Life through Hole

Ты, возможно, была всем, чего я хотел, Но ты не была честна. Спустись на землю! Ты задушила самую вернейшую благосклонность, Но если бы ты действительно любила меня То ты стерпела бы жизнь в моём мире... - Coheed And Cambria - "Welcome Home" (полный сонгфик, короче) также писалось под Aqualung & Lucy Schwartz – "Cold" и Bjork – "Pagan Poetry") Губы снова соприкасаются с фильтром очередной сигареты, но этого почти не ощутить. Я лишь могу почувствовать, как дым проходит в легкие, а затем снова выходит из них, наполняя комнату и закрывая обзор уставшим глазам. И так по кругу, беспрерывному кругу... Наверное, это единственное, что я сейчас могу делать: сидеть в пустой, темной комнате, курить снова и снова и думать, думать, думать. Удивительна все же человеческая способность к мыслям и анализу чего-либо. Беспрестанная работа мозга, обработка информации, вечное мысленное давление, от которого, как порой кажется, можно взорваться, как ядерная станция при аварии. После бессонной ночи мой мозг работает тяжело, плохо различая реальные мысли от отголосков никак не наступающего сна, но я все еще могу понимать сложившуюся ситуацию, по крайней мере, по обрывочным воспоминаниям тех моментов, когда я еще была в своем уме. Взгляд сквозь никотиновую дымку цепляется за висящее прямо на противоположной мне стене распятие, едва выделяющееся тусклым блеском на своих пыльных изгибах. Не лучшее место для размышлений такого рода, которые преследовали меня всю ночь и весь уже начавшийся день. Но мне нужна темная комната, которая от рассвета до заката хранит в себе спасительную темноту, в которой мне не на что отвлечься. Мне нужна ничтожно маленькая комната, которая не сможет выпустить из своих чертогов мои мысли в большой мир, оставит их при себе, как джина в лампе. Наркомания, наркотики, наркоман... Эти три слова однокоренные, несут один смысл. Смысл правдивый и жестокий, смысл, от которого люди слабые прячутся во множестве веществ. Одни, являющиеся потребителями, уставшие, потерянные, жалкие и слабые люди, которых, конечно, не всегда можно ровнять по одной планке. Другие - те, кто наживается на человеческих страхах и слабостях. Те, кто делают деньги на том, что люди пытаются найти спасение от своего бессилия и бездействия, оправдать себя перед собой же, когда, размышляя о мире, приходят к выводу, что жизнь - дерьмо, и лучше бы вовсе не жить, но только ни сил спустить курок, ни, чаще всего, изменить что-то у них не находится... Как так получилось, что в этих однокоренных словах появилось еще одно, не однокоренное, но, кажется, несущее в себе тот же смысл, что и другие? Наркомания, наркотики, наркоман, Курт Кобейн. Легкие снова наполняются едким дымом, от количества которого уже щиплет глаза, хотя, может, виной тому и не только дым. Какой странный парадокс: человек, ассоциировавшийся у меня очень продолжительное время с образом силы, самоотверженности и смелости, теперь стал ассоциироваться с вещами, абсолютно этому противоположными. Я видела в нем силу, когда узнала о его собственно нареченном проклятии, с которым он продолжал жить такое долгое время, держа вину в себе, держа ненависть в себе. Я видела в нем смелость, когда понимала, что он все еще продолжает сохранять внутри себя чистого ребенка, душу, незапятнанную происходящим в мире, живя при этом в Сиэтле - пристанище пороков, городе греха. Я видела в нем того, кто разительно отличался от остальных людей, видела свет, веру, видела Его - своего человека. Почему-то в голову приходит одно изречение героя пьесы Оскара Уайльда о ненужном возведении женщинами мужчин на пьедесталы*. Но здесь нет явной связующей нити с происходящим наяву, а не в реальности пьесы. Кобейн был для меня, прежде всего, Человеком, настоящим и искренним. Был? А кто же он сейчас? Резко ворвавшиеся в воздух завитки холодного серого цвета некоторое время продолжают бесшумно и медленно взмывать вверх, образуя своим движением все новые узоры, пока те вовсе не растворяются, лишая темную комнату одного из немногих белых пятен. Наверное, можно было бы подумать, что роль в моем отношении к открывшейся проблеме играет мое тесно связанное с религией воспитание. Только вот греховная сторона этой зависимости волнует в самую последнюю очередь. Эта вещь имеет куда большее значение, чем может показаться на первый взгляд. Просто зависимость? Я слишком далека от мира наркотиков и проблем, с ними приходящих, чтобы судить о первопричинах