***
Чуть не уронив ключи на пол, почти на лету умудряюсь их поймать и, распрямившись, вставляю один из них в замочную скважину двери, в которой раздается щелчок. Прежде, чем войти, оборачиваюсь на стоящего ко мне спиной Кобейна, который, задрав голову, наблюдает за стремительно темнеющим небом. Несмотря на то, что утром погода была вполне себе пригодной и спокойной, сейчас поднимается ветер, становящийся все сильнее и уносящий в воздух сорванные с деревьев листья, а небе снова показались, пришедшие откуда-то с запада и укрывшие горизонт, темно-синие и, по виду, очень тяжелые тучи. - Пойдем, - слегка коснувшись плеча Курта, тихо произношу я и, подождав пока он последует за мной, вхожу в дом. Странно, я не была здесь дня три, если не больше, но, кажется, все по-старому: по полу в гостиной все так же раскиданы исписанные моими заметками нотные листы, с дивана, выглядя очень жалко, как будто испуская последний вздох, на пол раскинулось стеганое одеяло, а рядом с подоконником и на нем располагаются неровные стопки книг, для которых, кстати говоря, имеется вполне пригодная полка на стене. - Ну, добро пожаловать в мой холостяцкий дом, - объявляю я, пока Курт оглядывается. Я уговорила его зайти ко мне перед очередной пьянкой или репетицией, о которой они втроем договорились. Нужно же проверить: все ли в порядке, живы ли соседи (хотя это я не очень горела желанием проверять), не вылез ли кто из чердака или тайной комнаты в стене, да и переодеться тоже не помешало бы. Все ж таки пьянки пьянками, но женские заморочки на четвертый день начинают все же проявляться. - Ты пока подожди где-нибудь, я переоденусь и приду, - бросаю я через плечо, наугад схватив предметы одежды из шкафа. - Помощь не нужна? – усмехается музыкант, остановившись посреди комнаты и сунув руки в карманы. Я только что-то невнятно отвечаю, пропуская эту реплику мимо ушей, и ухожу в темную комнату, смежную одной стеной с кухней. Отсутствие нормального освещения несколько мешает, но наощупь мне все как-то удается натянуть на себя одежду, умудрившись при этом даже не упасть на пол. Из гостиной доносились какие-то шорохи, когда я вошла в кухню, чтобы проверить сообщения на автоответчике. Их там оказалось два, причем все от, как ни странно, Эрика. Я включаю первое сообщение, больше прислушиваясь к звукам из гостиной, а не к голосу товарища по группе. «Извини, Эрик, в другой раз,» - мысленно проговариваю я и нажимаю на кнопку на устройстве, чтобы стереть сообщения, которые вряд ли пригодятся мне. Из гостиной доносится кроткий и отрывистый звук перебираемых клавиш пианино, который тут же привлекает мое внимание и даже вызывает легкую улыбку. Войдя в комнату, останавливаюсь в дверном проеме, прислонившись к нему одним боком, и со смехом в глазах наблюдаю за рассматривающим инструмент музыкантом. Он поднимает глаза от ряда черно-белых клавиш, переводя взгляд на меня. - Ты ведь играешь, верно? - Иначе бы тут не было нотных листов, - усмехаюсь я, кивая на пол, усеянный исписанными листами. Кобейн хмыкает, а затем, присаживаясь за лавочку перед пианино, снова оглядывается на меня. - Сыграешь что-нибудь? – я неловко отлепляюсь от стены, пожимая плечами, и подхожу к инструменту, так же присаживаясь рядом с Куртом. Почему-то от его просьбы во мне поднимается какое-то волнение. Здесь, в Сиэтле, я если и играла, то только для себя, сидя в одиночестве, не боясь сделать какую-нибудь ошибку, взять не ту ноту, пропустить что-нибудь, а когда рядом сторонний наблюдатель, имеющий к музыке очень даже прямое отношение... Это совсем другое. - И что же тебе сыграть? – усмехаюсь я, оглядывая клавиши, ловящие блики света на свою гладкую поверхность, - второй концерт Рахманинова? - Ты, наверное, не поверишь, но я даже не знаю, что это. У меня снова вырывается смешок. Глубоко вдохнув, я чуть приподнимаю руки над стройным рядом клавиш, одновременно думая, что же сыграть, и, после небольшой паузы, опускаю руки, едва касаясь пальцами гладкой поверхности клавиш. Пальцами правой руки пробегаюсь по ним, проверяя настроен ли инструмент, после чего мягко опускаю и левую руку, начиная наигрывать