Я никогда не противлюсь искушению, ибо знаю по опыту: то, что мне вредно, не искушает меня. Б. Шоу
Опасность мудрого в том, что он больше всех подвержен соблазну влюбиться в неразумное. Ф. Ницше
Тук… Тук… Тук… Несколько раз ударило сердце, прежде чем до Гермионы дошёл смысл происходящего. Губы, но не те... Трепет, но иной... Поцелуи — искренние, но не задевающие особые струны... И, быть может, сбежать — единственный выход, потому что понять поднявшуюся в груди тоску невозможно. И это невероятно-безумный и чудовищно-нелепый, но всё-таки факт. — Г...Гарри, — смущённо произнесла Гермиона и отдёрнула руку. Выпрямилась и отступила, как будто в следующую секунду тот мог попытаться поцеловать её снова. Нежность в его голосе и прикосновениях заставила потеряться на какое-то время. — Что... что ты делаешь? — спросила ещё тише и неувереннее. Потому что, если задуматься, положение серьёзней некуда: давний друг вдруг пересёк невидимую, но, казалось, незыблемую черту, за которой очень сложно сохранить прежние отношения. В висках пульсирует один вопрос: «Почему?». И услышать неправильный ответ не очень-то хочется. — Г...Гер...миона? — поражённо и с не меньшим смущением бормотал Гарри, вскочив с пола, словно ошпаренный. На ослабших ногах он сделал пару шагов назад, стал тереть глаза и щуриться, стараясь добавить картинке чёткости. Только к чему? Теперь слух не обманывал — перед глазами именно лучшая подруга. — Я... я... — судорожно сглотнув, продолжил Гарри и, чуть присев, попытался нащупать свои очки на скамейке, — подумал, это Джинни, — и покраснел. Кажется… Потому что щёки запылали. «Как девчонка, чёрт возьми!» Гермиона стремительно выдала что-то похожее на «угу» и закивала головой, давая понять, что верит. Окончательно и бесповоротно. «Нас с Джинни так легко перепутать!» — саркастические мысли не добавляли моменту прелести, но убедить себя, что сказанное — правда, не составило труда. Основания были: затуманенное дремотой сознание, отсутствие очков, плохо различимый шёпот… В конце концов, истинные мотивы любящих прикосновений не так важны, как выяснить причину долгой отлучки: — Ты не пришёл на ужин. Я беспокоилась. Самый надёжный способ избежать неловкости — сменить тему. И побыстрее! Гермиона протянула Гарри пропажу: — Возьми. Твои очки... Кстати, я утащила для тебя со стола кое-что вкусненькое. Только не говори Рону, — скупая улыбка, чтобы разрядить обстановку, проигнорирована. — Спасибо, — взволнованно поблагодарил Поттер и водрузил очки на нос. — Чёрт!.. — еле слышно выругался он, обнаружив трещины на стекле. — Где это я успел? — и поискал глазами волшебную палочку. Гарри и Гермиона нередко понимали друг друга без слов. Если, конечно, дело не касалось внезапных поцелуев далеко не из вежливости. — Я подобрала, — Гермиона почти вручила Гарри его палочку. Тот, всё ещё немного не в себе, медленно потянул за её конец, избегая прямого взгляда. Крепко зажмурился, тряхнул головой. Со стороны смотрелось, будто героическая борьба разума со сном по-прежнему продолжается. — А что произошло? — полюбопытствовала Гермиона. — Подрался с кем-нибудь? — первое, может, и неразумное, но хоть какое-то объяснение разбитой линзе. — Или сам? Случайно... Наступила тишина. — Нет, ничего такого. По-моему… — наконец выдал Гарри и взлохматил волосы, как будто это могло растормошить затянутое непроницаемой коркой сознание. — После отборочных я мало что помню, — чуть сдвинув брови к переносице, уже увереннее заявил он. — И это странно… — У тебя потерянный вид, — заметила Гермиона, стараясь избавиться от внезапного дежавю, и направила палочку на разбитое стекло: — Окулус репаро, — она виновато улыбнулась. — Извини, ты хотел сам, я знаю, но мне нравится это заклинание. Однако Гарри безуспешно старался пробиться сквозь невидимую стену в голове, поэтому лишь отмахнулся: — Такое ощущение, что забыл нечто очень важное. И это тоже странно. — Как и то, что ты спишь на полу раздевалки! — в подтверждение последнего выдала Гермиона. — Вообще ничего не помнишь? И то, что вы поругались с Джинни? Насколько серьёзно? — вопрос прозвучал с нескрываемым негодованием. Очки-очками, но то, что в пылу ссоры Гарри чересчур досталось, а именно — до лёгких нетелесных повреждений, откровенно не верилось. Вряд ли озлобленность Рона передалась сестре, но чего только не бывает в магическом мире! Они же родственники. — Откуда ты знаешь про?.. — начал Гарри и замолчал от вмиг нахлынувших воспоминаний. Они непосильным грузом сдавили грудную клетку, вызывая боль в сердце. А ещё горечь, возмущение и обиду. Только пока сложно разобраться, на кого сердит больше: на свою девушку, на лучшую подругу… или на себя. — Сама догадалась, — ответила Гермиона. — Джинни очень взвинчена и расстроена. Я думала обсудить это с ней, как только найду тебя, а теперь даже не знаю... Хочешь поговорить? Искреннее участие не могло отвлечь Гарри от навалившихся дико-безумных и совсем недавно абсурдных подозрений. Сначала он отрицательно покачал головой, но внезапно осознал, что перед глазами не столько подруга, сколько причина ссоры. А если Гермиона и впрямь что-то чувствует? Его рука невольно дотронулась до щеки, пока память воскрешала ласковые прикосновения. Конечно, спросить проще, чем гадать. Только возможно-невозможная правда отчего-то пугает. И вдруг вслух: — Джинни приревновала меня к тебе, представляешь! — самому не верилось, что озвучил собственные мысли. — Но мы ведь друзья, так? Гермиона от удивления приоткрыла рот. Откуда в голосе нерешительность? Колеблется? — И знаешь, — протянул Гарри, — стало бы лучше, если бы ты развеяла мои сомнения. Сейчас! — Какие сомнения?! — возмущённо выпалила Гермиона. — Гарри! Это ты только что... «...целовал меня», — продолжение фразы прилипло к языку. Обмениваться взаимными обвинениями не стоило. Но Поттер всё понял без слов. — Это случайность! — выкрикнул он, поражаясь собственной интонации. — В любом случае, — уже гораздо тише, — я хочу понять, что с тобой происходит. Пожалуйста… И почему со стороны кажется, что ты... — он отказывался произнести шальную догадку. — Влюблена в тебя? — закончила Гермиона с опаской. То, что речь идёт не о дружеских чувствах, понятно обоим. — Что за бред, Гарри?! Хотя я догадываюсь, откуда ветер дует. Замечала же перешёптывания за спиной! Да, я знаю, что порой веду себя... — она искала слово точнее, — ...неординарно. Но ведь это я и пыталась тебе объяснить! Она огляделась, словно избегала свидетелей: — Мои поступки выходят из-под контроля. Я будто теряю границы разумного. Нет, скорее, дозволенного, забывая, кто я и кто... — Гермиона удержала признание о Малфое. — Но ничего такого и близко! Оставим этот разговор, хорошо? Гарри с облегчением кивнул, но в его глазах она почему-то заметила тень недоверия. Как будто червяк сомнения по-прежнему гложет его, несмотря на отчаянное желание верить. Дикая неловкость витала в воздухе. — Давай вернёмся к тому, что случилось, — предложила Гермиона. — Я поссорился с Джинни, — хмуро произнёс Гарри, принимая любое бессвязное объяснение. — Потом… присел на скамью, — короткая пауза. — Снял очки... А дальше... — он взвыл. — Как отрезало! Когда отключился, уже не помню, но я почти не спал последние дни. Так что... — Знаешь, а ведь мне знакомо твоё состояние. И в совпадения я обычно не верю. Хоть какие-то обрывочные образы всплывают? Может, Малфоя? Вопрос сам слетел с губ. Подсказка могла всколыхнуть память, однако у Гарри от удивления округлились глаза. Гермиона выдала сумасшедшее предположение, но ведь единственный подобный провал у неё случился после непрошеного «свидания». И внезапная способность Малфоя проникать в мозг навевала подозрения. Дюжину подозрений. — Почему он? Ты что-то недоговариваешь, Гермиона. Рассказывай! — Не могу, — твёрдо ответила она. — И дело не в тебе, Гарри! — она поспешила смягчить его взгляд. — Просто пока у меня нет убедительных доказательств, я не хочу это обсуждать. Поверь мне, пожалуйста. Он только руками развёл. Понять девчонок никогда не пытался — бесполезно. — Секреты от лучшего друга, когда дело касается Малфоя? — с подозрением поинтересовался Гарри. — Думаешь, это разумно? Он бил прямо по больному, только не признаваться же во всех грехах! Без веских улик против Малфоя. Пусть и бывшего Пожирателя смерти. Куда уж ему стать ещё хуже? Хотя если задуматься, то, наверное, есть… Стать желанным. Но делиться настолько личным даже с Гарри Гермиона была не готова. Не сегодня. Когда никто не знает, проще убеждать себя, что ничего не произошло. И лучше постараться избегать мерзавца, пока не станешь счастливой обладательницей сыворотки правды в попытке объяснить своё состояние. Только сейчас Гермиона задумалась о