помощью которого он мог бы окружить себя людьми, не быть одиноким и брошенным, но люди прогнили. Они стали искать наслаждение в процессе продолжения рода. Был создан культ и множество правил в нем, которые подчас считались недействительными.
Когда страсть и желание разносилось в крови, завладевая разумом, затуманивая его, сводя конечности, делая их неспособными к сопротивлению, люди забывали о главной роли этого действа, начали искать наслаждения, утоления жажды, которая начала проявляться. Они назвали это любовью и занимались любовью, получая истинное удовольствие и выкрикивая слова любви в бреду от рваных животных движение, призванных, чтобы умерить зуд, умерить желание, разжигая его еще больше. Со временем, это вошло в привычный жизненный уклад и без этой плотской любви нельзя было представить свою жизнь. Мир перевернулся с ног на голову.
Но ты не видишь в этом ничего непристойного, верно? Конечно, нет, тебя увлекает это. Ты думаешь о том, как должно быть приятно ощущать кожу на коже, дотрагиваться до того, что обычно скрыто от глаз. Эта навязчивая идея завладевает тобой во время бессонных ночей, проведенных в душной комнате. Ты стараешься не думать об этом, забивая мысли чем угодно, но ничего не выходит. Маленький и слабый. Ты не можешь противостоять своим страстям, но оправдываешься за счет известного определения - половое созревание... Но ведь мы оба знаем, что это не так.
Она не одна из девочек твоего окружения. Обычные девочки твоего круга вряд ли взглянут в твою сторону. Помнишь ту сказку Ганса Христиана Андерсена? Тебе отведена роль в этой сказке, ты - гадкий утенок, тебе не хочется быть им, но ты не думаешь и даже не можешь представить, какой прекрасный лебедь вырастет из тебя спустя года. Лебедь, которому придется расплачиваться за ошибки прошлого и с постоянным стыдом вспоминать себя этим гадким, одержимым утенком.
Она всегда молчит. Сидит у окна и молчит. Иногда без спроса зашедший в кабинет ветер играет с ее длинными русыми волосами, но она неподвижна, словно статуя. Ты видел ее несколько раз, оставаясь на отработки. Ты незаметно наблюдал за ней, пытаясь понять, почему она молчит.
Твои друзья, как и многие в школе, считали ее умственно отсталой, но неизвестно правда ли это. Она не похожа на остальных и это притягивает всех тех лицемеров, которые насмехаются над ней, а сами в фантазиях овладевают ею, ведь она так желанна из-за своей странности и недоступности. Устоять трудно, не правда ли?
Ты хочешь быть бунтарем, как и твой тогдашний герой Сид Вишес, в котором ты видишь лишь символ свободы, не думая, что за такой сущностью может скрываться слабый и жалкий человек. Ты думаешь, что каждодневные кражи спиртного у отца той странной девушки повысят твой статус в собственных глазах, ты хочешь стать крутым и смелым, хотя за всеми этими поступками скрывается недюжинный страх.
Он ничего не замечает, ведь вечером его занимает только выпивка, за которой он не думает ни о чем другом. Ты воображаешь себя благородным разбойником Робином Гудом, добывая для себя и друзей выпивку, ты считаешь, что можешь все на свете. Ты прав, прав, ты можешь все...
Отчего в твоей голове не проскальзывает ни единого воспоминания о том, что ты слышал в новостях. Надругательство над женщинами, неуважение, насилие. Почему же в момент этой слежки ты не задумываешься о том, что собираешься сделать? Потому что ты решительно настроен довести все до конца.
Она не рождает в тебе теплых чувств, не возбуждает, не притягивает, не привлекает, но тебе ровным счетом все равно. Тобой управляет похоть, инстинкты, которым ты не можешь противостоять. Слабый, глупый мальчишка...
В тебе нет страха, это подстегивает, когда, не обращая внимания ни на что и ни на кого, движимый одним лишь желанием, ты проскальзываешь с темной улицы, что полна весенним запахом, в затхлый домишко с проспиртованным насквозь воздухом. Ты следуешь за ней, как тень, вынюхиваешь ее, ступая тихо, стараясь, чтобы все произошло быстро. Ты полностью уверен и знаешь, что не примешь отказа, ты слишком тверд в своем решении.
