И мысли падают с дерева несозревшими. Л. Витгенштейн
Гордость возвышает, гордыня же — разрезает на части. А. Миропольцева
— Гермиона, — негромко позвал Гарри. Всё-таки библиотека... Но если лучшая подруга не на шутку увлечена чтением, одной попытки обычно недостаточно: — Гермиона! — уже намного громче, устраиваясь напротив вместе с Джинни, — я должен тебе кое-что рассказать. Он осмотрелся. По выходным в библиотеке народу крутилось совсем немного, что и неудивительно. А мадам Пинс, похоже, разбирала новую партию книг, и отрывалась она от любимого занятия только по крайней необходимости. — Что случилось? — Гермиона перевернула страницу и подняла глаза. — Говори потише, Гарри. Я прекрасно тебя слышу. Просто задумалась, — и покосилась на Джинни. Напряжённость между ними по-прежнему сохранялась, но каждый, поразмыслив, решил, что проще не касаться больной темы без особой надобности. Гарри испытывал дикую неловкость вперемешку с чувством вины, Джинни всё чаще жалела подругу, а Гермиона предпочла ни с кем не обсуждать то, что на самом деле творилось в её сердце. Тем более есть проблемы поважнее. — Может, найдём более уединённое место? — предложила Грейнджер. Она огляделась. Посмотрела на Гарри. Но тот, пожав плечами, продолжил: — Вообще-то, это Джинни настояла, чтобы я не молчал... — он смутился: — Кхм... Как рыба. Говорит, это может быть важным. — А ты так не считаешь? — уточнила на всякий случай Гермиона. — Всё не так просто, — Гарри нервно тёр пальцами лоб. А она взглянула на Джинни. Вид у подруги был обеспокоенный. — Считай меня ненормальной, — прошептала та, — только с Гарри что-то не так. Не знаю, что именно и почему, но эта мысль не даёт мне покоя. Давно не видела его таким… Серьёзным, что ли. Без искры в глазах. Он злится, что я чуть ли не слежу за ним! Поверь, это не ревность... Гермиона почувствовала лёгкий словесный укол, но проигнорировала: чем яростнее отрицание, тем сильнее подозрения. Она всё уже сказала однажды. — В общем, я беспокоюсь, — откровенничала Джинни. — Его разбитые очки просто из головы не выходят. Сама говорила, в Хогвартсе что-то нездоровое творится. А у некоторых, — она многозначительно посмотрела на вечно попадающего в истории Поттера, — фантастическая способность притягивать к себе неприятности. Сколько уже можно бояться его потерять!.. Последняя фраза прозвучала очень взволнованно, и Гермиона вдруг подумала, что природа ревности Джинни, скорее всего, сложнее, чем «не тронь, он — мой!». Гибель Фреда, псевдоубийство Гарри, смерть друзей — всё это навалилось разом. А люди, даже самые сильные, порой сгибаются под тяжестью событий. Страх потери очень схож с чувством собственности. Гермиона успокоила Джинни: — Это всего лишь предположения. Никаких доказательств нет. Может, я параноик и ищу чёрную кошку в тёмной комнате, а её там нет. Или ты что-то вспомнил, Гарри? — поинтересовалась Гермиона, вглядываясь в его озадаченное лицо. — Я бы так не сказал, — он погладил под столом ладонь Джинни, давая понять, что рядом. — А с этими разбитыми очками больше вопросов, чем ответов. Если это сделал я, случайно, то поиск виновных — вообще полная глупость. Стал не хуже тебя: думаю-думаю-думаю! Есть спокойно не могу, всё ищу подозрительный взгляд, прислушиваюсь к чужим разговорам. Ещё немного — и я решу, что это работа Рона! Сарказм мог иметь под собой основания, учитывая его излишнюю вспыльчивость и уверенность, что Гермиона в душе сохнет по Гарри: Джинни вчера заявила что-то в этом роде. — Я знаю, ты обижена, — продолжал он, — но поговори с ним. Начистоту. — Да?! И что же она ему скажет? — Джинни легонько пнула Гарри под столом. Иногда раны лучше не бередить. Глядишь, и затянутся. — Нет, правда, о чём поговорить? — Гермиона, вздохнув, возвела глаза к потолку. И попыталась представить, как это будет выглядеть. Не исключено, что всё сведётся к взаимным обвинениям и новой ссоре. А исполнение обещания опять отложится на пару недель. Если не месяцев! Гермиона не всегда помнила свои сны и поэтому самым разумным объяснением последних упрёков посчитала происки Морфея. Однажды ей привиделся Локонс, набивающийся, мягко выражаясь, в кавалеры. Но это же не значит, что к нему есть какие-то скрытые чувства. Рон возомнил невесть что! — О своих подозрениях насчёт него, — извиняющимся тоном произнёс Гарри, понимая, что просьба прозвучала двусмысленно. Речь ведь шла не о чувствах. — И меня, — добавил он. — О провалах в памяти. Со мной Рон почти не общается. Честно, я пытался спросить, как договорились, случалось ли с ним что-то похожее... — И как? — Гермиона понизила тон, как будто вот-вот откроется страшная тайна. Гарри очень достоверно скопировал интонацию Рона: — Ну... Я всегда помню, где был и что делал. И с кем. Что, опять влип во что-то? Гарри сердился