Life through Hole

Picture yourself in a boat on a river With tangerine trees and marmalade skies Somebody calls you, you answer quite slowly A girl with kaleidoscope eyes - "Lucy in the sky with diamonds" - The Beatles. В очередной раз почувствовав, будто бы падаю куда-то, резко вскидываю голову и раскрываю слипающиеся глаза, видя перед собой плечо Патти, сидящей рядом. Чуть поморгав, пытаюсь сфокусировать взгляд на беззвучно смеющейся моим "страданиям" девушке, а точнее ее расплывчатых очертаниях. Бросив эту затею, отворачиваюсь, прислоняясь лбом к холодному стеклу иллюминатора. Через круглое окошко можно разглядеть бесконечный и неравномерный покров из облаков, кажущихся молочно-сиреневыми из-за восходящего вдалеке солнца, чьи лучи только начали пробиваться сквозь густую пелену. Где-то далеко, гораздо дальше, чем можно подумать, виднеется полоса, разделяющая небо светло-сиреневого цвета снизу с его верхом, окрасившимся в желтоватый, словно плавленый сыр. Из-за необъятности и нескончаемости неба, кажется, что мы вовсе не движемся, словно зависли в воздухе, чтобы встретить рассвет, но шум снаружи говорит об обратном. Причудливые облака образуют собой, кажется, объемные странные фигуры с множеством изгибов и плавных нервностей, мягко обернутых в своей глубине нежными тенями. Все звуки будто исчезают, скрываясь за неподвижными волнами облаков. Я словно и сама исчезаю из этой реальности. Любая мысль тут же предстает в голове какой-то картинкой, будто выдуманным сном, так что даже самый просто вопрос самой себе кажется частью снова наступающего сна. Из этого состояния меня выводит что-то холодное и железное, обо что, съехав головой вниз по стеклу, я ударяюсь лбом. Снова вскинув голову, передергиваю плечами и раздраженно начинаю тереть глаза. После этого, открыв их, еще пару секунд сижу неподвижно, наблюдая за бегающими перед глазами цветными мошками и рывками расширяющимися кольцами, из которых постепенно снова проявляется картинка забитого салона самолета и спинок сидений передо мной и Патти. Оттуда доносится детское хныканье и тихий женский голос, что-то невнятно проговаривающий. Я откидываюсь на спинку сидения, ленивым взглядом оглядывая салон самолета и пассажиров рейса Сиэтл\Бирмингем. Из последнего города нам придется добираться до Стратфорда самостоятельно, так как поселение это довольно небольшое, чтобы там был аэропорт или что-то подобное. Детский плач впереди нас усилился. Кортни решила взять Фрэнсис с собой в этот тур, что, конечно, не казалось больно хорошим решением. Лав заявила, что больше не выдержит, если еще на неделю расстанется с дочерью, поэтому захватила ребенка с собой. Все бы ничего, Бин вроде не приносит серьезных хлопот, но при таком раскладе Кобейн оставался совершенно один, и на этот раз нянек кроме Криста и Дейва у него нет. На серьезные размышления мой мозг сейчас не способен, но в голову все равно упрямо лезут расплывчатые и очень нечеткие мысли о том, что ждет в туре, какой будет эта Англия, в которой я еще никогда не была, как мы будет поддерживать отношения между собой. Множество вопросов, ответы на которые может дать только время. Как всегда. Отрывками вспоминая прошлый вечер и ночь, моменты из которых неимоверно смазаны в памяти, что нельзя точно сказать, что из них было правдой, а что просто галлюцинацией воспаленного от алкоголя мозга, все еще сознательной и не отдавшейся сну частью себя я понимаю, что мое отношение к Кортни совершенно точно изменилось. Нельзя сказать, что это подразумевает негативный смысл, но абсолютно точно, что все то время, несмотря на все откровения и некоторые вечера вместе, она все же была своего рода приятельницей. Определения же своему отношению к ней сейчас я дать не могу. Теперь все точно будет по-другому. Сон снова настигает в тот момент, когда я понимаю, что не могу даже найти в себе силы, чтобы отвести взгляд от черноволосой женщины, сидящей в противоположном ряду через