Ненависть проще любви. Ненависть объяснима. Р. Рождественский
Наверное, единственное место в Хогвартсе, где даже днём можно найти тёмный уголок — подземелья. Чулан для швабр не в счёт. Салазар знал, что подчас нужно слизеринцу: скрыть от посторонних глаз не только помыслы, но и тело. Мрак — иногда друг, а не враг волшебника. Поэтому студенты змеиного факультета так любили пользоваться своим преимуществом: дежурных старост с их светящимися палочками легко заметить издалека. Но сейчас Драко думал не об этом. Если, конечно, можно назвать мыслями настойчиво-однообразные приказы выбросить из башки всё лишнее. А его там было сверх меры. Сверх человеческих возможностей. Сверх его возможностей. Как вообще нормально дышать, нет — существовать, если в голове, подёрнутой густым туманом, одна большая бесформенная масса из голых, сплетённых между собой рук и ног. Из губ и языков. Из влажных шлепков тела о тело. Из стонов, сливающихся в один, и полузадушенных рычаний. И всё это движется, меняется, а иногда даже кричит... Старается подчинить себе каждый мускул, и поэтому Драко как кретин здесь торчит. Этого. Не должно. Там. Быть. Это мусор. Забивший сознание до предела. Так, что казалось, череп не выдержит и под давлением треснет. Сердце бешено колотилось о рёбра, будто Драко бежал сюда, а не шёл. И он не желал возвращаться в спальню... ...таким. Не растерянным от случившегося только что. Не жутко злым за это на самого себя. А... ...таким. Поэтому он, сбросив с плеча сумку прямо на пол, замер, закрыв глаза. И прислонившись затылком к холодной стене, ждал. Ждал, когда чёртов стояк пройдёт. Старался дышать ровнее. Сколько эта херня уже длится? Сколько?! Сотни ударов сердца? Тысячу? Время тянулось, било по венам, но легче не становилось. Ни на шаг ближе к спасению. Будто топчешься на перепутье, не зная, куда свернуть. Нет. Не так. Словно провалился в огромную скользкую яму. Цепляешься за торчащие из земли корни, пытаешься оттолкнуться, подтягиваешься и... Бац!.. Соскальзываешь и снова оказываешься по колено в грязи. И она повсюду. На одежде. В волосах. На лице. Под ногтями. И главное — на языке. Вкус этой грязи сродни запретному зелью, от которого в паху тянет. И пульсирует. И ты кричишь, яростно матерясь последними словами. И их так много... Так. Много. Злых и возбуждающих. И будто иных нет. Вообще. Это чёртово Круцио. И дело было не в ощущениях — они нравились. И напряжение, и кипящая от желания кровь, и дикая потребность кончить. Проблема в другом: не в том, что стоит, а в том, на кого стоит. Как заклинило. Раздражение царапало виски, стараясь выскрести прочно засевшие образы. Невозможно... Это как извлекать порчу — тошно и унизительно. По дороге в замок Драко решил, что не станет дрочить. Только не на Грейнджер. Хватит ему и ночных кошмаров! Он не впустит её настолько глубоко, что станет трахать даже в фантазиях. Прямо там, у воды, распластанную на грязной земле. В озере — почти невесомую — жадно насаживая на член. Снова на берегу. Яростно. Сзади. Ни за что он не позволит вколачиваться и вколачиваться ей между ног, пока не рухнет от усталости. Нет, ни хрена не позволит! Это падение. На самое дно. Нет, это просто похоть. Словно плеть со свинцовым наконечником, она обжигает ударами и оставляет в душе кровоточащие раны. И высекает их собственный пульс. Стояк. До сих пор — стояк. Драко судорожно сглотнул, с остервенением сжимая кулаки. Отбивая ими по каменной кладке ритм собственного сердца, кивнул бредовым мыслям. Разжал частично онемевшие пальцы и принялся с таким нажимом тереть шею, будто надеялся сломать её. За то, что сделал. С собой. И что хочет сделать... Кончить. Но лучше он переждёт. Завалится в выходные в Лютный переулок. Как после освобождения. Купит себе самую развратную и самую — химера её возьми! — дорогую шлюху. О, да... Воображение уже рисовало эту картину. Затащит в гостиничный номер. Резкими движениями разденет донага. И никакой магии — только руками. Но стараясь не касаться тела. Лишь разрывая ненужные тряпки на лоскутки, упиваясь звуками рвущейся ткани. Отступит, чтобы зажечь сигариллу... Будет курить и наслаждаться зрелищем по собственным правилам. Драко даже не пытался представить лицо девушки. Кому это надо? Просто — размытое пятно. Главное — то, что ниже: грудь, ноги, бёдра... Главное то, что он сможет делать с этой шлюхой... всё. Абсолютно — мать его! — всё. Столько, сколько захочет. Например, вдруг передумает и, смеясь, выгонит. Или... подойдёт ближе. Надавит на плечи и поставит на колени. Драко сжал член прямо через ткань. Отпустил. Почти бездумно расстегнул ширинку. Не шевелись! Это приказ. Нет, он не станет дрочить здесь — в тёмном коридоре! Заставит шлюху открыть рот. «Ох, чёрт!..» Кому он врёт? Нет, он станет! Станет... Потому что слабости умеют приказывать. Как никто. Поэтому он проигрывает: несколько секунд войны с ненужной тканью, чтобы добраться до члена. «Вот дрянь!» — рука привычным движением обхватила его. Застыла на какое-то время... У шлюхи будут Её губы. По крайней мере, сейчас, в мыслях, это были они. Приоткрытые. Блестящие. Зовущие. Ждущие Драко. И он войдёт в её влажный горячий рот. Медленно. Закинув голову. С тихим хрипом. С наслаждением. Так, как проникал своим языком в рот Грейнджер совсем недавно. Как больной идиот. Драко сделал одно движение рукой. Назад. Подставляя нежную кожу прохладному воздуху подземелья и позволив телу растечься по каменной стене от первой волны удовлетворения. Плотно сжал челюсти. Он так же медленно вытащит член изо рта, чтобы провести по припухшим губам и толкнуться вновь. Уже резче. В тугие объятия, граничащие с сумасшествием. Бёдра двигались вслед мыслям. Прямо в сжатый кулак. Вперёд-назад. Снова и снова. Драко жмурился. Тихий вдох: горький и сладкий одновременно. Жадный выдох. Он заплатит шлюхе двойную цену. Только пусть сосёт и стонет. Натурально и вкусно. Смачно. Пусть вылизывает яйца и член, как одержимая. Как он, словно придурок, лизался с грязнокровкой. Пусть чувствует смазку и заводится — как он, ощущая ядовито-сладкий вкус Грейнджер. «Вот шлюха! — Драко вновь угадывал его на