даже от ненамеренного намёка на произошедшее в раздевалке. Недоразумение — не повод выслушивать ядовитые уколы. Но в то, что Джинни взяла и доложила об этом брату, не верилось. Чаще всего. — В общем, понятно, что он на меня зол, — сообщил Гарри, не оглашая причины. — И неясно, когда это закончится, — он виновато опустил глаза. — Так что ты мне хотел рассказать? — поинтересовалась Гермиона, взмахом палочки делая в книге магическую закладку. — Это даже не воспоминание, а некая тень. Ощущение дежавю. Но с каждым разом мне всё сложнее и сложнее разгрести какую-то кашу в башке, да и образы очень размыты, — Гарри усиленно напрягал память. — Будто меня душат. Я уже не слышу шёпот, чувствую только необъяснимый холод, пробирающий до костей. Если честно, смахивает на забытый кошмар. Гарри ненадолго снял очки и потёр пальцами глаза, как от перенапряжения: — Но если на меня действительно напали, почему я ничего не помню? Жив и здоров. Никаких следов на теле. Ничего не болит. Может, это просто галлюцинации? Ложные воспоминания. Как тут разобраться?! — теперь Поттер злился на собственную беспомощность. — Гарри, — начала Джинни, — я не уверена, что ты вроде как здоров, — она вдруг выдала сумасшедшее объяснение: — Как твой шрам? — Господи, что ты... — Поттер повысил голос, но вовремя спохватился: — ...говоришь? Нет, Волдеморт мёртв. Во мне нет ни капли Реддла, уверяю тебя! С этим покончено, — Гарри уставился на Гермиону в поисках поддержки. — Нет, не переживай, — успокоила она. — Волдеморт — это уже история. Гарри и Джинни переглянулись. — Может, и правда ничего не случилось, — Гермиона обдумывала услышанное прямо на ходу: — Может, для последствий мало времени прошло. Может, просто дурацкие совпадения. Как же я ненавижу эти «может»! — она громко захлопнула книгу. Джинни вздрогнула. — Но-о... — протянула Гермиона, — давайте пока будем исходить из предположения, что это не сон. Других зацепок всё равно почти нет. Если зайдём в тупик, тогда и станем переживать. — А почему «почти нет зацепок»? — переспросил Гарри. — Значит, что-то всё-таки есть? — Карта Мародёров, — как будто между прочим, сообщила Гермиона. — Иногда мне кажется, что это звенья одной цепи. Про волшебный пергамент мало кому известно, но с другой стороны — это же Хогвартс. А слухи распространяются помимо нашей воли. Проникнуть в гостиную негриффиндорцу сложно, но возможно. Не исключено, что твоя слава, Гарри, не даёт кое-кому покоя. Гермиона чуть приподняла подбородок и тряхнула волосами: — Давай вернёмся к видениям. Что-то должно было подтолкнуть память. Теоретически. Что ты видел? — Гарри пожал плечами. — Услышал?.. Делал?.. Он покраснел. Наступила тишина. Кажется, вот этого он и опасался: интимных подробностей. На вопрос ответила Джинни: — Извини, конечно, но мы занимались любовью, — сочувственно глядя Гермионе в глаза. И тут же посмотрела на Гарри с возмущением: — Какой смысл скрывать? Мы ничего плохого не делали. А она, — речь шла, конечно, о псевдосопернице, — взрослая девочка и сама разберётся, как с этим жить! Гермиона мысленно закричала на всю библиотеку, заставив подпрыгнуть от неожиданности обычно уравновешенную мадам Пинс: «Я не хочу Гарри! Не его!..» Идея отдавала идиотизмом. — Ты пытаешься сказать, — ненадолго задумавшись, выдала Джинни, — что Гарри изменял мне неизвестно с кем?! — она покраснела от злости и негодования. Жди беды... Ревнивица уставилась на подругу с немым вопросом, искренне надеясь услышать: «Конечно, нет, что ты!» — Я не знаю, — Гермиона не смогла солгать. Что случилось на самом деле — жуткая загадка, над которой сама бьёшься и бьёшься, а толку ни на грош. — Я — знаю! — возмутился Гарри. — Я не мог. Просто не мог! Он опять погладил под столом руку своей девушки, но она, сомневаясь, выдернула её в тот же момент. — Здесь что-то другое, — заключил Гарри. — И дураку ясно! Джинни опустила глаза. В воздухе повисло напряжение. Она сама настаивала на разговоре, а теперь новые подозрения ранили в самое сердце. Гарри решил сменить тему. В конце концов, добавить больше нечего: — А что ты читаешь, Гермиона? — он развернул книгу: — «Древнейшие магические дома Англии»? Джинни приподняла одну из брошюр со стола: — «Легилименция и её особенности», — она потянулась за второй: — «Тайны Отворотного зелья». Зачем тебе всё это? — неподдельно удивилась Джинни. Неужели решила воспользоваться магией? Так на умницу-Грейнджер не похоже... Гермиону ещё вчера посетила странная идея: попробовать избавиться от одержимости Малфоем с помощью волшебства, но список ингредиентов и сложность изготовления впечатляли. А талантливым зельеваром лучшая студентка Хогвартса себя не считала. — Я просто интересуюсь всем подряд. Как обычно, — вышло не очень убедительно. И пусть! — Вот так и до истории дома