***
Ты полностью готова, собрана, решительна. Ты точно знаешь, что все получится, ты знаешь, что уже близка к своей цели. Откуда такие мысли в голове одиннадцатилетнего ребенка? Сейчас ты должна играть в куклы, кормить их кашей, изображая маму, но ты стоишь здесь. Ты видишь перед собой тяжелую дубовую дверь. Она закрыта. Из-за нее доносятся звуки музыки. Орган, сливающиеся с ним, кажется, ангельские голоса, творящие чудо наяву. Ты готова взлететь только от одной мысли, что за этой дверью тебя ждет твой, наверное, первый и самый главный шаг в будущее. Ты хочешь принимать участие в этих песнопениях, хочешь так же, как и те люди, стоящие в несколько рядов, пленять своим голосом, который должен вещать людям о Боге и его милости, о мире и любви, о свете и добре. Волнение не покидает тебя ни на секунду, и ты почему-то чувствуешь себя очень взрослой, ведь ты идешь к своей мечте. Музыка окрыляет тебя, ее переливы и плавные изгибы звуков захватывают, предлагая разгадать свой секрет. Ты не можешь не улыбаться самой лучезарной из своих улыбок, которая сама рвется наружу, как только ты слышишь эти волшебные звуки. Ты представляешь, что однажды ты и сама будешь создавать нечто подобное, когда вырастешь. Ты будешь собирать огромные залы, где, находясь в одиночестве на сцене, будешь пленять людские сердца, заставлять их души петь, вторя твоей музыке. Не важно, как и где ты будешь жить, не важно, будет ли это высокооплачиваемая работа, о которой постоянно твердит отец, коего ты теперь редко видишь, - ничто не важно. Для тебя главное только одно - ты и твоя музыка. Ты хочешь, чтобы твое искусство уважали, любили, принимали и восхищались им, чтобы оно что-то значило для людей. Из мозаичных цветных окошек с библейскими сюжетами, проходя через стекла, падают лучи света, что окрашиваются в разнообразные цвета, как радуга. Ты вытягиваешь руки, чтобы поймать их. Теперь лучи стелятся по твоей коже. Это заставляет тебя улыбаться и чувствовать себя более уверенной. Все должно получиться. Ты столько времени потратила на подготовку. ты приложила миллион усилий, чтобы все прошло, как надо, чтобы твоя мечта сбылась. И ты веришь: Бог поможет тебе. Он всегда помогает тем, кто этого очень хочет, особенно если ты прикладываешь усилия для этого. Ты веришь, что Он рядом с тобой, что не оставит тебя и в эту минуту... Твоя мама - невысокая женщина с копной пушистых, но недлинных каштановых волос - проверяет готова ли ты. Ее изящные руки проходятся по желтому платью с расклешенной юбкой до колен, поправляют его воротник, что прикрывает твою шею, стряхивают невидимую пыль с твоих плеч. Ты не сводишь с нее глаз все это время, думая, что она очень красива. Говорят, что ты на нее чем-то похожа. "Вроде все, - задумчиво произносит она, а затем, взглянув в твои глаза, снимает с шеи свой старый медальон, - возьми, Святой Антоний обязательно принесет нам удачу." Его губы касаются твоего лба, а ты чувствуешь, что теперь точно все получится. Не может быть по-другому. Тяжелые двери открываются, выпуская наружу десятерых людей в темных длинных одеяниях. Увидев их, твоя мать отходит назад, освобождая дорогу, и, прижав тебя спиной к себе, чтобы не мешалась, склоняет голову, не смея смотреть на священников. Один из них бросает небрежный взгляд в твою сторону, задерживая его на непростительно ярком платье. но молчит. Тебя всегда пугали эти люди. Они внушали власть и силу, но пугали. Однако, ты сейчас не намерена бояться чего-то. Ты вырываешься из рук матери и без спроса заходишь внутрь просторного вытянутого зала с холодными стенами из серого камня. Деревянный потолок уходит высоко. В стенах располагается множество окошек из цветных стекол, проходящие через которые лучи солнца падают на ряды деревянных лавочек для прихожан. Ты почти что вбегаешь в это огромное прохладное помещение с резким запахом ладана и свечей, который тебе так нравится. Ты ступаешь по мраморному полу, а твои шаги звонко отдаются от стен. Мама шепотом кричит тебе вслед, чтобы ты не бежала так быстро и не мешала людям внутри, но ты ее не слышишь. Тобой овладела мечта. Вот ты добегаешь до ступенек, ведущих к алтарю, но не всходишь на них. Ты подходишь к высокой женщине с