вступление, едва касаясь пальцами четырех основных клавиш, а правой перебирая клавиши, что находятся праве и дают более высокий звук. Выйдя из легкого вступления, мелодия плавно начинает обретать громкость и силу. Густые и низкие звуки, что повторяются по кругу, не изменяя ритму, обрастают высокими и более звонкими звуками, которые словно чуть скачут, задавая более быстрый темп в противовес густым и тянущимся низким нотам. Мелодия льется неторопливо, повинуясь движениям моих пальцев, которыми я лишь слегка нажимаю на клавиши, не разводя руки в разные концы рядов, а играя преимущественно в районе первой октавы, иногда переходя чуть правее, чтобы звук получался более звонким и ярким. Я, кажется, даже забываю о том, что не одна в комнате, так увлекшись игрой. В полной тишине не слышно ничего кроме переливчатых звуков, отличных друг от друга по своему характеру. Они будто две противоположности, представляющие из себя яркую юность и степенную, мудрую старость или же ослепительный свет и полную и беспросветную тьму. Тем не менее, они удивительным образом переплетаются вместе, как будто без одного другого может и не быть. Время от времени более тяжелые и густые звуки становятся громче, затемняя звонкий трепет клавиш справа, а затем они снова становятся равными в своей странной игре противоречий, в которой оба стремятся поглотить другого, обратить в себя же. Эти переплетения звуков между собой заставляют отвлечься от происходящего вокруг, забыть об окружающей обстановке, мире. Ты будто бы смотришь удивительный фильм, главную роль в котором исполняет музыка и все необычные звуки. Все мысли, стук сердца и даже дыхание идут в соответствии с мягкой мелодией, не отклоняясь от нее. Она будто бы завладевает всеми движениями и каждой частицей тела, напитывая ее собой, проникая глубоко внутрь, разъедая ткани, проникая в кровь и разносясь вместе с ней по многочисленным сосудам, оплетающим тело. Это действует на удивление усыпляюще и успокаивающе, но в то же время заставляет вкладывать всю свою душевную силу в игру, чтобы сделать ее живой, настоящей, подарить ей дыхание, жизнь, чтоб она смогла пропитать каждую молекулу воздуха, делая его таким же мягким и глубоким. Вот мелодия постепенно подбирается к концу, чуть замедляясь, и все больше обрастая звонкими светлыми нотами, которые вскоре остаются одни, оканчивая мелодию. Я опускаю больше не нужную левую руку на колено, а другую продвигаю все правее, локтем уже чуть касаясь сидящего рядом Курта, который, не отрываясь, наблюдает за моей рукой. Последний нежный звук испускает свой дух у правого края ряда клавиш. Если рассматривать это, как концовку того удивительного фильма звуков, то можно предположить, что свет окончательно поглотил тьму, обращая ее в себя, либо же тьма просто исчезла, не сумев справиться с выпавшими испытаниями. Странные ассоциации. Я выдыхаю, снова возвращаясь в реальность, а затем перевожу глаза на Курта, который все еще гипнотизирует взглядом то место, где пару минут назад находилась моя рука. - Я исполнила ваше желание, мистер Кобейн? – с деланной важностью спрашиваю, складывая руки на груди. Курт медленно поворачивает голову ко мне, отрываясь от клавиш у правого края, где он и сидит. - Я и не думал, что можно так играть, - тихо произносит Курт, пронзая ярко-голубыми глазами. Иногда кажется, будто в зависимости от настроения его глаза приобретают какие-то иные оттенки, становятся темнее или светлее, хотя, наверное, это просто от освещения. - Ты, похоже, никогда не слышал такой музыки. - Вживую никогда, - признает музыкант, задумчиво нажав указательным пальцем на первую клавишу, - тетя пыталась меня научить играть, когда мне лет шесть было, но все быстро закончилось, даже не начавшись. Может, - Кобейн задумчиво поднял глаза на меня, - учитель в твоем лице будет терпеливее? - Что? – со смехом переспрашиваю я. - А почему нет? Вот стану старым, - Курт зажмуривает один глаз, чуть наклоняя голову на бок, словно что-то прикидывая, - лет через шесть, заброшу весь этот рок, стану мультиинтрументалистом. - Для этого нужно владеть абсолютно разными инструментами в совершенстве