Блэков добралась. Гермиона просунула руку под блузку и продемонстрировала кулон друзьям: — Хотела узнать, кому он принадлежал. Из чистого любопытства. — Только не говори, что это какой-то загадочный артефакт, заколдованный самим Мерлином! — выпалил Гарри и чуть не вытянул руку, чтобы дотронуться до собственного подарка. Хорошо, передумал. Того и гляди, Джинни запустит чем-нибудь тяжёлым. И будет, вероятно, права... — Да нет, — ответила Гермиона, пряча украшение обратно. — В том-то и дело, что самый обычный. Никаких следов магии. Ценности особой не представляет, не считая возраста. Да и то, ему всего лет двести. Хестер Гамп, жена Сириуса Блэка — не твоего Сириуса, конечно — хранила кулон в память о пропавшей матери, урождённой Мелани Гамп. Она исчезла накануне своего девятнадцатилетия. Из-за того, что её рано насильно выдали замуж — варварство какое-то! — многие посчитали, что это адюльтер и банальное бегство от нелюбимого мужа. — А разве это была не типичная практика? — спросил Гарри. — Я про брак. — Дикий обычай, — резко высказалась Гермиона. — Но мне как-то слабо верится, что Мелани — тихая, малозаметная и достаточно послушная девушка — бросила маленькую дочку ради мужчины. Семья Гампов долго её разыскивала, но единственное, что удалось отыскать, — этот кулон. Ходили слухи, что она появлялась в разных частях Англии какое-то время, только её муж в гневе проклял жену-изменницу, и возможно, это и стало причиной того, что Мелани так и не нашли. Её дочь, Хестер, передали на воспитание Гампам, ведь родной отец лишил её не только фамилии, но и любви. Жестоко, конечно... В конце концов Гампы, устав от слухов, отреклись от неблагодарной дочери-беглянки, и драгоценность так и хранилась в семье Блэков. А всё потому, что мать Сириуса — Урсула — хорошо знала Мелани и отказывалась верить наговорам. — Грустная история. Род Гампов был небогат, но достаточно влиятелен, — сказала Джинни, с удовольствием выслушав предание. — Кажется, уже никого из них не осталось. По мужской линии, по крайней мере. Так ты ещё что-нибудь узнала... такого... насчёт Рона? Ты понимаешь. — Нет, но я решила попросить у Макгонагалл доступ в Запретную секцию, — увидев, как изменились лица друзей, Гермиона прибавила: — Придумаю для начала что-нибудь правдоподобное. Будто я собираюсь к Гарри в аврорат, например, — она потянулась за брошюрой о легилименции. — И зря ты, между прочим, отказался от версии с Обливиэйт. — Я просто боюсь сделать ещё хуже, — Поттер заметил измученный невысказанной ревностью взгляд Джинни, и потянуло рискнуть. В конце концов, что произошло, и для самого тайна. — Гермиона, а ты уверена, что меня заставили всё забыть? — Нет. А есть другие идеи? Снять Обливиэйт нелегко, но возможно. И кстати, говорю со всей ответственностью, если и в Запретной секции я ничего не найду, опять же пойду к Макгонагалл. — С чем? — с волнением поинтересовался Гарри, вскинув руки: они не дети! — С моими кошмарами? С невыносимым Роном? Предъявишь себя как доказательство случившегося? Я пытаюсь тебя понять, честно! Война окончена. Зачем к Макгонагалл? Чего ты боишься? — Поттер насторожился. — Ничего, — совершенно спокойно ответила Гермиона. — Но я предпочитаю знать, с чем имею дело. А Макгонагалл, без сомнения, осведомлена в вопросах магии гораздо больше меня. Это же очевидно! Так что с версией Обливиэйт, Гарри? Давай прямо сейчас! — Не знаю, накануне важного матча не хочется вдруг растерять мозги. — До него ещё две недели как минимум, — тоном старосты констатировала Гермиона. — График игр пока не утверждён. Но я не настаиваю, — маленькая ложь, потому что разгадка притягивала. — Пожалуйста, Гарри... — просила Джинни. — Но зачем?.. — хотя он уже знал причину. — Извините, я на минутку, — Гермиона выскочила из-за стола. Она заметила Фоссет, присевшую в дальнем углу библиотеки. Слава богу, без Рона. Вот оно — решение, которым терзалась всё утро. — Подождите меня в общей гостиной. Я скоро! Джинни и Гарри переглянулись и направились к двери. — Если это Обливиэйт, — шепнул он, двигаясь к выходу, — ты скоро сама убедишься, что ничего не было. Джинни натянуто улыбнулась. Доверяй, но проверяй, конечно... И как заставить замолчать эту глупую ревность? — В любом случае, ты не виноват. Я уверена, — внушала себе она. И Гарри взял свою девушку за руку. Ободряюще сжал. Совсем легко. Вот это — его Джинни. Но отчего-то не по себе… И давят подозрения. — Сандра, — окликнула её Гермиона. — Мы можем поговорить? Как-нибудь. Наедине, — очень важное уточнение. Фоссет подняла глаза. Удивлённо вскинула брови и, помешкав, кивнула: — На будущей неделе, хорошо? Если я не напишу этот доклад о диббуках, Дамблдор меня съест. Но я не люблю читать о смерти и тем более о душах умерших людей. — Не съест, — Гермиона улыбнулась. — Я слышала, как он хвалит тебя перед Макгонагалл. Ну... увидимся. Спасибо! И она в приподнятом настроении направилась в башню Гриффиндора. Возможно, скоро одной тайной и одной проблемой станет меньше.* * *
