***
Весь последующий день я провела с мамой и братом, лежа в их номере и помогая Джейсону приклеивать какие-то марки - его новое увлечение - в тетрадь. Говорила я при этом довольно мало, только отвечала на иногда задаваемые матерью вопросы. Обнаружив, что почти все мои рассказы начинаются с "а мы", и под "мы" я имела в виду себя с Кортни, и сводятся в основном только к персоне Лав, я решила просто заткнуться. Мама по-прежнему не была в восторге от лидера моей новой группы и относилась к ней с некоторым опасением и настороженностью, что я находила предвзятым, но вслух не особенно высказывала, делая лишь тихие замечания насчет того, что некоторые люди обожают судить других, совершенно ничего не зная о них. Кажется, это был первый день, который я провела только с родными, и день, когда я поняла, что сильно отдалилась от своей семьи даже за эти несколько дней с их приезда, который был совершен исключительно ради меня. Но вместо того, чтобы проводить время с родными, слушая мамины рассказы о соседях и прочем, я отрывалась с Кортни. Это заставляло чувствовать себя виноватой, хотя принуждать себя к довольно скучному времяпровождению я не собиралась... Дождавшись опустившихся на город мягких вечерних сумерек, окрасивших небо в светло-сиреневый, я вышла из гостиницы, предварительно обсудив с администратором, помнившим меня по вчерашнему подъему на второй этаж, как пройти к интересующему меня театру. Как оказалось, дань жителей города великому драматургу, родившемуся в Стратфорде, находилась и не так уж далеко от гостиницы, где остановилась наша группа. Единственной трудностью на пути к нему оказались очень запутанные дороги по закоулкам и переулками меж темно-серыми каменными домами. Здание театра со своей трубой из красного кирпича и со смотровой площадкой на самой ее вершине виднелось еще издалека. Отделенное от противоположного берега широкой полоской реки Эйвон и окруженное богатым садом из разнообразных, но не особенно пышных деревьев с кривоватыми черными стволами, здание Шекспировского театра занимало довольно обширную территорию, выделяясь на фоне темной зелени внизу и сиреневого сумеречного неба вверху красновато-рыжим пятном, по железной крыше которого, натыкаясь на многочисленные башенки и вершины, скользили лучи солнца и заставляли железо переливаться серебристым цветом... Остановившись на пару мгновений на одной из дорожек, ведущих к отчего-то пустующему театру, запрокидываю голову назад, встречаясь взглядом с сиренево-голубым небом над головой, по которому, словно листья по спокойной воде, плывут небольшие, похожие на обрывки ваты, белые облака, которые ближе к горизонту становятся плотнее и темнее, превращаясь в темно-серые и синие. Опускающееся, словно в темно-синюю лодку одного из больших пластов, укрывавших горизонт, яркое солнце все еще распространяет свои острые лучи, застилая ими не скрытые тенью предметы. Очередной довольно сильный порыв ветра, срывающий со стоящих деревьев листья, приносит с собой какой-то прохладный осенний запах, хотя сейчас только середина июля. Все так же стоя с запрокинутой головой и наблюдая за плывущими по небу "обрывками ваты", я замечаю, как заставляющий деревья шуметь ветер отправляет листья, кажущиеся сейчас какими-то темными, но большими мотыльками, в свободный полет, а те, кружась в абсолютном хаотичном беспорядке, разлетаются, стремясь попасть все выше. Если отойти чуть правее, то за кончившимся зданием театра можно увидеть простирающуюся вдоль горизонта длинную полоску рыжевато-желтого, как желток в яичнице, цвета, на которую сверху, создавая резкий контраст, давят собравшиеся вместе темно-синие пласты широких облаков. Я, наконец, трогаюсь с места неторопливо, но решительно продвигаясь вперед по одной из дорожек, ведущих непосредственно к серой каменной лестнице, ведущей к входу в театр. Странное запустение в таком, казалось бы, известном месте заставляет задуматься, что я, кажется, пришла не вовремя. Мои шаги глухо отдаются от ступенек, когда я прохожу к закрытым дверям Шекспировского театра и, уже понимая, что это