языке. — Недоступная грёбаная шлюха!» Падай, Малфой. Падай дальше. Всё ниже и ниже. До Её уровня. До уровня её бёдер. Драко плотнее сжал пальцы. Лихорадочно елозил рукой, сдерживая стон. Всё быстрее и быстрее. Тебе интересно, какая она на вкус? Спроси у рыжего. Или у Поттера. Что, слабо? Хрена с два! — Я не хочу Грейнджер, слышишь? — скажет это шёпотом. И неважно, как будут звать шлюху. Она даже не различит слов, погружённая в удовольствие. Согласно цене. Пока Драко не взвоет: — Тебе нравится, сука? Нравится. Я знаю. Глубже? Он будет протискиваться в её тесное горло. Раз за разом. Запуская пальцы в мягкие, в этот момент вдруг пахнущие озёрной влагой волосы. Крышу срывало только от откровенно-похабных картинок. Как член скользит по алым от трения губам, смешиваясь с гортанными звуками. Как блестит от слюны, словно отполированный. Это кайф. Передаваемый только бессвязными звуками и беспорядочным дыханием. Драко мысленно трахал шлюху в приоткрытый рот, наслаждаясь зрелищем. Закатывал глаза. Он даже не заметил, когда в фантазии появилась вторая девушка. Голая. С таким же размытым лицом и невыносимо желанными грейнджеровскими губами. Как и первая, возбуждённая и доступная. И она уже рядом. Целует его. Или он её? Не важно. Совсем не важно. Ни хрена это не важно. Главное — жадно. Жарко. Отрешённо. Сталкиваясь языком и дыханием. Позволяет сильнее притягивать к себе голову, прихватывая волосы на затылке. Как позволила Грейнджер. Это что-то запредельное. Непостижимое. Хотелось слизать её невидимый, но осязаемый огонь, не боясь ожогов. «Да пошла ты... Пошла ты!» Он будет стонать. Чувствуя... Губы. И губы. Её губы. На члене. На его губах. Восхитительно-порочные. Дурманящие. Смелые. Нежные. Мучительно-нежные... Такие, что в них тонешь. По самое-самое... Страдаешь, не понимаешь, мечешься, словно зверь в клетке, и вопишь от этой несвободы. Дуреешь. Драко дрочил. Как ненормальный. Он отымеет свои фантазии, но кончит. Сей. Час. «Вот с...су...ка!..» — сквозь зубы. И с шумным выдохом: — Су. Ка, — сжимая член с финальными рывками. — Не...на...вижу, — мощно и сдавленно выталкивая из себя не только часть себя, но и эмоции. Чуть дрожа. Кончая. Ярко и опустошённо. — Нена-ави-ижу... — со стоном, пряча член в штаны. Резко застёгивая ширинку и опуская руку в карман за волшебной палочкой. Нахлынула слабость. Дикая. Такая же ненормальная, как сам Малфой. Она сметала отголоски желания. Драко несколько раз стукнулся затылком о высокую стену, пытаясь выбить остатки видений из головы. Со злостью стёр с губ блажь. Уже помогало. Малфой взмахнул палочкой, подхватил сумку и направился к двери. Выкрикнул пароль и вошёл в общую гостиную. Истошно проклиная себя. И нежность.* * *
Гермиона не спала. Сидела на постели, поджав ноги, и смотрела на свечу, догоравшую на прикроватной тумбочке. Пламя едва колыхалось от лёгкого сквозняка, идущего от окна, но не гасло. Огонь, отражаясь, плясал в черноте зрачков подобно тому, что не утихал и глубоко внутри. Единственной мыслью о поцелуе. Абсолютно необъяснимом никакими разумными доводами. И оправдать себя не получится. Ни безмолвной просьбой в глазах. Ни требовательно-мягкими губами. Ни теплотой, в которой так нуждалась, замерзая на сентябрьском ветру. Ничем. О, боже, если бы все поцелуи Рона были хоть вполовину такими, как этот. Если бы тогда, в съёмной квартире, он бы вызвал хоть треть ощущений, подобных этим... Невинность превратилась бы в воспоминание. Без всяких сожалений. Гермиона взвыла. Непростительно думать... такое. Вот так — одним поцелуем — Малфой мысленно лишил её девственности? Хотела спонтанности? Получила. Купалась, как дура, в стыде и удовольствии. И этого — вот чёрт! — мало... Ничтожно мало. О чём она грезит вообще?! Чтобы тогда это были наглые, жадные, подчиняющие себе губы Малфоя? Чтобы они ласкали её с той же страстью, что и ненавидят? «Ты рехнулась!» Это клиника. Или неизвестное — и по этой причине жутко ненавистное — колдовство? Ну вот... Опять та же идея-фикс. Которая теоретически имеет право на жизнь. Гермиона выдохнула тяжёлое «уф-ф». Должна же быть причина для её помешательства. Как и его внезапных талантов. А где магия, там и секреты... У Малфоя они точно есть! Так может, стоит в них разобраться? И это не какое-то желание — самосохранение. Не хватало ещё растерять себя по крупицам, как сегодняшней ночью. Не-е-ет, сам Малфой ей не нужен. Только правда. И хоть какое-то разумное объяснению этому бреду. Дверь в спальню еле слышно скрипнула, и на пороге появилась Джинни. — Ну наконец-то, — прошептала Гермиона. — Ты на часы смотрела? — она указала жестом на будильник: — Три часа ночи. — А ты чего не спишь? — удивилась Джинни, крадясь к кровати подруги на цыпочках. И, грациозно развернувшись, бухнулась плашмя на постель прямо к ногам Гермионы. Томно прикрыла глаза. Откинула с лица небрежно прилипшие локоны и протяжно выдохнула. Потом повернула голову и, уставившись на Грейнджер одурманенным взором, заявила: — Между прочим, это ты во всём виновата, — лёгкая улыбка украшала и без того милое личико. — Я?! — Гермиона от возмущения сильно повысила голос. — Тс-с-с... лишние уши разбудишь, — Джинни приподнялась и приложила палец к её губам. — Ну, конечно, ты. И спасибо тебе за это. — Ничего не понимаю. Погоди... — Гермиона заправила выбившийся локон за ухо и высказала догадку: — А ты... не пила что-то покрепче сливочного пива? У тебя потерянный вид. Джинни прыснула, прикрыв рот рукой. — Иногда ты как невинное дитя, ей-Мерлин, — она снова рухнула на постель и уставилась на балдахин, почти не моргая. — Твоя идея с дуэлью просто гениальна! Вот честно. И когда я её выиграла, о!.. Знаешь, обычно я — инициатор, ну, ты понимаешь... В этом танце веду я. Но сегодня ночью... Гарри видно решил оторваться на мне по полной. За проигрыш. Немного жёстко — но, чёрт! — как же... долго... — Джинни, замолчи! — не выдержав, резко оборвала Гермиона. Не очень-то хотелось слушать о сексе... с Гарри. С лучшим другом. То есть посмотреть вдруг на него с другой стороны и — упаси бог! — позавидовать подруге. И тут Джинни, с лёгкостью проигнорировав повышенный