Гермиона влетела в гостиную воодушевлённой. Гарри и Джинни сидели на мягком диване абсолютно одни. И ждали. То ли казни, то ли освобождения — понять со стороны сложно: слишком напряжены. И, кажется, от этого ещё более близки. — Боишься? — поинтересовалась Гермиона у Гарри, стоя напротив. — С родителями всё прошло гладко, — приободрить его не помешает. — Нет, — он выдохнул. — Бывало и хуже. Наверное... — губы нервно растянулись. — Без «наверное»! Остальные студенты где? В Хогсмиде? Замечательно! Гермиона отступила на несколько шагов и вытянула палочку, чтобы произнести заклинание, но в дверях появился Рон. — Где вас носит? — возмутился он. — Днём с огнём не сыщешь! А что происходит? — он переводил взгляд с вытянутой палочки на Грейнджер. — Что ты хотел, Рон? — сердито спросила Гермиона. Ведь только сосредоточилась! — Я тут обмозговал кое-что, — сказал он, присаживаясь на подлокотник, — Джинни, думаю, тебе стоит об этом знать… И убери к дракловой матери свою заумную мину, Гермиона! Я помню, что обвинил тебя из-за снов. Согласись, стонать «Гарри» очень подозрительно... Лицо Поттера вытянулось. — Но сегодня всё выглядит иначе, — Рон пару часов назад выслушал исповедь Сандры о ночном кошмаре и засомневался. Ей было страшно, когда она рассказывала о злобной твари, убивающей зловонным дыханием. Так страшно, что звала мать. Ту, что уже не любит и в чьей заботе давно не нуждается. — Это почему? — поинтересовалась Джинни. — Ну… Гарри, например, прошлой ночью стонал «Минерва». Да ты перезанимался, приятель! — Рон не врал. — Не смог удержаться от смеха. Джинни с недоумением и улыбкой посмотрела на Гарри: — Макгонагалл? — Так... — Поттер смутился. — Вот не надо издеваться. Не помню я ничего! — Кстати о «не помню», — Гермиона, еле сдержав улыбку, снова вытянула палочку. Излишняя весёлость сейчас ни к чему, заклятье требует чёткости. Во всём. Одно произношение — тихий ужас. — Что тут творится, Мерлиновы штаны?! — воскликнул Рон, вскакивая с дивана. — Гермиона, я имею право знать! — Позже, — прошептала она, максимально собравшись, подцепила воздух палочкой и произнесла заклинание. То, что произошло в следующую секунду, шокировало. Подорвало дух. И подкосило. Гермиона никогда не слышала, чтобы Гарри так кричал. Дико. С надрывом. Как будто его пытают. Стиснул руками голову и орал-орал, кажется, не переставая. Перепуганная Джинни не сводила глаз с любимого лица, старалась оторвать его прижатые ладони и бездумно шептала: — Что с тобой? — глупый вопрос, когда и так ясно, что Гарри больно. Никогда раньше она не видела его таким. — Что ты сделала?! — испуганно прикрикнула Джинни, взывая к совести Гермионы. — Что происходит, чёрт возьми?! Да что с тобой не так? Что сейчас не так?! Тяжело было на это смотреть. Всем. Рон метался, ошалело бегал глазами от Гарри к Джинни, не в состоянии переварить информацию. Наконец, он уставился на Гермиону, стиснув челюсти, пока подбирал менее оскорбительные слова, не имея ни малейшего представления о происходящем. — Не надо меня ненавидеть! — выпалила она. Крики Гарри, слава Мерлину, уже превратились в стоны. — Я всего лишь пыталась снять Обливиэйт. Я не собиралась никого мучить! — Снять чужой Обливиэйт? Но разве это не опасно? Ты что, не понимаешь, как рисковала?! — Рон побагровел. — Так не бывает, — спешно оправдывалась Гермиона, уже отойдя от шока. — Теоретически. Этого не должно было случиться! — Но это, химера тебя возьми, — выругался в очередной раз Рон, — реальность! Самая настоящая, блин, не теория! От твоей самоуверенности уже тошнит. Почему бы тебе не убраться сейчас к хвостороговой матери! — необыкновенно злой Рон набирал обороты. Гермиона внутренне закипала, изо всех сил отталкивая от себя обиду. И приняла самое неправильное решение, какое могла: — Прости, Рон... Пожалуйста. Но я должна... — Прости за что?! — непонимающе заорал он, сжимая кулаки и выбирая, что бы такое разнести в гостиной. — За это, — Гермиона без проволочек направила палочку на Рона. Новый нечеловеческий крик боли огласил комнату. Остолбеневшая Гермиона смотрела в разъярённое лицо Джинни, теряющуюся, к кому бросаться: к брату или другу. Она утирала нервные слёзы и уже не кричала — устало выла: — Что-о-о... что это значит? Скажи-и... — она требовала от Грейнджер ответа, схватившись за голову, как будто дикая паника проникла туда вместе с криками. — Не знаю, — с виноватым видом произнесла Гермиона и плюхнулась на пол, выжатая от потрясения и растерянная. — Но узнаю. Обещаю тебе. Обязательно. Джинни выругалась, но явно не на подругу. — Гарри, Рон... — на