значит, все же дергаю за ручку пару раз, убеждаясь, что двери не поддаются. Закрыто. Глаза останавливаются на висящем на стекле одной из дверей объявлении, которое гласит, что театр в будние дни работает только до шести. Сейчас уже половина восьмого. Отойдя от входа, я, вяло передвигаясь, сажусь на широкие ступеньки, подпирая руками голову и оглядывая окружающую местность. Прохладный ветер снова приносит какой-то запах влажной палой листвы, вселяющий некоторое уныние. Свет солнца, садящегося за горизонт где-то за зданием театра, становится более блеклым, из-за чего некогда освещенные им трава и деревья принимают более темный привычный цвет. По невидимой сейчас из-за моего сидячего положения реке медленно проплывает небольшая красно-белая лодка или что-то в этом роде. Эта штуковина, как какой-нибудь маячок на некоторое время занимает мое внимание, заставляя следить за его движением глазами, пока эта лодка не скрывается за плавным поворотом, где я его уже не могу разглядеть. Возвращаться обратно в гостиницу не хочется, поэтому, поднявшись, я решаю хотя бы прогуляться вокруг театра, благо он немаленький и времени это займет не мало. Идя неторопливо и чуть покачиваясь, вдыхая холодный воздух, я обхожу лестницу, некоторую часть боковой стены с закрытыми полупрозрачными занавесками окнами и подхожу к задней части здания, где метрах в десяти от самой стены располагается почему-то особенно большое количество деревьев. За их кронами виднеется далекая магистраль, выделяющаяся горящими огоньками от проезжающих по ней машин. Обернувшись, чтобы идти дальше, я вдруг останавливаюсь, замечая какую-то невысокую пристройку со спускающейся вниз лестницей. Оглянувшись по сторонам, я осторожно подхожу к первой ступеньке, вглядываясь в уходящую не особенно глубоко лестницу. Любопытство пересиливает и, загоревшись в новом предвкушении, я, стараясь не привлекать внимания к себе, медленно идя и держась одной рукой за стену, чтобы не сломать себе шею в темноте, спускаю вниз. На последних ступеньках я замечаю, что все звуки улицы куда-то исчезают, а слышимым остается лишь звук моего собственного глубокого дыхания. Наконец, ступеньки оканчиваются. Достав из кармана куртки зажигалку и щелкнув ее, подношу загоревшийся на конце прибора огонек к трем стенам по очереди. Стены, в отличие от ступенек сделаны из красного кирпича, как и основное здание, поэтому на них незаметно сырости. Переведя огонек на боковую стену слева от лестницы, замечаю в ней границу дверного проема и железную дверь в нем. Дернув пару раз за ручку, натыкаюсь на висящий на ней хлипкий замок, прикрепленный цепями. Усмехнувшись этому факту и покачав головой, выключаю огонек на зажигалке и, перехватив ее зубами, запускаю обе руки в снятый с плеч небольшой рюкзак, который я очень кстати решила прихватить с собой. Правая ладонь натыкается на небольшой и вытянутый гладкий предмет, который тут же хватает. Открыв старый складной нож, приобретенный недавно на местной барахолке какого-то антиквариата, наощупь просовываю его лезвие в замочную скважину, ворочая в нем до тех пор, пока конец не пролезает внутрь. Двигая кончиком лезвия в замке и одновременно припоминая то, как Норман - отец - учил меня их открывать, приговаривая, что это нельзя использовать в неблагородных целях, дожидаюсь щелчка, который следует через некоторое время. Сунув нож в карман, я накидываю на голову капюшон на случай форс-мажора в виде злобных охранников и, вздохнув, тяну дверь на себя и тут же отпрыгиваю, сдерживая болезненный вскрик от упавшей на ногу лопаты и повалившихся рук какого-то манекена, по крайней мере, хочется верить, что это именно манекен. Снова зажигаю огонек, чтобы осветить себе путь. Глазам предстает картина сваленных в кучу хозяйственных предметов типа лопат, мешков с чем-то внутри, веревок и почему-то манекенов. Осторожно пройдя внутрь и снова чуть не задев садовые инструменты, которые угрожающе лязгнули от моих движений, я прохожу вперед, вглубь узкого пространства с холодными влажными стенами. Рукой, как ни странно, нащупываю еще одну дверь и нажимаю на ручку. К моему удивлению, она поддается, и я, затаив дыхание и чуть не подпалив себе волосы огоньком зажигалки, толкаю ее вперед.***