Но она и не против. Она старше, и она не отказывается.
В темной комнатке ее же собственного дома, где ты собираешься совершить свое грязное деяние - потакая своей похоти использовать беспомощную девушку в своих целях - она скидывает с себя одежду, совершенно без смущения предлагая себя. Она не понимает, что творит, как и ты, увидев ее такой.
Тебя охватывает волнение и смущение, ты, вероятно, не ожидал, что все произойдет так просто и легко. Неужели взыграло мужское самолюбие, мой гадкий утенок? Ты надеялся овладеть силой, доказать себе и ей, что ты мужчина, что ты чего-то стоишь? Ты думал, что она будет молить о пощаде, вырываться и стонать от твоих действий? Неужто так все и пройдет?
Ты видишь ее полностью обнаженной, полностью беззащитной, ведь она отсталая девушка или же это только слухи? Тебе не важно это, ты хочешь быстрее переступить главный порог своей жизни, главный порок своей юности, такой же никчемной и странной, как и ты сам, мечущийся между тем, что правильно и нет, тем, что хорошо и плохо, между светом и тьмой, пытаясь найти себя. Но сейчас не время для философских размышлений, верно? Как скажешь.
Ты подходишь ближе, зная, что можешь коснуться ее, ощутить ее тело, узнать ее запах. Она в твоей власти. Она так просто отдается, словно... словно уличная девка. Тебе ли произносить это слово? Тебе ли предоставлено право судить ее? Она больна, она беззащитна, она не понимает, что происходит и, вероятно, даже не знает, что ты собираешься делать, но она запомнит это, а сказать не сможет и будет жить с этим. А ты не болен. Ты здоровый и сильный, так? Ты ведь мужчина, мужчина должен властвовать. Все вокруг создано, чтобы ублажать его. Женщина - лишь бесполезное существо, нужное для утоления похоти. Лишь инструмент. Ты ведь мужчина? Ты прекрасно знаешь это, верно? Именно так и поступают настоящие мужчины, так ведь говорит Пэт***. Ты ставишь Пэта в пример?
Желание закрывает глаза пеленой, разум отключается, а дыхание становится рваным. Ты готов с остервенением срывать одежду, лишь бы добраться до главного момента своей жизни, до момента своего взросления и зрелости. Ты ведь мужчина! Так будь им!
Вожделение. Похоть. Страсть. Желание. Власть. Эти пять слов будто бы заповедь. Только они и остаются в твоей голове знакомыми и связными. Твои инстинкты захлестывают все вокруг, ты, кажется, готов взорваться, но даже не представляешь, как глупо выглядит со стороны хилый мальчишка с бешено горящими от желания глазами. Ты выглядишь глупо. Ты выглядишь, как тупоголовое существо, знающее лишь одно слово - "секс". Ты готов перейти все мыслимые и немыслимые барьеры ради этого, нарушить все моральные запреты, использовать ни в чем неповинную девушку, которая, по воле природы, была очень доступной и легкой мишенью. Ты ведь мужчина! Так чего же ты стоишь? Возьми ее, грубо, с силой, с чувством, чтобы доставить удовольствие Себе. Все только для Тебя, ведь Ты - венец жизни, Ты - человек, Ты - мужчина. Мужчина властен, мужчина правит, мужчина - король.
Но стоишь и не можешь пошевелиться. Вся твоя кожа покрылась мурашками. Ты боишься провалиться в первый раз, боишься стать посмешищем для какой-то девки, но ты не знаешь, как избежать этого. Ты так глуп...
Ты не осведомлен в вопросах плотских наслаждений. Все твои знания заканчиваются там, где учебник анатомии рассказывает о размножении живых организмов и появлении на свет младенцев, которых ты так любил рисовать. Ты пытаешься казаться еще более уверенным мужчиной, а не озабоченным подростком, которым выглядишь сейчас. Твой голос звучит деланно взросло, но от этого еще более смешно и нелепо. "У тебя это впервые?"