глаза Гермионы навернулись слёзы. — Простите меня. Я... я пойду к Макгонагалл. Так… так нельзя, — язык плохо слушался, и способность соображать угасала вместе с воплями, до сих пор звенящими в ушах. — Нет, — слабым голосом запротестовал Гарри. — Нет… Я придумаю что-нибудь, если нас услышали. Никакой Макгонагалл! Меньше всего хотелось покинуть Хогвартс, стать подопытным, ведь такого не утаишь от совета попечителей. И позволить кому-нибудь увидеть заколдованное нечто... А если Джинни не зря переживает? — Сначала ты выяснишь, что с нами, — командовал Гарри. — Но не раньше! Хорошо? — Грейнджер молчала, сомневаясь. — Хорошо?! — Не упирайся рогом, Гермиона, — простонал Рон, с трудом поднимаясь с пола. — Не выводи меня… На Гарри контрзаклинание подействовало сильнее. — Что бы за херня сейчас ни произошла, — заявил Рон, — вы мне, придурки, всё объясните. А потом мы найдём ублюдка, который нас заколдовал, и я собственноручно вытрясу из него душу. — Остынь, Рон, — вздохнула Джинни и посмотрела на друзей. — Не время для злости... Общая боль сближает. Как и общий враг. Всегда.* * *
Драко вышагивал по длинному коридору рядом с Блейзом и почти не слушал его. Тот что-то говорил и говорил, жаловался на кретина Грэхэма, на профессора Флитвика, на недоумка Филча, но смысл монолога постоянно ускользал, потому что мысли были поглощены совсем другим — Реддлом. Не столько им самим, сколько его последним ультиматумом. Драко не ожидал, что Волдеморт изменит своё требование, но факт оставался фактом. И оно — вот дьявол — оказалось хуже предыдущего! Понять, чем руководствовался Реддл, не под силу, но казалось, что тот интуитивно чувствовал, как загнать противника в угол. Драко не мог знать, что Волдеморт воспринял его поступок как собственную заслугу. Сильные всегда получают помощь, не требуя её, и самый тёмный волшебник всех времён вновь ощутил себя таким. С другой стороны, слабый, трусливый, нуждающийся в нём мальчишка смог удивить. А на это мало кто был способен и в лучшие времена. То, что Малфой вдруг оказался сложнее, — порадовало. И развлекло. Нырнуть в Чёрное озеро — это в какой-то степени прыжок выше аристократической платиновой головы, в которой, как ни странно, не совсем пусто. Подобная выходка — хоть какое-то движение вперёд за несколько месяцев. И вот это заинтересовало. Как бы ни хорохорился Малфой, он доказал, что Тот-кого-нельзя-называть всё ещё жив, пусть и в малодушном сердце. И захотелось заглянуть в него поглубже. Из прихоти. Блейз стал говорить ещё тише, и слова долетали до ушей Драко через раз. Его невольно передёрнуло при мысли, что зелье Грейнджер может сработать. Всё-таки заучка одолела Тёмного Лорда, и недооценивать её — верх идиотизма. Но плата за антидот непомерна высока! Если только представить себе последствия, сразу поймёшь, что новая вспышка гнева неминуема. Ещё одна победа Волдеморта — и их история закончится. Может, в этом и нет ничего плохого, но обстоятельства требовали иного. Как и гордыня. Теперь Реддлу нужно только имя… …обладательницы тех самых губ. Которые Драко с маниакальной настойчивостью пытался вытравить из башки. Имя малфоевской одержимости. Однако открыть секрет — немыслимо. Правда — всё равно что приговор в зале суда: Реддл изведёт Драко не хуже дементора. Но ведь можно солгать. Наверное... Только если Тёмный Лорд не поверит, что, вероятнее всего, спасения от сыворотки правды не видать. А это необходимо, как воздух! Упёртая Грейнджер просто так не отстанет. «Чёрт! Её имя скоро набьёт оскомину даже в голове». Потому что стоит подумать об их случайных свиданиях — и во рту вяжет, горло пересыхает, в паху тянет. И осознаёшь, что тело требует одного — отыметь уже эту дуру и послать на все четыре стороны! С размахом. Непонятная ревность больше не возвращалась. С тех пор, как мысли Грейнджер выдали её с потрохами, всё успокоилось. Несколько дней для подстраховки Драко мало-помалу шпионил за Поттером. Нет, Малфои дважды не ошибаются! Пусть вчерашний герой нет-нет да и витает в облаках, как пустоголовый Гойл, но косится на Грейнджер с угрюмой рожей. Не улыбнётся даже. Рыжая глаз с него не спускает как с любимой игрушки. Что бы ни творилось в голове у выскочки, Поттер её точно не трахал. Не сейчас. Если только раньше рыжего дружка. А у Крама затащить такую зануду в постель ума бы не хватило. Иначе не срасталось. Никак. Возможно, после Уизела она и сунулась к долбаному герою за утешением, только такой правильный идиот позволит себе разве что подрочить на неё в туалете. И как только мог к нему ревновать? Реддл прав, эмоции делают нас слепыми глупцами. Временно. Как и член. Тоже — если верить собственным наблюдениям — временно. И тут до ушей долетел голос Блейза: — Драко! Ты меня вообще слушаешь? Он попытался воскресить последнюю фразу в