холодным глазами и будто бы высушенным чуть морщинистым лицом. Она стоит рядом с роялем и отдает какие-то указания сидящему за инструментом юноше. Ты, поражая своей непосредственностью, радостно изъявляешь о своем желании петь, блестящими глазами глядишь на строгую даму. Она не поводит и ухом, лишь что-то записывает в своей книжке. Ты повторяешь громче, но подоспевшая мать прикрывает тебе рот рукой, сбивчиво извиняясь перед женщиной. Только тогда она поднимает голову и обращает внимание на твою маму. "Детей нужно растить в дисциплине, иначе они совсем от рук отобьются," - сухо произносит она, кидая взгляд и на тебя. В тебе играет нетерпение показать себя, добиться внимания. Ты уже хочешь снова сказать о своем желании петь в хоре, но твоя мать опережает тебя, тихим и смиренным голосом объясняя женщине, зачем вы пришли. Она выслушивает все это с абсолютно безразличным лицом, а тебя поражает эта холодность и черствость. Женщина кивает, сказав, что нужно посмотреть, что из этого выйдет. Мать тут же приседает перед тобой и принимается быстро поправлять тебе волосы и платье, на что ты только корчишь недовольную гримасу и пытаешься вырваться из ее рук. Та холодная женщина снова что-то говорит о неподобающем воспитании, а твоя мама соглашается с каждым словом и наконец тебя отпускает. Ты почему-то начинаешь чувствовать волнение, всходя на пару ступенек, где тебе предложили показать, что ты умеешь, как какому-нибудь зверьку на продаже. Ты глубоко выдыхаешь, успокаивая разбушевавшееся сердце и глядишь прямо перед собой, снова уверенная в своих силах. Женщина, замершая рядом с твоей матерью, кивает юноше за роялем, и тот, поняв приказ, начинает играть. Мелодия из-под его пальцев льется плавно и неторопливо. Она достаточно громкая и сильная. Ты не можешь сдержать улыбки, слушая ее. Пока идет вступление, ты мысленно прокручиваешь все слова песни про себя, пытаясь не забыть ничего. Ты неплохо ее запомнила. Твое сердце замирает, когда во вступлении наступает пауза, возвещающая о том, что тебе пора вступать, и ты, сжав свои маленькие ладошки в кулачки и прижав их к груди, чуть прикрываешь глаза и начинаешь петь. Ты слышишь, как твой голос, постепенно набирая громкость и силу, вторит мелодии, дополняя ее словами, которые словно выходят автоматически. Когда чувства от исполнения захватывают тебя, как всегда происходит, когда тебя одолевает эта сила вдохновения, ты чуть сильнее сжимаешь пальцы, а сама чувствуешь невероятный подъем и чуть ли не полет. тебе кажется, что ты летишь ввысь на невидимых крыльях или качелях, которые находятся над обрывом. Внутри все дрожит от испытываемых чувств, и ты только сейчас понимаешь, что для тебя в действительности значит и музыка, и искусство в общем. Не сдерживаясь от рвущейся наружу улыбки, ты открываешь блестящие от радости глаза и переводишь их на стоящих в четырех метрах от тебя двух женщин. Тут тебя вдруг окатывают ледяной водой в знойный летний день, будто бы ты срываешься со своих воображаемых качелей. Голос чуть вздрагивает, пропуская нужную в этом месте ноту. Ты с ужасом и непониманием в глазах видишь, как женщина в строгом платье в пол неприязненно морщится, качая головой. Видя твое замешательство, мать делает почти незаметный знак рукой, подбадривая тебя продолжить. Выйдя из транса, ты снова вступаешь в мелодию, найдя место для своей части. Ты готова бороться за свою мечту до конца, поэтому ты с новой силой и с новыми чувствами начинаешь петь еще громче, сжимаешь кулаки и чуть наклоняешься вперед. Ты косишься на маму и женщину рядом с ней, хотя смотришь только на последнюю. Она нахмуривает брови и снова чуть качает головой. От этого в твоих висках начинает что-то стучать, заставляя очень сильно волноваться. Кажется, еще чуть-чуть и ты расплачешься, но ты не готова сдаваться так просто. Ты крепко сжимаешь побелевшими пальцами подол своего платья, делая срывающийся от напряжения голос еще громче. Ты уже не поешь, ты почти что кричишь, воешь и рычишь. Пальцам становится больно от той силы, с которой ты сжимаешь их. Ты чувствуешь, как сердце бешено колотится отдаваясь чуть ли не в горле. Это мешает тебе петь, но ты продолжаешь. Твое горло нещадно саднит, кажется, словно