Life through Hole

пы.сы. Так, ну, похоже, это не совсем нужно тут, но дабы просто было для галочки: жанр - (не совсем) джен (только спокойно, парни, все путем). Предупреждения: после прочтения возможен полный «Курт Кобейн» головного мозга… (готовим тапкощит) "Я всё ещё помню мир глазами ребёнка. Постепенно эти чувства омрачались тем, что я знаю сейчас. Куда делось моё сердце? В неравной торговле за реальный мир... О, я хочу вернуться назад, туда, где я верила во всё и не знала ничего... Я всё ещё помню солнце, всегда греющее спину. Однако Оно кажется холоднее сейчас. Куда делось моё сердце? Попало в ловушку глаз незнакомца. О, я хочу вернуться назад, туда, где я верила во всё..." - Evanescence - "Field of Innocence". Пару раз чиркаю концом спички о бок коробка, пытаясь получить огонь, чтобы поджечь что-нибудь. Сама точно не знаю, зачем я это делаю. Мама как-то обмолвилась о том, что в детстве я чуть не подожгла дом, когда смотрела, как огонь "съедает" кухонное полотенце, находя в этом что-то завораживающее: материальная вещь, которую можно потрогать, ощупать, увидеть, сгорает дотла, превращаясь лишь в горстку пепла. Если развеять пепел, то не останется совсем ничего. Удивительное зрелище. Наверное, так же бывает и с людьми, даже не с теми, кто является лишь трупами в крематории. Какой-нибудь так называемый "огонь" может выжечь нас до основания, уничтожить все, что составляло личность. Наконец на конце спички, обнимая собой темную головку, появляется вытянутый чуть дрожащий огонек светло-рыжего цвета. Подношу ее чуть ближе к глазам, ставя в пальцах горизонтально, чтобы лучше рассмотреть. Темно-коричневый конец спички накаляется, принимая в себя медленно появляющиеся рыжевато-желтые прожилки, которые вскоре поглощают собой всю эту головку, делая ее такой же рыжей. Увлеченная этим зрелищем, даже не замечаю, что разросшийся по длине спички огонь почти дошел до моих пальцев, держащих противоположный ее конец. Резкое, но не сильное жжение на коже заставляет инстинктивно выпустить опасный для себя предмет. Моментально погаснув в воздухе, спичка, пару раз подпрыгнув на пару сантиметров от твердой поверхности, приземляется на грязно-белый голый пол, дополняя собой картину уже валяющихся окурков и жженых спичек. С трудом оторвав взгляд от валяющейся на полу "погибшей" спички, поднимаю глаза, тут же встречаясь с крайне неодобрительным, но молчаливым взглядом Дилана Карлсона, сидящего у противоположной стены. Посверлив меня глазами пару секунд, парень качает головой и затягивается уже четвертым по счету косяком за сегодняшний вечер, умудряясь при этом еще и выпивать. Тихо выдохнув через нос, складываю руки на груди и прислоняюсь спиной к прохладной стене за собой. Лампочка, освещающая пустую грязную комнатку болезненным светло-желтым светом, пару раз моргнула, издав при этом треск, но все равно продолжила ровно светить. Я поднимаю безучастный взгляд на потолок, наблюдая за сидящей на стеклянной поверхности лампочки мухой, что кроткими рывками переползает с места на место, а на полу, согласно ее передвижениям, появляется гораздо большая, чем само насекомое, тень. Под нее иногда попадают залежи хаотично разбросанных по полу окурков и спичек, маленькими темными пятнышками выделяющихся на белом полу с редкими швами на нем, оставшимися, очевидно, от каких-то недоделанных ремонтных работ. По углам, как и в пришлый раз моего пребывания здесь, все так же валяются скомканные темные пледы или что-то в этом роде, покрытые какой-то пылью и волосами в некоторых местах. За этими тканями скрываются грязные углы - пристанища пауков и прочих "сожителей". Как не погляди, а место очень даже нелицеприятное и отталкивающее, но сейчас этот факт идет параллельно остальным. Если в предыдущий раз я сидела в углу и читала священную книгу, то сейчас же занимаюсь всякой фигней наравне с остальными, права, не в таких масштабах, что можно было просто превратиться в овощ. Мой мозг уже получил достаточное количество затуманившего его сладковатого дыма, так что мысли стали довольно вялыми и мало значащими. Наверное, когда ты до невозможности напряжен - это лучший выход, чтобы расслабиться, просто