мозгу: «Панси, кажется...» — Так что за проблемы? — удивился Драко. — Вы ж вроде как скрываетесь по тёмным углам не в прятки играть. — Ну да, — задумчиво протянул Блейз и остановился, — но она дальше обжиманий заходить не позволяет. Как будто ни в чём не уверена. Ждёт, когда я посватаюсь, что ли? — Не думаю, — Драко пожал плечами. — Просто Панси ж девчонка... Она, наверно, немного боится, а ты не знаешь её слабых мест, — он заговорщически улыбнулся. — А ты знаешь?! — съязвил Блейз. — Возомнил себя экспертом? Насколько я помню, весь твой сексуальный опыт, не считая продажных девок: смазливая Фоссет и эта... — Блейз, замолчи! — Драко напрягся. — Девки, чтоб ты знал, были далеко не из дешёвых. И мой опыт меня устраивает. Более чем. И меня не посылают спать после поцелуев... Забини уловил намёк. Помрачнел. И зависть тут оказалась ни при чём. — У меня к Панси не спортивный интерес, ты знаешь, — недовольным голосом произнёс Блейз и, отмахнувшись, не торопясь, зашагал дальше. — А ты ведёшь себя не как... — он замолчал, потому что и сам не уверен в том, что попытался сказать. — Друг? — уточнил Драко, поравнявшись. — А чего от меня ждёшь? Без обид. Ничего личного, — но выкрутится из ситуации как-то, определённо, надо: — Панси — прекрасная партия и... — Ты говоришь как мой отец, — перебил Блейз. — Я надеялся, что хоть кто-то не будет обсуждать мои отношения с Панси с точки зрения выгоды. Мне не нравится. — Блейз, чёрт, я не специалист по сердечным делам! Уж точно не я, — Драко сердился, но говорил абсолютно искренне. — А поддержать словом никак?! Ты какой-то странный последнее время: отдалился ото всех. Пропадаешь вечерами неизвестно где. Сначала я думал, это всё суд... Но теперь мне кажется, ты что-то скрываешь. — Волосы... — шепнул Драко, остановившись и сунув руки в карманы. Главное — перевести тему. — Что за волосы? — недоумевал Блейз, обернувшись. — Это ответ?! — он приблизился, надеясь услышать, наконец, какой-нибудь малфоевский секрет. Но прозвучало совсем иное: — Она тает, когда их трогают. Зарываются пальцами. Перебирают... Тянут... Блин, чего я тебе всё объясняю-то! — Ты же говорил, что у тебя с Панси ничего не было, — теперь Блейз заметно напрягся. Лицо озлобилось. — Врал? — Нет, уймись, ради Мерлина! — полушёпотом-полукриком возмутился Драко. — Не было у нас ничего! И не будет. Я, скорее, поцелую... заучку Грейнджер, чем Панси! — истина прозвучала неожиданно легко. — Что?! — лицо Блейза вытянулось от услышанного. Он даже рот приоткрыл. — А ты... хочешь? Нервная ухмылка разозлила Драко: — Это я образно, идиот! — он несерьёзно толкнул приятеля в плечо. — Говорю, не было у нас с Панси ничего. — Тогда откуда ты?.. — начал Блейз и снова осёкся. Единственное разумное объяснение бесило, потому что в милую болтовню вечерами на интимную тему поверил бы только полный болван. — Тебе лучше не знать, поверь! — на целое мгновение Драко захотелось похвастаться, но... лишь на мгновение. Друг не друг, а откровения могут вызвать новые вопросы и тяжёлые последствия. — Но не в книжке же ты это прочёл! — Блейз на эмоциях схватил Драко за лацкан пиджака. Малфой ударил по руке и тихо выругался, прежде чем ответить: — Нет, — он не решался сказать правду и судорожно искал выход: — Чёрт, это же очевидно! Я просто умею делать выводы, мне чувства глаза не застят. Вспомни про привычку Панси: рассядется в гостиной со свитками и мечтательно накручивает волосы. Расчёсывает... Блейз утвердительно кивнул, соглашаясь. — Говорит с тобой, а сама за ухо их заправляет, — Драко даже не был уверен, что сочиняет на ходу. Память воскрешала какие-то случайные обрывки, и с трудом удавалось отличить, про Панси они или нет. Если задуматься, подобные мелочи вдруг оказались подтверждением прочитанных мыслей Паркинсон. — Явно же её пунктик, — отметил Драко. — Интересно... — Блейз отступил. — Не думал об этом в таком ключе. И всё равно, ты что-то недоговариваешь, — он быстро зашагал по коридору, потому что оба уже почти подошли к месту обитания профессора Бинса с его Историей магии. — Во что ты ещё ввязался? Скажи! — Так что мы будем искать? — поинтересовался Драко, поправляя пиджак и в очередной раз уходя от ответа. — Я же, блин, говорил! — Блейз немного обиделся, потому что утвердился в своей правоте. — Прытко пишущее перо, — шепнул он, трезво рассудив, что с Малфоя ничего так просто не вытянешь. — Именное. А это, сам знаешь, запрещено. К тому же недёшево. Отец по головке не погладит. А Бинса сейчас нет, он своим занудством всё чаще Дункану досаждает... Забини распахнул входную дверь и застыл: — Грейнджер? Фоссет? — девушки, стоявшие в центре комнаты, как по команде, одновременно повернулись. Вид у них был... странный. Растерянный, что ли... Или взвинченный? Читать по лицам Блейз не умел и