мотивах Малфоя. Зачем ему околдовывать грязнокровку? Чтобы унизить? Посмеяться? Идея отдавала сущим безумием по сотне причин: глупо, примитивно, пошло, самонадеянно, бесполезно, наивно, не на ту напал... Но он что-то скрывал, в этом не было сомнений. Странная вещь — интуиция. Внутри всё кричало и подталкивало ближе, чтобы раскрыть его тайну. Возможно, помочь. Хотелось избавить Малфоя от душевной боли и себя — от некого чувства вины. Гермиона старалась приглушить свои «благие намерения», только былое благоразумие замолкало, стоило испытать необъяснимую тоску по его прикосновениям, забыть которые... «Забыть. Гарри. Гостиная. Забыть...» — цепочка вела в определённом направлении. И тут Гермиона вспомнила, как Малфой убеждал, что Обливиэйт не сильная его сторона. А значит, либо это не он, либо... бессовестно врал! Что совсем не удивительно для слизеринца. Вернуть родителям память оказалось нелёгкой задачей, но ведь получилось же… Есть смысл рискнуть, и поэтому: — Гарри, я хочу попробовать кое-что. Может, тебя заколдовали. — Думаешь, Обливиэйт? Но насколько я помню, безупречно снять эти чары выходит только у наложившего их. Вспомни Локонса, до сих пор в Мунго. Шансы, что получится идеально, не слишком велики, — нервно произнёс Гарри. — И ты можешь сделать только хуже. Теперь отмахнулась Гермиона: — Не поверю, что ты боишься! — Нет, но меня удивляет, что не боишься ты! И я не стану рисковать без достаточных оснований. Давай сначала поговорим с Джинни. Кто знает, возможно, она в курсе насчёт очков или, например, что-то заметила, когда уходила. А покопаться в моей голове всегда успеем. Гарри взял в руки метлу и направился к выходу. Потянул за кованую ручку и замер, услышав тихие размышления Гермионы: — Не могу отделаться от ощущения, что в Хогвартсе что-то творится прямо у нас под носом. Карта Мародёров пропала. Рон озлобился. Я расклеиваюсь. Малфой… — тяжёлый выдох. — Не важно. Он всегда Малфой. — Дурацкие провалы в памяти, — задумчиво вставил Гарри, пока Гермиона перечисляла пункт за пунктом: — Ты набрасываешься на меня… — краска невольно залила её лицо при воспоминаниях о губах Гарри. А точнее, оттого, что они так не похожи на другие, искушающие одним лишь дыханием, — с… с п... — Поцелуями, — закончил за неё Поттер и обернулся. Он не мог не заметить смущения, о причинах которого предпочёл не думать. (Сказала же «ничего такого»!) — С этими чувствами я тоже того... Прости меня. Я не должен был… Он внезапно замолчал, будто почувствовав неладное, а Гермиона только собралась прервать приступ абсолютно ненужного самобичевания, как вдруг: — Так рисковать? — срывающимся голосом продолжила Джинни, словно залепив Гарри пощёчину. — Да, вас же могут застукать, — язвительный тон только подливал масла в огонь. — А ещё ты не должен был мне врать! Джинни стояла в дверях, крепко сжимая палочку, разрываясь от желания остаться и врезать обманщику. Но предпочла развернуться и уйти, тряхнув копной рыжих волос. — Догони её! — воскликнула Гермиона. — Объясни! — видеть поникшего растерянного Гарри непривычно. Почему когда дело доходит до чувств, даже герои теряются? — Не буду, — убитым тоном выдал он, прислоняясь к стене. — Я, наверное, сам виноват — выкинул... э-э... номер, но Джинни могла бы и верить мне, если… «...любит», — сама мысль казалась обманом. — Одно подозрение, — добавил Гарри, — и она готова сбежать от меня. Разве это нормально, Гермиона? Нет, ненормально. А пытаться переубедить того, кто глух и слеп, — неблагодарное занятие. Так что это конец. — Да что с тобой?! Так нельзя! — во весь голос заявила она. — Конец? Глупость какая-то! Это мы ещё посмотрим, — и бросилась к двери, подавляя дикое желание силой потащить за собой героя магического мира, пасующего перед обычными человеческими трудностями. Жажда справедливости оказалась сильнее принципа не вмешиваться в чужие отношения. Да и когда сама невольная виновница ссоры, это отходит на второй план. Дружба важнее!* * *
Гермиона, смерив Гарри прощальным неодобрительным взглядом, бежала вслед за Джинни в направлении замка. И долго не решалась её догнать или окликнуть, прокручивая в голове то, что скажет. Найти нужные слова совсем не просто, особенно когда сердце колотится от несправедливых обвинений. От обилия мыслей. От поисков истины в череде загадочных событий и ещё бог знает чего!.. Так много для одного человека, даже если ты — Гермиона Грейнджер. — Джинни, — взволнованно позвала она почти у дверей Хогвартса. Ноль реакции. — Джинни, стой, — бесполезно. Даже шаг ускорила. — Стой, я сказала! — громко, нагло и требовательно. И откуда взялись приказные нотки? Но лучшая защита — нападение, а оправдываться — равноценно признать вину. На удивление, подобная тактика сработала. — Ты… сказала? — холодным металлическим голосом. Возмущённая Джинни остановилась и обернулась. В светло-карих глазах блестели слёзы. Гермиона с трудом сдержалась, чтобы не бросится ей на шею со словами утешения. Нет, с эмоциями надо что-то делать! Очень сложно объяснять заблуждающемуся, что он ошибается, не превращая разговор в оправдания, но оставить всё как есть — за гранью возможного. Джинни лучше самой понять, что вбила в голову глупости, иначе новые сцены ревности неминуемы. Когда между двумя девушками якобы встаёт парень, их дружеские отношения трещат по швам. И, кажется, этот разрушительный звук даже режет слух, вдвойне усиливая раздражение. — Кто дал тебе право так со мной разговаривать? — сквозь зубы процедила юная копия Молли Уизли в гневе и приблизилась, стараясь испепелить взглядом. Но Грейнджер сложно испугать бессмысленной яростью. — Нам надо поговорить, — гораздо спокойнее произнесла Гермиона. — А ты сбегаешь, погружённая в собственные страхи и подозрения. Ничего не было! — Да что ты говоришь?! Ещё скажи, что мне послышалось! — саркастически выдала Джинни и закусила губу, из гордости сдерживая новый поток слёз. — Поздравляю! Он теперь твой! — Гарри мне не нужен, — ровно ответила Гермиона. Хотя хотелось закричать так громко, чтобы слова ещё долго стояли в ушах ревнивицы и не пускали туда чужие домыслы. — Тем хуже для него. Потому что мне теперь тоже! — Джинни резко развернулась. Очевидная ложь толкнула на отчаянный шаг. Гермиона перешла в наступление. — Прекрасно! — крикнула она вслед. — Мы устали скрывать свои чувства. Как и таиться по углам! Давно надо было плюнуть на мораль... Раздувать огонь ревности очень опасно. Но Гермиона надеялась, что увеличенные до абсурда подозрения лопнут, как мыльный пузырь, просто не выдержав такого давления. — Что? — Джинни замерла, не в силах сделать следующий шаг. Странная, почти садистская потребность ревнивых людей слышать придуманную нездоровым воображением истину приковала ноги к каменным ступеням. Джинни обернулась. Пальцами убрала с лица прилипшие к щеке и губам волосы. — Что слышала! — Гермиону заносило. Превращать больные фантазии в реальность — сумасшествие. Или Джинни взбесится ещё больше, а злость полезней отчаяния... Или сломается, сама отталкивая от себя боль. Из чувства отрицания и самосохранения. Гермиона не щадила Джинни: — Гарри любит шептать признания. И держаться украдкой за руки. Как и я. — Что ты несёшь?! — рыжие брови взметнулись вверх. — Зачем ты?.. — окончание фразы потонуло в безмолвном крике. — Целоваться, когда ты не видишь. Жадно и жарко, — выпалить такое Гермионе проще, на миг представив себя с Малфоем. Как же ускорилось сердце! Она опять творила нечто неправильное, и остановиться не хватало сил. Всё смешалось, ломая её прежнюю изнутри. Уничтожая неписанное можно-нельзя. Джинни часто моргала, не веря собственным ушам. И тут жестокий удар в саму суть: — Заниматься любовью, забыв о том, кто мы, — уже шёпотом, но слова прозвучали нестерпимо громко. — И дрожать от самой мысли о близости. — Замолчи! — закричала Джинни, прикрывая уши ладонями. — Это гадко! — щёки пылали от гнева и злости. Сходство с младшим братом иногда поражало. Гермиона приблизилась и склонилась к самому уху: — Это ещё почему? — Потому что ты врёшь, — выдохнула Джинни. Безумный взгляд метал молнии. Гарри не мог с ней так поступить. Просто не мог! Даже слёзы от негодования отступили. — То есть теперь ты в этом уверена? — Гермиона отстранила её руки. — Потому что звучит нереально, да? Я тебе больше скажу — нелепо! Однако ты разом забыла о чувствах Гарри и напридумывала себе весь этот бред, будущий или прошлый, причиняя нам боль. Всем троим! С чего вдруг? Потому что кто-то что-то сказал?! И теперь можно наплевать на то, что мы дружим с детских лет? Что для Гарри амортенция всегда пахнет тобой? Что скрываясь от Волдеморта, он любил разглядывать карту Мародёров, с волнением следя за маленькой точкой с именем