или хотя бы более или менее пригодно, а для этого требуется очень много времени, сил, а также желания, - говоря все это, я загибаю пальцы, согласно перечисляемым словам, - некоторые этому всю жизнь посвящают. - Ну, пока я все еще очень поражен твоим талантом, - продолжает Курт, а я смущенно усмехаюсь, - похоже, это действительно талант. Музыка будто оживает. - А теперь представь, что такое испытывают люди, приходящие на ваши концерты, - отвечаю я, глядя ему в глаза и припоминая собственные ощущения в те моменты, когда он играл, будь то концерт с группой или же то утро, когда он пел колыбельную. Я поднимаюсь с лавочки и подхожу к одной из полок на стене, где среди книжек и всякого дорогого мне барахла находится пара дисков. - Все же, я думаю, что на тебя это произвело такое впечатление в силу твоей неосведомленности в такой музыке, - произношу я, выуживая на свет сборник работ молодого, но очень талантливого пианиста и композитора из Японии по имени Дзё Хисаиси,* после чего возвращаюсь обратно к Кобейну и протягиваю ему диск, - возьми, будем считать это моим несостоявшимся подарком тебе, раз уж на День Рождения не получилось. Курт принимает предмет, с усмешкой на губах оглядывая обложку с рисунком линий женского лица на темном фоне**. - Спасибо, - отвечает он. - Ну что? По последней и адьес? – спрашиваю я, подмигнув музыканту. Тот кивает, а я снова опускаю руки на клавиши, решив теперь сыграть что-нибудь более жизнеутверждающее. - Ну-ка, дай ля, - произношу я прежде, чем начать играть. Курт непонимающе сдвигает брови, оглядываясь на меня. Приходится самой тянуться к правому краю и указывать на нужную клавишу. - Вот это ля в третьей октаве, - указываю на нужную клавишу, после чего сама пробегаюсь по ней пальцами. Курт натянуто улыбается, видимо, из-за неловкой ситуации. Чуть ткнув его в бок локтем в знак поддержки, я опускаю пальцы обеих рук на клавиши, находящиеся ближе к левому боку. Доносится громкий и сильный звук, небольшое эхо от которого еще остается на пару секунд, пока его не поглощает новый более сильный и громкий звук. Я почти не двигаю вытянутыми вперед пальцами, а просто отрывисто нажимаю на клавиши, извлекая из них мелодию, и иногда чуть перемещаю ладони левее или правее в зависимости от нужной тональности. Эта мелодия отличается от предыдущей силой, громкостью и быстротой. Выйдя из громкого вступления, приходится чаще перебирать пальцами по клавишам, используя почти весь нотный ряд, но избегая при этом резких звуков. Мелодия начинает постепенно разгоняться, будто набирающий высоту самолет, который потом улетит высоко в небо, подобно и этой самой мелодии, что вскоре раскроется после небольшого проигрыша. Наконец мелодия принимает частый ритм, в соответствии с которым я, переглянувшись со смеющимся Кобейном, закрываю глаза и начинаю мотать головой из стороны в сторону, наслаждаясь громким и неудержимым звуком живой и настоящей музыки, пробирающей до самых костей. Только в таких моментах, наверное, и заключается настоящая жизнь в самом, что ни на есть прекрасном ее проявлении. Когда тебе кажется, что никаких рамок нет, что ты можешь сделать все, что только захочешь, и достигнуть всего на свете. Похоже, в этом и заключена роль настоящей музыки – заставлять человека поверить в себя, поверить в остальных людей, просто обрести веру, которую потерял. Мелодия звучит даже в голове, отдаваясь в висках, словно стук пульса, но при этом, заставляя чувствовать себя свободной и живой. Я понимаю, чего не хватало моей музыке раньше. Я могла играть, что и как угодно, но не было достаточной живости, которая удивительно проявлялась при присутствии рядом человека, точно знавшего, что такое музыка, точно чувствовавшего и понимавшего ее. Того, с кем можно поделиться испытываемыми чувствами и эмоциями. Под конец пробегаюсь пальцами по клавишам в районе четвертой октавы, дополняя эти звуки парой более громких и тяжелых нот с противоположного конца ряда. Мелодия стихает. Перевожу взгляд на Кобейна, тут же встречаясь с сияющими ярко-голубыми глазами, чуть прищуренными из-за улыбки. Музыкант чуть вытягивает шею, глядя на время на часах, а затем подскакивает, хватая меня за руку и уводя в прихожую, остановившись только у самой двери. - Я хочу кое-что проверить, - заявляет он резко развернувшись, пока я чуть не врезаюсь ему в грудь и, отойдя на пару шагов назад, удивленно гляжу на него, - захвати свой бас, - продолжает Курт и неопределенно кивает вглубь комнаты. - Это еще зачем? - спрашиваю я, когда он уже выходит за порог. - Пригодится.***