таких решений, но, как бы там ни было, это перечеркивает и Его силу, и Его смелость в моих глазах. Наверное, был момент в жизни, когда он не смог справиться, сдался, устал, а может, просто поддался искушению. Такое случается почти с каждым, но раньше мне не казалось, что этот человек способен проявлять слабость... Мой нечаянно созданный пьедестал. Похоже, в какой-то момент, придумав неведомых высот, как это часто бывает, я полностью отгородилась от правды. Не видела ее. Забыла, что он просто человек. В таком городе, полностью противоречащем всем моим тогдашним идеалам и устоям, нужен был кто-то, кто возместил бы это. Я уцепилась за Кобейна, как за спасательный круг и наделила его какими-то совершенно нереальными качествами. Как теперь оказалось, мой придуманный образ его личности реальности не совсем соответствовал. Получается, что все это долгое время я любила и верила в того, кого нет... Губы трогает совершенно безжизненная полуулыбка. Я словно вижу отражение самой себя через эту никотиновую дымку, себя, которая жила в этом дыму, упиваясь своими фантазиями. Я слово была слепа, ходила по темной комнате и, натыкаясь на какой-то невидимый в темноте предмет, тут же нарекала его тем, что мне приходилось по душе, видела то, что хотела, а вовсе не реальность. Замечал ли он мое совершенно запутанное отношение к нему? Видел ли, что я не совсем понимаю происходящее, снова убегая от правды и реальности в свой придуманный мир? Странно даже подумать, какими такими психическими расстройствами страдает человек, который упрямо уходит от правды, пытаясь даже реальную жизнь поставить в свете своих же собственных фантазий, игнорируя, что этот мир его желаниям не подчиняется. "А если тогда все было притворством?" А вдруг я только сейчас открыла глаза? Он был честным, искренним, представал без прикрас, но я не видела этого, все равно упрямо веря в нереальное. Теперь вся эта правда упала из того "шкафа", в который я все это откладывала, придавила меня, будто пластом, сорвав с небес на землю, чтобы я смогла точно все увидеть. Оборачиваясь назад, мне кажется, что все же Курт как-то понял, как я отношусь к нему или даже не к нему. В таком случае все начало срастаться. Тот взгляд в последний вечер перед нашим отъездом в тур, когда эта дымка моих фантазий едва начала развеиваться, он заметил это. Но я по-прежнему не видела Его. Он понял, что я "вижу", попытался открыть мне глаза на это. Но все оказалось бессмысленно. Поэтому он так и стал вести себя по приезду группы обратно в Сиэтл. Его старания оказались бесполезны, и Курт решил плюнуть на это, перечеркнуть еще одно разочарование своей жизни. В итоге, я все же стала этим разочарованием. Он доверился, надеясь быть понятым и принятым, а я, как и многие другие, пусть и совершенно новым, другим способом, но разочаровала его. Теперь я вижу, кажется, его реальный образ, пусть и очень нечеткий. Мои розовые очки, наконец, спали, сказочная дымка, окутывавшая, как кокон, рассеялась. Теперь мне холодно и пусто, теперь я вижу и живу. Чуда не случилось... Вчера мне казалось, что я вижу перед собой другого, незнакомого человека, думала, что он изменился так из-за зависимости, но оказалось, что я просто впервые открыла глаза. Я впервые увидела Курта. Только увидела, но еще, наверное, даже не знакома с ним, не говоря уже о дружбе или чем-то еще. Я дружила со своей фантазией, влюбилась в нее же, в то время, как сам Кобейн отчаянно призывал: посмотри на меня! Так кто же стучался в закрытую дверь давно заброшенного дома? Все, что было "до" моего чудесного прозрения является лишь иллюзией, моим же обманом для самой себя, и теперь я знаю только его имя и более ничего... Теперь я стою на распутье, не зная, куда точно идти: я могу плюнуть на все эти размышления, изменения в себе и окружающем мире, могу дальше жить, любить и верить в этот придуманный образ, пытаясь снова и снова построить его под свой лад. А могу попытаться узнать настоящего и чужого, совершенно незнакомого человека, может, даже попытаться помочь ему. Остается единственный вопрос: как это сделать?.. Тлеющая сигарета с опаленным рыжеватыми искрами кончиком, из которого тонкой постепенно расширяющейся струйкой вьется светло-серый дым, становится все меньше, превращаясь в хрупкую палочку из серовато-черного пепла, что время от времени падает на пол. С последним падением хрупкой серой массы на пол огонек на конце сигареты гаснет, оставляя комнату в полной темноте.