Джинни? Неизвестная тайна, казалось, дотронулась до самого сердца ревнивицы, и оно откликнулось взаимностью. Гермиона испытала облегчение: — Что сейчас Гарри с тобой, а не со мной, и никогда не желал иного? Что я скорее поцелую Малфоя, чем его? — она опешила от того, что сорвалось с губ: страшная правда. Но обратной дороги нет. Джинни остолбенела от такого сравнения, однако действие оно определённо возымело. Глаза прояснились. — Мне продолжать? — со сбившимся дыханием спросила Гермиона. — Ну ты загнула! — криво улыбнувшись, сказала Джинни, переминаясь с ноги на ногу, то и дело бросая взгляд в сторону раздевалки. — Малфоя?! — Это я образно, — бездумно взмахнув в воздухе палочкой, спешно поправилась Гермиона. — Ты — чокнутая, — прозвучало, скорее, как комплимент. Потому что Джинни улыбнулась. — И, судя по словесной провокации, полна неожиданных сюрпризов. Чувствую, Рон не зря так злится из-за твоего «нет». Многое упустил. — Перестань! — возмутилась Гермиона. — И прости, что, кажется, перегнула палку. Но не только тебе было плохо! — Нет, всё нормально. Ты хотела, чтобы я взглянула в глаза страху чуть ли не буквально. Только зачем? — А как иначе заставить себя услышать? Прежде чем рубить с плеча, дай Гарри шанс объяснить. Твоё недоверие обижает его. И меня тоже. Подумать только, я увлеклась Гарри! — сарказм в голосе чуть ли не искрился. — Не больше, чем ты Роном! — Сравнения у тебя! — Джинни усмехнулась. — Но я же слышала... — почти оправдывалась она. — Что именно? Пустые извинения?! Гарри просто принял меня за тебя. И уверяю, мы не целовались, — Гермионе стало неловко от собственных слов, потому что ощущения от его прикосновений вспыхнули в памяти яркой вспышкой, вновь вызывая необъяснимую тоску. Но заявить Джинни такое в лоб, значит, немного её запутать. Заставить поговорить. Выслушать, наконец. А лучший друг, похоже, всё ещё не в себе, раз до сих пор не появился на горизонте. И подтолкнуть глупых влюблённых друг к другу так приятно... Ведь уже видишь, что тянет. — Не целовались? — удивление в голосе зашкаливало. — Ничего не понимаю… — Джинни задумчиво заправила рыжие локоны за ухо. — Как-то слабо верится, что Гарри нас перепутал. Развеять подобное сомнение Гермионе оказалось несложно: — Да? А тебе не кажется, что если бы я лгала, то со своим аналитическим умом могла бы придумать и более железное оправдание? Забудь про это недоразумение, прошу! Это же Гарри! Твой Гарри. И его, возможно, околдовали. Там, в раздевалке. И вместо того, чтобы искать виновных, мы впустую выясняем отношения. — Что значит «возможно, околдовали»? — искренне забеспокоилась Джинни. — Повторяю, тебе лучше поговорить с Гарри. Жаль, затащить его к мадам Помфри равносильно подвигу. Может, рискнёшь? — совершенно серьёзно предложила Гермиона. — Нет? А то я очень устала от споров. Нужно многое обдумать, — тема «разбитых очков» временно откладывалась. Пусть друзья сначала между собой разберутся. — Что на тебя вообще нашло? — Я не знаю, — Джинни пожала плечами и сделала пару шагов по направлению к полю. — Ты явно что-то от меня скрываешь. И всё казалось таким подозрительным. Той ночью, когда Гарри обнимал тебя, тоже. Гермиона возмущённо вскинула руки. — Так ты видела! — не вопрос, а утверждение. Вносящее некоторую ясность в сцену ревности. — И что? Разве это было похоже на объятья влюблённых? Давай честно! — Не знаю, — Джинни замялась, припоминая злосчастный вечер. — Уже прогресс, — довольно констатировала Гермиона. — Недавнее «да» сменилось сомнением. Я не знаю, почему мне что-то проще рассказать Гарри, а что-то — тебе. Так уж вышло. А теперь иди к нему, мавр в юбке! — она жестом поторопила подругу скрыться из виду. — А как же фрезии? — Джинни, похоже, решила выяснить всё сразу. — Это не просто приятный сюрприз — признание. Неужели ты до сих пор не знаешь, от кого цветы, Гермиона? Не от Малфоя же! Шутка осталась без ответной улыбки. Его «подарок» по-прежнему не давал покоя, стоило воспоминаниями погрузиться в шёпот, смешанный с удовольствием. Обидой и злостью в серых глазах. И даже взаимной ненавистью. — А это имеет значение? — Гермиона отмахнулась. — Для тебя ведь главное, что не от Гарри. — Он сам так сказал? — опасливо уточнила Джинни. — Не смотри так, я просто хочу знать правду! Пусть это в высшей степени глупо!.. От меня у Гарри не должно быть секретов. — Опять за своё? — Гермиона укоризненно покачала головой. Когда просыпается слепая ревность, рассудок умолкает. Всё-таки кровь не вода, и с Роном не так уж и мало общего. — Нет, Гарри не говорил, но... — Без «но»! Ты прекрасно знаешь, что магия так долго сохраняет цветы лишь благодаря чувствам дарителя. А кто способен на такую любовь? Кто?! На пару секунд повисла тишина, которую разрушил голос Рона, неожиданно появившегося на лестнице: — Даже обидно слышать такое... Я-я, — тягуче выдал он, медленно спускаясь по ступенькам. — Это был я, Джинни, — и поспешил сменить тему: — Куда вы все разбежались? И где, чёрт возьми, Гарри?! Без карты искать — сущее наказание. И незачем так пялиться! — промолчать Рон не смог, особенно когда родная сестра с приоткрытым ртом буравит глазами, словно он воскрес. А Гермиона смотрела на Рона со смесью осуждения и благодарности. Это ложь во спасение? Вряд ли... Сердце подсказывало, что нет. Романтический жест со стороны своего бывшего, но жестоко обидевшего парня удивлял и оставлял в замешательстве. Как и слова Сандры о нём. Только новые вопросы сейчас совсем ни к чему, хоть и стало совестно, что до сих пор не выполнила обещание, данное в лазарете. — Ничего плохого я не сделал, — заявил Рон. — Это всего лишь цветы для именинницы, а не кольцо ко дню помолвки. Гермиону укололи эти слова. Прежние упрёки бередили старые раны, не затянувшиеся у обоих. И сколько понадобится времени, чтобы залечить их, — неизвестно. Тем более когда кажется, что Рон заколдован и своими поступками всё усложняет. Только что это за магия? Тёмная? Неизвестность изводила. — Спасибо, — с опозданием поблагодарила Гермиона за подарок и улыбнулась другу. Демоны Джинни явно замолкали: — Измучила я тебя и Гарри своей ревностью. Пойду поговорю с ним, — произнесла она. — Одна, — уточнила специально для брата. — Погоди, — остановил её Рон. — Пусть Гермиона сначала объяснит, почему зовёт Гарри во сне? — Я?.. Когда?.. — Гермиона растерялась. Вопрос застал её врасплох. Очень неприятное чувство. Мерзкое. — Не важно!.. «Рон злится. Но не лжёт», — абсолютно никаких сомнений. Даже этому новому Рону нет смысла сначала спасать, а потом бессовестным враньём усугублять ситуацию. А ведь именно это он только что проделал. Гермиона возненавидела его. Снова. Потому что Джинни обиженно, с нездоровым блеском в глазах отчеканила: — Парвати тоже это слышала. Значит, ты ничего к Гарри не чувствуешь? Ему я верю. Тебе — нет, — и направилась к раздевалке Пуффендуя. — Ты — идиот?! — закричала Гермиона, не заботясь о том, чтоб подбирать слова. — Зачем ты рассказал Джинни? Рон только качал головой. И с уверенным в собственной правоте лицом заявил: — Она — моя семья. И не стоит ей лгать. Даже тебе, Гермиона. Мы, Уизли, этого не любим. Она металась от лестницы к другу, словно никак не могла решить, уйти гордо или остаться и высказать всё, что накопилось. Второе желание почти победило: — Я не могу тебе пока ответить, почему ты слышал то, что слышал... — рука ткнула Рона в грудь. — Но одно я знаю точно. Мы расстались не из-за Гарри! И мне жаль, если ты считаешь иначе. Резкий разворот — и Гермиона, измученная вопросами без ответа, скрылась за дверью и заплакала от навалившегося чувства одиночества. Крепкая дружба трещала по швам, причиняя боль, которая с открытым удовольствием уступала место ненависти.* * *
