***
Молча наблюдаю за мелькающей полосой яркого света на лезвии ножа, которое я уже долгое время то открываю, то захлопываю обратно. Звук, с которым лезвие вылетает и заходит обратно, едва слышен за негромкой музыкой из динамика под потолком. Взгляд исподлобья снова метается в сторону часов, на стене рядом со стеллажами алкоголя и барной стойкой с барменом за ней. Едва поблескивающие на темном циферблате стрелки почти не двигаются, словно замерев на половине седьмого. Терпеливо выдохнув через нос, снова возвращаю взгляд на вылетающее из механизма самого ножа лезвие. Снова захлопнув нож, откладываю его на небольшой круглый стол рядом с собой и, сцепив руки на коленях, поднимаю взгляд на окружающую обстановку слегка задымленного пространства бара, освещаемого приглушенным рыжевато-желтым светом от редких и тусклых лампочек. В мягкой полутьме порой расхаживают люди, чьи нечеткие фигуры кажутся какими-то тенями. Все, что остается, это терпеливо ждать, когда Кобейн соизволит появиться, хотя почему-то мне кажется, что приходить он передумал или решил так поиграть, проверяя мою выдержку и нервы. Сейчас слишком рано судить о том, что происходит с Куртом, но разнообразные мысли все равно лезут в голову, сосредотачиваясь по большему счету на одной. Снова подняв голову от пола, останавливаю взгляд на дверном проеме, где, как мне сперва показалось, промелькнула знакомая фигура, что сейчас скрылась за проходящей мимо парой. Моргнув, оборачиваюсь по сторонам, надеясь увидеть его, но шум совсем рядом со мной заставляет обернуться в обратную сторону. Сбоку от меня приземляется Кобейн, даже не глядя в мою сторону. Облокотившись о стол между нами одной рукой, чуть наклоняюсь ниже к деревянной поверхности, глядя на профиль музыканта. - Я не опоздала, - с явным намеком произношу я. Курт продолжает сидеть почти неподвижно. Его глаза скрывают солнечные очки, поэтому я не могу видеть выражения истинных эмоций, которые он наверняка прячет за проскользнувшей на губах усмешкой. - Я надеялся, что ты не выдержишь и уйдешь раньше, чем здесь появлюсь я, - следует ответ от парня, после чего он прибавляет, чуть поворачивая голову ко мне и прижимаясь затылком к стене за спиной, - давай быстрее, у меня не так много времени, чтобы тратить его на молчание. - Погоди, - я останавливаю его, обращая на себя внимание, - то есть ты.. стоп, я имела в виду, что мы должны посидеть и поговорить после моего отъезда, а не то, что мне нужно переброситься с тобой парой слов. Кобейн ничего не отвечает, а лишь сильнее запрокидывает голову назад, из-за чего светлые пряди волос на макушке намагничиваются, прилепляясь к темно-бордовой стенке. - А без этого никак? - В чем твоя проблема? - закатывая глаза, я отворачиваюсь обратно, прислоняясь спиной к стене и скрещивая руки на груди. Этот вопрос я задавала скорее самой себе, чем я ему и на, тем не менее, сорвавшийся ответ не надеялась. - Те, кто это узнают, ненадолго задерживаются на этом свете, - он снова чуть поворачивает голову ко мне, оскаливая зубы в улыбке или усмешке. Я отворачиваюсь в противоположную сторону, кусая губы, чтобы сдержать себя в руках, но тут же поворачиваюсь обратно и со всей силы приземляю раскрытую ладонь на столешницу, из-за чего слышится громкий удар, скоро тонущий в музыке под потолком. - Как х*ра с тобой происходит? - я стараюсь говорить тихо, чтобы не привлекать ни чьего другого внимания, кроме Кобейна, поэтому выходит свистящее шипение, - я думала, мы сможем нормально поговорить, но я даже не узнаю тебя. С тобой будто бы что-то случилось за эти десять дней, ты был другим, когда я уезжала... - А если тогда все было притворством? - Кобейн полностью поворачивается ко мне, так что я в полной мере могу оценить легкую усмешку на его губах. Кажется, в этот момент у меня наступает крайняя стадия амбивалентности*: с одной стороны, я чувствую какую-то тоску и покой внутри себя, снова видя его живого так близко, но это же последнее