словить кайф на некоторое время. Правда, немногие используют это именно для расслабления из-за проблем. Скользнув взглядом по засевшему около маленького столика - единственного предмета мебели в этом помещении - у входа в комнату Кристу, перевожу взгляд на сидящего рядом со мной и так же подпирающего спиной стену Курта. Музыкант, склонив голову над подтянутым к груди коленом, закручивает в бумажку марихуану, сосредоточенно глядя на дело рук своих. Я наблюдаю за ним несколько секунд, отмечая про себя, что возникает такое ощущение, будто бы это сон или же какое-то ощущение дежавю. Словно я уже видела эту картину в точности раньше. Кобейн, не отрывая взгляда от бумажки на своем колене, одним движением головы в сторону, откидывает упавшие на лицо волосы, продолжая скручивать косяк, медленно продвигая уже образовавшуюся трубочку пальцами. "Хорватские войска продолжают наступление. В первые дни сражений хорватская армия захватила поселок Новиград и Новский пролив,"* - прерываясь частыми хрипами, вещает радиоприемник, стоящий на столике, у которого сидит Крист. Я перевожу взгляд на басиста, что, опустив голову на сгиб локтя руки, лежащей на столике, с тоскливым отчаянием в глазах продолжает крутить ручку свободной рукой, пытаясь поймать нужную волну. Голос ведущего перекрывается хрипами и скрипами, через которые, прерываясь, пробивается какая-то навязчивая песенка с другой станции, а Новоселич все так же продолжает добиваться от приемника хоть какой-то информации. Я снова достаю из кармана спичечный коробок, вытаскивая оттуда еще одну спичку, а из другого кармана выуживаю смятый клочок бумаги. Снова начинаю чиркать по боку коробка спичечной головкой. - Черт, - слышу, как на выдохе тихо произносит Крист, уронив голову на руки и невнятно цитируя последние новости, - ситуация в Хорватии начинает набирать обороты... - Да выключи ты его и не парься, - беспечно отмахивается Дилан, хотя я чувствую, что его опять-таки недобрый взгляд направлен на меня, а точнее на то, что я делаю. - Тебе легко говорить! - тут же вспылил Крист, вскинув глаза на Карлсона, - у меня там корни. Некоторые из моих родственников до сих пор живут в Хорватии. Возражать ему никто не стал. На конце спички с небольшой искорки снова появился огонь, тут же устремившийся чуть дрожащим вытянутым треугольником вверх. Оторвав от клочка бумаги в другой руке маленький кусочек, медленно подношу его чуть ближе к спичке, но огня не касаюсь. Край бумажки начинает медленно и постепенно тлеть, уменьшаясь и превращаясь в светло-серый цвет пепла, чуть загибаясь на уголках. От тлеющего края тонкой струйкой начинает подниматься полупрозрачный дымок, устремляющийся вверх и там исчезающий. Я чуть приближаю голову, вдыхая этот поднимающийся дым и блаженно прикрывая глаза. Он отдает какой-то горьковатой, но приятной гарью, от которой кружит голову и расслабляет все мысли. - Дебилы, - раздраженно прошипев это, Крист выдергивает вилку радиоприемника из розетки. - Родственники-то? Ну, тебе лучше знать, - пространно замечает Карлсон, отпивая из бутылки. - Да те, кто эту бадягу заварил! - Ну, - я чуть приоткрываю глаза, косясь на Курта, который впервые подал голос, хотя от занятия своего не оторвался, - насколько я знаю: это гражданская война, - музыкант смолкает, проводя кончиком языка по краю свернутой бумажки, - так что получается - да, родственники - дебилы. - Я не знаю, кто там дебил, но страдает мирное население, - устало отвечает Крист и сползает на пол полностью, в бессилии разваливаясь у столика. - А как по-другому? - усмехается Курт и, зажав зубами скрученный косяк, поджигает конец зажигалкой, из-за чего его голос звучит невнятно, - народ должен мучиться, так всегда было, - музыкант снова делает паузу, но уже для того, чтобы затянуться, - где же ты был на уроках истории? - в ответ ему доносится молчание. Снова получив огонек на очередной спичке, вытаскиваю из кармана засушенные цветы, которые все еще хранят свой душистые полевой запах в сухих маленьких бутонах. Взяв цветок с множеством бутонов на нем за стебель, подношу его к огню, что тут же охватывает желтоватые бутоны, превращая их в черные и обуглившиеся. - Эй, хорош! - я