Не знаю, сколько времени я бродила по многочисленным лестницам, выйдя из подсобного помещения на первый этаж, но впечатления от этого будто вихрем снова и снова проносились перед глазами. Первым местом, куда я случайно зашла, оказалась темная кухня, в которой я случайно опрокинула мешок муки и некоторое время наощупь собирала мягкий порошок руками, складывая его обратно и пачкаясь при этом сама. Далее мой путь прошел по темному коридору с множеством картин на багровых стенах. Много я увидеть не смогла, так как свет от зажигалки большого обзора все же не давал, так что лицезреть я могла только чьи-то очень реалистично нарисованные ноги в белых чулках. Освещая себе путь маленьким огоньком от зажигалки, я оказываюсь в каком-то странном месте, очень похожем на закулисное пространство. Чтобы убедиться в своей догадке, наощупь вожу рукой по стене, пока не натыкаюсь на присутствующий там выключатель. От одного щелчка под высоким потолком с поочередным отрывистым хлопком зажигается множество круглых фонарей, заливающих пространство просторной комнаты ярким белым светом. На пару мгновений закрываю глаза рукой, чтобы привыкнуть к свету, но, отняв руку, тут же замираю, в шоке распахивая глаза. Вокруг меня на передвижных стойках с вешалками оказывается огромное множество разнообразных костюмов, переливающихся под ярким светом своими сияющими пуговицами и нашитыми узорами из золотистых ниток. В шоке приоткрыв рот, я прижимаю к горлу ладонь, с нервными смешками выдыхая из себя воздух, которого вдруг оказывает очень много в легких. В голове долбится дятлом только одна мысль: я попала в сказку... Обходя аккуратные ряды передвижных вешалок, я с все еще шокированным интересом, не веря в происходящее, оглядываю бережно убранные в прозрачные чехлы костюмы, до которых даже боюсь дотронуться, испытывая какой-то трепет и даже благоговение. По мере моих передвижений яркие ткани костюмов продолжают переливаться и ловить на себя блики света, словно сами светятся изнутри. Пуговицы и молнии сшитых, как во времена Шекспира, костюмов сверкают и переливаются. Я задерживаю взгляд на стойке с множеством платьев с пышными рукавами и широкими юбками, там же присутствуют здоровенные накрахмаленные парики, украшенные перьями и диадемами с драгоценными камнями. Все это кажется таким нереальным из-за своего абсолютно сказочного вида, что на секунду я думаю, будто я споткнулась, спускаясь с той лестницы, упала и отключилась, а все это просто галлюцинация из моего сновидения. Даже если и так, то просыпаться не очень хочется... - Ущипните меня, - с нервным смешком произношу я сама себе, оглядывая очень реалистичный реквизит в виде деревьев, тронов и прочих вещей, присущих пьесам Уильяма Шекспира. Каким-то краем сознания я осознаю, что если бы здесь со мной был тот же Кобейн, то эту просьбу он незамедлительно выполнил бы и не факт, что ущипнул бы за руку. Сожаление о том, что Кортни продинамила меня с этим походом, уходит полностью в ту же секунду, когда, замерев, перед собой я вижу тяжелый занавес и находящиеся рядом тугие канаты, намотанные на неизвестные мне механизмы, помогающие раздвигать эту завесу тайны театра и волшебства. Пару раз вдохнув, и не сдерживая предвкушающей улыбки, я зажмуриваюсь, делая шаг вперед и отодвигая руками тяжелые бардовые занавески. Открыв один глаз, я не могу подавить шокированного возгласа и даже отхожу назад, когда перед глазами простирается широкая сцена, уходящая на метры в стороны, а за ней со всех трех сторон, от самого пола до потолка с его темными конструкциями, невероятное множество красных рядов сидений для зрителей. Взгляд медленно скользит по привинченным к балконам у самого потолка софитам, которые сейчас освещают почти весь огромный зал, позволяя увидеть все это великолепие и чуть ли не умереть от осознания того, что ты стоишь на этом самом месте и видишь все это своими собственными глазами, один, имеющий теперь у себя и в памяти