оно налито раскаленным свинцом, разъедающим всю его полость. Глотая слезы, которые сами скатываются по твоим щекам и падают на мраморный пол, ты продолжаешь надрывать свои связки. Они уже почти звенят о напряжения. Ты знаешь, что ни к чему хорошему это не приведет, но все равно, пытаясь не чувствовать этого дискомфорта, боли, а самое главное страха, продолжаешь проговаривать слова песни, с хрипом выходящие из твоего горла. Ты все крепче сжимаешь платье, не в силах побороть этот охватывающий каждую клеточку твоего тела и души страх. Он пробирается под твою кожу, рассеиваясь все больше, захватывая все твои мысли. Ты боишься, что твоя мечта начинает терять свою четкость и ясность. Тебе кажется, что вместо огромного зала с холодными стенами и изображениями святых на разноцветных окнах ты видишь какой-то свет там вдалеке, он постепенно начинает угасать, удаляясь. На самом деле кто-то просто открыл дверь, а теперь медленно закрывает ее, но тебе кажется, что так уходят все твои силы. Это холодное помещение вдруг становится невыносимо огромным, а ты сама кажешься себе лишь маленькой и невероятно ничтожной букашкой, которую так легко можно раздавить, а она все пищит что-то, пытаясь пробиться, спастись. Глаза заволакивает прозрачной пеленой, когда женщина, что по-прежнему выглядит очень недовольной, делает из своих рук крест, как бы приказывая жестом остановиться. Твой голос ослабевает по ее велению, выходя с последними словами хрипом и холодным сипом. Ты молча ожидаешь своего приговора, чувствуя, как внутри все болезненно сжимается, а горло нещадно першит и саднит, царапает железными когтями. Жестом женщина показывает тебе спускаться, и ты на негнущихся ногах, спотыкаясь и чуть не падая, сходишь со ступеней и подходишь к матери, что с печальным лицом смотрит на женщину рядом с собой. "Не надо тебе петь. Ты поешь мимо нот, перекрываешь всю мелодию, ее даже не слышно за твоим ором, голос постоянно срывается. Нет, не могу я принять тебя. Хор это дело серьезное! Не, как какие-нибудь уличные бродяги несчастные музыканты," - с презрением выплевывает она последние слова. Каждое ее слово, словно камнем врезается по тебе, заставляя трястись от страха и отчаяния. "Что не так с моим голосом?!" - с отчаянием пытаешь закричать ты, но выходит только сип и хрип, приносящий болезненные ощущения в горле. Женщина нагибается над тобой, цепляется холодными ледяными глазами за твои и с раздражением выплевывает тебе в лицо жестокие слова, даже не зная, что для тебя это значит. "Таким голосом только дьявола из преисподней вызывать! Я не со зла это делаю, пойми. Нет для тебя места в хоре, - продолжает она, уже разогнувшись и глядя на твою мать, которая согласно и молча кивает на ее слова, пока ты, глотая слезы и стараясь держаться, крепко обнимаешь ее за ноги, - пусть попробует заняться чем-нибудь еще."***
- Она сказала мне заняться чем-нибудь еще. Но дело в том, что до этого я пыталась найти себя в любых сферах деятельности, которые только могла найти, - выныриваю из того омута воспоминаний, чувствуя себя как-то странно, заново пережив тот день. Голос снова нормальный без хрипов и сипов, только скрипит от неприятного ощущения, которое я снова пережила, как наяву. - Я пыталась шить, вышивать, готовить, танцевать, писать, рисовать, лепить, но все это выходило странным и ненормальным. Учителям не нравилось, и они мягко намекали, что мне нужно в очередной раз заняться чем-нибудь другим. Только вот не было ничего "другого". Этот хор был моим последним шансом и надеждой, и, Господи! - как я в него верила, - я замолкаю, пытаясь перевести дыхание и гляжу на потолок над собой, чувствуя, как что-то мокрое катится из уголков глаз и падает на смятую под головой простыню. Я снова возвращаюсь в те дни, когда потеряла веру во все: в себя, в окружающих, в Бога. - Я перестала верить в себя, перестала верить в Бога. Мне казалось, что он отвернулся от меня ни за что, просто бросил, хотя я верила в него и любила. Я больше не думала о нем, как о чем-то хорошем. Говорила и думала плохие вещи про него, не стеснялась говорить, что его не существует, когда мама была рядом. Она была в шоке от этого, думала, что я схожу с ума, даже водила пару