Забившись в угол в грязной комнатке с раскиданными по полу грязными тряпками и разнообразными инструментами для починки машины и прочих вещей в доме, наблюдаю за тремя людьми в трех метрах от меня, иногда делая пометки в дневнике, что держу на коленях. Я чувствую себя на удивление спокойно, как в каком-то тумане, хотя это и вполне объяснимо. Урок Курта по курению косяков не прошел даром. Я прекрасно понимаю, что несчастное растение, именуемое марихуана, не особенно приветствуется (хотя и используется немалым количеством людей), но все это кажется просто невинной детской шалостью, которую я не успела познать в подростковом возрасте. Трое парней готовятся к репетиции, а именно проверяют звук, настраивают гитары и прочее. За всю жизнь мне удалось побывать только на репетициях своей группы, а не чьей-нибудь еще, так что раньше возможности взглянуть на процесс изнутри в качестве стороннего наблюдателя еще не представлялось. Снова опускаю глаза в тетрадь с пометками черной ручкой на листах. От стен отдается одиночный ритм, который Дейв отбивает на барабанах, часто прерываясь, пока Курт ходит из угла в угол с гитарой наперевес, подергивая струны, чтобы проверить звук. Крист же просто стоит и изредка дергает струны на своем басу, свисающем с плеч, дожидаясь, когда можно будет вступить со своей партией. Я зажимаю губами скрученную в трубочку бумажку, размеренно вдыхая приторно-сладкий дым, который, словно ядовитым газом, проходит к легким, наполняя их, из-за чего я снова могу ощутить это странное и непривычное чувство. Наверное, так отравляется организм. Глупо, но интересно. Наконец бессвязные звуки, состоящие из отдельно взятых аккордов одной и той же песни, исчезают, уступая место связной мелодии, которую начинает Курт, непринужденно проходя кистью руки по струнам, заставляя их звучать точно и слаженно, хотя некоторое дребезжание все равно можно услышать. В одиночную мелодию вступают удары барабанов, раскатывающиеся по маленькой комнатке гаража. После этого подходит и очередь бас гитары, и Новоселич, закивав головой в такт мелодии, безошибочно находит свое место, позволяя музыке обрести объемность и размах. Я не могу сдержать смеха, глядя на эту "репетицию". Кажется, что музыканты просто от души веселятся и не более того, словно ни у кого и в мыслях не было серьезно репетировать, отрабатывать песни, чтобы сыграть их достаточно хорошо. Кобейн поет действительно грязно, срывая голос и не особо напрягаясь по поводу качества своего исполнения, гитары визжат и даже дребезжат в некоторых моментах, но отчего-то это притягивает взгляд, наверное, этой самой несобранностью и расхлябанностью, свободой исполнения, при которой ты отпускаешь все свои мысли, полностью отдаваясь чувствам и эмоциям от музыки. Позволяешь ей захватить себя, не заботясь о том, как это будет выглядеть и звучать со стороны. Придвинувшись к микрофону, от которого Курт, тряся длинными волосами, отошел в сторону, Крист завладел ситуацией, говоря всякую бессвязную чушь, иногда даже слова неправильно произнося, будто его песня не имеет ничего общего с исполняемой группой. Его голос звучит чрезвычайно крикливо и пискляво, как у какой-нибудь чайки, хотя кажется, что он специально добивается такого эффекта, прикалывается. За его спиной, подпрыгивая совсем, как вчера, Курт выкрикивает какие-то слова и предложения, которых невозможно в точности разобрать из-за грохота ударных и визга гитар, да и кривляний Криста, от которых я, кажется, скоро надорву живот. Не знаю, всегда ли у этих ребят такие репетиции, или же всему виной выкуренные перед ней косяки, что сейчас грустно валялись на полу, но это чертовски круто наблюдать даже со стороны. Музыка без всяких