Кажется, такой вопрос задают опытные любовники своим дамам, чтобы узнать о их осведомленности в данном вопросе. Ты ждешь, что она зардеется и, опустив глаза, скажет "да"? Не обольщайся, ваши роли поменялись. Кто же теперь грозный завоеватель и опытный любовник?
"Я делала это прежде и не раз. Моим партнером был кузен."
Кузен. Родная кровь. Много раз. Смысл ее слов доходит до тебя, как сквозь дымку того алкогольного опьянения, в котором ты и парочка твоих придурков-друзей топили скуку, потому что были слишком ленивы, чтобы что-то изменить самим, а не ждать чуда.
В этот момент все твои чувства обостряются. Наваждение и уверенность пропадает. Ты вдруг явственно чувствуешь запах возбужденной женщины, хотя и не знаешь, каков он, но, кажется, это именно тот запах. Запах старого спиртного, перегара, пота. Кажется, поднимается тошнота и отвращение. Отвращение к этому месту, к девушке перед собой, которая без капли смущения предлагает себя. Отвращение и ужас от самого себя. Что же ты наделал, глупый мальчишка?..
А теперь беги! Беги, как можно быстрее, подлое животное! Беги, куда глаза глядят, поджав свой облезлый хвост. Беги, мерзавец, но ты не сможешь скрыться от того, что будет преследовать тебя вечно. Ты погряз в этом болоте, грязь липнет к тебе, запах того дома преследует. Беги вперед, жалкая тварь, беги, пока твоя душа будет гнить и разлагаться, пока она будет покрываться плесенью, трупными язвами и струпьями, пока она будет смердеть на всю округу так, что ты не сможешь нигде остановиться. Это твое клеймо на всю жизнь. Клеймо похотливого животного, не умеющего думать о других. Беги, маленький сукин сын, беги, пока ноги не подкосятся, не сломаются, обломками кости разрывая кожу, что будет разлетаться кровавыми брызгами. Может, хоть тогда ты поймешь, что ты натворил.
Но постой. Ты опять думаешь о себе, маленькая тварь? Возможно, тебе будет интересно, что пережила та девушка. Может быть, ты хочешь представить себя на ее месте? Не хочешь ли ты испытывать стыд, ужас и боль, пока какой-нибудь жирный, протухший мерзавец будет иметь тебя так сильно, что все твое тело будет ломить от боли, ты будешь неистово кричать от страданий, пока кожа расходится, покрываясь кровавыми узорчатыми ранами?
Она будет помнить этот момент всегда, она будет помнить, а ты будешь знать об этом. Ее жизнь и так была не из легких, она больна, больна, слышишь? Она наверняка молится по ночам несуществующим Богам, чтоб те избавили ее от этой участи, которую она, еще будучи невинным младенцем, приобрела и пронесла с собой. Она страдала от одиночества, но пришел ты. Что ты мог сделать? Ты мог сделать достаточно. По крайней мере, оставить ее в покое, не заявляться, а продолжать вести свою никчемную жизнь с придурками-друзьями, деградируя и превращаясь в кусок мерзкого дерьма, но так хотя бы она не пережила этот вечер.
Беги, мразь, беги! Может, подогнать тебя плетью под твой тощий зад? Мужчины ведь любят плети, они любят власть и полное подчинение себе. А ты ведь настоящий мужчина. Что такое? Не хочешь быть мужчиной? Прости, с этим ничего не поделаешь. Ты родился им, но у тебя был выбор, ты стоял на распутье и выбрал эту дорогу. Недостойное животное, это твой крест на всю жизнь. Хотя о какой жизни может идти речь? Если у тебя есть хоть грамм совести, то ты не сможешь жить по-настоящему. Ты сломал чужую жизнь. Ты сломал ее судьбу из-за своей похоти и дерьма, гниющего в жалкой душонке. Ты больше не оправдываешься половым созреванием? Как странно, неужели понял, что тому, что ты сделал нет оправдания? Если бы каждому ублюдку, подобному тебе, что посмел надругаться над более слабым, будь то женщина, ребенок, да кто угодно, искали оправдания, то тюрем бы не существовало в природе, как и мира на Земле.
