Life through Hole

"Night after night, day after day Would you watch my body weaken My mind drift away? Dear lover forsaken Our love is taken away You were my speaker My innocence keeper I don't" - Laura Marling - "Night After Night". - Его нужно собирать по всем правилам. - А что если этого не сделать? - распрямляюсь, держа в руке поднятую с сыроватой земли ветку, и, уставив одну руку в бок, с насмешкой наблюдаю за Кобейном, что, также оторвавшись от своего занятия, но по-прежнему сидя на корточках, вопросительно глядит на меня ярко-синими глазами. - Лето не найдет места в твоем сердце, - усмехаясь, отвечаю я, после чего, покачав головой, снова наклоняюсь за очередным сучком, лежащим на влажной траве. Пальцы, проскользив по щекочущемуся темно-зеленому покрову земли, становятся мокрыми от росы, что собирается на кончиках травинок и становится почти невидимой из-за относительной темноты, которую образуют стоящие на небольшом расстоянии друг от друга высокие деревья. Трава слегка скрипит под подошвами сапог, которыми я ступаю по ней, низко наклоняя туловище, чтобы увидеть лежащие в тени ветки, которые пригодятся для костра. На почти что черное небо уже успела взойти луна, а точнее ее часть - острый, словно сильно заточенный серп, тонкий и очень четкий месяц. Его цвет граничит с абсолютно белым, и только размытые серовато-серебряные узоры множества кратеров, коими изрыта поверхность естественного спутника Земли, придают ему некий оттенок. Вокруг месяца рассыпались яркие маленькие точки, которых было просто небывалое количество, так что казалось, будто в небо вбиты миллионы мелких гвоздей с блестящими шляпками. Весь купол неба видится чрезвычайно четко и ясно, наверное, это потому, что ночь сегодня на удивление холодная, впрочем, как и в предыдущие дни. Может быть, в Сиэтле всегда такое холодное и дождливое лето, но, если верить некоторым легендам и обычаям древних людей, то для теплого лета и на улице, и в сердце, нужно произвести своего рода обряд для приглашения лета. Время как раз подходящее - первая фаза растущей луны. Кобейн, как ни странно, был не против, так как заняться было, в принципе, не чем, а от продолжительных пьянок, коими блистали предыдущие дни, он решил временно отказаться, заявив, что "мы не алкоголики". При совершении очередного шага под ногой хрустнула ветка, которую я, заметив, не преминула поднять и отправить в уже набравшую внушительную кучку длинных сучков. Останавливаюсь и распрямляюсь и, выдохнув, вглядываюсь в темное пространство между многочисленными стволами деревьев с покачивающимися ветвями, меж которыми едва виднеются слабые огоньки от далекой, скорее всего, дороги. В такое время суток, находясь в лесу, часто кажется, будто меж деревьев кто-то шныряет, но, как назло, этого кого-то невозможно разглядеть, а от этого становится еще страшнее. Еловая ветка чуть покачнулась, когда какая-то неспящая ночная птица с тихим шорохом вспорхнула с нее, улетая в темное небо. Я чуть прищуриваю глаза, пытаясь различить что-то неведомое в темноте между дальними деревьями, где, кажется, что-то шевелится. Может, какой-нибудь заплутавший зверь, шляющийся по лесу в поисках еды, а может, заплутавший человек, который преследует те же цели. Рядом слышится мягко перекатывающийся из стороны в сторону шорох ветра, больше похожий на перешептывание деревьев в лесу. Я покрепче перехватываю охапку хвороста в своих руках и, вглядываясь в чащу, делаю маленький шажок по направлению к тому месту, где, как мне показалось, точно что-то зашевелилось. Отчего-то дыхание слегка перехватывает. Возможно, так просто действует ночной лес со всеми своими неясными