чувство умело сочетается с тревогой и злостью. Это не он. Будто бы два разных человека в одной и той же оболочке. - Послушай меня, - твердо проговариваю я, накрывая своей рукой его сцепленные на столе ладони и сильно сжимая пальцы одной из его рук, - тогда ты был настоящим, сейчас ты, похоже, вляпался в какое-то дерьмо, и я, кажется, понимаю, что это, - музыкант насмешливо приподнимает одну бровь, что заставляет меня еще сильнее сжать его лежащую на столе руку, пытаясь добиться хоть какой-то реакции, - почему ты не хочешь помочь мне и себе? Ты доверял мне, так что сейчас изменилось? Я и не думала, что что-то может произойти за эти десять дней, вернее, - я запинаюсь, - думала, но... - одно взгляда на его лицо становится достаточно, и я замолкаю. Пусто. Мы словно сидим рядом, но разделенные какой-то стеной. Он находится, будто бы в другом мире, в котором мои мольбы и прочие слова совершенно не слышны. Он не слышит того, что я говорю, не чувствует боли, которую я приношу ему, слишком сильно сжимая его ладонь, пусть даже мои собственные пальцы побелели. Он просто не здесь. Или же это не он. Я говорю сама с собой, делаю больно только себя, а он просто продолжает насмешливо улыбаться, не видя, не слыша. Кажется, будто бы я, сбивая себе руки, стучусь в закрытую дверь давно заброшенного дома, надеясь, что его хоть когда-нибудь откроют. Проблема лишь в том, что внутри нет никого, кто мог бы услышать. Только сейчас я замечаю, что он изменился и внешне, пусть не слишком значительно, но изменился. Эта мертвенная бледность, настигшая его кожу, будто с явным намеком говорит мне о возможных причинах ее появления. Заостренные черты лица, безучастное, насмешливое выражение . Внутри я уже понимаю, что это означает, но без достаточных доказательств я буду до последнего отвергать эту версию. До конца, пока мне просто не придется признать очевидное. - Сними очки, - твердо и уже более слышимо произношу я, чувствуя, что внутри все напрягается настолько сильно, что вот-вот даст течь, треснет и выльется во что-то немыслимое. - Может, еще по пояс раздеться? - я пропускаю мимо ушей эту реплику, продолжая буквально сверлить глазами темные стекла его очков, думая, что попадаю точно в цель. Музыкант ничего не отвечает и вырывает свою ладонь из моей, которую я уже почти не чувствую. - Сними очки, - я повторяю это снова, но еще более твердым тоном и четко разделяя слова. - Это дерьмо непростительно затянулось, мне пора, - просто отрезает он и резко поднимается с места. Я пытаюсь ухватить его за руку, но Кобейн тут же вырывается. - Опять занят?! И что ты будешь делать? - я вскакиваю вслед за уходящим вглубь помещения бара Куртом, который направляется на выход и на ходу надевает капюшон своей куртки на голову, - валяться на полу и изображать вселенские страдания под кайфом?! - Кобейн резко оборачивается на мои слова, как и еще пара человек, привлеченная шумом, мною созданным. Одними губами, уже без тени усмешки, Курт произносит "заткнись", после чего снова продолжает свой путь, ссутулив плечи. - Это ничтожно и жалко! - кричу я ему вслед, хотя фигура музыканта уже успела скрыться за дверьми бара. Шмыгнув носом, еще пару минут стою на том же месте, мерно выдыхая через нос и пытаясь прийти в себя, но уже вскоре срываюсь с места, поворачивая обратно к столу, где сидела и, схватив с него свою куртку и нож, случайно смахнув солонки на пол, где они, упав, громко звякнули, быстрым шагом, расталкивая людей на пути, вырываюсь из бара. Надеясь, что нужный мне пункт еще не успел закрыться, я направляюсь к автобусной остановке.***