Этот был в состоянии аффекта, этот нечаянно, у этого жертва сама напросилась, сама виновата, спровоцировала, недостойная дрянь. А ты будешь прикрываться созреванием? Ох и подлый мальчишка.
Петляй между деревьев, смердящий лис, справедливость догонит тебя, как охотничий пес. Она разорвет твою шкуру, размажет твою кровь, разбрасывая гниющие внутренности по земле, смешает тебя с грязью и дерьмом, от которых тебя не отличишь.
Беги, тварь беги! Никогда не оборачивайся, не возвращайся, понеси наказание, сдохни в сточной канаве среди помоев и шкурок мертвых крыс. Ты не достоин жить!..
Одиннадцать десять. Железные рельсы. Мешок цемента на грудь. Снова украл, привычка не искореняется, да? Снова себя слишком жалеешь, тварь. Природа в расцвете, наступает лето, ты можешь чувствовать витающий в воздухе запах первых цветов, душистый и нежный. Прекрасно, не правда ли? Твое лето уже не наступит...
Ожидание мучает еще больше. Поскорей бы все это кончилось, правда, лисенок? Поскорей бы тело разрезало надвое, как какого-нибудь червяка. Жди-жди, карма все возвращает, конечно, не так, как могла, но все же. Это твой выбор, его можно одобрить, но слишком просто, не находишь? Просто лечь на рельсы и ждать конца? Ты все же решил уйти так просто. Стыд поглощает тебя, а ты не можешь жить с осознанием того, что натворил. Как считаешь, она сможет?
Одиннадцать двадцать. Все эти разговоры с самим собой не доведут до добра. А ты ведь мечтал о карьере рок-музыканта. Все эти мечты про музыку, концерты, стройных девиц в обтягивающих нарядах, наркотиках, тусовках и всемирном обожании. Когда тебе все это стало противно? Когда ты увидел в своих любимых рок-идолах, на которых чуть не молился, все то, что сейчас тебе опротивело? Не хочешь быть мужчиной? Что ж, проблем решаема, осталось лишь подождать пару минут, и ты не будешь ни кем, как и мечтал.
Пять минут дальше. Поезд все ближе. Ты уже не передумаешь, да? Это твой выбор, он достойный. Ты не можешь жить дальше, ты не заслужил.
Куда теперь деться? Под спиной рельсы, упираются в кости, обжигают холодом. Бедняжка, ты стал загибаться и вздрагивать от каждого соприкосновения, будто боишься, что тот день может вернуться. Какой же ты жалкий.
Тяжелый мешок давит на грудь, мешая нормально дышать. Зачем тебе это? Скоро такая функция станет, как для собаки пятая нога. По твоим подсчетам, перерубит тебя ровно по центру, по животу, разделяя надвое и выпуская внутренности. А ты слышал о древних наказаниях для таких, как ты? Конечно, ты слышал, но ты опять себя слишком жалеешь или просто боишься, что мастерства не хватит докончить дело до конца?
Давай. Время кончается. Ты вслух прощаешься с родными и все, что тебе нравилось. Не страшно? Даже не грустно? Что ж, похвально. Ты тихо начинаешь шевелить бледными губами, пытаясь воспроизвести мелодию, которая станет последней в твоей жизни. Звук тихий и глухой, но это не важно.
Рельсы гудят, и ты это слышишь. Сердце отчаянно бьется в груди, как птица, а ты лишь мысленно пытаешься его успокоить, даже шикаешь. Знал бы ты, как странно это выглядит. Рельсы гудят. Поезд все ближе. Твою смерть уже не отложить. Не струсишь? Не сбежишь? "Не в этот раз..."
Освобождаешься от мыслей, чтобы уйти, не думая ни о чем, хотя это не так и легко. Последний раз вдыхаешь летний воздух и глядишь на солнце. Ты этого больше никогда не увидишь.