причудами. - Бу! - я резко подскакиваю, оборачиваясь, когда слышу над ухом чей-то неожиданный голос и чувствую руку, сжавшую плечо. Закатив глаза на сложившегося пополам от смеха Курта, с трудом сдерживаюсь, чтобы не ударить его по затылку каким-нибудь поленом, но вместо этого просто прохожу мимо заливающегося музыканта, направляясь к уже сложенным в круг булыжникам на середине поляны. Набранные ветки скидываю рядом с камнями, а сама сажусь на колени около этого импровизированного круга. Сзади раздаются приближающиеся шаги, а около сброшенных мною веток с довольно громким деревянным стуком приземляются более длинные и крепкие суки (прим. авт. ветки, ребят), которые тут же откатываются друг от друга в разные стороны. - И что надо делать? - спрашивает Кобейн, приседая рядом со мной на корточки. - Держи, - бросаю я, отдав ему одну из длинных палок, которую уже пристроила под наклоном меж двумя камнями. Сама поднимаюсь на ноги и беру из кучи длинных веток четыре палки, после чего возвращаюсь обратно. - Древние люди считали, что огонь обладает волшебной силой, - произношу я, устанавливая еще одну ветку напротив той, которую держит Курт так, чтобы концы их смыкались и образовывали угол, - держи, - бросаю я Кобейну, устанавливая третью ветку на расстоянии от двух других, чтобы получился треугольник, - для них огонь действительно был чудом. Он помогал им выживать, делая их добычу пригодной для еды, согревал, дарил свет. Древние славяне и викинги придавали тела своих умерших товарищей огню, веря, что тот примет и освободит души из темницы плоти. Держи, - я беру еще одну палку и устанавливаю так же под углом, - а язычники встречали лето, разжигая костры и проводя специальные обряды. Они верили, что пламя сможет разжечь огонь и в их сердцах, освободит их мысли от бренности реального мира и поможет увидеть что-то, что скрыто временем и пространством, - я замолкаю, переводя взгляд на сидящего рядом Кобейна, который глядит на образующие что-то типа конуса ветви. Наверное, я никогда не перестану удивляться его умению по-настоящему слушать других людей и понимать то, что они говорят. Курт, очевидно, заметив мой взгляд, переводит глаза на меня, встречаясь с моими глазами. Я обрываю этот безмолвный диалог, усмехаясь. - Можно уже не держать, - не отводя ярко-синих глаз, музыкант опускает руку, оставляя конус из веток стоять сам по себе. Я же поднимаюсь на ноги, чтобы взять собранный мною хворост, что лежит немного поодаль. - И что же, мы сейчас язычники? - усмехается Курт, оборачиваясь на меня. - Я так понимаю, - подхватив хворост на руки, направляюсь обратно к деревянному конусу, - ты никакого волшебства от этой ночи не ждешь? - Я жду тепла и хорошей компании. - Ну, это можно было получить и, находясь в доме, - усмехаюсь я, кидая тонкие и порядком отсыревшие ветки примерно в середину круга из серых булыжников. - Одно дело дома, а в лесу совсем другое, - отвечает Кобейн, протягивая мне вытащенный из кармана джинсовой куртки коробок спичек. Приняв его, достаю пару вытянутых палочек и начинаю наощупь проводить их концами о бок коробка, надеясь, что попадаю правильно. Ночь все прочнее закрепляется и на небе, и на земле, погружая все вокруг в полутьму, которую слегка разбавляет серебристо-белый свет от высокого месяца. Но в лесу, где мы пусть и не глубоко, но находимся, деревья высоки и растут густо, поэтому и этот скудный свет от луны до земли не доходит. - Люди сейчас не могут увидеть и понять этой магии огня, - наконец на кончиках двух спичек появляется рыжий огонек, - он стал слишком доступен, его можно получить, находясь дома, только нажми одну кнопку и