тон, повернулась на бок, поджала ноги, облокотилась на постель и выдала очередной удар ниже пояса: — Я знаю, почему ты не хочешь... — напряжение на веснушчатом лице говорило о непростом выборе между несколькими вариантами окончания фразы. И вдруг: — Рона. Даже чуть-чуть. Гермиона поперхнулась слюной от неожиданности и закашлялась. Вот о Роне говорить как раз не стоило. Его обидные слова — они как капкан, врезались острыми краями и ранили при малейшей попытке вырваться: Бревно по имени Гермиона Грейнджер. Сухая. С зачитанными до дыр учебниками. Обиду и унижение увеличивало то, что горькие обвинения слышали ещё двое: Фоссет и... — ох, блин... — Малфой. — Нет, правда, — продолжила Джинни, — между вами давняя дружба и всё такое... Но как бы мне тебе объяснить... Невозможно по-настоящему хотеть того, о чём понятия не имеешь. Только теоретически. — Перестань, — Гермиона ненадолго зарылась лицом в колени. Теоретически? По книжкам? Опять?.. Карие глаза метали молнии, а она перешла к мини-угрозам: — Лучше замолчи сейчас, или я вытащу из-под подушки палочку и... Она спрятала окончание фразы в мыслях: «...тебе достанется. Я не зануда!» — Дай мне закончить, — спохватилась Джинни. Проще объяснять более-менее напрямую: — Я говорю не о сексе с моим братом. Бр-р-р... Вот только не я! Не пойми меня неправильно, — Гермиона вытаращила глаза. Куда уж там! — Я намекаю на о... — губы Джинни застыли в начале слова. — Так, я даже в полутьме вижу эти красные щёки! Давай иначе. О лакомстве, которого ты никогда не пробовала. Как будто. Например, мамин торт ко дню моего рождения. Ты много раз слышала о нём, мечтала попробовать, представляла себе его необыкновенный вкус. Но пока не попробовала, не поняла... И теперь одна мысль о нём пробуждает настоящий голод. И ещё какой! А теперь вернёмся к теме разговора. Этот тортик ты должна попробовать хоть раз! И помни, что открыв ту самую дверь, закрыть её и сделать вид, что ничего не было, — невозможно. — Джинни, — Гермиона сощурилась и схватила из-за спины подушку, — ты это о чём? — О тортике, — улыбаясь, заняла та оборонительную позицию. — Я не предлагаю откусить его обязательно с кем-то вдвоём. Можно и в одиночку... — На гормонах ты невыносима! — Гермиона прицелилась. — А если уж говорить про то, на что ты бессовестно намекаешь... Я сама себя не возбуждаю! — Ты так возмущаешься, — Джинни зажмурилась, — будто я советую сделать тебе это здесь и сейчас. Просто когда наступит тот самый момент, отпусти себя. Хоть раз! Или боишься? Подушка шутя полетела ей в живот. Та схватила мягкий «снаряд» в охапку и показательно чмокнула. — Ничего я не боюсь, — Гермиона с трудом сделала грозное лицо. — Иди спать. Быстро! Или я за себя не ручаюсь, — она приготовилась к повторной атаке, выдернув подушку из цепких рук подруги. Джинни лениво сползла с одеяла и на цыпочках прошествовала к своей кровати, то и дело оборачиваясь: вдруг всё-таки полетит что-то в спину. Из баловства. Разделась со скоростью пули, рухнула на постель и уснула в считанные минуты. В отличие от Гермионы. Та долго ворочалась с боку на бок, отгоняла волнующие воспоминания и думала о том, что природное любопытство — не повод для экспериментов с удовольствием. Тем более в одиночестве и тем более когда раскалывается голова. Ночное купание в прохладной воде принесло не только желанный трофей, но и, похоже, кое-какие проблемы. Малфой не в счёт. Он ей не нужен. Только истина.* * *
На следующий день за обедом царил привычный гам. Гарри молча наблюдал за тем, как сидевший напротив Рон мучил еду, размазывая мясной пирог по тарелке. Симус спорил с Невиллом по поводу предстоящих отборочных, а Дин никак не мог решить, что ему больше хочется: пончик или... два пончика. Безголовый Ник периодически наклонялся к уху Томаса и шептал: «Три лучше, чем два. Или один». Типичная суета между занятиями... А Гарри отстранённо взирал на всё со стороны и, что совсем неудивительно, зевал. Точно как за завтраком. Джинни в этом плане оказалась живее. Она о чём-то переговаривалась с Парвати и даже не смотрела в сторону своего парня. Может, оно и к лучшему... Потому что Гарри глазами искал Гермиону. Она сильно задерживалась и могла остаться вообще без обеда. «Где её носит?!» Гарри почти сказал это вслух. Но почти... С толку сбил тихий голос Рона: — Если тебе интересно, у нас с ней всё кончено. Переболел, — вилка со злостью воткнулась в пирог, полоснула по тарелке с противным скрипом и замерла. — Вот как-то так. Ты удивлён? — Не особо, — пролепетал Гарри, но, увидев сердитое лицо друга, понял, что прозвучало это так, будто признание разрыва вполне логично. Нужно привести более весомый аргумент, чем «Я догадливый». — Это потому что... В общем, с тех пор как мы в Хогвартсе, ты... — Гарри терялся. — Последнее время ты не зовёшь Гермиону во сне. Вот я и подумал... — Больше не зову? — Гарри кивнул. — Ну и хорошо. Потому что я теперь... с другой. Дальнейшие разъяснения не требовались. Не сиди Поттер на скамейке, последняя фраза, наверное, заставила бы ноги подкоситься. От неожиданности. — А эта... другая в курсе, что ты с ней? — вопрос прозвучал глупо. Но что творится в голове у этого Рона, одному ему и известно. Лучше быть немного в теме, чем потом попасть в дурацкую ситуацию. Ответ выглядел ничуть не лучше вопроса: — Не знаю, — кусок мясного пирога исчез во рту, и Рон принялся молча жевать, как бы заявляя: на этом обсуждение закончено. — А ты не заметил, куда умчалась Гермиона? После Трансфигурации её будто ветром сдуло. Очередной безумный план? Или чуть менее безумный, но незаконный? Переживания? Забыла свои записи? Гарри допускал всё. Дуэль с Дамблдором и так наделала много шуму. — Да вон она, в дверях, — пробубнил Рон, вновь буравя взглядом тарелку. — Беспокоишься? — прозвучало подозрительно не по-дружески. — А ты нет? — А ты на что? — откинувшись назад и упёршись ладонями в стол, недовольно заявил Рон. Вдаваться в причины подобного тона Гарри не хотелось. Вид у Гермионы был неважный. Бледный. Потерянный. Она присела на скамью, взгромоздила на стол бумаги и тёрла виски, очевидно, пытаясь сосредоточиться. Потянулась за