раз к доктору, - я снова замолкаю и горько усмехаюсь, припоминая события тех дней, - она думала, что я заболела, а реальность была куда проще. Из-за безразличия и равнодушия взрослых, у которых был авторитет, я из жизнерадостного ребенка превратилась в дикое злящееся на себя существо, которое не верило в свои силы, больше ничего не хотело, боялось и скалилось. Из-за этого я и стараюсь избегать таких трудных ситуаций, потому что боюсь, что не справлюсь, не верю, что справлюсь. Поэтому-то я такая слабая... Последние слова выходят почти неслышным шепотом. Я продолжаю глядеть в потолок, дивясь своей слабости, дивясь, насколько жалким существом я стала, существом, которое легко сломать и подмять под себя, и которое, зная это, постоянно бежит, чтобы не сражаться, понимая, что проиграет. По собственной же вине Курта произошел тот случай в его жизни, но он живет с этим, он борется, мучается, но живет. Я же стараюсь просто бежать, не принимая участия в встающих проблемах. Просто бегу и, забившись в угол, выжидаю, пока все кончится. Единственный раз, когда я поборола этот позыв побега, произошел вчера, когда я осталась, несмотря на все свои страхи. Но осталась только ради него. Сама бы я никогда не дошла до такого... Но может, в этом и открывается хоть какая-то сила? Я переворачиваюсь на бок, прижимаю ноги к груди, как эмбрион. Взглядом встречаюсь с глазами Кобейна. Музыкант молча глядит на меня, но без какого-либо выражения жалости на лице, за что я ему благодарна. По лицу можно понять, что он слушает и пытается переварить все мною сказанное, но все равно остается пораженным. Похоже, не ожидал, что у меня тоже есть такой скелет в шкафу. Я снова молчу, сглатывая подкативший к горлу ком, и разглядываю глаза напротив. Сейчас они выглядят нереально светлыми с каким-то легким бирюзовым отливом на глубине и около черного зрачка. Из-за этого оттенка отчетливо видна чуть более темная ломаная линия звездочки вокруг зрачка. От нее отходят лучи, оканчивающиеся только на границе яркой радужки, обведенной темно-синей линией. От этого я немного успокаиваюсь и уже могу продолжить свой рассказ, чтобы сказать еще кое-что. - А еще тогда у меня было много любимых игрушек, - продолжаю я, глядя в глаза музыканта напротив. Из-за неожиданной смены темы он чуть сводит брови, из-за чего между ними залегает небольшая складка. - Я очень любила плюшевых зверей, потому что они были мягкими и теплыми, можно было подумать, будто настоящие. Я так и делала, представляла, что они живые, просто мама не разрешала заводить животных и очень злилась, когда я притаскивала крыс с улицы, - слегка хмыкаю сквозь слезы, что сами катятся из глаз. Те дни кажутся такими далекими, а я сама себе кажусь настолько старой, что страшно даже подумать. Почему нельзя снова схватить лопату из кладовки и, оседлав ее, представлять, что скачешь на лошади по бескрайним пустыням и прериям, слышать над головой хищный голос парящего высоко в небе орла и чувствовать дух погони? Люди отчего-то решили, что такое поведение неприемлемо для взрослых. Как скучно быть взрослым. - Но больше всего среди них я люблю куклу по имени Кристен, - продолжаю я, - это самая страшная кукла, которую я когда-либо видела, - я усмехаюсь, хотя смешного мало, - но она очень на меня похожа. У нее тоже черные волосы, они все свалявшиеся, спутанные, торчат клоками. Она вся в каких-то царапинах и пятнах, глаза без ресниц, губы все потрескавшиеся. Бледная, как будто труп, - мысленно я начинаю припоминать образ своей лучшей подруги тех времен, которая всегда была со мной. Моя уродливая, страшная кукла Кристен. - И я вечно на нее кричала: "Ты такая уродливая! Как ты можешь быть такой бесполезной и глупой?! Нельзя быть такой страшной, нельзя быть такой глупой и бесполезной. Уродина!," - я деланным детским голосом шепчу эти слова, припоминая все их. Как только я ее не обзывала... - Я кричала на нее до хрипоты, била, швыряла, как только можно, но она молчала, это заставляло меня отчаиваться еще больше, ругаться на нее еще сильнее, - лицо Курта приобретает необыкновенно серьезное и напряженное выражение, которое я у него видела очень редко, только в самых важных ситуациях, - а она всегда молчала, молчала