и в сердце эту магию великого искусства. Шумное дыхание и участившееся сердцебиение успокаивается далеко не сразу, поэтому я просто продолжаю, как пригвожденная, стоять на одном месте, наблюдая весь этот магический мир. Кажется, я даже могу услышать музыку как будто какой-то музыкальной шкатулки, только во сто крат громче и мощнее. Кажется, что прямо сейчас костюмы обретут своих хозяев и, перешептываясь, шумя накрахмаленными юбками, закружатся по всей огромной сцене, унося стороннего наблюдателя в свой нереальный вихрь танца и музыки, красок и звук. Превращая тебя из простого наблюдателя в участника. Когда первый шок уходит, я, смеясь неизвестно над чем, провожу рукой по волосам, убирая их назад под капюшон, и чуть приседаю, все еще не понимая, как такое может происходить в реальности. Оборачиваюсь назад и, не прекращая движения, пытаюсь оглядеть абсолютно все с абсолютно всех имеющихся ракурсов. Глаза начинают побаливать от яркого света, который, как мне кажется сейчас, является еще более ярким, чем где бы то ни было. Все это сияние начищенных деревянных подлокотников сидений, яркий свет с потолка над сценой, более тусклые маяки с низа балконных мест... - А-а-а! - мой голос отдается от стен протяжным эхом, словно в каком-нибудь каньоне. Желая увидеть, как можно больше, я решаю воплотить свою безумную идею в жизнь и, с трудом оторвав взгляд от всего этого сияния вокруг, захожу за кулисы. Аккуратно сняв пару платьев с более или менее свободной передвижной вешалки, я выкатываю ее на сцену, смеясь при этом, как будто накурилась чего-то или надышалась, что можно подумать, глядя на то, что в некоторых частях мой одежда покрыта белым порошком - мукой. Встав одной ногой на перекладину, соединяющую один конец конструкции с другим, я мягко отталкиваюсь одной ногой, чтобы проверить: можно ли использовать сей "самокат". Чуть скрипя и свистя колесиками, вешалка плавно доезжает почти до края сцены, но останавливается, из-за чего я, слава Богу, не падаю со сцены вниз. Счастливо рассмеявшись от своего успеха, я направляю вешалку в другую сторону и, так же оттолкнувшись ногой от пола, зажмурившись, подставляю лицо порывам бьющего в него воздуха, когда транспорт набирает скорость, летя вперед. Подобным образом, словно ребенок, совершенно беззаботно и счастливо, я развлекаюсь достаточно долгое время, постоянно меняя направление движения, но вскоре ездить из одного конца сцены в другой надоедает, и я, на свой страх и риск, направляю передвижную тележку на одну из отходящих от сцены дорожек где-то полтора метра шириной. Мысленно приготовившись и дав себе сигнал, я, уже не закрывая глаз и не выпуская из виду паркетную полоску сцены, отталкиваюсь ногой от пола, снова чувствуя, что лечу вперед на всех парах, однако, не успеваю я обрадоваться, как одно из колес вдруг сворачивает влево, из-за чего вся конструкция со мной на этой перекладине падает со сцены вниз, на пол зрительного зала. Снова зажав в руках голову, я отодвигаю ногой упавшую сверху вешалку и откашливаюсь из-за отбитой при падении на пол спины. Более или менее придя в себя и отогнав звездочки из глаз, я вдруг, не успев подняться, слышу чьи-то далекие, но быстрые шаги, а за ними щелчок входной двери. Обернувшись, тут же зажмуриваюсь из-за ударившего в глаза яркого света от фонарика и, сообразив, чем дело пахнет, тут же подскакиваю на ноги, заставляя вешалку еще раз звякнуть, что привлекает ко мне внимание вбежавшего охранника. - Эй, ты! А ну стоять!!! - вопреки "просьбе" худощавого и невысокого охранника с, как я успела разглядеть быстрым взглядом, седой щеткой усов над верхней губой, я тут же припускаю еще быстрее, отбив себе по пути из зала ногу, которая, подвернувшись, задела одно из сидений. Подлетев к двери, ведущей из зала, с ужасом понимаю, что она закрыта, а дергать ее бесполезно. Не теряя времени и слыша истошные приказы приближающегося охранника, я, собравшись с силами, запрыгиваю на сцену и, пересекая ее, убегаю в дальний угол и, чуть не свалившись из-за тяжелого занавеса, пролетаю в то место, откуда пришла сюда, с