***

Порывшись в пачке на столе перед собой, достаю из нее последнюю сигарету, после чего, зажав ее фильтр зубами, оглядываюсь назад, пытаясь отыскать в шумной компании за поставленными вместе тремя столами знакомую фигуру Кобейна, который, без сомнения, должен быть где-то здесь. Я могу увидеть и расслышать только Кортни, чей голос перекрикивает шум и гомон от большой компании. Многих людей там я не знаю, если не считать виднеющейся немножко поодаль от остального веселья головы Дилана Карлсона. Как ни странно, пусть и гулянка была изначально устроена в честь "проводов" Nirvana в Нью-Йорк, куда они летят завтра утром на неопределенное время, но из самой группы, кажется, присутствует только Кобейн. Я решила не приобщаться к веселью в дальнем углу бара, а я просто продолжала методично выкуривать сигарету за сигаретой, одновременно раздумывая, что и как я буду говорить, когда удастся перехватить Кобейна. Сам же музыкант, не сказать, что игнорировал все мои попытки, но и относился ко всему этому так, словно я недавно появившийся в их компании человек, то есть в какой-то мере вежливо, но пренебрежительно. В принципе, так и есть. Когда мы еще были близки, он говорил, что от всех ненужных вещей в жизни нужно избавляться, как можно скорее. Такой вещью стала и я по своей же вине. Только вот он не учел одного: теперь, возможно, его это разозлит, но я не отстану. Свои ошибки надо исправлять, а просто так вырвать столько страниц, связанных с ним, из своей жизни я не могу. Значит, нужно что-то делать. Мысли о каких-то связных предложения, которые я смогу использовать, чтобы уговорить пойти со мной и во всем разобраться, тают вместе с сигаретным дымом, растворяющимся в затхлом и душном воздухе бара. Помимо компании в углу здесь присутствует еще некоторое количество человек, которые, правда, занимаются только рассматриванием веселящихся музыкантов и не совсем. Очередной громкий и восторженный вой со стороны угла привлекает мое внимание, когда кто-то из компании веселящихся загнал в свои дыхательные пути одну из самых больших дорожек кокаина. Теперь притворятся им уже не перед кем, или это просто я, наконец, смогла увидеть всю суть. Заставить пойти со мной я его не смогу, это точно, упрашивать не хочу, компромисс найти тоже не получится. Вариантов, как ни посмотри, у меня не много, если не сказать, что их вообще нет. Слишком мало времени, я вряд ли смогу хоть что-то внушить ему или объяснить. Завтра он уже будет на противоположном берегу Соединенных Штатов, а там я не смогу уже ничего сделать. Стряхнув пепел с сигареты, закрываю лицо руками, пытаясь хотя бы так выстроить цепочку своих действий, так как излюбленная тактика "наугад" здесь не прокатит. Темнота сосредоточиться не помогает, поэтому я убираю руки, невидящим взглядом глядя куда-то вдаль, сквозь стену затхлого бара, пытаясь не думать о том, что происходит за моей спиной. Однако, мысли о том, что там разворачивается уже настоящая оргия, как в финале романа Зюскинда, не покидают. Размышлять о неправильности или чем-то еще относительно увлечений моих друзей, желания нет, так как судить об этом я не могу совершенно. Я ничего об этом не знаю. К тому же, если думать в более широком смысле, то осуждая этих людей, я буду осуждать и Кобейна, хотя не имею совершенно никакого права на это. Я ничего не знаю об их мире. Раздраженно тряхнув головой, пытаюсь отогнать пришедшие мысли о том, о чем я уже размышляла ранее, но вспоминать, а тем более, копаться в этом дерьме сейчас нет времени. Приходится все снова и снова откладывать, пока оно не свалится огромным комом. Снова затянувшись, я стараюсь игнорировать донесшиеся за спиной восторженные крики, пытаясь перебороть себя и не повернуться назад, но чей-то выкрик знакомого имени заставляет меня нарушить свои же планы. Быстро потушив тлеющую сигарету и оставив ее на столе, поднимаюсь с места, быстрым шагом отходя от того угла, где сидела, направляюсь наперерез появившемуся Курту, не имея ни малейшего понятия о том, что буду делать дальше. Похоже, придется действовать