медленно поднимаю глаза на негодующего Дилана, - ты мне скоро весь дом пожжешь! - я молча выслушиваю его вопли, кажущиеся слишком громкими в такой тишине, но, опустив голову, продолжаю наблюдать, как обуглившиеся цветы, угасая во время падения, падают на пол, - Кобейн, твою мать, угомони свою подружку! (прим. авт. друг женского пола) Я не отрываю взгляда от пылающего на стебле рыжего огонька, но все равно слышу, как музыкант тихо усмехается, а затем, протянув руки, сжимает мои, вытягивая коробок со спичками. Я с удивлением оборачиваюсь на него, даже выпустив тлеющий цветок, точнее то, что от него осталось. Забрав у меня спички, парень сунул их в карман и, как ни в чем не бывало, продолжил курить, наверняка замечая мой взгляд, но не оборачиваясь. Я же продолжаю сверлить его профиль глазами, но все так же молчу. Протянув руку к его губам, вытаскиваю зажатый между ними косяк и, под непонимающим взглядом музыканта, затягиваюсь сама, не спуская с него глаз. Дым проходит в легкие, снова, будто оседая на них, покрывая какой-то пылью. Чувствуя, что еще чуть-чуть, и я начну кашлять из-за переизбытка дыма, выдыхаю его в лицо Кобейна, после чего, наблюдая за его реакцией, насмешливо, насколько это позволяет сделать мое туманное состояние, приподнимаю брови, копируя его частую эмоцию. Курт закатывает глаза на это и, вытянув косяк из моих пальцев, снова поворачивается ко мне боком. - Кто-нибудь слышал про Мию Сапату?** - спрашиваю я у находящихся в комнате, так как последнего своего развлечения в виде поджога вещей лишилась, - это девушка из группы The Gits, - поясняю я, поймав непонимающий взгляд Дилана. - Я слышал, - отчаянно моргая, чтобы не заснуть, ответил Крист, - ее вроде убили дня назад какие-то уроды или урод. - Сначала изнасиловали, а потом уже убили, - уточняю я и, подняв стоящую неподалеку бутылку, отпиваю из нее, хотя вкус теряется. Как ни странно, но говоря об этом, я отчего-то не чувствую жгучей злости и ненависти по отношению к таким животным. Наверное, с алкоголем и травой случился перебор в этот вечер. - Ублюдок сраный, - тихо прошипел Крист, а затем после небольшой паузы вскинул глаза, - но вот чего я понять не могу: вроде на концертах такая боевая пробивная девушка была, а тут не смогла дать отпор какому-то извращенцу. Ударила бы ему промеж глаз да за яйца на фонарный столб... - Ты не понимаешь, - вяло произношу я, снова отпивая теплую и горькую жидкость, которая от этих двух факторов становится очень противной, хотя и по-прежнему безвкусной, - просто в такие моменты наступает какой-то ступор. Девочки ищут покоя и мира за спиной своего мужчины, а когда этот "мужчина" совершает такое дерьмо... Какой-то кататонический ступор наступает. Даже шевельнуться не можешь, видя, как такое дерьмо творит тот, кто должен защищать. Это же против природы. Я замолкаю, задумчиво покачивая бутылкой и наблюдая, как жидкость за темным стеклом бросается с одной стенки на другую. Этот период моей осознанной речи и ясного мышления постепенно проходит, снова уступая место сонному опьянению. - Так говоришь, будто знаешь по себе... - Знаю, - с некоторым вызовом в голосе произношу я и поднимаю глаза на тут же притихшего Новоселича, - я не одну такую женщину видела. Они все избиты, изранены, - я снова замолкаю, гипнотизируя жидкость в бутылке и одновременно вспоминая заплаканные и полностью отчаявшиеся лица этих жертв, чья жизнь уже считай, оборвалась, - хоть лесбиянкой становись, - усмехаюсь я под конец, снова возвращаясь в реальность и отрывая взгляд от бутылки, хотя ничего смешного тут нет кроме жестокой правды. - Не придумывай, - отмахивается Карлсон, - таких уродов просто вешать надо сразу, тогда все и нормально будет, - я неслышно усмехаюсь от его слов, произнесенных таким тоном, как если бы он не имел к этим мужским инстинктам никакого отношения, будто бы не желал хоть раз власти над более слабым, подчинения, - а если копы его не найдут... то тут уж. Такие у нас люди... Дилан вдруг замолкает, суженными глазами глядя на сидящего рядом со мной Кобейна. Обернувшись, я замечаю на его губах насмешливую улыбку, хотя он и смотрит вниз, на косяк в своих