Мой отчим - Михаэль Драу!

- У меня всё болит… - пожаловался Валентайн, ворочающийся в своей кровати. Уже минут десять парень ныл по этому поводу, раздражая нас с Жаном. - Улягся ты наконец! – рявкнул француз, которого рыжий заколебал уже настолько, что даже флегматичный Роден сорвался на крик, – и не шевелись! Тогда ты не будешь тревожить свои переломанные конечности, и они не будут у тебя болеть! - Я тебя как гипсом стукну сейчас! – сразу же завёлся Майкл. - Я тебе им же и отвечу, а потом, когда твой расколется от удара, запихаю его обломки тебе в... - Жан поморщился, будто произносил самую неприятную вещь своей жизни. – В задницу! - А с чего это тебя моя задница заинтересовала, а? – ехидно поинтересовался британец. – Да ещё и пихать в неё что-то вздумал. Жан, милый, нежнее надо быть, особенно со мной, будешь пихать – больно будет обоим, - он гаденько захихикал, а Роден в очередной раз обратил взор к потолку, словно надеясь получить ответ, за что он оказался в одной палате с Валентайном, который двигаться может с трудом, но энергия из него так и прёт. Я и сам не до конца понимаю, как мы все оказались в одном месте, когда я был на одном конце России, Валентайн - на другом, а Роден вообще во Франции. Но в любом случае, факт оставался фактом: нас всех собрали в больнице, находящейся в Германии. Где логика?! Прошла уже неделя с тех пор, как я пришёл в себя. Очнулся я первым, потому что пострадал меньше всех. И, только придя в себя, услышал шипение в коридоре, а потом звук пощёчины. И в палату влетел Михаэль, злой, как стадо чертей, которым не дали попытать очередного грешника. Я сразу же притворился спящим. А мужчина опустился на край моей кровати и взял меня за руку. - Тём, прости его, - тихо произнёс Драу, водя пальцами по тыльной стороне моей ладони. – Он не хотел плохого, просто дурак. И взрослые ведь могут ошибаться, - вздох. – Обещаю, больше ничего подобного не повторится. Я просто этого не позволю, двое могут быть рядом с Драу, - я попытался не выдать себя реакцией на эту фразу. – А ещё ты можешь не притворяться, я почувствовал, как ты дёрнулся, когда я процитировал Мари. Я медленно приоткрыл один глаз. - Из меня жуткий актёр, да? - Нет, - улыбнулся Михаэль, потрепав меня по волосам. – Просто я был уверен, что ты как-то отреагируешь, если придёшь в себя и будешь притворяться спящим, поэтому я уже второй день этот монолог произношу. Фейспалм. - Да, ты предсказуем, - кивнул отчим, предупреждая мой следующий вопрос о том, как он догадался о реакции. Двойной фейспалм. - А эти здесь как? – я кивнул на соседние кровати, на которых лежали Жан и Майкл. - Оба попали в аварию, - пожал плечами мужчина. – Только мелкий был пьян аки свинья, а второго сгубила собственная доверчивость, граничащая с нежеланием верить компетентным людям. Майкл закашлялся. - А что теперь будет с нами всеми? – тихо поинтересовался я. - Ты уедешь домой, как только оклемаешься, мы с Мари вернёмся к туру. Рыжего отправят в школу, а ещё закодируют от алкоголизма, - после этих слов я представил Майкла в майке-алкашке с пятнами жира на груди, трениках с вытянутыми коленками, трясущимися руками и вороньим гнездом на голове. Ну вот именно так по моему мнению выглядят люди, которых кодируют от пьянства. Валентайн же не злоупотребляет, просто не знает меры. Разве можно за это лишать его алкоголя вообще? – Ну а с Жаном будут разбираться родители. Но насколько я знаю, ему только грозит нагоняй за самоуправство, а так всё будет с ним нормально. - Понятно, - кивнул я, отворачиваясь. Почему-то мне стало грустно, что всё закончится именно так. Как я понял, что это конец? Просто почувствовал, что мы перешли какую-то невидимую черту, за которой уже есть нечто большее, чем подростковые пьянки, желание быть популярным, постоянная потребность в похвале. Не нужно больше играть чужую роль. И можно перестать делать вид, что ты титановый, а тоже давать волю чувствам, показывая тем, кто приходит к тебе за помощью, что ты точно такой же человек, как и они. И снисходительно улыбаться, глядя на то, как малолетки пытаются выглядеть старше за счёт сигарет, дешёвого алкоголя и секса. Мы уже прошли всё это. Получается, теперь мы взрослые, да? Теперь у нас должны быть другие идеалы и ценности? Хотя на самом-то деле мы даже возраста совершеннолетия не достигли, наши ровесники ещё всё так же отрываются в клубах, меняют партнёров, хамят родителям. А после всего того, что у нас троих было, мы понимаем, насколько ценна жизнь, особенно когда столько раз мы могли её лишиться по глупости. И понимаем, что не стоит обижать тех, кто нас любит, пусть они бывают и не совсем правы. Понять нужно. Только и всего. Кажется, что даже дышать стало как-то свободнее. Словно исчез какой-то груз, до этого тянувший к земле, не дававший рваться вверх, к звёздам. И теперь у нас есть то, что кажется эфемерным очень многим: у нас есть дружба, проверенная не только радостью, но и болью, одной на всех, терпкой и острой. И есть то, что мы смело можем назвать нашим. Через пять часов после меня в себя пришёл Валентайн, умудрившийся сломать обе ноги и правую руку, так что теперь он даже печатать мог с трудом, потому что половина пальцев на левой руке была вывихнута. И никто не понимал, как можно получить такие повреждения, попав в обыкновенную аварию. Чуть позже очнулся и Жан. Он отделался только сломанной рукой и сотрясением мозга, но всё же его душевное состояние было куда хуже физического. Как мы ни пытались его разговорить, сколько раз ни пробовали как-то развеселить, Роден просто не реагировал, отмалчиваясь. А когда к нему подкатывался Майкл на своей кровати – двигал её рыжий, совершая какие-то нелепые дрыгающиеся телодвижения, – просто отворачивался, отказываясь с нами разговаривать. Первый раз Жан улыбнулся тогда, когда узнал, что Кристи всё-таки нашли и теперь, после лечения, собираются привлекать к ответственности за покушения на убийства. А второй раз - после того, как Валентайн упал со своей кровати на пол, но отказывался звать кого-то на помощь и тщетно пытался забраться обратно. А ещё через полторы недели нас выписали. Майкла вывозили на коляске, потому что иначе он передвигаться не мог, мы с Жаном вышли самостоятельно, то и дело отпуская колкие комментарии в адрес рыжего, который с высоты своей каталки не мог видеть так далеко, как видели мы. Михаэль уже уехал в тур. А мы остались втроём в особняке Жана. И только прислуга нас иногда навещала, давая возможность не умереть с голоду и принося нам новости из окружающего мира. Всё-таки скомкано я как-то рассказываю о нашем восстановлении после одной большой и общей темноты, но иначе у меня сейчас не получается, я слишком взволнован. Взволнован тем, что Михаэль предложил мне после моего восемнадцатилетия съездить на пару дней в Голландию. Один я догадываюсь зачем?