по ситуации. - Хэй! - услышав мой голос, Кобейн замедляет шага и поворачивает голову, встречаясь с моим взглядом своими холодными глазами, будто бы снова заледеневшими. Хорошо уже то, что он хотя бы обратил внимание. Увидев, что музыкант отворачивается, снова возобновляя шаг. Я за пару шагов догоняю его, хватая за рукав красно-черного свитера. - Может, пройдемся? - без тени усмешки или чего-то подобного произношу я, глядя на него снизу вверх. Курт одним движением вырывает свою руку из моих и только потом обращает на меня свой взгляд. Пару мгновений он просто молчит, а я могу прочесть в его глазах абсолютное безразличие к моей просьбе и ко мне в частности. Кажется, сейчас он не скрывает за этими эмоциями реальные чувства, ему действительно все равно. - Чтобы ты мне проповеди почитала? - Кобейн делает шаг вперед, уже не глядя на меня. Я остаюсь стоять на месте, лихорадочно соображая, что делать. - Проповеди под луной, конечно, романтично, но в мои планы это не входит, - как ни странно, он останавливается, но все же не поворачивается, - я хочу просто.. - Поговорить, да? - парень оборачивает ко мне голову, и я могу увидеть улыбку на его губах, как будто ничего нового или интересного он уже не ждет, - по-моему, - Курт окончательно замирает, и я ликую про себя, когда он все же разворачивается ко мне лицом, стоя все так же на некотором расстоянии, - мы уже и так все обсудили. - Так, ладно, - я приподнимаю одну руку, жестом подтверждая свои намерения, - оставим это дерьмо, - продолжаю я, намекая на ненужный обмен любезностями. Подняв глаза, я встречаюсь взглядом с чуть сужеными глазами Кобейна, сунувшего руки в карманы и в ожидании смотрящего на меня. Его губы слегка сжаты, а брови сведены, вся эта поза заставляет чувствовать вину, но казниться я буду потом. Я развожу руки, пожимая плечами: - Слушай, я налажала... Сильно налажала, и теперь я это понимаю, - Курт молча смотрит на меня, не меняясь в лице, - но я поняла это только вчера. Я знаю, что заставляла тебя чувствовать таким отношением, но я даже не замечала этого, не различала, где реальность, а где... Ты же ведь не хочешь быть среди всех них, - это звучит, как вопрос, от которого зависит все дальнейшее. - Когда это ты решила стать моей совестью? - я на секунду замираю, глядя в его глаза, - чего ты хочешь? - Помочь. - О черт, - до меня доносится его тихий смех, когда музыкант слегка отворачивает голову, пальцами сжимая переносицу, - люди не меняются. И мне не нужна никакая помощь, - под конец фразы полуулыбка с его лица пропадает вовсе. - Я просто прошу, чтобы ты меня выслушал! - глядя в его горящие глаза, я срываюсь, но не от обиды или злости на него, а от собственного бессилия, от того, что не могу исправить все, что уже натворила. - Для чего? Чтобы ты сказала, будто на тебя напало прозрение? - вопреки ожиданиям, никакой усмешки или ехидства в его голосе не прозвучало. Это пугает еще больше, он действительно так думает... - Но это правда! - я снова чувствую себя рычащим мелким зверьком, как тогда на улице возле библиотеки. От моих слов Курт замирает, а едва появившаяся улыбка на его приоткрытых губах так же остается. Он пару мгновений продолжает молча и все с тем же застывшим выражением на лице смотреть на меня, будто не веря, что я это сказала. До меня только сейчас доходит то, что я стала одним из тех людей, которые, можно сказать, предали его. Неявно, не в полной мере, но не оправдали ожиданий. Я стала тем, кто добил его. - А я тебе не верю, - слегка покачав головой и не отрывая больших горящих глаз от меня, произносит Кобейн с какой-то странной рваной усмешкой, вырвавшийся сквозь приоткрытые губы. Теперь я молчу не в силах вымолвить и слова. Это похоже на какой-то шок, когда ты просто перестаешь осознавать действительность, и с ней связывают лишь эти слова. - Что? - из горла вырывается что-то больше похожее на какой-то непонятный звук, чем на четкий вопрос. - Откуда мне знать, что ты видишь сейчас? Я просил тебя говорить правду, пытался понять твое мышление, но ты ни х*ра не