пальцах. - Что? - недовольно интересуется Карлсон, ожидая, когда музыкант поднимет на него глаза. - Ты сам себя слышишь? "Такие люди", а ты к ним не относишься, о святейший? - с издевательской усмешкой в ярко-голубых глазах, направленных только на Дилана, спрашивает Курт, чуть склонил голову набок. - Я не насилую и не убиваю. А ты что же, защищаешь его? – ехидно спрашивает парень, а Кобейн снова усмехается, уже чуть ли не откровенно смеясь над словами Карлсона. Наблюдая за реакцией Курта, невольно вспоминаю факт из его прошлого, который сейчас ненамеренно был затронут Диланом. Сам Кобейн, судя по всему, тоже его вспоминает, но спор с другом не сворачивает, как ни странно. Кажется, это попахивает сильнейшим мазохизмом. - Защищаю? Ни в коем случае, но и рассуждения всяких комнатных борцов за справедливость вроде тебя делу мало помогают, - не сводя глаз с Дилана, музыкант снова затягивается и после небольшой паузы выдыхает беловатый дым двумя струйками через нос, показывая, что разговор окончен. Я перевожу взгляд с Кобейна на пытающегося откупорить очередную бутылку Криста, который уже отчаянно клюет носом, но не сдается. - И как в тебя столько влезает, у меня уже бак переполнен, - поразился Дилан, нетвердо вставая на ноги и направляясь к выходу. - Семь раз отпей, один раз отлей, - вместо почти спящего басиста отвечает Кобейн, чуть запрокидывая голову, чтобы снова отпить из бутылки в руке. Я провожаю ушедшего Карлсона взглядом, пока он не скрывается за поворотом. - Этому миру не помешала бы какая-нибудь взбучка, - кряхтя, тихо произносит Новоселич, укладываясь на спину рядом со столом с неработающим приемником, - наводнение там или взрыв, чтоб уж человечество, наконец, поняло, что творит... Парень замолкает, чтобы обдумать свои же слова, задумчиво глядя в потолок, на котором заметны какие-то грязноватые и почти незаметные разводы от чего-то. Вдруг справа от меня раздается какой-то тихий звук, а за ним в противоположный угол комнаты улетает крышка от бутылки. Вяло среагировав на это, поворачиваю голову вбок, наблюдая за Куртом, который, отпив из открытой им же самим пару секунд назад бутылки, отчего-то поворачивается ко мне спиной, а затем и вовсе ложится на пол, кладя голову на мои колени. Возможно, находясь в нормальном состоянии, я бы возмутилась или удивилась хотя бы про себя, но сейчас даже не придаю этому большого значения, как будто не заметив. Курт, тем временем, чуть поворочавшись, чтобы поудобнее устроиться, затихает и, покосившись на меня, переключает все свое внимание на заснувшего Криста у противоположной стены. Выдохнув, снова откидываюсь на стену, скучающим взглядом скользя по окружающей меня унылой обстановке. Лампочка снова пару раз мигнула, спугнув этим сидевшую там муху, что тут же взмыла в воздух, кружа под потолком с тихим жужжанием. Картина загаженной комнаты, залитой болезненно-желтым светом, вгоняет в какую-то тоску, заставляющую чувствовать себя выжатой, как лимон и уставшей. Я опускаю глаза, почувствовав, что Кобейн начинает снова ворочаться. На этот раз он пытается достать из кармана джинсов зажигалку, чтобы поджечь уже зажатую в зубах сигарету, на этот раз простую. Задержав взгляд на его манипуляциях с зажигалкой, поднимаю левую руку от пола к его макушке, чуть касаясь пальцами мягких, но чудовищно перепутанных волос. Несколько светлых прядей разной длины от моих движений тут же медленно скатываются чуть на бок, но музыкант этого не замечает. Ну и хорошо. Зачем нужны лишние объяснения, если я даже сама не знаю, почему так сделала. Курт чуть прикрывает глаза, когда после первой затяжки чистый никотин без примесей наркотических веществ проникает в легкие. Наверное, после марихуаны для него это словно глоток чистого воздуха, как бы парадоксально это не звучало. По крайней мере, судя по расслабленному лицу, ему это действительно нравится. Все еще держа свою ладонь рядом с его головой и чуть касаясь ею волос, я невольно задерживаю взгляд на его лице, внимательно вглядываясь в его расслабленные и спокойные черты. Первым делом взгляд цепляется за прикрытые сейчас глаза. Если приглядеться, то можно заметить, что темные ресницы чуть подрагивают, а