Не сумев сдержаться, поворачиваешь голову вбок. Глаза твои тут же расширяются от вида летящего на тебя поезда, а мышцы рефлекторно сжимаются, пытаясь заставить тело подняться, но ты сдерживаешься и пытаешься мысленно представить себя посетителем премьеры первого в истории кино фильма - "Прибытие поезда на вокзал города Ла-Сьота". Спасибо Люмьерам, все твои поджилки трясутся от страха.
Не в силах это выдерживать, ты так крепко зажмуриваешься, что на внутренней стороне век начинают танцевать разноцветные пятна и круги, а в ушах стоит оглушительный гул поезда - гул твоей смерти...
Стук колес постепенно удаляется, пока вовсе не исчезает. Теперь можно снова слышать звуки природы: стрекот всяких букашек в траве, шелест листвы. Вдруг так хочется жить, но уже поздно. Или нет?
Ты думал, что будет больнее, куда больнее. Но ты не ощущаешь никакой боли кроме бешенного стука сердца и тяжести в груди. С опасением ты распахиваешь глаза и, тяжело дыша, как после пробежки, глядишь на раскинувшееся высоким куполом голубое небо с мазками облаков. Это небо, как всегда, отражается в твоих глазах, зрачки в которых сейчас сужены почти до состояния невидимости. Да, ты все еще жив. Ты все еще жив...
***
- В тот момент мне показалось, что это не было простой случайностью, что это своего рода знак. Я решил, что смысл моего существования, какую бы профессию я не выбрал в дальнейшем, это защищать права женщин, пытаться как-то помочь им, сделать хоть что-то, чтобы такие вещи не происходили ни с кем. Но, что бы я ни делал, как бы ни старался, я не могу забыть этого, не могу простить, и это ужасно мучает, хотя я полностью заслужил такое. Поэтому я веду такой отчаянно феминистский образ жизни, это не просто так. Я пытаюсь искупить вину перед той девушкой, пытаюсь не думать об этом, но не могу. Каждый раз слыша в новостях о каких-нибудь маньяках или убийцах, я представляю себя на их месте. Это получается автоматически, как и вырабатывающаяся ненависть к себе. И мне жутко представить, что чудовище, подобное мне, ходит по земле, дышит, живет, радуется, что у него есть друзья и семья, что людям он не безразличен... Разве это справедливо? Разве я не должен был умереть в тот день? - Кобейн наконец поднимает глаза на меня, но я не вижу его. Я не вижу ничего, хотя глаза были более, чем открыты. Я не вижу комнаты, не слышу шума дождя или раскаты грома высоко над домом, не чувствую, как ветер касается кожи, проходя сквозь приоткрытое окно.
Кажется, что я заморозилась или окаменела, как от взгляда в глаза Медусы Горгоны, хотя, похоже, так и есть, только вместо мифического существа я взглянула в глаза правде. Правда, которая выбила весь кислород и все мысли. Будто бы тебе дали под дых стокилограммовой кувалдой. Я знала, что, возможно, выйдет из этого разговора: моя сказка может разрушиться. Но я даже не думала, что все окажется так. Этот человек, которого я вижу чуть ли не изо дня в день... Господи, как же жестоко можно обмануться. Я подозревала, что все это не может быть так волшебно и, раскачиваясь на своих воображаемых качелях, только сейчас почувствовала резкое ощущение удара о землю.
Горло чуть сдавливает, когда я начинаю довольно часто, но не глубоко вдыхать, только теперь просыпаясь от этого транса, от того момента, в который мне пришлось окунуться, свидетелем которого пришлось стать. Только сейчас, отрывистыми движениями крутя головой по сторонам, замечаю, что солнце уже давно село, а комнату, в которой нахожусь, ничто не освещает кроме частых вспышек молнии за окном и относительной светлости уже ночного, но все равно серого неба. От этой темноты становится очень неуютно, хотя раньше мне всегда было комфортно находиться в ней. Сейчас же казалось, будто весь свет, который только был, высосали, а оставили только этот мрак, который своими липкими щупальцами добирается до горла, намереваясь задушить или проникнуть внутрь.