Джинни, прислонившись виском к деревянному косяку, стояла в дверях и смотрела на Гарри, не представляя, с чего начать, хотя по дороге сюда десятки слов так и рвались наружу с каждым вдохом. Но теперь они вылетели из головы всё разом, оставив после себя лишь болезненную пустоту. И заполнить её так же необходимо, как дышать. Но воздух кажется слишком разреженным, потому что в нём повисла тишина. Ссориться оказалось проще, чем мириться. Вроде это и не особо сложно, только глядя на сидящего на скамье Гарри, облокотившегося о колени и задумчиво сжимающего древко метлы, разумные объяснения случившемуся тоже почему-то испарились. Он поднял глаза, но даже не тронулся с места. Просто смотрел. Просто ждал. А точнее, сам не знал, что сказать. Я виноват? Я уже не злюсь? Он не ожидал, что Джинни снова вернётся. И тем более — что будет смотреть так, словно ничего не произошло! Сделав несколько шагов вперёд, она встала напротив Гарри и, наконец, смогла прошептать: — Прости... — самое правильное в такой ситуации слово. Другие — фальшивые — блуждают неизвестно где. Но и это одно таит в себе очень многое, особенно если произносишь его искренне. — Это ты меня прости, — будто выйдя из оцепенения, начал Гарри и, отставив метлу, взял Джинни за руку. — Я не... Язык прилип к нёбу. Не целовал Гермиону? В принципе — нет! Или всё-таки да? Полуправда-полуложь не могла пробиться сквозь чувство вины за собственную ошибку. Вместо того, чтобы говорить, Гарри поднёс тонкие пальцы к губам и поцеловал. Один раз. Второй. Третий... Вот теперь всё так, как и должно быть! Никаких иллюзий. Недоразумений. Всё чётко и ясно. Джинни присела на корточки и погладила Гарри по щеке: — Что произошло? — ласковый взгляд скользнул по немного измученному лицу. Пальцы зарылись в непослушные волосы, погладили по затылку, спустились к шее и притянули голову к себе. Гарри приобнял Джинни и уткнулся носом в россыпь рыжих волос, с наслаждением вдыхая любимый аромат. Знакомый до каждой ноты. — Ничего, — лучше и не скажешь. И не столь важно, что конкретно имелось в виду: ссора, так и не случившийся поцелуй или необъяснимый провал в памяти. Сейчас не до поисков виноватых. — Глупенькая моя... Джинни снова растеряла все слова будто маленькая девочка, поэтому просто поцеловала Гарри. Прямо в ставшие давно родными губы. И то, как жадно он отвечал, забыв про обиду, толкало на очередную глупость. А ведь хотела только поговорить... Но после ссоры и откровений Гермионы вместе с остатками ревности поднялось знакомое чувство возбуждения. Что-то внутри требовало подтверждения, что Гарри только её! Не вчера, не завтра, а сейчас. Неразумное желание, но такое человеческое... Обычная потребность в близости по велению сердца, которое отбивает свои требования неслышно, но так ясно, что понимаешь без слов. Джинни разорвала поцелуй и играючи схватила Гарри за шею: — Услышу ещё что-то похожее — придушу, — нет, он понимал, что это всего лишь шутка. Немного нервная. Извиняющаяся. И уже приоткрыл рот, чтобы всё объяснить, как прозвучало: — Потом... Губы вернулись к губам. Прохладные подушечки пальцев заскользили по шее Гарри, пока Джинни прижималась всё плотнее и плотнее, настойчиво намекая на продолжение. Тот прекрасно понимал, к чему она клонит, но сжал её ладони, пытаясь отогнать странное ощущение. Словно видел это во сне. Что-то отдалённо похожее: — Джин... — попытался произнести Гарри, вороша нечёткие образы. А она посмотрела с непониманием: — Что, глупенький?.. — девичьи губы коснулись шеи, а рука уверенным движением скользнула Гарри между ног. Куда уж яснее! Он, словно в тумане, потянул Джинни на себя, устраиваясь прямо на полу. Не догадываясь, что подталкивает её совсем не в том направлении. Ведь речь идёт не о сексе, а о смутной тени на задворках подсознания, словно сотканной из могильного мрака. Вдруг изменивший своим принципам Гарри, не пытающийся по привычке протестовать из нежелания быть застуканным за подобным занятием, только ещё больше подстегнул Джинни к тому, чтобы она опустилась сверху, вызывая в теле приятную тяжесть. Ненадолго... На несколько едва уловимых мгновений показалось, что весит Джинни, наверное, добрую сотню фунтов. Придавливает к полу, словно бетонной плитой. Но необъяснимое чувство исчезло так же быстро, как и настигло. Реальность закружила с удивительной скоростью: шорох одежды… руки… губы… Короткий, как миг, приступ удушья. Остановить Джинни? Не-е-т. Не настолько сошёл с ума! Она уже запечатывает дверь. Стягивает очки. Откладывает их в сторону. Снова склоняется к губам... И от этого — новая вспышка в голове, заставляющая задержать дыхание. Едва различимый голос у уха... «Че-ей?! — вопит сознание, заглушая незнакомый шёпот. — Бли-и-ин…» Гарри стонет. Не столько от удовольствия, сколько от отчаяния. Невозможно удержать ускользающее наваждение, когда Джинни так целует. Дёргает молнию на брюках. С горящими полупьяными глазами сама направляет возбуждённый член прямо внутрь… — О, чёрт! — сорвалось с его губ. Так горячо, что промолчать не в силах. — Господи… — Да… — на выдохе. В ответ. Его сумасшедшая Джинни... Гарри на секунду стиснул челюсти, будто их свело. Словно колючие ледяные иглы пронзили всё тело, и мозг заволокло густым непроглядным туманом. Не прорваться. Не рассеять. Можно лишь отодрать вместе с черепной коробкой. — Что? — с волнением спросила Джинни и остановилась. — Тебе плохо? — рука погладила по щеке. — Не-ет, — с нескрываемым облегчением. Острая боль отступила. — Нет, глупая… — маленькая ложь, но такая правильная. А потом всё стало неважно. Только размеренные движения девичьих бёдер. Только губы на губах и тихие, сдавленные стоны. Ощущение времени пропало вместе с остатками видений. Гарри толком и не понял, почему не смог сдержаться, он кончил за пару минут. И испытал дикую неловкость. Потому что Джинни смотрела на него не то чтобы с осуждением... С подозрением? Нет, с беспокойством. — Ты не?.. — начал Гарри и замолчал, потому что сам прекрасно знал ответ. — Прости... — Не извиняйся. Это не важно, — отмахнулась Джинни и поднялась, поправляя сбившуюся одежду. — На самом деле это не так важно. — Но я могу... — Гарри привстал на руках. — Не надо, — остановила Джинни. Она поискала очки глазами, протянула их Гарри. — Мне почему-то не по себе. С тобой точно всё в порядке? Гермиона мне сказала... — и тут же: — Тебе бы к мадам Помфри. Не качай головой, — она поспешила уточнить, словно могли понять неверно: — Просто... ты как будто другой, что ли. — Я всё тот же, уверяю тебя, — Гарри чмокнул Джинни в губы. — Я верю, — протянула она, но прозвучало не слишком искренне. — Тебе было... — безумная версия: — ...больно? — Я не знаю, — выдохнул Гарри. Брови Джинни удивлённо взметнулись вверх: не знаю? — Забудь, — Гарри поднялся следом и принялся застёгивать брюки. — Просто какой-то дурацкий сон всплыл. Кошмар. Ничего предосудительного, но, может, стоит рассказать Гермионе... А к мадам Помфри я не пойду, нет. И не уговаривай! — Завтра, хорошо? Когда ты мне всё расскажешь. Тебе надо отдохнуть. И поесть. А Гермиона подождёт. — Что же она тебе такое сказала, что ты вернулась? — задумчиво поинтересовался Поттер. — Ничего особенного. И ей придётся самой разбираться со своими чувствами, потому что, Гарри, кажется, я была права... Он замер, перестав тереть линзы очков. — Теперь ты забудь, — Джинни виновато отвела глаза. Зря она, наверное, сболтнула. — Время всё лечит. Но Гарри верил с трудом. Оно не лечит. Просто боль возвращается реже…* * *
Драко предпочитал проводить всё свободное время в одиночестве, в любимых «апартаментах» Хогвартса. Кривая ухмылка тронула губы. Кто бы мог подумать... В Хогвартсе появился такой уголок. Скажи об этом год назад какой-нибудь идиот, тут же бы получил заклинанием прямо в глупую физиономию! А теперь... Жаль, не всегда получалось сидеть вот так: поздним вечером, вдали от сокурсников, на столе, лениво свесив ногу вниз, и, уперевшись затылком в столетнюю кладку, закрыть глаза. Стараться отогнать внутренних демонов и гадкое чувство вины. Но в те дни, когда прямо с утра настроение было паршивое, уединение становилось жизненной потребностью. И плевать на учёбу и правила! На чёртово Министерство с его надзором! Не посадят же в Азкабан за нарушение режима. Прошлым вечером от усталости Драко забыл принять зелье и подсознание, наверно, решив отыграться за столь долгое спокойствие, наполнило ночь криками и слезами. Даже при слабом понимании, что это всего лишь кошмар, заставить себя проснуться не выходило. И если вдруг казалось, вот оно — спасение: реальность... дом... тишина... Нет. Жуткое наваждение продолжалось. Скорбь не отпускала, и боль скользкой жижей липла к телу, заставляя стонать от беспомощности. Этим утром Драко разбудил Блейз. Когда услышал сдавленный хрип. Вытирая холодный пот, пришлось убеждать новоприобретённого скептика, что всё в порядке. Просто переутомление. И от лжи становилось ещё паршивее. Но не рассказывать же Забини про условия освобождения, Реддла, дементора и... Грейнджер. Постоянную ночную спутницу. И почему бы ей не являться в эротических снах? Нет, блин, сука, врывается вот так!.. Бесконечной однообразной мукой. Драко запустил пальцы в волосы. Отчего так сложно послать в пекло и дементора, и его фокусы? До такой степени тошно? Или он боится, что с новой болью будет труднее справиться? А точнее, жить. Драко маниакально захотелось закурить. Он потянулся за палочкой и снял защитные чары с сумки. С остервенением рванул застёжку. Поджёг сигариллу и спасительно затянулся. С оттяжкой!.. Видел бы его сейчас отец, устроил бы, мягко выражаясь, выволочку. За магловскую привычку — вдвойне! Это ведь так не по-малфоевски... Но