занервничал: одна из них его точно может сдать! — Не стесняйтесь — мы уходим, — Сандра собралась первой и направилась к выходу. — Пошли, Гермиона, мы закончили... А та не то чтоб оцепенела, но слова разом вылетели из головы, когда перед глазами предстал Малфой. И хотя всего минуту назад её мысли были очень далеки от невинных, пропитаны желанием, то о нём сказать это никак нельзя. У него на лице — вопрос. Негодование. Злость. И ни крупицы чего-то особенного. Драко позволил девушкам выйти и, делая вид, что они как минимум жалкие домовики, рванул к столам вслед за Блейзом. — Спасибо, — шепнула Гермиона Сандре, когда захлопнулась дверь. Потому что ничего лучше придумать не смогла. Но Фоссет лишь покачала головой. Не потому, что благодарность — это лишнее, говорить вообще не хотелось. Ни обсуждать последний час. Ни анализировать. Ни переживать. Это потом... Когда будут силы. Сандра поспешила найти Рона не от потребности заняться сексом. Просто отогреться в его объятиях.* * *
Гермиона решила потренироваться после ужина. Полетать перед сном в своё удовольствие, так сказать. В это время поле всегда свободно, а у Старост есть не только обязанности, но и привилегии. С трудом удалось убедить Гарри, что с ней ничего плохого не случится: с метлой управляться проще, чем волшебной палочкой. Его излишняя осторожность даже немного раздражала. Подумаешь, упала... Один раз. Не смертельно же! И как признаться лучшему другу, что единственный способ не думать о Малфое, лёжа в постели: загонять себя перед сном до одурения. Книги — в отличие от воздушных пируэтов — помогали лишь на короткое время, потому что не лишали способности мыслить в опасном направлении. А верхом на метле приходилось максимально концентрироваться на полёте, точнее, на технике. Картинки картинками, но только тренировки помогут не наломать дров в первом же матче. Кроме того, приятно ловить ветер. Сжимать древко покрепче, сосредоточиваясь только на ощущениях от очередного пике. И поражаться, почему раньше даже подумать о таком боялась!.. Выбросить Малфоя из головы — задачка непростая, и вне поля воспоминания о встрече у озера возвращались всё чаще... Равно как и обида. Сознаться себе, что отказ причинил боль, оказалось совсем несложно, но и жалеть о нём абсолютно не хотелось. Так лучше. Гермиона Грейнджер не должна поддаваться необъяснимым порывам. Только не она. На сдвоенных занятиях в компании со слизеринцами позволяла справляться учёба, в свободное время — постоянные задания и поиски ответов в библиотеке. Друзья Гермионы нередко сторонились её, а если по существу, занимались своей жизнью... Поэтому самыми тяжёлыми стали вечера. Дежурство нисколько не отвлекало — наоборот. И, конечно, сейчас тренировка больше бегство от искушения, чем беззаветное желание повысить уровень подготовки. Потому что сегодня проблема усугубилась. Гермиона никак не ожидала, что первое занятие окклюменцией пройдёт так тяжело. Вызывала невольное уважение способность Фоссет справляться с эмоциями. Ведь им обеим было сложно. И, что неудивительно, в равной степени. Сандра сама предпочла не задавать лишних вопросов — просто помочь. Некоторым приёмам она научилась помимо собственной воли, потому что последние пару лет старалась скрывать свои мысли от матери, считавшей её ужасной ошибкой, из-за которой брак стал дурацкой необходимостью. Нежеланный ребёнок. Нелюбимая дочь. Которая обязательно вот-вот испортит свою жизнь раз и навсегда. То, что мелькало в мозгу Гермионы, ранило сердце. Рон не мог вытеснить так быстро прежние чувства, а видеть Малфоя с другой — больно. И дело не столько в факте, сколько в эмоциях и ощущениях, которые вызывала у Гермионы даже такая, почти невинная, близость. И животное острое напряжение между ними при всей обоснованности не переставало быть мучительным. Ведь и самой хотелось стать частью этого чувственного безумия. До слёз. Гермиона изо всех сил старалась не пускать Сандру в свой мозг. Но сознание, вероятно, издевалось, то и дело позволяя вытаскивать на поверхность глубоко личное. Сокровенное. И попытка заместить воспоминания теми же заклинаньями закончилась полным фиаско: нескромные ласки вспыхнули яркими красками, вызвав острый приступ найти Малфоя, стащить с него отвратительную слизеринскую форму, прижаться кожей к коже и позволить им вдвоём ни о чём не думать. Целовать и целовать, пока губы не онемеют. Заниматься любовью... Так, как он хочет. По его правилам. Но чувствовать тёплую, мягкую, пьянящую ненависть, сгоревшую вместе с обрывками пергамента. Все последующие часы облегчения не принесли. И Гермиона вдруг подумала, что в животе у неё далеко не бабочки, а пчёлы... И они жалят и жалят, напоминая о себе с пугающей силой. Гермиона сделала в воздухе петлю. Одну, вторую, третью... И надеялась, что скоро тоска отступит. Иначе впервые, забыв обо всём, отдашься Малфою хотя бы в воображении, закрывшись в ванной старост и отчаянно пытаясь убедить себя, что руки, ласкающие между ног, — не твои собственные. Его.* * *