глазные яблоки шевелятся под сомкнутыми веками, как бывает, когда человек видит сны, хотя вряд ли Кобейн спит сейчас. Наверное, просто думает о чем-то, представляет что-нибудь. Последняя догадка подтверждается, когда я замечаю, что брови музыканта слегка съехались вместе, образовав между собой небольшую складку. Кажется, мозги совсем распекло, и я могу использовать это, как оправдание своих действий, когда, стараясь не делать резких движений, медленно опускаю руку на вздымающуюся и опадающую от дыхания грудь. Надеясь, что это останется незамеченным, я придвигаю ладонь, чуть вперед, стараясь не очень касаться. Под рукой разливается тепло и едва различимые удары сердца в левой половине груди, где я задержала свою ладонь. Кобейн снова чуть заворочался, но почти тут же затих, так и не сменив ни позу, ни выражение лица. Некоторые пряди светлых волос от его движений снова перекатились с макушки на бок, четко выделяясь на фоне темных полов моего пиджака, доходивших чуть ли не до колен. Продолжая увлеченно изучать лицо музыканта, я замечаю, что из-за странного освещения этой желтовато-белой лампочки его кожа кажется до жути бледной, как у трупа, а черты лица чуть заострились, но почему-то это не отталкивает. Из-за этого болезненного освещения стали больше выделяться скулы, потемнели ресницы, и стала более четкой ямочка на чуть тронутом щетиной подбородке, при взгляде на которую мне почему-то всегда становилось смешно, наверное, из-за наличия этого же у себя. Почему-то в голове именно в этот момент формируется вполне себе ясная мысль о том, какой красивый у меня друг, хотя я по большей части и не воспринимаю его, как мужчину. Кобейн, тем временем, снова поднимает руку с зажатой между пальцами сигаретой, поднося ее ко рту, чтобы в очередной раз затянуться. Вдохнув никотиновый дым, после небольшой задержки он выпускает его сквозь чуть приоткрытые губы в воздух, где полупрозрачные завитки полностью растворяются. Ведомая каким-то порывом, я убираю правую руку с его груди и очень медленно, несмело подношу чуть ближе к его лицу, чувствуя, как ледяные пальцы слегка подрагивают от страха. Не совсем понимая, зачем и что именно я делаю, чувствуя, что от волнения стук сердца отдается где-то в горле, я, почти не касаясь, провожу кончиками холодных пальцев неровную линию по нижней губе музыканта, ощущая контрастное тепло, из-за которого под кожей чувствуется легкое покалывание. Я замираю, скосив глаза влево, на лицо музыканта, который вдруг странно замер и напрягся, будто почувствовав мое касание. Так и есть. Темные ресницы задрожали, и яркие глаза цвета цианида с маленькими черными точками зрачков, ловящих в себя блики света, удивленно уставились на меня, как раз в тот момент, когда я успела отдернуть руку к себе, будто бы ничего и не делала. Но, кажется, его мои поспешные действия мало убедили - музыкант продолжает сверлить меня снизу вверх удивленным взглядом, от которого я никуда не могу деться. Все так же странно с каким-то подозрением косясь на меня, на что я отвечаю таким же шокированным взглядом, решив, что лучшая защита - это своего рода нападение, Курт, освобождая мои колени от тяжести лежавшей на них головы, приподнимается на локтях, не прерывая зрительного контакта. Кажется, что мы играем в гляделки, что никогда моим коньком не было, однако, я все так же продолжаю таращиться на него, как если бы это он тут занимался этой неведомой фигней, которую я объясняла временным размягчением мозга от травы и алкоголя. Удивленно моргнув и повернув голову прямо, так, что мне стал виден только профиль Кобейна, музыкант чуть сдвинул брови, будто раздумывая: а не показалось ли ему? Это было бы большой удачей в моем случае, так как, если Курт и правда решит, что ему просто привиделось, то это избавит меня от изощренных отмазок и попыток выкрутиться. Но, все так же молча, Кобейн поднялся из положения лежа полностью, снова отвернувшись на пару мгновений спиной, а затем, подтянув одну ноги к груди, присел справа лицом ко мне. Глубоко вдохнув, чтобы успокоиться, хотя сердце все еще продолжает стучаться где-то в горле, я поворачиваю голову в сторону внимательно смотрящего на меня Курта. От