от прежней жизни мало что сохранилось — и от этого тоже становилось паршиво. Или человек всё-таки та ещё скотина, которая ко всему привыкает? Привык же к змееподобной роже Реддла! К его красным глазам и безобразно-лысой голове. К мраморной бледной коже. К отталкивающему голосу, схожему с шипением. К ядовитым издёвкам и властной манере говорить. К противоречивому поведению. И лишь потому, что цель оправдывает средства. Это ведь собственный выбор. За всё время общения Драко понял одно: от Волдеморта, которого он знал, осталось слишком мало. А если выражаться более конкретно, его было слишком много. Расколотая, нераскаявшаяся душа никогда не станет не просто прежней — единой. Реддл «живёт» в своём персональном аду из нескольких схожих и одновременно непохожих ипостасей, сменяющих друг друга абсолютно непредсказуемо. Слабая, неустойчивая, деградировавшая личность — вот кто сейчас Тёмный Лорд. Вместе со следами былого величия чаще всего проступали беспричинная злость и полное презрение. А ещё заносчивость и высокомерие. Иногда подростковые замашки и даже — о, Мерлин! — остатки человечности. Лишь в редкие минуты появлялся Тот-кого-нельзя-называть, наводивший ужас на большинство волшебников. Драко курил не спеша и прямо как прошлым вечером строил предположение за предположением: русалочьи слёзы не давали покоя. Пришлось даже проторчать пару часов в библиотеке. Сам себя убеждал. Сомневался. Злился. Но в результате вынужден был признать, что в одиночку проблему не решить. Что бы ни задумала Грейнджер, есть безошибочный способ ей помешать, а именно: быть готовым ко всем трём вариантам развития событий. Первый — Отворотное зелье — перестал особо волновать. Либидо зануды всея Хогвартс — исключительно её проблемы. Драко никакого заклятья не накладывал — пусть хоть бочку выпьет — легче не станет. И если Грейнджер собралась бороться с человеческой природой, то — вперёд! Никто останавливать не станет. Но и помогать тоже. А недостающий ингредиент для Отворотного придётся добывать самой. Как? Ой, да по хрену!.. Если даже зелье сработает, что случается не так уж и часто, найдётся другой способ ударить побольнее. Зелье доверчивости — тоже не причина для беспокойства. Оно обладало прекрасным недостатком — действовало достаточно короткое время. И этот вариант казался не очень-то подходящим. Зачем делать из Малфоя идиота? Чтобы убедить в гриффиндорской непогрешимости? Надолго ли?.. На данный момент сильно тревожило только одно: сыворотка правды. Чем дольше Драко думал об этом, тем больше склонялся именно к ней. Он слишком увлёкся охотой на Грейнджер и, наверное, вызвал нездоровый интерес. А значит, назрел насущный вопрос: как не попасть под воздействие зелья? И ответ мог знать Тёмный Лорд. Проторчать до конца месяца в библиотеке в поисках решения не улыбалось. А оно должно быть! Запасной план, учитывая-таки наличие у Грейнджер неплохих мозгов, как-то не получался. Драко затушил сигариллу, свесил ноги по обе стороны стола и водрузил Волдеморта прямо перед собой: — Реддл... Тишина и полное игнорирование. — Реддл!.. Не прикидывайся мёртвым, не поверю, — ехидный смешок невольно сорвался с губ. Глазки-щёлочки неприятно сверкнули багряным цветом. По спине Малфоя пробежал холодок, как будто тело предупреждало об опасности. Высокомерный голос, такой знакомый, напомнил о паническом страхе перед его обладателем: — Я — Лорд Волдеморт, — поправил он. — Смерть, конечно, многое меняет, но не настолько же... Думаешь, это удачная шутка? — и вдруг: — Драко... — Драко? — он ухмыльнулся. — А почему не Малфой? — приближая своё лицо к невероятно отталкивающей змеиной физиономии. — Почему не слабак? Не щенок? Не маменькин сынок? Хотя ответ напрашивался сам собой. Этот Реддл не столь настроен на грубости. По крайней мере, пока. — Предпочитаешь последнее? — надбровные дуги слегка приподнялись. — Я всегда полагал, что человеку нравится звук собственного имени. Настолько, что притупляет бдительность. Пару раз мне это сослужило неплохую службу. Старушки такие доверчивые... — губы растянулись в подобие улыбки, но даже она выходила пугающей. — Значит... — с прежним ехидством начал Малфой, — я могу называть тебя Том? — Лорд Волдеморт, Драко, — не обращая внимание на язвительность собеседника, ледяным тоном ответил Реддл. — Не уподобляйся мальчишке Поттеру. Это тебя не красит. Совсем. Чистокровный маг — не чета какой-то полукровке, — и со злобным шипением: — Убийце! — нижняя губа чуть дрогнула, и красные глаза на мгновение налились гневом. — А до Дамблдора тебе, к сожалению, далеко. Драко не остался в долгу: — Тебе, конечно, виднее. Намёк в голосе очевиден: речь шла не столько о способностях Дамблдора, сколько о его теперешнем местонахождении. — Поменьше сарказма в твоём положении не помешает, — между строк читалось: «Я ведь тебе нужен». — Разве Люциус не научил своего сына уважать силу и власть? — Мой отец в тюрьме! — раздражённо выкрикнул Драко, чувствуя, как внутри поднимается волна едкой ненависти, которая нещадно прожигает самообладание. — Как и... «Мама», — он не смог договорить. С трудом сглотнул липкую слюну. Возможно, Реддл прав: излишняя привязанность к матери — проявление слабости. Для Тёмного Лорда окончание фразы горело в серых глазах роковыми буквами. Человеческой болью. Нарцисса. Ох уж эти родительские чувства!.. Они обошлись ему слишком дорого. — А разве я отправил туда твою семью? — прозвучало с явным негодованием. — Направь свою месть в нужное русло. Она сладка. И поверь, намного слаще плотских утех. Ты поймёшь... Позже. Реддл попал в самое уязвимое. Драко прекрасно понимал, что, как ни странно, расправиться с Тёмным Лордом намного проще, чем с грязнокровкой. И от этого становилось ещё хуже. Сейчас беспомощность не ранила, а выводила из себя. — Тогда помоги мне, Том, — напряжённым голосом. Таким нетерпеливо-отчаянным, что жутко захотелось заполучить маховик времени, чтобы переиграть этот момент. — Мне нужен антидот к сыворотке правды. — Лорд Волдеморт, — настойчиво повторил Реддл. Ноздри нечеловеческого носа едва-едва дрогнули. Казалось, ещё немного — и изо рта угрожающе вылезет длинный раздвоенный язык. Задрожит, оценивая уровень страха у жертвы. — Сильные не просят о помощи, они её просто получают. Кроме того, я дал тебе всё, что нужно. На большее рассчитывать... — он выдержал театральную паузу, — ...глупо. — Ты так считаешь? А разве не в моих руках сейчас сила и власть? — Малфой выставил волшебную палочку. — Не обманывай себя, Драко, — сожаление в голосе вызвало новую ответную волну — гнева, и мускулы под кожей пришли в движение. — Даже сейчас я могущественнее, потому что для тебя по-прежнему Лорд Волдеморт. И все твои попытки убедить меня в обратном — тщетны, а явно подростковое чувство протеста смехотворно. Ты всё так же слаб. Бесполезен. Подвержен эмоциям. Особенно этому абсолютно бесполезному чувству — любовь, и поэтому я с лёгкостью могу заставить тебя играть по моим правилам, — Реддл сверкнул зубами, демонстрируя, словно хищник, своё превосходство. Сегодня его спокойствие бесило Драко сильнее, чем обычно. Лучше бы злился и оскорблял. А этот снисходительный тон действовал гораздо хуже. — Ты забываешь, что благодаря именно моим усилиям сейчас несёшь полный бред! Ведь стоит мне только захотеть, Том, и... — волшебная палочка нацелилась точно в высокомерно-холодное лицо. — Лорд Волдеморт, — в очередной раз гулко и повелительно уточнил он. — «Том» в твоих устах звучит как проявление страха, а не смелости. Ты же слизеринец, и никогда не будет иначе. Следуй собственной выгоде, Драко. Мой лорд... — запросы росли. — Я жду. — Нет, Том. Я требую ответа! — плохая идея настаивать на подчинении этой стороны Реддла, но взыграло самолюбие. — Мой лорд — и ты получишь желаемое, — в словесной битве мог быть только один победитель. И это не наивный мальчишка! — Ну же, Драко... Не лги себе. — Говори, или я уничтожу тебя, — сквозь зубы процедил Малфой и угрожающе приставил палочку к голове Реддла. Но тот лишь расхохотался. И немой ужас окутал Драко. Затянул в свою воронку так быстро, что грудь сдавило до хрипоты. Он никогда не видел, как Тёмный Лорд смеётся, глядя ему в лицо. И эти противные, гиеноподобные, пробирающие до костей звуки резали слух с такой силой, что, казалось, сейчас из ушей пойдёт кровь. Сердце будто подскакивало при каждом ударе. Комната мысленно сжалась до размеров стола, а тени на стенах задрожали. К горлу подступил комок, и ноги будто занемели. Волдеморт ликовал, подпитываясь чужим страхом и отчаянием. Как же он скучал по этому чувству! Одна ничтожная победа над малфоевским отпрыском вдруг принесла столько приятного... И ощущение собственного превосходства пьянило: — Играешь в Поттера? — голос, смешиваясь со смехом, звенел набатом: — Ты не сможешь этого сделать. Никогда не мог. Тем более теперь... Твои страхи манипулируют тобой. Ты — достойный сын своего отца! — прозвучало уже серьёзно. Как оскорбление. — Замолчи... — с силой выдавил из себя Драко. Рука с палочкой дрогнула. Вот она — слабость перед Тем-кого-нельзя-называть. Неукротимая ярость начала сменять ужас. — Вечно боялся не просто действовать — рискнуть. За это и поплатился. Как и твоя мерзкая предательница-мать! Азкабан — слишком малое наказание за ложь Тёмному Лорду. И всё ради кого?! Ради слабого, безвольного, трусливого таракана! — гадкие слова заползли в мозг, вороша его словно ядовитые змеи. — Заткнись, Том! — серые глаза пылали яростью. И слабостью перед ним. — Мой. Лорд, — жёстче и с нескрываемым удовольствием. Реддл не намерен был отступать. Подумаешь, никчёмная угроза! — Ты — глупец, который ноет по ночам, потому что так и не смог понять, что человек рождается, властвует и умирает один. Таков закон жизни. И то не кара, а свобода! Сила и независимость. Благо, которое лишает сотни иллюзий. Но разве ты способен оценить это? — Заткнись, я сказал! — кричал Драко, с трудом сдерживаясь, и остатками разума уже сознавал, насколько близок к искушению. Одна последняя капля — и Реддл победит. Малфой зажмурился, стараясь обуздать удушливый гнев. Он рвался наружу, разрывая грудную клетку. Волдеморт чуть откинул назад голову, словно это он сейчас смотрит на Драко сверху вниз, а не наоборот: — И если б я мог, то сам уничтожил всю твою семью... Потому что иного пути повзрослеть нет! А твои жалкие родители заслуживают только смерти. За предательство! За неспособность вырастить сильного и достойного чистокровного мага! И я считаю дни до сладкого возмездия... — За твою смерть, Реддл? — Драко открыл глаза. Желваки ходили ходуном. Но он решил, всё-таки лучше смотреть страху в лицо. Особенно если на грани срыва. Ответ заставил содрогнуться: — Нет, за любовь, Малфой, — именно она стала одной из причин гибели «величайшего» волшебника. Слова Волдеморта — чистейшая правда. — И твоя боль станет моей наградой. Душевная мука смешалась с чистой кровью и за доли секунды достигла кончиков пальцев. Драко не выдержал. Взмах палочкой — и окно разбилось вдребезги. Ещё один — и Реддл вылетел из комнаты в открывшуюся брешь со скоростью пули. И прежде чем Малфой успел понять, что позволил играть Тёмному Лорду по его правилам, тот пожалел, что вывести мальчишку из себя оказалось так просто. Как раздавить мелкое вонючее насекомое. Настоящим Пожирателем смерти он бы никогда не стал. Это было понятно давным-давно. Опять жаль... Как и то, что осколки раздробленной души беспорядочно сменяют друг друга, постоянно унижая ощущением собственной уязвимости. Одно радовало Волдеморта: жизнь мёртвых продолжается в памяти живых. И не стоит им знать, во что превратилась его.* * *
До того, как раздался тихий всплеск, Драко осознал, какую глупость только что совершил. Он бросился к окну, дрожа всем телом. Но не от страха — от ощущения бессилия даже перед этим Волдемортом. Оттого, что поддался чёртовым эмоциям и в результате… ...проиграл. Антидота нет. Реддла тоже. Всё вышло так, как хотел Тот-кого-нельзя-называть. А не Драко. «Вот дерьмо!.. Дерьмо!.. Дерьмо!» — внутренности неприятно скрутило. Бледная рука стискивала палочку, пока губы шептали заклинание соколиного зрения. Ладони вспотели. Драко нервно раскачивался на ногах, подавляя приступ тошноты. Плотно сжатый кулак со всей силы ударил по подоконнику. Но боли не чувствовалось — только дикая злость. И на себя в том числе. Реддл скрылся под тёмной гладью Чёрного озера. Круги расходились по поверхности в том месте, где он плюхнулся с такой высоты, что жутко представить… Можно, конечно, оставить Волдеморта на растерзание местным жителям, потому что магия защищает лишь от воды. И пока случится то, что должно случиться, бесконечно-длинные бесполезные дни в компании Мерлин знает кого пошли бы Волдеморту на пользу! Но страх того, что это может и не произойти и русалки решат, что кое-кому, вроде главы Хогвартса, стоит узнать, что творится в горячо любимых стенах, оказался сильнее. Недооценивать низших существ, как показывал опыт Тёмного Лорда, — очень опасно. А потребность хоть в каком-то союзнике и желание самому рано или поздно положить конец их истории заставило принять нелёгкое решение и отметить ориентиры на берегу. Придётся нырнуть. Лучше прямо сейчас. Пока шансы найти Реддла достаточно высоки. И с палочкой. Не до такой же степени сдурел, чтобы остаться совсем без защиты! «Чёрт! Чёрт! Чёрт!..» Драко опустил голову и упёрся ладонями в край подоконника, мысленно оценивая риск. Выбора не было. Магия Чёрного озера защищала от призывных чар. Равно как и мокрую одежду от заклинания сушки, именно поэтому после Турнира трёх волшебников участники кутались в тёплые одеяла. А значит, чтобы не дай Мерлину простудиться и приняв во внимание безумный поступок далеко не тупой Грейнджер, придётся раздеться. Донага. В памяти всплывали скупые познания о русалках и прочей нечисти. Согласно тысячелетней договорённости днём они не представляли опасности. Но ночью... Драко Малфой, безусловно, не столь желанная добыча, как девушка... Однако песни русалок, а точнее, их голос, если вдруг приглянулся парень, мог свести с ума. И никакая магия не спасёт... Лишь собственная воля. А этого Драко всегда не хватало. Но мотивация настолько сильная, что могло получиться. Он чувствовал. И пока привидения и дежурные не прибежали на шум, или кто-нибудь не доложил Филчу о хулиганском поступке, надо сматываться. И быстро! Драко схватил сумку и рванул к Чёрному озеру, мысленно приказывая себе не думать. Просто сделать это. Ради себя. И Волдеморту невольно придётся признать, что Малфой не такой уж и трус.* * *
Гермиона в мантии-невидимке варила зелье на лодочной станции. То, что сегодня дежурил Рон, облегчало задачу, но и ему попадаться на глаза не хотелось. При всей необходимости, учитывая занятия, письменные задания, подготовку к экзаменам и тренировки, времени чертовски не хватало. Иногда так и тянуло попросить у Макгонагалл хроноворот! Но ведь не даст. Со стороны зрелище выглядело весьма неприятным: в воздухе над кипящим котлом то и дело появлялась маленькая девичья рука, и зависали пузырьки и баночки, наполненные крыльями каких-то насекомых и высушенными побегами. А потом загадочным образом исчезали в никуда. У магла при виде такого, скорее всего, случился бы удар, или бедняга решил, что сошёл с ума... Но и в альма-матер Чародейства и Волшебства тайное зельеварение вызвало бы совершенно нежелательную реакцию. Сплетни плюс ненужные расспросы — минимальное зло, особенно принимая во внимание то, что сыворотка правды далеко не безобидна. В стенах Хогвартса использовать её можно только с разрешения Макгонагалл. А подобного даже Гермионе Грейнджер не получить ну ни каким боком... Но кого это остановит? Уж точно не её! Она помешивала зелье, отсчитывая обороты волшебной палочки, изо всех сил стараясь не сбиться. Тихий всплеск чуть не отправил всю работу насмарку. Гермиона вздрогнула от неожиданности, но продолжала про себя: «Девять… Десять… Одиннадцать. И — в другую сторону. Один…» Зелье булькало и пенилось, а запах, исходящий от него, заставлял морщиться, но всё шло своим чередом. Точно по книжке. Туалет Плаксы Миртл стал бы не лучшим выбором, потому как слезливые всхлипы и постоянные вопросы могли запросто сбить со счёта. Отделаться от привидения после Войны даже героине удавалось с трудом. Восторги вперемешку с жалобами раздражали. А на лодочной станции периодически хозяйничал только Хагрид. Гермиона сначала насторожилась, но больше никакие внезапные звуки не тревожили слух, и поэтому она продолжила своё занятие. Оставалось совсем немного. Русалочьи слёзы, конечно, уменьшали время приготовления от лунного цикла до двух недель, но именно поэтому такой ценный компонент вносил в процесс зельеварения лишние хлопоты. За всё надо платить. В данном случае сложность увеличивалась в разы. Но это того стоило! Волшебный ингредиент терял свои свойства при высокой температуре, поэтому после каждого этапа зелье приходилось охлаждать и настаивать до получения необходимого результата. После третьего оно должно было не иметь ни цвета, ни запаха, как и русалочьи слёзы. А потом останется лишь подождать. И это не единственная проблема! Вряд ли Малфой согласится добровольно принять сыворотку. Почему вряд ли? Ни за какие коврижки! В тыквенный сок запросто зелье не добавишь, на чай по старой дружбе не пригласишь. И уж точно чёртов легилимент не скажет за подобную выходку «спасибо»! Закрыть разум от