Уставив раскрытую ладонь в лоб, чувствую насколько горячая кожа в этом месте. Кажется, словно у меня поднялась температура, но это наверняка просто надуманные термальные галлюцинации от налившейся на меня правды. Не меняя позы, кидаю косой взгляд на сидящего в пяти метрах от меня за этим же длинными деревянным столом парня в круглых очках и жилетке поверх клетчатой рубашки. Низко нагнувшись прямо к освещаемым расширяющимся к концу лучом света от настольной лампы страницам толстой книги перед ним, он штудирует написанное там, иногда отвлекаясь, чтобы что-то записать в лежащие рядом тетради, которыми он обложился, как баррикадами. На вид парень не сильно младше меня, поэтому причина его нахождения в городской библиотеке Сиэтла в такое позднее время, наверняка, объясняется подготовкой к каким-нибудь экзаменам. От читающего парня перевожу взгляд прямо, вглядываясь в полутемное просторное помещение библиотеки с высоким потолком, который является и потолком второго этажа. В полутьме заметны редкие ходящие между стеллажами с книгами фигуры, что изредка перешептываются. От полной тьмы огромную комнату спасает только скудный свет от настольных ламп на длинных столах читального зала, за одним из которых я и сижу. Взгляд снова опускаю на пожелтевшие страницы какой-то медицинской книжки, которую я взяла некоторое время назад, когда приехала. Правой рукой лениво переворачиваю страницы, скользя по ним пальцами, из-за чего раздается приятный шорох бумаги. Страницы с разнообразными медицинскими определениями, диагнозами, болезнями и их симптомами, кажется, не кончатся никогда. Мне уже начинает казаться, что я зря это затеяла, так как ни к чему хорошему лично для меня конечный ответ на уже очевидное не приведет. Я чуть сильнее наваливаюсь лбом на согнутую в локте левую руку, что поддерживает мою голову, когда в разделе под названием "Наркомания" сегмент, объясняющий возможные психологические и физические причины начала употребления наркотических веществ, сменяется страницей с крупными буквами "Симптомы наркозависимости." Внутри что-то нехорошо сжимается при прочтении названия этого раздела. Я крепче сжимаю зубы, сглатывая, понимая, что все и так уже понятно, и скрываться от этого еще сильнее просто не имеет смысла. "Расширенные или суженные зрачки (в зависимости от препарата) в независимости от освещения; несвойственное человеку поведение; нарушение координации движений; бледность или беспричинное покраснение кожных покровов; резкие перепады настроения..." Я отрываю взгляд от исписанных мелким печатным шрифтом страниц, зажмуриваясь, чтобы перевести дыхание. Как бы очевидно происходящее ни было, как бы я, казалось, не была к этому в какой-то мере подготовленной, но все же осознать, а главное - поверить в это, представляется слишком сложным. Глубоко вдохнув, снова открываю глаза и несколько раз моргаю, пытаясь прогнать темноту и танцующие в ней фосфены. "Резкие перепады настроений; отсутствие или усиление аппетита; сбой режима дня; непонятные отметены и следы на коже, порезы, ссадины... Разные вещества, используемые для получения эффекта наркотического опьянения, дают различную..." Отвернув голову от строчек на странице, накрываю глаза левой рукой, крепко прижимая ее к лицу, словно пытаясь как-то заглушить свои мысли и чувства, пытаясь абстрагироваться от окружающей действительности, от прочитанного, не слышать отрывистого глухого стука в висках, который становится с каждым ударом, будто только громче и назойливее. Глубоко вдохнув, так, что в легких больно кольнуло, спускаю ладонь с глаз на рот и нос. В голове, как будто водя свой адский хоровод, продолжают плясать определения и симптомы зависимости, о которых я только что прочитала. Словно множество перешептывающихся голосов в мое голове, которые могут ее просто разорвать, становясь все громче, все ненасытнее и отвратительнее. Не глядя в ту сторону и не меняя позы, правой рукой захлопываю книгу. Мой невидящий взгляд устремлен, кажется, куда-то в угол библиотеки, но вместо него я, будто отключив зрение, живу только недавними воспоминаниями, образами, постепенно складывающимися друг с другом, как паззл. Отняв руку ото рта, опускаю ее на стол, крепко сжимая ею другую, лежащую так же. Ногти впиваются в кожу внешней стороны правой ладони, пока невидящим взглядом я гипнотизирую