несколько сидений отсюда. К своему вчерашнему плану относительно бессонной ночи я подошла более чем ответственно. Странно, что, проснувшись около восьми утра, я нашла себя на одной из сумок в прихожей собственного дома, а не на окраине города в каком-нибудь мусорном баке. Кажется, заснула я в тот момент всего на несколько минут. По прибытии же в аэропорт всю дорогу на посадку пришлось молчать из-за сильной головной боли и рези в глазах, от которой не спасали даже солнечные очки. Сама о прошлой ночи я помнила мало, поэтому прибегла к помощи и памяти Патти. Барабанщица поразила меня множеством фактов, исходя из которых я, по словам Шемель, показывала ей, как нужно пить с локтя, в связи с чем девушка довольно быстро превратилась в недвижимость. Это момент припоминался довольно смутно, хотя я точно помнила, как, оставшись у стола в одиночестве, так как Патти отправилась в "астральный сон", я вслух тоскливо размышляла о том, что Крист наверняка смог повторить такой номер раз десять. Ну и выпила за его здоровье... Следующим, что мне поведала Патти, стало мое заявление о том, что доживать до тридцати я не собираюсь. Что именно подвигло меня на такие слова, не знаю, но, кажется, при этом я еще и с невероятным весельем размышляла о той гадалке из парка развлечений, где я была с Кобейном и Джейсоном на свой День Рождения, что, мягко говоря, не напророчила мне жить долго и счастливо. Затем Патти сказала, что за всю ночь в баре я успела перезнакомиться почти со всеми посетителями, таская при этом за собой то ее, то Кортни, мотивируя это тем, что, в случае чего, на моих похоронах должно быть очень много людей, и все они обязательно должны быть в цветных костюмах и с разноцветными зонтиками, если будет дождь. Из этого события я помню только то, что некоторые, но не все, люди косились на меня, как на сбежавшего из клиники еще до выписки психа, и тут же ретировались. Остальные же с радостью соглашались прийти на "вечеринку в честь моих похорон". К сожалению, последнего момента из того ночного веселья я почти не помню. Патти рассказала, что ближе к семи утра, Кобейн, у которого вдруг началась невероятная активность под утро, словно он выпил цистерну кофе, припустил за сигаретами, захватив с собой и меня для посвящения в новоиспеченные курильщики. Вернулись мы без сигарет, когда все, едва стоя на ногах, вповалку вышли из бара. Вместо сигарет, по словам Шемель, мы приобрели какие-то петарды, которые принялись взрывать, бегая по территории, как оглашенные, прямо перед баром, рядом с проезжей частью. Жаль, но кроме отрывистого грохота от взорвавшихся петард и качающегося пространства при петляющем беге из стороны в сторону, я не могу вспомнить даже самого момента покупки тех предметов. Но такой рассказ от Патти все же поднял настроение, попрощалась я с Кобейном, судя по всему, на ура... Надеясь переключить все внимание со своего вырванного и из реальности и из сна одновременно состояния на что-нибудь помимо бессмысленного разглядывания находящихся в салоне самолета людей, чуть поворочавшись, достаю из-за пазухи убранный туда перед отлетом роман Зюскинда и открываю на первой странице, уставив глаза в разлинованный предложениями лист. Через некоторое время приходит осознание того факта, что я уже несколько минут пялюсь на одно и то же предложение, прочитывая его по несколько раз, но даже не вникая в суть слов. Перед глазами, как картинки из какого-нибудь сна, тут же встают какие-то искаженные фигуры без лиц и все из расплывчатых очертаний, которые появились в моем воображении, очевидно, из-за слов первом предложении текста. Плюнув на это дело и бросив взгляд на дремлющую Патти, решаю уподобиться барабанщице. Отложив книгу на колени, бессильно выдыхаю и тут же закрываю глаза, кладя голову на плечо девушки. Ощущение падения в пропасть возвращается, но теперь я этому не сопротивляюсь и, мысленно раскинув руки в стороны, полностью отдаюсь во власть окутавшего сна.