пожалуйста - уже горит газ. Мы его просто потребляем, поэтому огонь и стал таким искусственным и легкодоступным. Я вытягиваю руку над разложенным внутри каменного круга хворостом и отпускаю горящие спички. Те, упав, на мгновение, кажется, гаснут, но тут же с несильной вспышкой огонь начинает разрастаться, перелезая с одной тонкой ветки на другую. Вскоре хворост начинает загораться, а рыжеватый дрожащий свет от него становился ярче, освещая поляну на небольшое расстояние от себя... Поднявшийся высоко огонь с приятным для слуха глухим треском, словно нарастающими время от времени волнами, бежит по всей длине уже почти незаметных за пламенем веток, разрастаясь все больше. Его вершина, устремляющаяся ввысь, дрожит от ветра, который будто пытается затушить стойкое пламя, что стремится все выше. Рыжие искры, летящие от костра, улетают в прохладный ночной воздух, сгорая в нем дотла и исчезая… Сейчас уже наверняка много времени и в любой другой ситуации я бы уже давно чувствовала сильную сонливость и усталость, но не сейчас, когда живот, кажется, разорвется от смеха, который вызван очередной историей из жизни Курта, охотно делящегося светлыми воспоминаниями. Слушая его голос и глядя на пылающий совсем рядом костер так, что можно было только руку протянуть и уже ощутить это жгучее тепло, от него исходящее, я представляю себя будто в каком-нибудь походе, когда после долгих странствий уставшие путники ложатся у костра, чтобы рассказать старые истории, поделиться какими-то мыслями или легендами. *** "Гуляй до ночи, Молод ты пока, Гуляй до ночи Ты пока," - голос жутко фальшивит, перекрываясь моим же собственным смехом. Ноги постоянно подкашиваются и разъезжаются в стороны так, что я чуть не падаю, но умудряюсь сохранять равновесие, поднимая столбы пыли. Треска от неистово пылающего в центре темной поляны огня почти не слышно, его перекрывают наши пьяные вопли и смех, от которого все окрестные птицы, что некстати замешкались на деревьях, взмывают в воздух, стремясь уйти подальше от эпицентра человеческого безумия. Ноги совершенно не держат, поэтому я, размахивая бутылкой в руке, отчего из ее горлышка вылетают брызги, петляю вокруг костра, иногда хватаясь за находящегося в таком же состоянии Курта. Его светлая грива жутко взлохматилась, открыв взору бешено горящие ярко-синие глаза. Я подскакиваю вверх, но тут же приземляюсь на подогнувшиеся ноги, в которых словно нет костей. От полного падения на землю меня спасает обхватившая за талию рука Курта, которая рывком тянет обратно вверх. Я далеко не сразу могу встать на ноги нормально, но все же это удается и, прервав свой смех на мгновение, чтобы отпить из бутылки, сглатываю прохладную жидкость, вспенившуюся от постоянной тряски, и выдыхаю, останавливая глаза на огне. Переведя дыхание, снова припускаю, петляя вокруг пылающего костра, чьи языки, словно руки проворного охотника, пытаются ухватить за босые ноги. Чтобы не оказаться в огненных лапах приходится высоко подпрыгивать, что пробивает на еще больший смех. "Гуляй до ночи Ты пока, Пока течет твоей жизни река, Пока течет твоя река!" - заплетающимися друг за друга ногами, я медленно огибаю костер с одной стороны, двигаясь по какой-то ломаной траектории. С другой стороны слышу такой же надрывный и явно пьяный голос, тянущий слова так, что невозможно разобрать, что они из себя представляют. В мелькнувшем просвете в яростно трепещущем пламени вижу мелькнувшую смеющуюся физиономию друга со сбившимися на один бок волосами. Пусть я едва стою на ногах, а перед глазами все качается, смазывая окружающую обстановку до состояния размытого ярко-рыжего пятна и обступивших его