правил и рамок, ограничений. Ее нужно просто прожить, прочувствовать. Когда Крист прекращает свои визги и крики в микрофон, я могу уже хорошо прислушаться к исполняемой ими музыке, а именно к партии бас гитары. Так получилось, что на единственном концерте этой группе, на котором я была, по большей части все внимание было переключено только на Кобейна, а не на остальных членов команды. Сейчас же меня заинтересовал басист, а точнее его игра, к которой я старательно прислушиваюсь. Сами басовые партии кажутся очень простыми, но само звучание просто поражает. Кажется, я только сейчас посмотрела на этого веселого здорового парня, как на по-настоящему талантливого музыканта, коего раньше не замечала. Делая такие открытия, начинаешь познавать истинную красоту в простых вещах. Наблюдая за руками Криста, бегающими по струнам, становится понятно, что он не использует какие-то шибко мудреные приемы для извлечения звука, но его музыка, тем не менее, звучит четко, броско и точно, хотя и скрывается за звуком других инструментов. Приходится по-настоящему слушать, чтобы слышать каждый отдельный звук. Как басисту, мне вдвойне приятно слышать и действительно наслаждаться этими знакомыми звуками, которые уже давно сопутствуют моей жизни с того самого дня, как я решила, какую музыку буду играть. Музыку свободную и неукротимую. Левая рука Криста отрывистыми движениями, задерживаясь на определенных точках, скользит по грифу, заставляя подергиваемые пальцами правой руки струны звучать с каждым движением все более необычно, по-иному, но не давая им потерять точность мелодии. Спустив руку почти к самому концу грифа, басист резко перемещает ее вверх, снова проделывая ту же процедуру, что и в другие разы, так же скользя рукой вниз по струнам. Мелодия резко оканчивается рваным звуком взвизгнувшей гитары, и я могу расслышать смех Дейва, который так увлекся, что даже не заметил, что продолжает с ожесточением бить по барабанам, хотя Курт несколько раз повторил, что на этом хватит. - Так, - начал Кобейн, убирая с взмокшего лба волосы, - а теперь, собственно, то, что я хотел проверить. Крис? - я удивленно перевела взгляд на него, не до конца понимая, о чем он говорит. Вместо ответа на мой молчаливый вопрос музыкант кивком головы подозвал меня к себе. - Итак, господин Новоселич, - шутливо раскланявшись перед другом, когда я подошла, начал Курт, - не будете ли вы так любезны уступить свое место этой мадам? - С превеликим удовольствием, господин Кобейн! - с этими словами, Крист отвесил другу низкий поклон, чуть не завалившись на пол. - Эй-эй, вы это чего? - непонимающе перевожу взгляд с одного на другого. - Столько разговоров о твоем мастерстве управляться с басом, вот я и решил проверить, так ли это, - пояснил Курт, подавая мне стоявший в углу инструмент, который я все же прихватила из дома, - считай, что это твой краш-тест, гонщица. Приняв инструмент, вешаю его через плечо, раздумывая, что Кобейну, похоже, не хватило моей игры на пианино сегодня днем. Что ж, если он так хочет, то пожалуйста, уж за что, а за бас я не беспокоюсь. Остается только лишь одна проблема. - Я не знаю партий в ваших песнях. - Я тебя введу в курс дела, - великодушно заявил Крист, отводя меня в угол, пока Курт с Дейвом о чем-то говорили и просто расслаблялись после "репетиции". Как мне и показалось, партии оказались не особенно сложные и мудреные, хотя звучание у них было потрясающее. Новоселич в течение нескольких минут показывал мне свое мастерство во владении бас гитарой, пока Грол кричал, что нужно устроить батл с тотализатором. Крист действительно играл на высоком уровне, превращая простое с виду чередование звуков в настоящую мелодию. Я же в ответ сыграла ему партии из пары песен Janitor Joe, придуманных мною же самой. Странно, что я умудрилась не забыть их за все это время, хотя, конечно, бывали дни, когда я просто просиживала в одной комнате с гитарой на коленях, погружаясь в родные звуки музыки, что исполняла с предыдущей группой. К моему удивлению, Новоселич пожал мне руку, сказав, что у меня очень большое будущее. Не знаю, по правде ли он так считает или же это