нежелательного проникновения — задачка похлеще русалочьих слёз. Поэтому — никаких ошибок. Второго шанса не будет. Но об этом Гермиона подумает позже. Вот только закончит работу. В какой-то момент пришла сумасшедшая мысль: накапать сыворотку спящему Малфою прямо в рот. И разбудить. Интересно, сработает? Должно. «Осталась сущая мелочь — переспать с ним», — улыбка тронула губы. На секунду. Потому что в следующую Гермиона ужаснулась собственной идее. Только запретить своей голове не думать о чём-то похожем — бесполезная затея. Тем более когда тело поддерживает в этом безумии. Сколько раз за последние дни она следила за ним? «Один. Ну, хорошо, три… Не ври себе! Пять. И что?» Да, руки хотят прикоснуться, губы — поцеловать... Конечно, можно сопротивляться, загружая себя по максимуму, но наваждение не исчезает. И сколько его ни отгоняй — оно возвращается, покрывая внутренний щит глубокими трещинами. Который сохраняется целым благодаря остаткам благоразумия. Гермиона загасила огонь, перелила зелье пока ещё непонятного оттенка в стеклянный пузырёк и встряхнула несколько раз. Спрятала его в карман, а котёл — под одну из лодок. Поднялась, закутавшись в мантию-невидимку, вышла наружу и... …замерла с гулко бьющимся сердцем. Потому что заметила вдалеке... (Нет, эти волосы, блестящие в лунном свете, ни с чьими другими не спутаешь!) …Малфоя, стоящего на берегу Чёрного озера с палочкой в руке. Кажется... абсолютно голого. И вопрос «какого Мерлина он тут же нырнул в воду» застыл на губах, так и не сорвавшись. Если бы не ночь, разумнее всего уйти... Наверное. Но вселенная, вероятно, из чувства космической справедливости подкинула такой шанс!.. И упустить его — верх безрассудства. Как и уступить соблазну. Гермиона колебалась не больше минуты. Ночные купания в Чёрном озере опасны, а значит, убедить себя, что это вопрос жизни и смерти проще простого! Зачем Малфою это понадобилось? Вот загадка... Ещё какая! И получить на неё ответ очень хочется. Но не сильнее, чем поддаться искушению и увидеть Малфоя… «Ох, как тебе не стыдно, Гермиона?» …голым. Не в отместку. А тайно. По велению то ли сердца, измученного тоской, то ли тела, скучающего по ласке. Так или иначе, решение принято: нужно проследить, чтобы он вылез из воды целым и невредимым. Вмешаться при необходимости. Ведь в случае опасности в ход пойдёт волшебная палочка, а защитная магия светится в воде яркими вспышками. Единственная цель — просто постоять в сторонке, скрытой под мантией-невидимкой. И уйти незамеченной. Нет никакого желания уподобляться Малфою и опускаться до шантажа! В прошлый раз всё закончилось поцелуем. И сегодня этого хотелось меньше всего. А если быть совсем честной — больше всего. И значит, держать дистанцию — самое разумное. Мысленно сковать себя по рукам и ногам. Не позволять эмоциям и желаниям взять верх. Главное — ненавидеть Малфоя. Его руки. Его губы. Его глаза. Всё, что доступно взгляду и воображению. Прислушиваться только к ударам сердца. И просто смотреть. Гермиона сделала шаг. Ещё один.... И ещё. Навстречу неизвестности. И Малфою.* * *
Драко решил, что проще воспользоваться заклятьем головного пузыря, чем выныривать каждую минуту за новым глотком воздуха, привлекая лишнее внимание. Повезло, что дно Чёрного озера в этом месте не было чересчур илистым, но тёмная толща воды ухудшала видимость. «Люмос максима». — Яркий луч осветил путь. Это увеличивало риск стать добычей русалок, но иначе Реддла не отыскать. И чем быстрее это случится, тем лучше. В крайнем случае, с палочкой не так страшно. Драко несколько минут шарил по дну, словно с магловским фонариком, вглядываясь в мутную воду настолько тщательно, насколько позволяло человеческое зрение. Безрезультатно. Было холодно. Однако ж терпимо. Но чем больше проходило времени, тем сильнее чувствовалась злость. И на себя тоже. Неспособность довести задуманное до конца бесила не меньше проигрыша. А ведь хотел что-то доказать!.. Болван. Сердце колотилось как ненормальное. Страх усиливался. И не только тем, что одолевали тягостные сомнения: Реддла здесь не найти. Но и тем, что размытые фигуры, показавшиеся невдалеке, очень уж напоминали русалок. Нет, хватит себе врать! Не поможет. Это именно они. И что дальше? Самая разумная мысль — сбежать. Потому что до ушей уже долетало сладкоголосое пение, затуманивающее рассудок. Драко колотило. И далеко не от холода, который пару минут назад был единственной проблемой. Медленно, но верно подступала паника. Даже показалось, что на теле выступил — что невероятно — пот. Дыхание участилось. Сердцебиение тоже. В глазах расплывалось. Организм уже приказывал: «Беги или сражайся!» — и сейчас дико хотелось именно первого, пока способность соображать под чарующими звуками ещё не отказала. — Дра-ако... — долетело до ушей сладкой музыкой. Думать о том, откуда русалки знают имя, — не время. Возможно, это часть их магии, способной пробиться сквозь толщу воды и непрочный пузырь на голове. А может, колдовское пение звучит только в мозгу, порождённое собственными страхами и чужой волей. Какой же он придурок! Эмоции толкают людей на беспросветные глупости, и Драко только что в этом убедился. — Иди-и ко мне-е, — ещё слаще и призывнее. Мягко и обволакивающе. Звуки проникали прямо под кожу, струились по венам. Разум уже почти не улавливал смысл того, что долетало до ушей. Просто — мелодия, сотканная из нечеловеческого желания остаться и слушать восхитительный голос до последнего вздоха: — Со мно-ой не будет ни бо-оли... Ни стра-аха... Ни одино-очества... Я сделаю всё-ё, что захочешь, Дра-ако... Веки потяжелели. Ноги и руки слабели, то и дело отказываясь двигаться. А зачем он здесь, как последний идиот, рыскает по дну, мелькало на задворках сознания всё реже и реже. «Найди якорь», — шепнуло самосохранение. Пожалуй, самый сильный человеческий инстинкт, и никакой магии его не заглушить. Необходимо было отыскать внутри себя что-то способное перекрыть сладкоголосое пение. И немедленно! Найти что-то такое же сильное и яркое, как желание жить. Раз одного его сейчас недостаточно, и на глазах будто пелена, которую никак не сморгнуть, а невидимая леска с таким же крючком, намертво застрявшим в теле, натягивается всё сильнее и сильнее. Осталось лишь подцепить добычу. «Ищи, Малфой...» Злость? Не то... Месть? До неё надо дотянуть. «Нет, не позволяй себе расслабляться!» Ненависть. Да... Наверное... Она вдохновляет. Сплачивает. Подстёгивает. Подталкивает. Сводит с ума. Подчиняет себе. Она живёт внутри слишком давно... Ненависть... ...к Грейнджер. Вот он — якорь. За него сейчас так не сложно зацепиться. За невыносимое всезнайство. За несносную гриффиндорскую натуру. За нестерпимо-лохматые волосы. Такие мягкие... За нежные губы. Такие жадные... За прекрасно-обнажённое тело. Такое запретное... За моменты, которое оно так и не подарило. И грёбаное «нет»!.. За стоны и рваные вдохи, которые сейчас стоят в ушах и заглушают всё остальное. Никакого одурманивающего пения — только Грейнджер. На языке. На коже. В мыслях. И вот уже возвращается власть над околдованным телом. К чёрту стояк!.. «Нет, да здравствует — мать его — стояк!» — Драко погружался в возбуждение словно в воды Чёрного озера. Затапливал ненавистной Грейнджер собственное сознание. Только он в ней. На ней. Под ней. И стоны... Стоны... Стоны... Крики, смешанные с тяжёлым дыханием. Драко открыл глаза. И тут он, наконец, заметил то, что искал — всего в нескольких метрах от себя: Красные глаза больше не прожигали. Злобный рот не улыбался. Тёмный Лорд, очевидно, не имел ни малейшего желания не только мерзко поддевать, но и разговаривать. «Охренеть... Всё-таки смог!» Потребовался один рывок и взмах палочкой, чтоб наложить на находку, как было задумано, маскирующие чары: Подстраховаться никогда не помешает. И бежать. Уплывать. Спасаться. Теперь главное — схватить Реддла и оттолкнуться от дна что есть сил. На поверхности пение русалок звучит противно и пронзительно. «Гребите к дракловой матери!» — пожелал Драко им на прощанье. Он не мог поверить, что выбрался. Пузырь лопнул, и Драко жадно хватал ртом воздух, пытаясь унять эмоции. Хотелось орать во весь голос от адреналина, кипящего в крови. Смеяться и плакать. Драко магией отшвырнул находку на берег. Скрытый чарами Реддл был похож на сгусток чёрного дыма. Вдруг навалилась сумасшедшая усталость. И осознание того, что чуть не стал чьим-то трофеем. Сердце, гулко ударяясь о рёбра, разгоняло по телу кровь. Как ни странно, чувствовалась до сих пор не отступившая эрекция... Но до этого не было никакого дела. И Драко, стараясь не выронить палочку, поплыл к берегу.* * *