соком и сделала лишь пару глотков. Отодвинула пустую тарелку. «Теперь ещё и аппетита нет». — Что с тобой? — обеспокоенно прошептал Гарри. — Где ты пропадала? — Умывалась, — судя по влажным локонам, не врала. — Кажется, я немного простудилась. Зато ей точно не до поцелуя! Гермиона с утра мечтала отделаться от мыслей о нём. Хоть ненадолго. Вот несколько минут назад, например, до жути хотелось залезть в ванну и просидеть там до самого вечера. И, желательно, до завтрашнего. Вся кожа ныла от недостатка влаги. — Простудилась? Где? Что ты... — Гарри ошалело наблюдал, как Гермиона, смочив водой носовой платок, медленно — с блаженным лицом — водит им по тонкой шее. — Знаешь... — он потянулся за соком и пару раз жадно приложился к кубку. — Тебе лучше показаться мадам Помфри. — Гарри, — Гермиона, словно в сладком забытьи, неосмысленно погладила друга по щеке. И тут же спохватилась: — Прости, я... Согрешившая рука юркнула под стол. — Ты колючий... — Грейнджер виновато улыбнулась, замешкалась и тут же раскрыла свои записи. — Небольшое недомогание не повод для того, чтобы беспокоиться. Если я пропущу Нумерологию, — раздался шелест перелистываемых страниц, — я себя не прощу! — Зато она тебя простит, — Гарри коснулся щеки в том месте, где так ласково погладила Гермиона. Странный жест для неё. Почти интимный. И ладошка показалась такой тёплой... — К чему нелепые подвиги? Вернись в постель, — Поттер решительно отодвинул кипу бумаг. Вот куда-куда, а в кровать хотелось меньше всего! Быть наедине с собой — наихудшее лекарство от тайных желаний. — Вы посмотрите, кто тут говорит мне про подвиги, — её губы тронула усмешка, — тот, кто сам не спал до трёх ночи, обсуждая с Джинни тонкости ведения дуэлей, — Гермиона слегка толкнула Гарри в плечо и снова усмехнулась. Потом отпила сок и прошептала: — И кто кого переспорил? Герой волшебного мира смутился. Опять. Что происходит? Гарри посмотрел на Джинни. Та по-прежнему болтала с Патил и ничего не замечала. В отличие от Парвати. Она пару секунд переводила взгляд с Поттера на Грейнджер и отчего-то закусила губу. Вдруг в Большой зал с диким воплем влетел Пивз и, перекрикивая неугодных, противно-скрипуче заорал: — Госпожа-а, госпожа-а Макгонагалл, у Аберфорта сбежал боггарт! А тупой Филч вот-вот свалит всю вину на меня-я-я, — мерзкий смешок не подействовал на профессора Тёмных искусств. А вот обвинение — да. — Минерва, — раздражение не красило Дамблдора, — уверяю тебя, учебный боггарт заперт надёжней некуда. Не родился ещё тот гений, кто взломает мой магический замок дважды: в кабинете и на сундуке. — Ты уверен? — с хитрым видом поинтересовалась она. — Мисс Грейнджер не в счёт, — погладив седую бороду, заключил Аберфорт. Макгонагалл улыбнулась. — А Пивзу не стоит устраивать показательный спектакль, проблема выеденного яйца не стоит. Кроме одного: кто пронёс в Хогвартс боггарта? — Это, кажется, мой... — раздался тихий голос Лавгуд, подошедшей к профессорскому столу с мечтательным видом. — Что значит «мой»? — негодуя, поинтересовалась Макгонагалл. — Мой домашний боггарт, — уточнила Луна. — Папа занимается его приручением. Но пока он в Мунго, я решила, что Богги станет скучно, и взяла с собой. (Дамблдор открыто недоумевал: «Она что, дала ему имя?!») — Только кто-то открыл без спроса мой чемодан, и он, наверное, вырвался. Спасибо, что отыскал его, Пивз. Тот фыркнул: — Никого я не искал! Эта сволочь устроила погром в Зале для трофеев. И теперь Филч спустит на меня начальство и свою облезлую Миссис Норрис. Мерзкое животное! — Пивз! — возмутилась Макгонагалл. — Выбирайте выражения. С мистером Филчем я разберусь сама, а с боггартом... — повисло задумчивое молчание. — Старосты. Одному ловить собственные страхи не стоит. Мистер Уизли, — она заметила, что тот смотрит на неё с ожиданием. — Если вы закончили, прихватите с собой мисс Грейнджер и доставьте боггарта ко мне в кабинет. До выздоровления вашего отца, мисс Лавгуд, этот особый питомец побудет у меня, — Минерва суетливо отвела взгляд. — Я буду вам очень признательна, — искренне поблагодарила Луна. Развернулась на одной ноге (на другой не хватало ботинка) и зашагала к столу факультета. Некоторые сокурсники захихикали. Фоссет покрутила у виска и обозвала их заносчивыми идиотами, на что Лавгуд, как обычно, никак не отреагировала. Пивз же показал язык вбегающему в Большой зал Филчу и исчез в стене. Рон отшвырнул тарелку с остатками пирога, поднялся и поспешил вслед упорхнувшей из-за стола Гермионе. Со стороны это очень напоминало бегство. «От кого? От меня? Или от Гарри с его пре-ми-лой, — рот невольно скривился, — заботой?» Рон ревновал. И как ни старался отгонять даже мысли об этом, не получалось. Пусть для Гарри она только подруга... А он для неё? В этом проблема её холодности? Рон внутренне зарычал. Это сводило с ума. Вымораживало. Ну почему нет заклинания или зелья, чтобы отключать ненужные чувства? Или отправить их умирать в дальний уголок сознания. А ещё лучше — трансфигурировать и набить им морду! Чтобы полегчало. Рон вынужденно двигался семимильными шагами, чтобы поспеть за бегущей Гермионой, и вскоре не выдержал: — Ты решила устроить гонку? Или ты так меня ненавидишь, что просто идти рядом за гранью твоих возможностей? — Второе, — зло отрикошетила Грейнджер и потянулась за палочкой: до зала осталось метров десять. — А чего ты ждал? — она застыла у входной двери, держась за массивную железную ручку. — Я хочу побыстрее закончить и вернуться к занятиям. Поэтому войду первой. А ты — если я не справлюсь. Что исключено само по себе. «Командирша до мозга костей! — проворчал про себя Рон. — Кто тебя выдержит, кроме меня? Кто?!» Хорошо, что Гермиона этого не услышала. Настроение оставляло желать лучшего. Как и состояние. Русалочьи слёзы — бесценный ингредиент для сыворотки правды, но в итоге достался он слишком непросто. И дело не в болезни... В Малфое. Ведь порой смятение чувств опаснее человеческих страхов. Грейнджер решительно распахнула дверь. В трофейном зале царил полный кавардак: перевёрнутые тумбочки, разбросанные по полу экспонаты, тлеющие свечи на полу. В одном из старых шкафов