блестящую деревянную поверхность стола. Мне кажется, что сейчас все мышцы, напряженные до предела уже долгое время, готовы разорваться от напряжения, они будто задеревенели в этом натянутом до предела состояние, их словно свело. Все процессы в моем организме, кажется, усиливаются, звуки становятся резче, громче и неприятнее. Собственное дыхание, смешанное с непрерывным стуком и голосами в голове, как по нарастающей, становится все чаще, громче, как будто набирает скорость перед взлетом. Нет. Резко поднявшись со стула, скидываю старую медицинскую книгу со стола, откуда она с глухим стуком приземляется на пол, привлекая внимание находящихся в зале людей. Я не вижу, куда иду, словно весь путь в каком-то темном тумане, мешающем разглядеть окружающую обстановку. Мной движет какая-то внутренняя сила, которая, оглушая голоса людей вокруг, стирая из поля моего зрения детали их лиц, буквально выбрасывает меня из теплого помещения на темную улицу, освещенную фонарными столбами. Этот неизвестный порыв стихает, оставляя мое совершенно обессилившее в момент тело на произвол судьбы. Ноги заплетаются, и, едва увидев твердую горизонтальную поверхность, я приваливаюсь к ней всем туловищем, сильно ударяясь кулаком правой руки о какую-то деревянную обшарпанную доску. Из горла вырывается сдавленный, более несдерживаемый хрип, а рука снова встречается с деревянной поверхностью чего-то, сильно ударяя в нее костяшками пальцев, которые тут же пронзает саднящая боль. Боль в руке усиливается, когда я еще с большей силой, пытаясь выбить из себя все имеющиеся чувства, чтобы просто перестать и думать, и чувствовать, ударяю по деревяшке, сдирая кожу пальцев и утыкаясь лицом в эту же деревянную доску, не сдерживая содрогающие грудь рычания. Я пытаюсь ударить еще сильнее, зарыдать еще громче, чтобы лишить себя лимита накопившихся эмоций, чтобы отключить чувства, но выходит только еще хуже - я просто расхожусь еще больше. С последним сильным ударом об деревяшку и пронзившей руку дрожью после него я резко отталкиваюсь от вертикальной поверхности какого-то здания и, не в силах идти куда-то, просто съезжаю вниз по стенке, дрожа, как в ознобе, от бессильных и болезненных рыданий, которые отрывистыми хрипами и рыками выходят из меня. На глаза попадается почти полностью скрытое за прозрачной пеленой ночное небо с точками далеких звезд. От этой картины тишину улицы разрывает еще одно бессильное рычание из моего горла. Я вдруг кажусь себе самой такой маленькой и слабой против всего огромного пространства, мира, того огромного неба, которое давит на меня, будто неудержимым пластом, раздрабливая все кости, неумолимо приближаясь. Свое же собственное тело, оболочка, в которой я живу, становится отвратительно маленькой, тесной, душной, будто сдавливающей саму меня. Я чувствую себя каким-то рычащим и царапающимся маленьким жалким зверьком, который продолжает скалить зубы и кусаться, заходясь в отчаянных рыданиях, хотя и понимает, что его битва уже проиграна, а его прайд убит. Я не смогу выбраться из лап охотников, но продолжаю, теряя еще больше сил, делать вид, что что-то могу, но реальность совершенно обратная. Я ничего не могу сделать. Я ничего не могу... Как насчет всех тех вещей, чему ты учил меня? Как насчет всех тех вещей, что бы ты сказал? Как насчет всех твоих пророческих наставлений? Ты просто попусту их растрачиваешь! Может, нам следует спалить дом дотла, Придумать для нас очередную ссору, Оставить паутину в кладовке, Потому что разорвать ее - это просто неправильно! Почему ты не можешь остаться Здесь ненадолго?! Останься здесь ненадолго! Останься со мной! О-о-о... О всех обещаниях, что мы дали (Обещаниях, что мы дали), О всех бессмысленных и пустых словах я молилась, Молилась, молилась; - The Cranberries - "Promises". *Амбивалентность - двойственное чувство, то есть один и тот же предмет в одно и то же время может вызвать у человека совершенно противоположные друг другу эмоции.