этого взгляда становится немного не по себе, а играть в гляделки снова я не готова, но, тем не менее, взгляда не отвожу и все так же сохраняю молчание. Почти что звенящая, как мне кажется, тишина нарушается лишь редким треском лампочки под потолком и ровным сопением Криста у противоположной стены. От этой бедности звуков кажется, что голова лопнет. Лучше бы прямо сейчас сюда вбежал ушедший уже черт знает сколько времени назад Дилан и начал бы нести всякую чушь, лишь бы заполнить эту давящую тишину. Так ведь и чокнуться можно... Устав от этой бессмыслицы, я абсолютно без какого-либо смущения вскидываю глаза на замершего в метре от меня Кобейна, выжидательно поднимая брови. Музыкант молчит, что злит еще больше, но опускает согнутую в колене ногу на пол, чуть склоняя голову набок и сощуривая глаза. От лукавой то ли улыбки, то ли еще чего, мелькнувшей на его губах, я уже готова вскочить и ударить его чем-нибудь, лишь бы он прекратил так делать, ибо, кажется, у меня начинается какая-то шизофрения: с одной стороны, кажется, что он что-то задумал, а с другой, будто мне это все мерещится. - Интересно, - с той же кривоватой и незаметной улыбкой и каким-то странным лукавым выражением в глазах произносит Курт и замолкает. Его голос стал чуть более хриплым, чем обычно и каким-то чуть более густым. Я недоверчиво выгибаю бровь, наблюдая за ним, хотя музыкант продолжает молчать, будто испытывает мое терпение, пока я не сделала что-нибудь неприятное для его здоровья. - Что тебе интересно? - голос звучит так, будто весь сегодняшний день я жестоко курила, что правда только наполовину. - Интересно, как это, - тихо отвечает Курт. Он не поясняет, что имеет в виду, и я на мгновение задумываюсь, что ему взбрело в голову, или же у него просто бред от выпитого и выкуренного, хотя по внешнему виду так не кажется. Я уже хочу спросить его о самочувствии и душевном здравии, но вопрос так и остается лишь в моих мыслях, потому что Курт, к моему все же чуть притупленному удивлению, придвигается со своего места чуть ближе ко мне, а затем снова поднимает свои глаза на меня. Он все еще находится на достаточном расстоянии, но сердце, тем не менее, начинает стучаться все отчетливее, отдаваясь своим грохотом в голове. Я отчетливо чувствую, что грудная клетка стала сильнее расширяться от более глубокого дыхания, которого все недостаточно, несмотря на то, что вдохи глубокие, хоть и не особенно частые. Глядя мне в глаза, будто пронизывая их насквозь, музыкант очень медленно и постепенно наклоняется чуть вперед, будто бы боясь спугнуть меня, как дикого зверя, или же обдумывая то, что делает. Тем не менее, вскоре у меня не остается никаких сомнений относительно его ближайших намерений, но эта мысль все равно никак не может в точности и ясности сформироваться в голове. Кажется, мысли вообще выветрились, будто их и не было. Я чувствую себя каким-то оголенным проводом, реагирующим на малейшее движение и прикосновение. Я не могу слышать никаких посторонних звуков, только лишь биение будто бы гонга, чей грохот и звуковые вибрации отдаются во всем теле, заставляя все внутри дрожать. Такое ощущение, что где-то в паре метрах от меня прибывает поезд, чей оглушительный шум раздается в голове, лишая возможности мыслить. Я не замечаю, как и сама начинаю чуть наклоняться вперед, правда, делая это куда медленнее, чем Кобейн. Все, что я могу видеть в настоящий момент - это два больших глаза, медленно, но верно приближающихся ко мне, заполняя своей цианитовой голубизной все пространство, будто бы захватывая в паутину, из которой нельзя выбраться - только еще больше увязнешь. Я замираю, как вкопанная, когда понимаю, что расстояние между нашими лицами составляет всего ничего, может, сантиметров двадцать. Курт тоже останавливается, а уверенный взгляд, которым он, как кобра, гипнотизировал меня, теряет часть этого непоколебимого спокойствия, выдавая истинные, но умело скрытые эмоции. Его взгляд перемещается на мои губы, из-за чего я инстинктивно дергаюсь чуть назад, чувствуя опасность. В этот момент кажется, что все это происходит впервые, хотя по части испытываемых чувств и эмоций - это правда. Как ни странно, но