что-то грохнуло. Он затрясся словно живой. Сверху на пол посыпались кубки. Приоткрытые деревянные дверцы заходили ходуном, заскрипели петли, и странный звук, похожий на звон цепей, резанул слух. Появившийся из стены Пивз стал строить гнусные рожи. Улюлюкал, ухал и специально действовал умнице Грейнджер на нервы. Даже трансфигурировать мешок из коврика получилось не с первой попытки. — Заткнись, Пивз! — процедила Гермиона. Он не давал сосредоточиться. Особенно когда сама толком не представляешь, что ждёт впереди. Взглянуть в глаза кошмару — тяжёлая задача. А вдруг они серые? Недобрые? С ненавистью в глубине зрачков? Палочка взметнулась в воздух, и из шкафа вывалилось... нечто. Раздался вопль вредного привидения: — Что за фигня? Лучшая ведьма Хогвартса боится серо-бурой бесформенной кучи... грязи? Бр-р-р... Гермиона отшатнулась, пытаясь осознать происходящее. Аморфное нечто растекалось по полу блестящей жижей прямо к её ногам. Она отпрыгнула к стене. В голове — туман, в ногах — безумная слабость. Кожа горит, требуя неизвестно чего... Пальцы потёрли виски. В эту минуту в зал ворвался Рон. Серая кашица вмиг превратилась в огромного лохматого паука. — Вот скажи мне, — ослабшим голосом выдала Гермиона, — почему ты не боишься милых пушистых хомячков, например? Или на худой конец... — она замолчала, уперевшись спиной в каменную кладку. — Ридикулус, — воскликнул Рон, и лапки паука по чётко заученной схеме заскользили по полу на роликах. Арахнид бухнулся прямо на пузо, сбивая тумбочки и отфутболивая кубки. Мебель с грохотом опрокидывалась, а Пивз визжал от восторга. Уизли выругался, пару раз взмахнул палочкой, и боггарт, наконец, очутился в мешке. Гермиону качнуло. Она даже не сразу заметила подлетевшего Рона. Он вцепился в её плечо: — Что с тобой, чёрт возьми? — карие глаза смотрели исподлобья и, должно быть, мечтали испепелить. Злость пробирала Гермиону до кончиков ногтей. Что за дурная привычка делать вид, будто ничего не случилось? — Не смей. Так. На меня. Смотреть. Не смей. Ко мне. Прикасаться, — отчеканила Гермиона и попыталась освободиться. Выходило слабо. Она занервничала. Рон был слишком близко, смотрел слишком пристально, дышал слишком взволнованно. Всё. Слишком. Всё: Его близость. Его взгляд. Его боль и трепет. Словно выстроенная им же самим стена равнодушия и пофигизма рассыпалась по кирпичику, обнажая прежние желания. И — бог мой, кажется... — любовь. Но хочется сбежать от неё. Немедленно! Она душит. Не даёт вздохнуть. — Не смей, — повторили губы, потому что рука Рона отпустила плечо и потянулась к лицу. Сердце Гермионы зачастило. Никаких поцелуев. Больше никаких. Ничьих! Но крепкая ладонь прижалась ко лбу: — О, Мерлин... Да ты вся горишь! Чёрт!.. Гарри был прав. А ну, быстро в больничное крыло! — Ты не можешь мне приказывать! — возмущение зашкаливало. — Это не твоё дело! Теперь — не твоё. Подумаешь, простуда... Ерунда! — Гермиона замотала головой. — Так ты теперь ещё и колдомедик? — он с силой обхватил родное лицо. — Посмотри на меня, дурочка, посмотри, — Рон не отводил озлобленно-заботливого взгляда. — Я отведу тебя к мадам Помфри, а потом можешь снова меня ненавидеть. Поняла? И он потянул упрямицу к выходу. Гермиона обмякла. Сопротивляться и старому другу, и жару не осталось сил.* * *
— Даю вам пятнадцать минут, мисс Фоссет, — строго заявила мадам Помфри, — мисс Грейнджер надо поспать, — и с укоризной глядя на позднего посетителя, скрылась за дверью своей комнаты. Гермиона приподнялась и подоткнула подушку в откровенном замешательстве. Уж кого-кого, а подружку Рона увидеть не ожидала. И даже покосилась на палочку, лежащую рядом на тумбочке. Но, скорее, автоматически, чем осмысленно. — А мне больше и не нужно, — себе под нос произнесла Сандра и, лишь немного поколебавшись, присела на стул у больничной кровати. Оценила множество пузырьков, выставленных в ряд заботливой целительницей, и подумала, что для неё студенты — словно малые дети. Даже если они совершеннолетние. Гермиона не до конца оправилась от «русалочьей инфлюэнце» (как выразилась негодующая, но умевшая хранить секреты мадам Помфри), чувствуя себя больной и разбитой, но не потеряла способность мыслить здраво. То, что Фоссет хотела, чтобы Рон остался не в курсе её визита, не вызывало сомнений. А ещё точнее, желала, чтобы не знал почти никто, раз пришла перед самым отбоем. В палате повисла неловкая пауза. Сандра, будто на экзамене, нервно теребила край блейзера и, к своему удивлению, не могла начать. Хотя не один раз репетировала это по дороге сюда. Она терялась, не зная, как обратиться, но минутная стрелка неумолимо бежала вперёд, и поэтому: — Грейнджер... — виноватые синие глаза встретились с непонимающими карими. — Как себя чувствуешь? Гермиона чуть сощурилась. Ритуал соблюдён. Голос взволнован. Значит, пришла не выяснять отношения. Тогда зачем? — Это не так уж и важно, но всё равно спасибо, что спросила. Ты ведь не для этого здесь? Фоссет покачала головой: — Не только. И не говори Рону, что я приходила. Гермиона перекинула немного растрёпанные волосы на одно плечо и сдержанно отрапортовала: — Я с ним не разговариваю. Только по крайней необходимости. А причины, я думаю, понятны без слов. Сандра пару секунд порывалась уйти. Иногда она жалела, что ей не хватает гриффиндорской смелости. Но передумала: — Знаешь... Я хочу извиниться, — Фоссет опустила взгляд, изучая собственные руки, крепко сцепленные между собой. Чувство вины — нелёгкое бремя, и тут ещё захотелось понять, действительно ли Рон не нужен Гермионе. Парни почти всегда ревнуют к тем, кто был раньше, а бывшие девушки — к тем, кто приходит после них. А вдруг в ней что-то всколыхнулось... Особенное. Ещё одной войны с призраком Грейнджер не выдержать. Рон отвергнут, но влюблён. — Извиниться? За что? — совершенно серьёзно поинтересовалась Гермиона и присела на кровати, спустив босые ноги на пол. Заметь это мадам Помфри, тут же бы отругала. Но как-то не до мелочей. Похоже, удивлять умеет не только непредсказуемый Рон, но и бывшая девушка Малфоя. «Малфоя», — от одной мысли об их неплатонических отношениях ёкнуло сердце. Пикантная