трудом припоминая извилистые коридоры и ходы. Дышать становится тяжело, когда я, пробегая по длинному коридору и уже не освещая свой путь зажигалкой, на секунду останавливаюсь, уставляя руки в колени и пытаясь отдышаться. Из-за стука крови в голове до меня не сразу долетает приближающийся голос настойчивого охранника. Это заставляет снова бежать, не обращая внимания на усталость, правда, сворачиваю я, в отличие от своего пути сюда, не налево, а в противоположную сторону, где находится лестница, ведущая куда-то в потолок. Быстро залетев на нее, я толкаю коленом дверь, и, как ни странно, она поддается, впуская меня в какое-то полутемное пространство, где мне приходится сгибаться пополам, чтобы пройти вперед. Заметив, что пол здесь сделан из каких-то металлических каркасов, я на секунду замираю, вглядываясь в просветы. Тут же приходит понимание, что я каким-то образом оказалась в месте, где, похоже, обычно сидят осветители и управляют софитами с металлического потолка, который я видела с той сцены. Она видна через просветы и сейчас. Вовремя опомнившись, я тихо закрываю дверь и устраиваюсь в углу, чувствуя легкое неудобство из-за твердых железных балок, упирающихся в ноги. Не знаю, сколько мне придется здесь сидеть, но, похоже, довольно долгое время. Прикрыв глаза, я прижимаюсь лбом к прохладной поверхности стены, припоминая свои впечатления от увиденного на сцене и за сценой. Сейчас я чувствую себя более усталой из-за той пробежки, и к этому так же добавляется какое-то еще странное и не особенно приятное чувство. Кажется, во мне столько света, что им можно заменить солнце, кажется, что того волшебства, которое я увидела, хватит на всю огромную планету, кажется, что от всех этих чувств можно взлететь... Только вот поделиться этим светом мне не с кем. Вяло сняв с головы капюшон и шмыгнув носом, я чувствую, что подъем и радостное настроение улетучивается в миг, оставляя после себя только приятный шлейф. Не с кем. Из-за этого становится грустно и как-то одиноко. Есть вещи, которыми очень приятно делиться, отдавая то, что имеешь без остатка, чувствуя при этом только наполнение и счастье. Наверное, это одна из таких вещей, и тот факт, что мне даже поговорить об этом будет не с кем, совершенно лишает радости от этого похода. Кортни не поймет моего восторга, возможно, даже выслушает, но не поймет, Эрика, кажется, не интересуют такие вещи, а Патти, как и моя же мама, пожурит за незаконное проникновение на частную территорию. Я с тихим смехом качаю головой, чувствуя, что полученные за такой короткий отрезок времени эмоции обязательно найдут выход в чем-нибудь. Так и случается, я крепко сжимаю зубы, чтобы удержать себя в руках, когда понимаю, чего мне сейчас так не хватает. Из горла снова вырывается тихий горький смешок, и я сама себе признаюсь, что как бы я ни думала об этом человеке последние несколько дней, как бы ни хотела, чтоб он не появлялся, но я прекрасно понимаю, что сильно скучаю по Кобейну. Запрокидываю голову назад, чуть посмеиваясь, хотя сейчас совершенно не до смеха, когда в глазах чувствуется что-то влажное. Он сейчас настолько далеко, что даже представить невозможно. Далеко, пусть даже и не столько физически, сколько морально. Я не слышала его голоса уже дня три-четыре, не говоря уже о том, что даже не говорила с ним. И сейчас, когда внутри меня столько запертого света, который, не найдя выхода, просто уничтожит свою клетку в виде меня же самой, нет ни одного человека, с которым я бы могла это разделить. Если бы он был рядом, возможно, я бы испытала эти чувства не столь восторженно, но все же исход был бы другим. Совершенно другим. Со смешком выдохнув, я, подтянув рюкзак к животу и прижав его коленями к себе, ложусь на бок, на холодный железный каркас под самым потолком. Думая об искрящихся светом волшебства и древности персонажах книг, которые могут оживать прямо на этой сцене, над которой я словно парю, пытаюсь заснуть, чтобы завтра встретить новый день, мою Кортни, лица друзей и утро в Стратфорде. Лишь где-то на краю сознания мелькает лишь одно слово - "Письмо..."