Становится действительно страшно от осознания того, что я действительно осталась совсем одна в этой темноте, осталась одна перед лицом всего ужаса, что скрывается в тени. Не важно, что здесь присутствует еще один человек, бывший, казалось бы, моим единомышленником в борьбе за остатки мира и света на Земле. Но теперь придется выбираться одной, как всегда.
Я часто, но почти неслышно дышу, втянув шеи в выдвинутые вперед плечи и лихорадочно бродя глазами по темной обстановке комнаты. Внутри что-то неприятно клокочет, но я не хочу думать о чем-либо вообще, хочется просто бежать. Бежать из этой тьмы и смрада. Бежать подальше от этого места, где живут люди, которых я абсолютно не понимаю. Хочется лишь залезть под одеяло с головой и, обняв любимую игрушку, ждать наступления утра.
Я чуть приоткрываю пересохшие губы, пытаясь выдавить хоть звук, но вместо этого выходит лишь сип. Пробую снова.
- Я... я пойду, - абсолютно хрипящим, как после ангины, голосом произношу я и, чуть покачнувшись, поднимаюсь с пола, - времени уже много и, - я хотела что-то соврать, но, нечаянно перехватив абсолютно убитый и отчаявшийся взгляд ярко-голубых глаз, которые выделяются, как два фонаря, на скрытом тенью лице, замираю, снова чуть не падая из-за не слушающихся ног. Я уже не могу сдерживать себя, да и это невозможно, влага из глаз сама катится по щекам, хотя я этого даже не замечаю.
- Я не могу, - сдавленным из-за подкатившего к горлу кома выдавливаю я, чувствуя, что мне невыносимо больно говорить это Ему, - прости, - кажется, будто я отвергаю его последнюю надежду, бросаю одного в темноте, чтобы та окончательно его поглотила, - не могу, - врать нет смысла, он видит меня насквозь. Покачав головой и крепко сжав зубы, чтобы из горла не вырвалось какое-нибудь рыдание, я, сжав кулаки, быстрыми шагами выхожу из комнаты, оставляя его там одного, но останавливаюсь в дверном проеме гостиной, когда сзади слышится голос.
- Крис, - он замолкает, дожидаясь пока я остановлюсь, а затем продолжает так же тихо и совершенно без какой-либо надежды, просто просит, - не уходи...
Я тихо всхлипываю, разрываясь между тем, что хочу убежать, как можно быстрее и тем, что могу принести ему очень сильную боль этим уходом. Хочется накричать на него, как можно громче, ударить, как можно сильнее, лишь бы выпустить накопившееся за этот день, но я не двигаюсь с места.
- Я не могу, - сипящим шепотом повторяю я, не оборачиваясь, лишь бы не встречаться с его глазами, которые когда-то, кажется, уже очень давно, рождали во мне самые разные эмоции. Сейчас осталось только разочарование, страх и боль.
- Я знаю, - убито произносит он, а я едва могу слышать из-за шума дождя снаружи, - но я рассказал
тебе об этом не просто так. В полном размере об этом не знает, наверное, никто кроме тебя.
Я чуть не взвываю от этих слов. Ну неужели он не видит, что мне нелегко сделать какой-то выбор. Крепко обняв себя за плечи, будто защищаясь и закрываясь, я лишь наполовину разворачиваюсь внутрь комнаты.
- Я не священник, чтобы мне исповедовались в грехах, - срывающимся и чуть скрипящим, но все равно тихим голосом отвечаю я.
- Мы все здесь погрязли в этом дерьме, наркотиках и прочем. Ты единственный человек, которого я знаю, кого все это не коснулось. Ты другая, - отвечает Курт с еле ощутимым подъемом в голосе. Я морщусь, чувствуя, что внутри все действительно разрывается от таких слов, в которых он искренен. Но я не могу принять этого. Просто не могу.