сцена в поезде всплыла в памяти яркими красками. Недвусмысленные объятия... Поцелуи... Стоп. Колдовство какое-то. «О, господи, за что?.. Лучше бы спала!» Гермиона стыдливо натянула одеяло на голые ноги, словно это её застукали тогда в купе, и решила не отмалчиваться: — Но, Фоссет, я не считаю, что... — Я считаю, — перебила Сандра, чуть заламывая пальцы на руке. — Я не должна была позволять себе... И ему тоже. По крайней мере, не так быстро. И если бы ты... смогла... Гермиона немного разозлилась и наклонилась вперёд, стремясь поймать взгляд собеседницы: — Что-то я не пойму... Тебе нужно моё... одобрение? — она вспылила и повысила голос: — Глупость какая! Я Рону не мать! Я ему — никто! Уже... никто. Сандра натянуто улыбнулась и продолжила: — Я бы так не сказала. Я не прошу у тебя разрешения или что-то в этом роде. Просто не хочу недомолвок. И скрытых обид. Закулисной войны. Называй, как хочешь. — Этого не будет, — жёстко заявила Гермиона, потянувшись за одной из бутылочек с зельем: голова раскалывалась. — Личная жизнь Рона меня не касается. Теперь — нет. И я не считаю, что ты должна извиняться передо мной за его поступки. Он не безвольное существо, которое опоили и тащили на привязи. К тому же мы расстались. Вы оба вольны в своих решениях. Грейнджер сделала пару глотков и подумала, что, может, Фоссет слишком жалеет о случившемся, и на всякий случай развеяла неясности: — Так вы теперь... вместе? — Я... не уверена, — Сандра задержала дыхание. — Всё не так просто. Гермиона не стала ходить вокруг да около: — Это из-за Малфоя? — она откашлялась. И очень старалась изобразить безразличие, ведь почему-то очень хотелось услышать «нет». Фоссет вздёрнула брови, пропустила через пальцы тёмные волосы и, ухмыльнувшись, наконец ответила: — Хм-м. А вы, гриффиндорцы, прямолинейны. И весьма! — что Рон, что Грейнджер — с места в карьер. — Нет, — она впервые за время беседы в упор смотрела на причину своих сомнений — Гермиону, изучая: — Это не из-за него, если тебе интересно. Сандра заметила некоторую неловкость и прибавила: — Всегда лучше спросить напрямую, чем подслушивать, да? Ехидный укол достиг цели. Гермиона, комкая пальцами одеяло, покраснела: — Прости, я не должна была... Сама не знаю, что на меня нашло. Некрасиво получилось. — Все извинились — все счастливы, — заключила Фоссет и поднялась со стула. — Ну и хорошо... Если ты на меня не злишься, то и мне не к лицу. Рон — отдельная тема. Отдыхай. Я, наверно, пойду. Гермиона испытала дикую потребность уточнить: — На тебя я не злюсь. Не обижаюсь, если точнее. Остального... изменить я не в силах. Сандра пожала плечами: — Значит, я зря надеялась, что ты и Рона простишь. Поверь, всё не так, как кажется. Забудь, что он сказал. Грейнджер опять вспылила — злость уколола острыми иглами: — Фоссет, я не думаю, что мы можем с тобой это обсуждать! Ни сегодня. Ни завтра. Никогда! — Жаль, что ты меня не услышала, — она поняла, что поторопилась с индульгенцией для Рона, и направилась к двери. Гермионе вдруг показалось, что лучшего шанса не будет. Это было расчётливо. Рискованно. Возможно, бесполезно. Но на данный момент жизненно необходимо — знать. Просто. Знать. — Стой, Сандра! — та обернулась. Удивление на лице было абсолютно искренним. Грейнджер назвала её по имени? Неужели смягчилась? Но всё оказалось куда прозаичнее. — Я хочу спросить про... Малфоя, — от волнения Гермиона перешла на шёпот: — Очень-очень личное... Там, у теплицы, ты сказала о... — говорить об этом сложней, чем она представляла. Грейнджер затихла. — Сказала о тебе? — уточнила Сандра. — Нет. Тогда я услышала и заметила кое-что... странное, — лучшего слова не удалось подобрать. — И не совсем поняла... Ба-бах. Вот это поворот! Фоссет нахмурилась. Она задумчиво смотрела на Грейнджер, а недавнюю неловкость и неуверенность как рукой сняло: — Я пока плохо представляю, что ты имеешь в виду. Я не большой знаток тёмных душ и, конечно, обижена на Драко, — дистанция между девушками неизбежно уменьшалась, — но не стану делиться подобными вещами. Если речь идёт о какой-нибудь ерунде, это одно. Но ты, интуиция мне подсказывает, намекаешь на нечто не для чужих ушей. Зачем тебе это? Ответ сам пришёл в голову: — О, Мерлин... У вас что-то было, — Сандра не спрашивала — утверждала. — Вот чёрт!.. Могла бы догадаться, — она ухмыльнулась. — Нет! — вскочив на ноги, поспешила переубедить её Гермиона. — Ничего такого. Я не собиралась и не собираюсь с ним спать! — да уж, прямолинейней некуда! — Просто мне нужно кое-что знать. — Похоже, ты веришь в то, что говоришь, — Фоссет взглянула на часы. Время бежало неумолимо. — Я, может, и не лучшая в Хогвартсе, но не дура. Неужели Драко всё-таки решился? — На что? — назревало подобие паники, потому что сердце сжалось до угрожающего размера. «А вдруг ей что-то известно. Ну, что-то... Да бог знает что!» — Выговориться, — заговорщически произнесла Сандра. — А ты что подумала? — она прищурилась. Гермиона взбунтовалась: — Не надо меня прощупывать. Я же сказала, ничего такого не было! — Значит, хочешь, чтобы было, — и опять не вопрос — утверждение. — Он тебя зацепил, — мысли прозвучали вслух и застыли в воздухе обвинением. — Но дело не слишком далеко зашло. Ну и кто кого поцеловал? Гермиона приоткрыла рот для очередной лжи, но вдруг почувствовала, что есть смысл отплатить доверием за доверие. В конце концов, Фоссет охраняла секреты Малфоя, даже несмотря на обиду. Рассказывать о поцелуе необязательно — можно просто не отрицать. И немного надавить: — Ты ответишь, если я пообещаю простить Рона? — началась нечестная торговля. Вот тебе и Грейнджер! — Что? — Сандра не верила своим ушам. — Ты слышала меня. Я обещаю тебе забыть обо всём. Очень постараюсь забыть. Ты же хотела этого. Кажется... И Гермиона понимала причины. Ведь лучший способ победить соперницу это сделать её союзницей. Ну почти... Фоссет приблизилась. Гермиона вытянулась в струну. Пол был холодный, голова болела, слабость растекалась по телу, но сбежать сейчас в кровать — потерять единственный шанс. Пара секунд молчаливой борьбы... А потом ответный ход: — В обмен на что? — допытывалась