было сказано в порыве чувств, но все же было приятно слышать такую высокую оценку своего искусства от человека, с ним очень хорошо знакомого. Примерно уловив суть одной из показанных Кристом партий, я, не надеясь, что хоть что-то выйдет, но решив просто посмеяться, заняла его место в нескольких метрах от Кобейна, который снова колдовал над гитарой, проверяя звук. Наверное, со стороны это выглядит до невозможности странно, но этот факт очень смешит. За вступление в этой песне по большей части отвечает басист, поэтому, стараясь подавить смех, который путает мысли, я беру первые аккорды, постепенно превращая их в мелодию, в которой, как мне кажется, присутствуют какие-то маниакальные нотки. Странное чувство - играть с этими людьми, которых часто видишь на обложках журналов и в программах, посвященных рок-музыке. Для меня абсолютно в новинку и эти песни, и эта динамика в них, но что-то знакомое все равно чувствуется. Что-то, чего не доставало на репетициях с Hole. Я уже привыкла к новой группе, но воспоминания по былой энергии и отрыву в Janitor Joe были еще свежи. В группе Кортни все равно приходилось играть не в полную силу, чтобы не уйти куда-нибудь "в лес" поперек остальной мелодии. Но сейчас это забытое чувство снова вернулось. Звук необычайно громкий, так что кроме него ничего не слышно. Визг гитары, звук собственной игры, стук барабанов, отдающийся в голове и надрывный крик справа, который я впервые слышу так близко - все это заставляет влиться в атмосферу полного веселья и свободы от каких-либо рамок или ошибок. Будто бы негласный призыв: отпусти себя, отдайся музыке полностью. Ноги уже начинают болеть от высоких прыжков, которые я совершаю, когда чувства бьют через край, а другого способа, кроме как прыгать или нещадно дергать струны гитары, нет. Во время очередного такого пируэта я случайно перехватываю смеющийся взгляд Кобейна, что, не переставая петь, иногда оглядывается по сторонам. Крист же, засевший в углу, где была я, от души веселился, наверное, от того, как мы выглядим все вместе со стороны. Да, наверное, я бы тоже рассмеялась. В ответ на его смех я, втянув щеки и чуть прикрыв глаза, пытаюсь изобразить самого басиста, который от этого только еще больше смеется, уже чуть ли не поваливаясь в припадке и что-то крича, но слов разобрать нельзя из-за шума и грохота вокруг. Кажется, впервые за все время я смогла утолить эту накопившуюся жажду энергии и силы от музыки... *** Обнимаю себя руками, чтобы спастись от наступившего после продолжительного дождя ночного холода. Небо за время, проведенное в гараже дома Криста, уже успело потемнеть, стать синевато-фиолетовым. На его темном далеком куполе виднеется полукруглый диск бледно-желтой, будто больной, луны, на которую время от времени накатывают темно-сиреневые облака. Дом Криста расположен недалеко от дороги, поэтому в воздухе очень слышится неясный шум, который нарушается четким звуком проезжающих недалеко машин и стрекотом кузнечиков где-то в траве. Ни одного дуновения не доносится, но все равно свежесть и холод, оставшиеся после дневного ливня, пробирают легкой дрожью, от которой хочется чуть посильнее укутаться во что-нибудь теплое. Сунув ладони в рукава, запрокидываю голову назад и подтягиваю ноги к груди, чтобы сохранить это робкое тепло, хотя это не особенно получается, наверное, потому что я сижу на холодном камне лестничного порога, ведущего в дом. Звезд на небе не видно. Они, скорее всего, скрыты за облаками, что будто бы почти незаметной рябью идут по небу дымчатыми полосами, которые иногда прерываются. Одно из облаков светится ярче остальных каким-то тускло-желтым или белым свечением. Через несколько мгновений из-за него показывается болезненно-желтая луна с тенями на своем диске, будто бы узорами плесени на сыре. Сбоку доносится шорох, а затем чья-то тень, скользнув по слабо освещенному тротуару у входа в дом, замирает рядом с моей. Боковым зрением я могу разглядеть присевшего рядом Кобейна, который снова и снова курит, правда, уже не траву. В холодный свежий воздух устремляется струйка полупрозрачного дыма, что, достигнув какого-то определенного