никаких бабочек в животе или тяжести там же я не ощущаю, хотя описывают это именно так. На против, я чувствую себя каким-то совершенно маленьким и несмышленым ребенком, который даже не понимает, что происходит, и где он находится. От этого ощущения своей абсолютной беззащитности на меня находит какая-то паника и страх, борющиеся с любопытством. Я снова чуть дергаюсь, когда Курт придвигается ближе, так, что можно в подробностях разглядеть рисунок линий в его глазах. Заметив мое движение, музыкант останавливается, приподнимая глаза, пока мое дыхание становится очень частым от страха. Прохладная, но кажущаяся теплой по сравнению с моей, будто вытащенной из сугроба, ладонь ложиться на мою, едва ощутимо сжимая. Опустив взгляд на правую руку, которой музыкант держит мою, лежащую на полу, я цепляюсь за это глазами, не поднимая их и постепенно успокаиваясь. Сердце все еще отдается грохотом гонга во всем теле, но дыхание становится спокойней и тише. Я осмеливаюсь поднять глаза от пола, только когда чувствую, как чужое дыхание почти незаметно касается кожи лба. С трудом сдерживаюсь, чтобы не отпрыгнуть назад, когда, подняв голову, понимаю, что между нашими лицами осталось лишь пару сантиметров, которые не значат абсолютно ничего. Сердце ощутимо начинает стучаться по новому кругу и, кажется, что бьется оно прямо о кости грудной клетки, будто стремясь пробить их, безболезненно, но ощутимо нанося все новые и новые трещины. Весь воздух мигом выбивается из легких, когда, сократив последнее расстояние между нами, Кобейн уже прикасается кончиком своего носа к моему. Я закрываю тяжелеющие веки, думая, что в темноте все окажется не таким пугающим, но голову от этого кружит только еще сильнее. Теперь, лишившись зрения, я могу руководствоваться только своими ощущениями и чувствами. Я совершенно не знаю, что теперь делать, но, кажется, Кобейн решил взять инициативу в свои руки. В абсолютной темноте я могу лишь чувствовать, как теплое дыхание касается скулы, а запах дыма от костра, присущий волосам Кобейна, становится отчетливее. Он медлит, будто сам пытается собраться с мыслями, хотя я даже не понимаю, зачем и почему это происходит. Прислонившись своим лбом к моему, музыкант замирает. Я чуть приоткрываю глаза, видя и слыша, как он тяжело дышит с закрытыми глазами. Я снова прикрываю глаза, погружаясь в темноту и немного успокаиваясь, выравнивая дыхание, которое волнами, как и сердцебиение, в зависимости от происходящего то учащается и становится глубже, то успокаивается. Вдруг я ощущаю теплое дыхание на своих губах и, не успевая распахнуть глаза и отдалиться, как чувствую мягкое прикосновение к своим губам, из-за которого все тело прошивает разрядом, словно я и правда этот оголенный провод. Я не могу пошевелиться, будто парализованная одним лишь кротким прикосновением, из-за которого сердце начало биться еще сильнее, уже ощутимо стучась и сжимаясь, разнося наэлектризованную кровь по сосудам, заставляя их содрогаться и неметь. Кобейн снова отдаляется на пару сантиметров назад, пока я на мгновение открываю глаза и следую за ним, снова приближаясь к его губам, но не касаясь их. Глубоко вдыхая, я ловлю его теплое дыхание, пропуская через себя, отчего внутри все снова и снова замирает. Кожей своего подбородка я чувствую легкое покалывание от соприкосновение с его. Кровь продолжает шуметь в висках, как прибывающий из тоннеля поезд, а я чуть отдалюсь, снова ощущая порывисто приблизившегося ко мне Курта, чье дыхание проходит в мои легкие, становится необходимым, словно кислородная маска. Я крепко сжимаю его руку, чувствуя, как мягкие губы снова осторожно прикасаются к моим, но уже чуть ощутимей. Кажется, меня повсюду окутывает тепло, возносящее все выше и выше, из-за чего голова кружится. Кобейн снова отрывается от меня, но не отдаляется, тяжело дыша, продолжает кротко и почти не ощутимо прикасаться к моим губам своими. Я чувствую, как по конечностям, будто проходя глубоко под кожей, что-то немеет, заставляя чуть вздрагивать. Ловя его дыхание, я на этот раз сама, ведомая каким-то боязливым порывом, продвигаюсь чуть вперед, пока не натыкаюсь на его губы. Нервно выдохнув, чувствуя, что