Гермиона чуть не подпрыгнула от радости, когда голова Малфоя показалась, наконец, из воды. Несколько раз хотелось всё бросить и нырнуть вслед за этим идиотом! Из нездорового интереса. Но ведь уже решила — не выдавать себя. И что-то подсказывало, он жив! Ведь наверняка знает, что делает. Иначе бы не сунулся... То заколдованное нечто, что ударилось о берег с глухим звуком, привлекло внимание совсем ненадолго. Потому что, если по справедливости, тайна за тайну — честный обмен. В конце концов, секреты Малфоя временны. И дикое любопытство затихло, стоило только понять, что он в паре метров от берега. А значит, одной тайной скоро станет меньше. Пьянящей. Жгучей. Разгоняющей кровь. Сердце заходится от предчувствия. Щёки горят. Губы приоткрываются. И уйти именно сейчас... необходимо. Катастрофически нужно. Но: «Я не могу. Прости», — беззвучно шепчет Гермиона. Она мечется от чувства стыда и удовольствия, а не оттого, что маленькая месть за собственное унижение вот-вот свершится. У невидимости есть преимущество: подойти можно так близко, насколько позволяет совесть. Но сейчас её голос всё тише и тише, потому как желание, почти неуправляемое, диктует свои требования. А нелепое самовнушение, что один раз, только один раз... и сама подвергнешь себя Обливиэйт, заглушает доводы рассудка. Невидимость в эту минуту — наивысшее благо, потому что даёт возможность нагло следить за тем, как Малфой медленно выходит из воды. А может, устало? Какая, блин, разница! Никакой. Потому что с каждым ударом сердца Малфоя — нагого — всё больше и больше. Как и игры лунного света на влажных волосах. На лице. На плечах и груди... «О, господи... Не лгал». На животе и бёдрах. На... «О, чёрт!..» Гермиона на мгновение зажмурилась. «Так нельзя!» Она подсматривает. Как последняя дура! И за кем?! «Скажи это: за М...Малфоем. За ненавистным... нахальным... мер...» — оскорбления застывают на языке горько-сладким вкусом, и он всё сильнее с каждой буквой, стремящейся сорваться с губ. «А теперь уноси ноги», — подсказывает благоразумие. Только тело не слушается. Оно не этого хочет. А того, что перед бесстыжим взором. Вот Малфой ищет глазами одежду, словно совсем забыл, где её оставил. Вот бросает взгляд на свою находку. Отмахивается... Движение кажутся такими расслабленными. Неспешными. Потому что — наивный! — не видит, что за ним наблюдают. Нарушают неписанные правила. Опять. Всё повторяется. Прежняя Гермиона крошится, кусок за кусочком. И совесть вопит, не оставив ей выбора. Всё должно быть иначе! Честнее. Правильнее. Кто здесь гриффиндорец? Малфой? Тогда почему именно она — Гермиона Грейнджер — прячется под волшебной накидкой и подло разглядывает ни о чём не подозревающего парня? Стоп. Мантия-невидимка сброшена. Пусть всё будет по-честному. Гермиона не отводит взгляда. Ждёт расплаты. Крика. Оскорблений. Поцелуя? Просто — ждёт. ...Малфой даже не вздрагивает, заметив шпионку, внезапно появившуюся из воздуха. Только замирает на пару секунд. Откуда ж зануде знать, что по сравнению с пережитым появление сверхлюбопытной Грейнджер — пф!.. Сущая ерунда. А то, что она смотрит голодным взглядом, — по хрену! Нет, не потому что не доставляет никакого удовольствия... Скорее, наоборот. Но когда Грейнджер делает это так, будто впервые видит голого парня — что вряд ли! — не удаётся выдать какую-нибудь гадость или послать. Язык вообще плохо слушается. И даже ухмылка не получается — только губы горят, давая понять, что отчаянно нуждаются в ласке. В Грейнджер. И тут до Драко доходит... Нельзя. Нет, твою мать, пусть эта шлюха смотрит! А как с ней иначе? Как?! «Другого времени не нашла? — Драко внутренне рычит под тёплым искушающим взглядом. — Какого дракла?!» Ведь нельзя! Потому что совсем близко Реддл. И если единственный способ перевести внимание на себя — устроить показательное представление, то так тому и быть. Только пусть эта дура молчит! Маскирующие чары не позволяют видеть, но не лишают слуха. Колдовать у неё под носом — вызвать лишние подозрения. Разоблачение, чёрт бы её побрал! А предоставлять Волдеморту новую тему для унижений ой как не хочется. Только не это! Взгляд Драко намеренно становится мягким и холодным одновременно. Малфоев учат этому с рождения? «Смотри... Смотри. Чёрт, ну почему вот так? Почему сегодня?» Злость-злость-злость. Пульсирует в висках. И в паху. «Смотри, сука... Можешь мысленно меня трахнуть. И даже отсосать. Вот идиот, это я зря! — потому что откровенно-развратная сцена увеличивает приток крови к члену. — О, Мерлин, просто смотри, Грейнджер...» ...Теперь в серых глазах вместе с отстранённостью ещё и борьба с собой. «Отвернись», — молит рассудок Гермионы. «Я-не-могу-и-не-хочу», — одними губами в ответ. И она смотрит, не двигаясь с места. Не говоря ни слова. Молчит Малфой — молчит она. Таков мысленный договор. И игра. Кто первым нарушит эти правила — вот вопрос? И что-то подсказывает Гермионе, что не Малфой. Потому что он смотрит в глаза, забыв про свои странно-непонятные табу. Пальцами убирает со лба влажные волосы. Точно выверенными, плавными, неспешными движениями стирает капли воды с тела: С плеч. (Гермиона с трудом сглатывает, на миг ощущая, как закладывает уши. Так хочется прикоснуться самой...) С рук. (Сжать бы их пальцами. Ровно настолько, чтоб ощутить силу. И движение мышц под светящейся от лунного света кожей.) С груди. (Медленно пройтись по ней горячими губами и почувствовать незнакомый вкус на языке. Утолить жажду холодными каплями.) С бёдер. (Прижаться своими. Так сильно... Мысленно пустить прямо в себя. Позволить целовать, согревая собственным теплом.) Сердце Гермионы колотится. Трепещет. Между ног тянет и сжимается — но будь Малфой проклят! — если не виноват, в том, что с ней происходит. И так хочется ощутить наглые прикосновения... ...везде. Губами. Руками. Языком. Раствориться в ласкающем шёпоте. Он может быть таким — она помнит. Только Малфой не двигается с места, тянется за одеждой, открывая жадным глазам напряжённую спину и ягодицы. Выпрямляется. Смотрит в заворожённое лицо и заводит этим так, что все остальные чувства блекнут. Одним затяжным движением, чуть обхватив, стирает влагу с полувозбуждённого члена и заставляет Гермиону краснеть. Однако даже ночные огни Хогвартса не открывают это пронизывающему взгляду. «О, боже, Малфой...» Он не ошибся. Когда-то нахально брошенные слова обретают ясные очертания. И они — что за помешательство? — нравятся. Дурацкое слово! Такое слабое... Не способное передать смятение и непреодолимую тягу повторить это движение самой. «Но зачем?..» Зачем Малфой протискивает ноги в брюки? Застёгивает молнию, пряча от говорящих о многом глаз признаки эрекции. Накидывает на плечи рубашку? Потом — пиджак. И спрашивать: «А как же трусы?» — ну глупо до невозможности! Малфой просто убирает их в карман. Тянется к пуговицам на рубашке. И Гермиона не выдерживает — делает шаг навстречу. Между ними так мало воздуха или только кажется? Потому что дыхание слишком обрывочное. Вместе с тягой к неприступному с губ срывается тихое: — Малфой, — и рука застывает в воздухе с надеждой прикоснуться к холодной коже, к груди. Почувствовать удары сердца. Губы на губах. «Но не более», — обманывая саму себя. ...И Драко тоже это понимает. Читает на истосковавшемся-сомневающемся лице без всякой легилименции. Потому что чувствует: Грейнджер — его отражение. Но, Мерлин всемогущий, не сейчас! Когда готов трахнуть и придушить одновременно. Когда важнее скрыть всё опасное от посторонних глаз, и так открыл для них слишком много. Для грязнокровки — непозволительно много. И, наверное, правильно... Потому что нет никакой боли, раздирающей Драко ночами. Ни грамма. Она потерялась за злостью где-то по пути к нервам. Но дать себе прикоснуться к полуоткрытым губам сейчас — значит сорваться. А как же правила? Плюнуть на них? Нет. Пусть это станет ответным грёбаным «нет»! «Обидно, правда? Злит. Охренеть как злит!» ...«Нет?» — Гермиона уловила отстранённый взгляд. Взмах ресниц. И губы, несмотря ни на что, плотно сжаты. — Ты... — начала тем же тихим голосом и замолчала, потому что поняла… ...она проиграла. Пальцы Драко коснулись её чудовищно-нежных — «Ох, как же я их ненавижу!» — невозможно-нежных губ. Едва провели по ним — сверху-вниз. И он, взмахом палочки подхватив с земли свой секрет, обошёл Грейнджер, не говоря ни слова. Только глаза кричали, словно внутри что-то рвалось... Нерв. Гермиона будто падала. Не хотелось верить, что это «нет». Ноги слабели. Ведь Малфой исчезал из виду, оставив её наедине с собой... ...и желанием. Таким сильным, что ненависть кажется всего лишь каплей — одной из многих на обнажённом теле. Но отпустить Малфоя сейчас — данность. И спасение. ________________________ * Когда душа ослаблена сомнением, её спешит разрушить искушение. Е. Резникова