столбов деревьев, я все равно пытаюсь подпрыгнуть, как можно выше, обегая кострище на постоянно разъезжающихся ногах. Еще выше, туда, куда улетают красновато-рыжие искры, сгорая дотла и исчезая. Ноги сами несутся вперед, петляя, словно огибая невидимые препятствия. Я даже не замечаю, что смеюсь, а потом, обнаруживая это, заливаюсь еще больше, хотя мало понимаю, чем это вызвано. Наверное, дело в сидре, невысокий градус которого отозвался в организме бесконечным и беспричинным весельем, заставлявшим тело нестись куда-то далеко, подальше от городского шума и людей, и поближе к нетронутой природе и диким пляскам у неистово пылающего костра. Я останавливаюсь, чуть не падая от резкого торможения, и устремляюсь плавающий взгляд вверх, часто моргая, чтобы вернуть четкость картинки. Языки рыжего пламени, кажется, уже упираются в черный купол неба с вбитыми в него светящимися гвоздиками-звездами. Ярко-рыжий почти красный цвет четко выделяется на темном фоне с будто бы алмазной россыпью. Я наконец могу расслышать приятный треск огня, не заглушенный пьяными песнями, и полной грудью вдохнуть холодный запаха ночного леса, хвои и дыма от костра. Невольно залюбовавшись на это зрелище, не замечаю, как на меня с разгона налетает "кто-то" со светлой копной волос, сейчас отдающих рыжим, как и огонь, и, подхватив под локоть, так же шатаясь из стороны в сторону, начал кружить около пылающего костра, утягивая за собой. "Люби девчонок, Жизни нашей цвет, Люби девчонок - Жизни цвет!" - расхлябано распевая почти в один голос слова песни, мы скачем вокруг костра, будто бы и правда, в какой-то ритуальной пляске, как у индейцев. Иногда, подходя к огню чуть ближе, чем это положено, чувствую на коже легкий жар от близко подходящих огненных языков. Кажется, это волшебство живого пламени все же свершилось. В моих глазах не остается ни одной четкой картинки окружающей обстановки. Все превратилось в яркие быстро проносящиеся огни, будто красочные вспышки из ярко-рыжего, красного, черного и синего. Ноги по-прежнему заплетаются, а я, смеясь и держась за предплечье Курта, чтобы удержаться в вертикальном положении, продолжаю раскачиваться в разные стороны, огибая костер. В голове не проносится ни одной внятной мысли, я просто чувствую необыкновенное веселье и счастье, какого никогда не было в таком масштабе. На секунду мне кажется, будто я все вижу в какой-то замедленной съемке: поднимающиеся и тут же исчезающие клубы пыли, поднимающийся от костра полупрозрачный дым, в котором виднеются маленькие звездочки искр, медленно поднимающихся вверх, то, как рыжие языки пламени исходят волнами и дрожат от ветра, заставляющего деревья шуметь и ронять листья, которые он тут же подхватывает. "Люби девчонок - Жизни цвет, Прекрасней их на свете нашем нет, Прекрасней их на свете нет!!!*" Последние слова тонут в одновременном вопле, в который срывается вся эта пьяная песня. Все кажется предельно легким и ясным, хотя внутри и бурлят чувства. Ощущение такое, будто бы где-то внутри поселилось маленькое солнце, которое теперь всегда будет со мной, чтобы освещать даже самые темные дни моей жизни. Я запрокидываю голову, глядя в ночное небо, которое кружится и вдруг каким-то рывком стремительно отдаляется от меня, а спиной вдруг чувствую какое-то ощущение свободного падения. После него ощущается резкое столкновение с землей, из-за которого из легких выбивается весь воздух. Повернув голову вбок, вижу рядом с собой профиль зажмурившегося от смеха Курта. Обращаю взгляд на небо и тут же крепко зажмуриваюсь так, что перед глазами в темноте начинают плясать звезды не хуже, чем на ночном небе. Затем снова открываю