- Кристен, пожалуйста, - снова подает голос Кобейн, которого уже вовсе не видно в комнате, - если ты уйдешь для меня не останется абсолютно никакой надежды, я просто захлебнусь в собственном дерьме, - зажав руками голову, я пытаюсь абстрагироваться от его слов, но не получается. Теперь ясно, в чем дело. Он увидел во мне человека, чье прощение может означать, что он не поступил достаточно плохо, как считал всю жизнь. Как так вдруг получилось, что я стала его совестью?
- Останься, прошу, - уже почти на выдохе произносит он. Я остаюсь неподвижна, сжимая руками свои плечи еще сильнее, словно эти его слова проходят под кожу, поселяются внутри меня. В висках стучит кровь, но я не могу даже пошевелиться. Для него моя реакция в данный момент значит очень многое и мой конечный ответ, который я не могу дать. В голове просто не укладывается, как такое вообще возможно, пусть и в прошлом, пусть он и раскаялся. Мое отношение к таким делам набрало свою силу после школы и еще в ней, когда пришлось столкнуться с реальным миром, но чуть ли не пережить это, увидеть такое совсем близко с собой от человека, которому ты безоговорочно верил, разделял взгляды, любил.
Любил?
Я медленно поворачиваюсь внутрь комнаты, слыша, что там все затихло, будто никого и не было вовсе. Эта возможность пугает. неужели все это и правда случилось? Похоже на полную чушь, но вдруг.
Отхожу от стены, заходя вглубь комнаты, чуть ускоряя шаг, пока темнота и тишина, в ней присутствующая, начинает сгущаться над головой. Скорее интуитивно поняв расположение сидящего ко мне боком Кобейна, я резко подхожу к нему и так же резко обхватываю руками за плечи, сильно прижимая к себе. Острое плечо тут же утыкается в основание моей шеи, но я не замечаю этого, лишь еще сильнее сжимая руки, обнимающие его. Отойдя от удивления, он неловко разворачивается ко мне передом, а сам обвивает руки вокруг моей спины в районе ребер, тоже довольно ощутимо сдавливая.
Моя грудь начинает вздыматься от тихих всхлипов, которые я все же не могу удержать, чувствуя его так рядом с собой, так близко, что, кажется, приложить немного усилий и можно будет слиться воедино. Я пытаюсь прижать его к себе еще крепче, словно стараясь заполнить им образовавшуюся внутри дыру после наших разговоров. Отчего внутри стало невыносимо пусто и темно, словно оттуда вытащили что-то важное. Кажется, это что-то - любовь к этому человеку, но теперь ее нет. Наверное, можно сравнить с потерей ребенка, которого ты ждал и даже видел в мыслях, а теперь его там нет. Мама рассказывала, что ей довелось такое пережить до моего рождения. Выкидыш. А за ним пустота и тьма.
Я наверняка причиняю ему боль, но это не волнует. Необходимо что-то сделать. Как-то заполнить зияющую пустоту, но, кажется, ничто не помогает.
Я утыкаюсь носом в его шею, стараясь успокоиться от какого-то произошедшего помутнения. Спустя несколько минут дыхание становится чуть ровнее. Я не могу его оставить, не могу не простить, даже если бы это не было для него важно. Так действительно случилось, я не люблю его, как раньше, точнее больше не
влюблена ни как в мужчину, ни как в кого-то еще. Что-то изменилось, что-то, что теперь всегда будет сопутствовать мне, тихо ступая на своих лисьих лапах...
"Как я могла притворяться, что не вижу,
Что ты так неосторожно прячешься.
Я видела, как она истекает кровью,
Ты услышал мое дыханье,
И я застыла и отвернулась...
Должно быть, я сплю,
Мы все живем, мы все умираем -
Это тебя совершенно не оправдывает.
Это не то, чем кажется,
Не то, что ты думаешь.
Нет, я, должно быть, сплю,
Это только в моих мыслях,
Не в реальной жизни,
Нет, должно быть, я сплю..." Evanescence - Bleed (I Must Be Dreaming) (очень рекомендуется к прослушиванию)
*Реальное имя Ледбелли.
**True Story. Первым альбомом, с которого Крис училась играть на гитаре был "Surfer Rosa".
***Пэт - чувак, с которым жила мать Курта после своего мужа.