от любого прикосновения я могу снова задрожать, как от какого-то импульса, я осторожно касаюсь его губ, из которых вырывается прерывистое дыхание, что постепенно успокаивается. Ощущаю какой-то сладковато-горький привкус на его губах, скорее всего от марихуаны, а может, и нет. В любом случае, это заставляет кровь в висках шуметь еще сильнее. Я замираю, просто продолжая прижиматься своими губами к его, не двигаясь, а просто пытаясь прочувствовать все в точности. Под кожей будто бегают какие-то маленькие букашки, из-за которых становится щекотно. На губах я все так же продолжаю очень четко и ясно ощущать это тепло и сладковато-горький вкус. Кобейн, несколько придя в себе, снова чуть ощутимей прижимается к моим губам, целуя, после чуть отдаляется, и я уже думаю открыть глаза, чтобы вернуться в реальность, но очередное порывистое касание с его стороны снова вгоняет в какую-то сонную негу. Чуть помедлив, он, едва ощутимо проведя носом по моей щеке, отдаляется, лишая окутывавшего тепла, сквозь которое нельзя было понять или разглядеть абсолютно ничего. Глубоко вдыхая и с дрожью выдыхая, я приоткрываю глаза, в которые тут же бьет яркий болезненно-желтый свет с потолка, где расположена свисающая на оголенных проводах лампочка. Пару раз моргаю, пытаясь прийти в себя и понять происходящее. Оборачиваюсь вбок и вижу все тут же загаженную комнатку с разбросанными по полу спичками и сваленными по углам пыльными пледами. У противоположной стены все так же посапывает Крист, о котором я совершенно забыла. Я снова перевожу взгляд на сидящего в метре от меня Кобейна, который, бегая потемневшими глазами с меня на пол и обратно, пытается выровнять дыхание и, кажется, тоже снова влиться в реальность. В последний раз глубоко выдохнув, он останавливает на мне свой взгляд, в котором читается некоторое замешательство. Я бы хотела как-то прояснить ситуацию, но и сама не знаю, что именно случилось. - Ну, - нервно усмехнувшись, тихо начинает Курт, - теперь я знаю, как это бывает... Перехватив его взгляд, я сама не могу сдержать отчасти нервного смеха, все еще находясь где-то там, где было так хорошо. Наверное, это точно что-то шизофреническое, но и меня, и Кобейна накрывает жуткое веселье, хотя каждый из нас честно пытается сдержать смех, чтобы не разбудить дремлющего у стены басиста. Кобейн приходит в себя первым и снова поднимает на меня уже полностью серьезные глаза, на дне которых я все же замечаю какие-то лукавые огоньки. - Ох, дьявол! - из-за приоткрытой двери донеслась недовольная ругань, а за ней в комнате появился Дилан, чье бормотанье разбудило Криста, - вы прикиньте! Я заблудился в собственном доме! - с этими словами, парень плюхнулся на пол рядом с проснувшимся и не обрадованным этим фактом Новоселичем, откупоривая очередную бутылку с какой-то темной бурдой. Я наблюдаю за его потугами, одновременно раздумывая о том, что произошло. У меня не рождалось достаточно точного и четкого объяснения случившемуся, но первые слова Кобейна перед этим наталкивали на мысль. Интересно. Может и правда все дело в любопытстве, заинтересованности в чем-то новом, другом. Глупое оправдание, конечно, но почему-то мне не кажется, что случилось что-то плохое, неправильное. Наши отношения стали еще запутаннее, но от этого этот человек не перестанет быть моим другом, как, надеюсь, и я его. Я невесело усмехаюсь своим мыслям, припомнив один факт, слегка омрачающий произошедшие события. Сегодня был последний день, когда я официально числилась, как "сиделка" для рок-музыканта. Сегодня официально оканчиваются все эти двенадцать дней, ставшие самыми важными и нереальными в моей жизни. Завтра мне снова придется всплыть на поверхность из этого придуманного царства детства и радости, где я прибывала все это время. Завтра в Сиэтл возвращается Кортни. "Пытаясь разглядеть будущее сквозь туман, Стираю счастье, бывшее моим прошлым Обещания так легко сорвались с твоих губ, Чтобы увядать во времени." - Season's End - "Innocence". *С 1991 по 1995 в Югославии проходила война. **Миа Сапата - солистка группы The Gits (кстати, советую). Была избита, изнасилована и убита летом 1993 года. На момент смерти ей было 27 лет.