Сандра. — Очень-очень личное — не конкретный вопрос. Речь о его кошмарах? Так я не знаток. Если сердце Грейнджер не выпрыгнуло из груди, то только потому, что рёбра не дали. — Кошмарах? — нынче вечер открытий. — Нет, Сандра, я... имела в виду... правила. Та приоткрыла рот, чуть отступила, снова приблизилась... — Те, что ты нарушила, — словно не замечая маленького шока, не умолкала Гермиона. — Не хочу мучиться догадками, — она готова была поклясться, что собеседница мысленно выругалась. Но ведь можно сыграть на сочувствии: — Я думаю, Малфою нужна помощь, — более взволнованно продолжила она. — И ты тоже это понимаешь. — Даже если так, почему бы тебе не спросить у него? — синие глаза стали почти чёрными, выдавая то ли возмущение, то ли осуждение. — Зачем ты?.. — она запнулась, будто не увидела, а ощутила чужую войну. — Сандра, пожалуйста, не спрашивай... — Гермиона, — она вдруг назвала её по имени и снова отступила. В голосе ни раздражения, ни злости, ни ревности, только жалость. Будто пропускала это через себя. — И после этого ты надеешься меня убедить, что якобы не собираешься? Ты вообще осознаёшь, во что ввязываешься? — Вроде... Да, — на выдохе. — Вроде? — у Фоссет заблестели глаза. От еле сдерживаемых слёз. — Нет, ты ни черта, ни черта не понимаешь! Это тебе не Рон! Если нужно, Драко способен проникать слишком глубоко, — она явно не собиралась выдавать все тайны Малфоя, и Гермиона это почувствовала. — Он комок из противоречий и невысказанной злобы. Из ненависти и страсти. И он тот лёд, о который ты обожжёшься. Больно. Нестерпимо больно! Гермиона вздрогнула от её слов. Они завибрировали под кожей, побежали по нервам — к сердцу. Укололи. — Ты... — разлилось по палате. «...любишь его?» — застыло на губах, не сорвавшись. — Не знаю, — Сандра словно прочла мысли. — Но я уверена, что не хочу продолжать то, в чём мне никогда не стать единственной. Я отпустила его. Всё лучше, чем делать себе больно снова и снова. Гермиона, подумай ещё раз. — Я не боюсь его. Пожалуйста. Мне нужно знать... — иных аргументов в голову не приходило. А когда речь идёт о Малфое, любая информация может стать козырем. Ей нужно знать, что с ним не так. Фоссет долго колебалась, изучая звёздное небо в окне, но всё-таки согласилась: — Хорошо. Это твоя жизнь. И ты простишь Рона. Он странный... Но хороший. И он заслуживает этого, — Грейнджер кивнула. — А теперь закрой глаза. — Зачем? — не переставая удивляться. — Я хочу, чтоб ты представила, на что подписываешься. Хоть на толику. И желательно сейчас. Кто знает, может, передумаешь. А другого способа я не знаю. Не тяни время — оно истекает. Гермиона исполнила просьбу. Возможно, так проще выдавать чужие тайны, не сталкиваясь глазами с осуждением или неприятием. Голос Фоссет стал совсем близким. И тихим: — Не слушай меня. Просто вспомни. Просто почувствуй... его, — даже слова ласкали слух. — Совсем близко. (Гермиона будто снова у озера.) — Его руки. (На её лице...) — Его... губы. (Целуют. Требуют. Касаются души. И ранят так сладко...) — И, главное, его взгляд, переворачивающий тебя изнутри. Властный и ласковый одновременно. (Иди. Ко мне.) Гермиона дышала едва-едва, словно могла этим спугнуть мгновения. — Позволь своей фантазии зайти дальше. Представь его прикосновения. Наглые и чувственные. Нежные и горячие. (Но теперь они не отталкивают — прижимают всё сильнее. Тянут за собой на пожелтевшую траву.) — И близость... Как вы занимаетесь любовью, — шёпот прямо у уха. — Долго. Долго. Долго. Щёки Гермионы вспыхнули. «Я не могу», — прошептало её замершее сердце. Тишина длилась, пока оно снова не зачастило, а голос Сандры стал холоднее и жёстче: — А теперь запомни, что ты никогда... Никогда не имеешь права смотреть ему в глаза. Если он сам не позволит. Никогда. — Совсем никогда? — переспросила Гермиона со сбившимся дыханием и разлепила веки. — То есть... как? Ты ни разу?.. — Есть некоторые отступления, но не во время... Ну ты понимаешь... Нет. Он не позволял. Повязка, которую ты, наверное, видела, магия, сильная воля — выбор невелик. — Но почему? — разумное объяснение никак не приходило в голову. Опять. — Я не мозгоправ, Грейнджер. Глаза — зеркало души. Наверно, этим он обезличивает нас. Выстраивает стены. Учит ему доверять и подчиняться. Любит контролировать эмоции. Прячет их как признак слабости. Я не знаю. Вариантов масса! А может, — Сандра повернулась к двери, — просто каждый раз девушка... не та. Фоссет уже выходила, когда услышала: — Спасибо. Что ответила. — Как бы ты меня потом за это не возненавидела, — Сандра на прощанье взмахнула рукой. — Отдыхай. Гермиона промолчала. Просто замерла, прислушиваясь к удаляющимся шагам. А заодно и к необъяснимому чувству в груди, так похожим на неизвестное колдовство.* * *
В первый раз Драко возненавидел себя утром, стоило лишь взглянуть в зеркало. Казалось, на лбу сияет кроваво-красная, выведенная своей же рукой надпись: «Лизался с Грейнджер». А ниже ещё одна: «Дрочил на её губы». Напрочь забыл про пропасть, разделяющую Пожирателя смерти и Героиню войны. Чистое и грязное. Можно и нельзя. И, образно выражаясь, как обдолбанный идиот, решил перепрыгнуть эту пропасть в два прыжка. И рухнул в неё. «Малфой, ты в дерьме. По самые уши». И насколько вчера было ярким удовольствие, настолько сейчас переполняло отвращение к себе. Прилипло к лицу мелкими, как он сам, алыми буквами, где каждый изгиб — собственные внутренности. Драко тёр лоб в надежде, что надпись исчезнет. Нет. Ни хрена. Только заблестела ещё сильнее, будто отполировал её, как собственный член накануне. Кто сказал, что отражение лжёт? Враньё! На эмоциях Малфой разбил зеркало. Неровные трещины расползлись по поверхности, и привиделось, что букв стало ещё больше. Они двоились и искривлялись. Истина стала ещё уродливее. Драко грязно выругался, толкнул дверь ногой и вышел. Забини что-то крикнул вслед, но было уже всё равно. Лишь бы не увидел новую надпись, сразу под первыми двумя: «И хочет ещё». Долгожданный завтрак показался пресным. Единственное, что радовало, — ни одного сдвоенного с Гриффиндором предмета. Драко не придётся наблюдать, как чёртова Грейнджер