момента, начинает рассеиваться, смешиваясь с темнотой. Я глубоко вдыхаю холодный воздух, из-за чего по коже снова бегут мурашки, и зажмуриваюсь на пару секунд, чувствуя приятную усталость после такого насыщенного дня. После этого становится особенно приятной мысль о теплой, мягкой постели, где можно будет отдохнуть и расслабиться, но почему-то очень не хочется покидать насиженное место, где можно понаблюдать за небом и луной. - Знаешь, Крис, - сбоку от меня доносится тихий голос, - я тебя не совсем понимаю. - О чем ты? - переспрашиваю я, чуть погодя. Боковым зрением замечаю, как Курт бросает на меня короткий взгляд, а затем снова затягивается, выпуская дым в ночной воздух. - Ты талантливый музыкант, можешь добиться очень больших высот, если будешь и дальше совершенствоваться... - Кобейн замолкает и снова вдыхает в себя сигаретный дым, чуть прищуриваясь, - я не понимаю: что ты делаешь в группе Кортни. Таких рок-групп тысячи по всему свету, и мы все довольно сильно похожи. Неужели тебе это нравится? Я молча опускаю глаза, чуть усмехаясь. Я и сама много раз задавалась этим вопрос: ту ли дорогу я выбрала? С самого начала был риск стать еще одной группой, которой люди интересуются от силы месяц, если так вообще случается. Сложный вопрос, на который нет абсолютно точного ответа. - Наверное, ты прав, - произношу я, изучая взглядом далекие святящиеся точки фонарей, - это не то, чего я хотела с самого начала, не то, о чем мечтала всю жизнь, но... - я замолкаю, снова улыбаясь сама себе, потому что не могу достаточно точно сформулировать мысль, - в классической музыке есть множество ограничений и правил. Если ты сделал ошибку, то это показывает, что ты недостаточно хорош, что ты не мастер. Все эти правила игры, правила подачи своего произведения, поклонники, залы - это все... Одни рамки. А в такой музыке, которую играет твоя группа, скажем, нет никаких правил. Ты можешь ошибиться хоть двадцать раз, но это не будет чем-то недостойным. Такая музыка и состоит из сплошных ошибок. Все ошибаются в ритме, фальшивят голосом в порыве чувств, все стихи об ошибках в жизни, но это все без рамок и правил - просто чувства и эмоции, ничего другого. Конечно, в Hole я не всегда чувствую этот порыв свободы, но.. это то самое или что-то близкое к этому. Я замолкаю, чуть откидываясь назад, уже даже не чувствуя особо холода после своих слов. Кобейн пару секунд внимательно смотрит на меня, после чего снова отворачивается и, стряхнув свисающий с сигареты пепел, откидывает окурок куда-то в сторону. - Даже ты, - продолжаю я, усмехнувшись, а Курт заинтересованно оборачивается, - попробуй, приди в какую-нибудь консерваторию и предложи свой голос местному оркестру. Я не знаю, - со смехом отвечаю я, представляя эту сцену, - пинками погонят. Сначала сунут виолончель в зад, а потом погонят, - Кобейн, не удержавшись из-за последних моих слов, и сам смеется, понимая всю нелепость такой ситуации. - Но звучит это очень красиво, - произносит он, - та музыка, что ты играла. - Знаю, но когда не хочешь подчиняться всем этим устоям... Туда дороги нет. Ночную тишину, наполненную стрекотанием кузнечиков и шумом от проезжающих недалеко машин, разрезает глухой стук и громкий мужской хохот последующий за ним. Голос, кажется, принадлежит Кристу, который уже около пятнадцати минут возится около машины, препираясь из-за места водителя с Дейвом, хотя машина и принадлежит Новоселичу, который решил отвезти своих товарищей по домам. - К себе поедешь или как? - спрашивает Курт, снова поворачиваясь ко мне от Криста и Дейва, которые что-то бурно обсуждают в гараже. - Не знаю, - я пожимаю плечами. - Оставайся у меня, если хочешь, - как бы межу прочим предлагает Курт, снова доставая из помятой пачки сигарету. Я тихо усмехаюсь, закрывая глаза. Что за нелепость... - Я тебя не стесняю? - уточняю я, стараясь не рассмеяться. Кобейн медленно поворачивает голову ко мне и, глядя, как на умалишенную, изгибает бровь. Я выдерживаю этот взгляд, после чего музыкант хмыкает, как если бы я сморозила полную глупость, и зажимает губами сигарету, поджигая ее конец. - И в кого ты такая уродилась...