и смотрела на меня своими жуткими кукольными глазками, как будто говоря, что я все равно ничего и никогда не добьюсь... - я сглатываю ком в горле, снова улыбаясь сквозь слезы и чувствуя себя необыкновенно слабой. Наверное, моя улыбка похожа на улыбку душевнобольного человека. - Я всегда и везде таскала ее с собой. Сажала рядом с собой за стул в обед, спала с ней, гуляла - все делала с ней, не забывая каждому, кто спросит про мою куклу, отвечать: "Ее зовут Кристен. Она очень слабая и бесполезная. А еще она самая страшная из всех кукол." Взрослым это казалось странным, но никто не додумался спросить: почему же я назвала такую уродливую страшную куклу своим именем. Никто даже не спросил, никто... - я повторяю это почти шепотом, чуть качая головой и не отрывая глаз от глаз Курта, - всем было словно все равно, что ребенок через куклу стыдится и ненавидит себя... Я замолкаю, невидящим взглядом смотря куда-то через Курта. Я вспоминаю, как швыряла эту куклу, как кричала на нее, срывая голос, и, видя, что ее ничто не берет, просто рыдала в углу, обижаясь на нее, злясь на себя. Я могла разрушить свою личность и психику, если бы моя ненависть была направлена именно на себя, а так эта кукла была объектом, на который я выплескивала всю злость и стыд за себя. Если бы нашелся хоть кто-то, кто просто мог бы помочь, а не думать, что ребенок чокнулся, хоть кто-то, кто разглядел бы большее, чем просто истерики с неживым предметом. Но для меня она была гораздо более, чем просто живой. Она - напоминание о том, кто я. - Забавно, но, казалось, что если я смогу изменить ее, то сразу же и сама стану другой, - проговариваю я и прикрываю чуть-чуть болящие глаза, из которых снова струится соленая влага, падающая на простыню. Если мне не изменяет память, то сейчас эта кукла все еще находится в сундуке в моей комнате в Миннеаполисе. Я точно помню, когда последний раз укладывала ее туда. Это было весной, ближе к окончанию школы. Тогда я решила, что нужно забыть все это и избавиться от таких воспоминаний. Но, конечно, ничего не забылось и уж тем более не изменилось. Я по-прежнему была той Кристен, которая ходит со своей кукольной копией и называет ее "бесполезной тряпкой". На этом мой рассказ окончен, и я, храня это затянувшееся молчание, которое не нарушает совершенно ничто, даже Фрэнсис, что успела заснуть за это время, открываю глаза, с совершенно беспомощным видом смотря на Кобейна. Он тоже молчит, но глядит чуть в сторону, будто сквозь меня. Может, он нашел в этом моменте что-то знакомое для себя, а может, просто обдумывает, здорова ли я психически. Конечно, нет. Вот и раскрыты все карты, которые только могли быть. За эти два дня мы стали ближе, чем за три месяца. Теперь я абсолютно точно знаю, что этот человек мне не просто друг. Он что-то большее, хотя и любовью это назвать нельзя. Это не то. Он открыл мне свою тайну, как и я ему. Я приняла его, похоже, он меня тоже, пусть я и не могу знать наверняка. Самые странные два дня за мою жизнь... Самые насыщенные и важные два дня за всю мою жизнь. Я теперь не одна. Шмыгаю носом, а Курт переводит свои глаза на меня, словно только что вспомнил, что я еще здесь. Он долгим и напряженным взглядом смотрит на меня, чуть бегая глазами по моему лицу, но молчит. Я и сама не знаю, что говорить. - Ты красивая, Кристен, - вдруг тихо, но очень уверенно произносит Курт, не сводя глаз с меня, - ты сильная. Только что успокоившись, я чувствую, как к горлу снова подкатывает тяжелый ком от его слов. Вроде ничего особенного, всего одно короткое предложение, но как оно важно в данный момент. Как важно было, чтобы хоть кто-то убедил меня в этом тогда, в детстве, когда я изводила себя мыслями о собственных недостатках. Может, тогда я бы не кричала на куклу по имени Кристен и не швыряла бы ее из угла в угол, надеясь, что произойдет хоть что-то. В сердце что-то ощутимо покалывает, и я, прикрыв болящие глаза, прижимаю ноги к груди еще крепче и придвигаюсь чуть-чуть ближе к Курту, утыкаясь макушкой ему в живот. "И я не хочу видеть то, что я видела, Возвращать то, что уже сделано. Выключаю весь свет, Пусть наступит утро!" - Florence + The Machine - Over the Love. *Настоящее имя Эксла Роуза.