даже не поворачивается в его сторону, уткнувшись в учебник, будто приросла к нему. Наверное, она родилась прямо с книгой в руках. Зрелище рассмешило. Громко. Драко заметил — она услышала... Прекрасно! Пусть думает, что это знак превосходства. Потому что выскочка намеренно делает вид, что не целовала его. Голой! Наставив рога кому-то из грёбаных дружков. Грейнджер попробовала Малфоя на вкус. А он ей позволил. Вот именно — позволил! Оказал честь. Снизошёл до Грейнджер. Испачкался в ней. И хочет ещё. «Вот дерьмо!..» Во второй раз Драко возненавидел себя за обедом. Когда заметил, что эта дура не явилась. А только хотел отпустить вслед какую-нибудь колкость... И приползла, сука, с мокрыми волнистыми прядями. Словно вспотела, трахаясь с кем-то в туалете. А ведь сам мог бы поиметь её прошлой ночью. Мокрую и деревянную. Как же противно было смотреть, как чёртова Грейнджер строила глазки Поттеру и гладила его будто собаку. И куда потом тащил её рыжий придурок? Позажиматься? «Вот шлюха!» Малфой, какое тебе дело? Выброси этот лохматый кошмар из башки. Или она снова явится к тебе ночью, чтобы опять, сука, помучить! Драко вломился в больничное крыло с одним желанием — спасительное зелье. Хоть Отворотное, плевать!.. И наткнулся на сидящую на постели… Грейнджер, над которой кружила мадам Помфри. Он старался не смотреть. Не думать. Не реагировать. Но, похоже, она игнорировала само его присутствие. Даже не заметила мини-бегства. Больная на всю тупую гриффиндорскую голову! Но ведь вчера, у озера, хотела его. Это чувствовалось кожей. Даже скрытой под слоями одежды. Голодные мысли текли в голове грязнокровки рекой. Или только так показалось? Нет, он не ошибается. Грейнджер хотела его, потому что лизалась с ним как чокнутая. «Малфой, вы оба в дерьме. И зелье тебе не поможет». В третий раз Драко возненавидел себя перед сном, когда никуда не пошёл после отбоя. Не считая стыда перед родителями, просто побоялся говорить с Реддлом, будучи уверенным, что тот прочтёт на лице кроваво-красную надпись и, гнобя, заставит совершить очередную ошибку. Драко боялся поддаться минутной слабости и покончить с Тёмным Лордом на его условиях. Нет. Только не так. Малфой едва успел задремать, как снова проснулся от старого кошмара. В тот момент, когда его губы, как и он сам, дрожали, но прошептали: «Я не хотел... не хотел». И — что за напасть?! — почти заплакал. «Вот мерзость!..» — Драко вскочил с кровати. Весь день он ненавидел себя из-за Грейнджер. Из-за собственной похоти. Из-за слабости. А может, осознать слабость — и есть сила? Признай очевидное. Да, низко. Да, гадко. Но это правда. Ненависть к себе — признак одиночества. Нестерпимо горького. До тошноты. Прогони его. Малфой потянулся за пузырьком из тёмного стекла, спрятанным в тумбочке. Встряхнул пару раз, поднёс ближе к лицу и застыл. Повернул винтажную крышку. Он медленно, словно до сих пор не был уверен в принятом решении, выливал тягучее содержимое прямо на постель. С последней каплей Драко поднялся. Оделся почти бездумно, ноги сами понесли его к больничному крылу. К Грейнджер. Он придёт, когда та будет спать. Слабая и беззащитная. Не будет спорить. Бесить. Не станет буравить своими нахальными глазами. И он перестанет, наконец, врать хотя бы самому себе. Давно пора. Драко стоял у постели и смотрел на Грейнджер. И почти не дышал. Только она. Та, что хотела его. Касалась. Нет, целовала. Она сделала это с ним, потому что оказалась не лучше, но смелее его. И вот Малфой смотрел на неё вот так: тайно. Глупо. Как тринадцатилетний мальчишка. И чувствовал, как по крупицам рассыпаются злость и ненависть, чёрным песком падая к ногам. В сущности, один поцелуй вытащил на свет истину: «Он хочет ещё». И вдруг Грейнджер чуть прогнулась, её губы — те, что он целовал, наслаждаясь их вкусом, — приоткрылись, издали еле слышный стон, откалывая от Драко приличный кусок высокомерия, и прошептали: — Гарри... Малфоя словно ошпарило. До волдырей, что затянулись при новом стоне и оставили на коже невидимые рубцы. Драко отшатнулся. Кругом, кругом этот грёбаный Поттер! В её снах. На губах. В её стонах. Твою мать, наверно, и в ней! — Мистер Малфой, — прозвенел за спиной недовольный голос. — Что вы тут делаете в столь поздний час? — мадам Помфри была очень рассержена. — Вам давно пора спать. — В этом-то и проблема, — произнёс Драко заранее приготовленную фразу. — Я случайно разлил зелье «Ночной тьмы», чтобы спать без сновидений. А вам, в отличие от лекарей моей семьи, оно удаётся безупречно, — льстец продемонстрировал пустую бутылочку, перевернув её вверх дном. — Не могли бы вы?.. Лицо целительницы просветлело: — Хорошо, я дам вам ещё. Но впредь, прошу вас, будьте внимательны. Она засеменила к одному из белоснежных шкафчиков. Распахнула дверцу и схватила пузырёк из тёмного стекла с верхней полки. Ойкнула, чуть не выронив лекарство, и отлевитировала его в руки Малфоя. Драко только сейчас заметил, что так и стоит в ногах у Грейнджер. И — о, чёрт! — она проснулась и смотрит на него заспанным взглядом. Растерянным. Добрым? «Не смей пялиться на меня, шлюха! — завывало в башке. — Не приближайся!» Драко развернулся и бросился к двери. Гермиона слабо окликнула его: — Малфой, стой! — но тот и не думал прислушиваться к подобным приказам. Что происходит? Он приходил к ней. Зачем? — Мисс Грейнджер, вернитесь в постель немедленно! Или я очень разозлюсь, не шучу! — Всего минутку, мадам Помфри, — Гермиона сунула ноги в тапки и бросилась за ним. Она выбежала из палаты и столкнулась взглядом с Драко, застывшим на лестнице. У него не получалось уйти. Нет, сбежать. Как последнему трусу. Не ответив Грейнджер на вопрос, который уже эхом звучал в ушах: — Ты что-то хотел сказать, Малфой? Ответный кивок. И слова усталым, но острым, как клинок, голосом: — Я ненавижу тебя. Так ненавижу, что тебе всей грёбаной жизни не хватит, чтобы понять... насколько. Драко ушёл, не оборачиваясь. И Гермионе в первый раз в жизни стало больно от его слов. И пока длится эта боль, он победил. Потому что его ненависть, наконец, взаимна. _______________________ * Ненависть — это сила бессилия. Л. Сухоруков