глаза. Постепенно возвратившаяся из рассеивающейся темноты ясная картина черного неба с алмазной россыпью звезд расстилается перед глазами, занимая все мое внимание. Сама себе я вдруг кажусь такой маленькой и незначительной песчинкой во всей огромной вселенной. Вряд ли огромному миру будет дело до того, что кто-то подобный мне вдруг исчез. Неважно для вселенной, но важно для кого-нибудь одного, по крайней мере, хочется в это верить. Похоже, в жизни действительно все очень относительно... Я перевожу глаза на попытавшегося сесть Кобейна, который каждую попытку с треском проваливал, снова падая на спину. Сжалившись, я подпихиваю его в спину, но музыкант, взяв в руку стоящую у костра бутылку, прилег обратно, облокотившись на согнутую руку. - Вот пройдет время, - начал Кобейн, придвинувшись чуть ближе, обдавая теплым и явно проспиртованным дыханием мою щеку и глядя куда-то вдаль в сторону костра, - и ничего этого не будет. Все люди друг друга перережут, переубивают, и останется планета без такого груза. Будет только природа, да животные, - музыкант запрокидывает голову, отпивая из темной бутылки. Я же останавливаю глаза на линии его шеи, наблюдая, как чуть выдающееся вперед адамово яблоко скачет от каждого глотка. - Чего и хотел Господь, - пожимаю плечами, снова переводя взгляд на пылающий огонь. Кобейн смеется, отрываясь от бутылки. - И все будет так, как и должно быть. Ты только представь, Крис, - вдохновленным тихим голосом произносит Кобейн, бутылкой делая какой-то символический жест в сторону костра, а ладонь положив на мое плечо около шеи. Со смехом покосившись на него, я смотрю туда, куда он указывает рукой с бутылкой, будто пытаясь обвести что-то неведомое. - Никаких бедных, ни жадности, ни голода, никаких стран, никакой религии, - начинает перечислять Курт. - Быть может, ты мечтатель? - усмехаюсь я. - Я не один такой**, - в тон мне отвечает Курт. Я со смехом выдыхаю и, чуть помедлив, закрываю глаза, утыкаясь носом в его свисающие до плеч взлохмаченные волосы. Сейчас они отдают каким-то рыжеватым оттенком, как случается на солнце, правда, сейчас они ловят свет от костра и, кажется, даже его запах. На секунду опьянение отступает, и я четко осознаю, что эти ничтожные десять дней стали, похоже, самым счастливым временем в моей жизни. В них будто и заключалась вся моя жизни с ее опасностями, откровениями, страхами, болью и счастьем. Как странно все получилось на самом деле, хотя я не ожидала от этой затеи ничего подобного, что ж, судьба забавная штука. Может, эти мгновения еще не кончились, ведь неизвестно, когда срок этих странных дней истечет, но гораздо более важно то, что происходит сейчас и здесь. Сейчас я абсолютно уверена в себе, счастлива, спокойна и будто бы полна изнутри жизнью, каким-то смыслом, какого раньше не было. Теперь я действительно чувствую, что моя личность - непокорная, но слабая, скрытная и противоречивая, сумасшедшая и пугающаяся - дополнена новыми штрихами, которые позволили закончить картину. Совершенно точно, что мое время в Сиэтле еще не закончено, что наверняка выпадет еще множество важных моментов и событий на этот период жизни, что, возможно, вернувшись когда-нибудь в родной Миннеаполис, я не узнаю саму себе, свой образ, живущий там, не узнаю того, что любила, не узнаю своей жизни там. Все переменится, уже меняется, я меняюсь. Забавно, но, проснувшись завтра, я наверняка не буду помнить всех этих размышлений, вызванных алкоголем, теплом огня и запахом костерного дыма от волос близкого друга, поэтому лучше всего просто растянуть эту ночь, как можно дольше, наслаждаясь каждой минутой. - Не хочу, чтобы солнце