говорила. Ты лгала, обманывала... - Я этого не понимала, - сквозь крепко сцепленные зубы проговариваю я, отрицательно мотая головой. Я уже даже забыла о реальной причине этого разговора, все скатилось в то, что мне вновь приходится выпускать когти и кусаться, лишь бы защититься от правды, которой он душит меня. Я не успеваю даже сообразить что-то, когда Кобейн резко подходит ближе и сильно сжимает своими руками мои плечи, наклоняясь так, что я могу видеть только его горящие свирепые глаза. Я крепко зажмуриваюсь, понимая, что в этом виновата я. Только я. - Посмотри на меня, - его голос, больше похожий на рычание, раздается гораздо ближе, будто проникая под мою кожу, из-за чего я крепче сжимаю веки, - хватит. Спустись на землю. Это не твои гребаные сказки, - я открываю глаза, но тут же запрокидываю голову назад, бессильно выдыхая и чувствуя, что руки на моих плечах сжимаются все сильнее, даже иногда потряхивая, - это мой гребанный мир, - он снова встряхивает меня, заставляя посмотреть вправо, где его и мои друзья, уподобляясь черт знает чему, с упоением пьют, целуются с кем попало и колются, - это моя хренова жизнь, это Я, - крепко сцепляю зубы и отрицательно мотаю головой, - и я не супергерой. - Для кого как, - наконец, выдавливаю я и тяжело выдыхаю через рот, чувствуя, что внутри все дрожит от страха, от боли и опять же бессилия. Глаза Курта на пару мгновений замирают, теряя всю свою свирепость, оставляя только непонимание и приглушенное отчаяние на самом дне своей синевы. Он закрывает глаза, медленно выдыхая, снова сталкиваясь с моим непрошибаемым упрямством, с каким, наверное, каждый ребенок верит в Санту и никого не слушает, когда ему говорят, что никакого доброго волшебника нет. Кобейн, по-прежнему держа меня руками за плечи, опускает голову вниз, так, что мне видна только его взлохмаченная макушка. В этот момент я вижу его бессилие, он сдается, не в силах достучаться в закрытую настежь дверь моего дома. Я сломала его, в очередной раз сломала. - Я дал тебе достаточно поводов не думать так обо мне, - я бессильно закрываю глаза, сглатывая и вспоминая все его слова и действия, начиная с нашей первой серьезной встрече на крыше и оканчивая всеми его признаниями. "Почти все было сделано и сказано для того, чтобы тебя напугать..." Почти. Он не сказал "все", потому что это было неправдой. Я знала, что возможно, тогда, на крыше и после притворялся он далеко не во всех моментах, и что-то такое живет в нем, но, услышав это признание, я тут же наделила всеми самыми благородными чертами, которые только могут быть. Забыла о том, что это может совершенно не быть правдой. - Я никогда не пытался обмануть тебя или запутать, я говорил обо всем, что было в моей жизни, обо всем дерьме, - я не вижу, но могу расслышать слабую и совершенно лишенную веселости усмешку, - но, получается, даже, когда я рассказал тебе про ту девушку... Ты простила не меня, ты просто переделала все так, что прощать было не за что. С этими словами, Курт отпускает мои плечи и отдаляется. Я молча стою, глядя в его глаза. Такое ощущение, будто бы в любую секунду я могу упасть на пол, словно не чувствуя своих ног и поддержки в виде сильно сжимавших мои плечи рук. Я чувствую себя, словно раздавленный кем-то фрукт, такой же безвольный, жалкий, подавленный и мерзкий. - Ты предлагаешь мне помощь? - с чуть склоненной головой негромко повторяет Курт, - помощь нужна тебе. Я все так же молчу, но не потому что мне нечего сказать, а потому что чувствую себя совершеннейшим ничтожеством, раздавленным и слабым существом, которое из-за своего слепого эгоизма приносит окружающим только боль. Может, хватит играть роль хорошей девочки, тем более, что это совершенно не получается. - Я не знаю, что мне делать, - слабо произношу я, кажется, не чувствуя уже совершенно ничего. Раздавленный червяк... - Уходи, - его ответ бьет, как хлыстом, но я даже не могу в полной мере ощутить боль от этого удара, - тебе здесь не место, если ты не можешь свыкнуться с происходящим вокруг. Уезжай к себе, собирайся и уезжай. Я