вставало, - тихо заявляю я куда-то в плечо Курта, из-за чего слова звучат невнятно. Со стороны музыканта появляется какое-то движение. Кажется, он повернул голову ко мне. - А хочешь, я покажу тебе небо? - я удивленно поднимаю глаза, не понимая, что музыкант имеет в виду. В ответ он лишь усмехается и снова отпивает из бутылки, уже более осмысленным взглядом глядя на огонь, отражающийся в его глазах. *** Следующий час, оглашая спящий Сиэтл, который ночью невообразимо меняется, песнями, фальшивя на каждой ноте, мы бредем куда-то, где Кобейн решил показать, по его словам, небо. Раскинув руки в стороны для сохранения равновесия, я ступаю босыми ногами по невысокому бордюру, что отделяет пустынную дорогу от тротуара. Надо заметить, что для человека, выпившего две бутылки сидра, пусть это и не особенно крепкий напиток, я держусь очень даже неплохо, хотя кроме этого у меня неплохо получается следить за происходящим в реальности. Мозг, уже готовый отправиться спать, абсолютно не воспринимает информацию извне, хотя я упорно продолжала уговаривать его, кажется, даже вслух, работать хотя бы до утра, но организм сдался быстрее. Воспоминания о том, что произошло после того, как я-таки шлепнулась с бордюра и ушибла коленку, очень и очень расплывчатые и нескладывающиеся в одну четкую картину. Я помню, как забиралась следом за Куртом на пожарную лестницу с задней стороны одного из домов. Помню темный сквер, через который мы прошли туда, постоянно пугая друг друга в темноте. Помню, как хваталась руками за холодные перекладины лестницы, сжимая их, чтобы не упасть и молилась не рассмеяться из-за мысли о том, что порой так и хочется двинуть под тощий зад музыканту, чтоб тот лез побыстрее. Курт постоянно останавливался, смотря куда-то вбок и что-то бормоча себе под нос. Но четче всего я помню картину раскинувшегося на земле, словно какой-нибудь макет города, Сиэтл. Он был абсолютно темен, не считая освещавших некоторые закоулки огоньков, да редких горящих окошек в высотных домах. Казалось, будто город опутан рождественской гирляндой, которая своими огоньками придает ему какое-то едва уловимое очарование, какую-то загадочность. Город в таком виде своем не казался больше пристанищем наркоманов и просто ямой для опустившихся людей, хотя мое отношение к Сиэтлу уже успело несколько поменяться раньше. Действительно ночной Сиэтл с редкими, но яркими огнями был похож на ночное небо, правда, мне бы это и в голову никогда не пришло, но, может, дело опять же в выпитом алкоголе и сонном мозге. Также с крыши высотного дома, где мы находились, разглядывая небо внизу и вверху, был виден кусочек озера Челан***, находившегося за чертой Сиэтла, но все в этом же штате. В нем также отражались огоньки высотных зданий, и это было заметно даже отсюда. Я пообещала себе как-нибудь туда съездить, да и Кобейна с собой прихватить. Последующие моменты смазаны до неузнаваемости. Смешаны с розоватым горизонтом, из-за которого начал появляться расплывчатый круг солнца, медленно плывущий по посветлевшему вмиг небу, окуная город в мягкий золотистый цвет, расплывавшийся по многоэтажным строениям, что отбрасывали длинные мрачные тени в сторону, где небо все еще было темно, туда, куда уходила ночь. От обилия мягких цветов в сон клонило еще больше, поэтому последнее, что я помню перед полным отключением, это плечо Кобейна, в которое я уткнулась носом, обнимая его руку своими, как какую-нибудь игрушку. *Ирландская застольная песня "Ev Sistr Ta Laou" - Пей Сидр Лау. **Все три реплики являются строчками из песни Джона Леннона "Imagine". ***Челан - самое крупное озеро в штате Вашингтон и третье по глубине в США.