бессильно усмехаюсь, как-то машинально покачивая головой в ответ, хотя соглашаться или отрицать что-то и не думаю. - Это потому что мы разные, да? Непохожие... - Да, абсолютно разные, - спустя паузу отвечает он, после чего медленно подходит и, положив одну руку на мое плечо, наклоняется. С все тем же невидящим взглядом, будто замороженная, я продолжаю глядеть вдаль, едва чувствуя прикоснувшиеся ко лбу холодные губы и чуть покалывающий кожу подбородок. - Уходи, - тихо, но твердо произнеся это, Курт отдаляется, из-за чего я по инерции чуть наклоняюсь в его сторону, и, не оглядываясь, уходит к шумной компании веселящихся, во главе которой я вижу макушку завитых в кольца выбеленных волос. Его четкий шепот с этим странным словом все еще звучит в моей голове, постепенно становясь тише. Глубоко вдохнув и зажмурившись, я, кажется, наконец, возвращаю к себе способность ощущать. Ощущать, но не чувствовать. Посильнее закутавшись в куртку, я бросаю последний долгий взгляд на компанию в углу, полную незнакомых для меня людей, в которой я не знаю абсолютно никого. Ни единого из них. Я не знаю их, не знаю их мира, не знаю их мыслей... С этими мыслями, я попадаю из затхлого бара на улицу, едва освещенную фонарным столбом с часто мигающей лампочкой. Замерев у выхода из здания, ощущаю холодные дуновения ветра, ложащиеся на кожу, как будто накрывая сверху каким-то невидимым ледяным платком, из-за которого прошибает дрожь, озноб. Я продолжаю стоять, почти не слыша голосов стоящих у стен бара ребят, которые о чем-то переговариваются, курят. Мой взгляд сосредоточен на кружащих под мигающей лампочкой мухах и ночных мотыльках, которые собираются под тусклым светом, заставляющим мокрую от недавнего дождя черную дорогу, сейчас совершенно пустынную, слегка блестеть, словно ее облили маслом. - Кристен? - услышав удивленный голос рядом с собой, заторможено оборачиваюсь на него и, моргнув пару раз для более ясного обзора, замечаю стоящего сбоку от меня Эрика. Мужчина продолжает удивленно оглядывать меня, сосредотачивая внимание на моем лице. Наверное, внутренние ощущения отображаются и снаружи. - У тебя все нормально? - я не тороплюсь отвечать, даже не осознавая в полной мере, что сказанное Эрландсоном было вопросом. - Да. - А выглядишь так, словно.. ну, не все хорошо, - продолжает гитарист, но, видя, что я не собираюсь отвечать и даже не обращаю внимания на его слова, продолжает сам, - а я вот решил проветриться. Видела, что они там устроили? - он с усмешкой качает головой и снова оборачивается на меня, - Крис! Ну что с тобой? - Ничего, - возможно, звук даже не вышел из меня, но я так и продолжаю неподвижно стоять, как каменное изваяние. На лице не пробегает ни одной эмоции, так как мне кажется, словно оно заморожено, хотя внутри что-то усиленно работает, заставляя в голове формировать какие-то бессвязные на первый взгляд мысли, которые станут решением. Сейчас я не могу точно понять, что оно из себя представляет. - Может, нужно? - боковым зрением замечаю протянутую мне рукой Эрика сигарету. Я поднимаю на него взгляд, пару секунд молча оглядывая черты его лица, после чего слабо протягиваю руку, принимая сигарету. - Спасибо, - с этими словами, я делаю пару шагов, постепенно вспоминая, как нужно ходить, после чего, сунув руки в карманы, иду уже немного увереннее вперед по пустой черной дороге, по обоим бокам которой между неработающими фонарными столбами растянуты мокрые провода. - Завтра, кстати, репетиция! - в спину доносятся слова Эрика, которые я слышу, но внимания не придаю. "Уходи". Ухожу... "Один последний поцелуй для тебя, Ещё одно пожелание тебе: Пожалуйста, исправь свой разум, девочка. Я сделал бы всё для тебя... Один последний поцелуй для тебя, Ещё одно пожелание тебе: Пожалуйста, исправь свой разум, девочка. Прежде, чем я удостоверюсь, что ты мертва." - Coheed And Cambria - "Welcome Home" *Имеется в виду фраза из пьесы "Идеальный Муж": "Почему вы, женщины, не можете любить нас такими, как мы есть, со всеми нашими недостатками? Зачем вы ставите нас на пьедестал?"