Драко, окутанный вечерними сумерками, подпирал трибуну враждебного факультета и, мельком поглядывая на воздушные выкрутасы Грейнджер, отчего-то надеялся, что она таки свалится с треклятой метлы себе в назидание. Ему — на радость. Пусть уже грохнется гриффиндорской задницей, а ещё лучше — лицом, прямо в смешанный с грязью песок и заполнит этой чудовищной смесью свой влажный горячий рот по самые всезнайские уши. Пусть набьёт ею лохматые волосы, запорошит наглые глаза... И, может, тогда чёртова выскочка, наконец, поймёт, что нельзя ничего вытворять за спиной у Малфоя! «Сыворотки правды уже, блин, мало!» — этот вариант по вероятности чаще всего опережал версию с Отворотным. То, что он — бывший Пожиратель смерти — основная цель и причина, сомневаться не приходилось. Легилименция породила «львиное» мщение. И такой же интерес. Око за око и зуб за зуб, иначе пазл в голове не складывался. Даже если тайный план Грейнджер каким-то чудом провалится и сыворотка не выйдет, радоваться рано. Люди — не зелья. С ними сложнее. А уж с двумя заучками — вдвойне. «Забылась, на хрен!» Упёртая дура нашла новый способ удовлетворять свою буйную потребность лезть куда не просят. В любом случае, антидота так и нет, а дилемма с Реддлом заставляла Драко судорожно метаться в поисках спасения. Торчать сутками в библиотеке — сказка не про Малфоя. Это вызовет лишние подозрения, а чувствовать себя беспомощным — отвратительно! Он слабо, но понимал, почему так злился: его прижали к стене. Опять. Только что цепи не навесили… Стоя недобрым зрителем, он напрягал каждый мускул, чтобы унять регулярно подступающую дрожь. Не от страха — от гнева. Оттого Драко нервно курил, пряча сигариллу в кулак, и проклинал эту чёртову магловскую привычку — его горькое лекарство. И наказание. Как ни прискорбно, к такому способу успокоить внутреннего зверя приходилось прибегать всё чаще. А виновата в этом, как обычно... Грейнджер. Она стала ещё большей проблемой, войдя в жизнь Драко преступным искушением. Несмотря на то, что признал сей факт и практически смирился, проще не стало. Вроде обычное дело... Тупая похоть. Впереди ничего не значащий половой акт с очередной шлюхой. И особо вкусным бонусом — местью. А точнее, персональной болью от Малфоя. И желательно, неизлечимой. Гнетущей. Ощутимой каждым нервом. И даже, что невероятно, от кончиков волос до самых ногтей! До тошноты. До приступов, заставляющих трястись. Жадно глотать воздух и орать. До визга. Впереди — долгожданная расплата. Музыка для истерзанной души. И, главное, необходимое доказательство: Тогда, в камере, дементор облажался. Драко чуть оскалился, лихорадочно, урывками втягивая отравленный дым, выдыхая сизую струю вниз и разглядывая носки собственных ботинок. Почему-то представилась полуголая Грейнджер, распластанная на холодной земле: в одной форменной юбке и галстуке, красно-жёлтой змеёй обвивающем шею. Глупо отдавшаяся Малфою. Затраханная им до изнеможения. С магической повязкой на глазах. Со слезами, бегущими по щекам прозрачными струйками. С призывной мольбой в голосе. Лежащая у ног победителя. Ослабшая и сломленная. Отравленные мысли, подобные табачному дыму, заполняющему лёгкие, вызвали необыкновенно приятный и одновременно подлый приступ жалости; сладкое пренебрежение и едва-едва уловимую боль. Та разрослась бы за считанные минуты, поглотив Драко, как и ночной кошмар, но злоба спасительно задушила её на корню. «Ты — никто. Моя маленькая прихоть. Каприз, — губы невольно дрогнули. — Вещь». Драко отбросил сигариллу и выпрямился. Грейнджер, очевидно, поглощённая очередными сумасшедшими теориями, ни о чём не подозревая, шла ему навстречу. В этот раз нападать со спины никто не планировал. И даже палочку не достал. Он разберётся с этой героиней магловскими методами — голыми руками. Если потребуется. Есть в этом что-то пьянящее: чувствовать её страх и бунт — особенно бунт — буквально собственным телом. Не говоря уже о желании. Только заниматься сексом Драко не собирался. Не сегодня. Когда несносная выскочка бесит до чёртиков! Он просто предупредит, что подобные выходки спокойно сносить не намерен. Грейнджер заметила его. Наконец-то, заметила. Всего на миг притормозила. Сбавила шаг, проходя мимо. Уставилась своими тёмными глазищами, словно опять видит Малфоя голым. Хочет прикоснуться. Ждёт, что он сломается. Забудет обо всём, подавшись приказам наливающегося кровью члена. «Вот дура! И ты сам — идиот. Раз тебе мерещится это в вопрошающем взгляде». Прошла. Она почти прошла мимо... Драко мысленно наказывал Грейнджер за дерзость, впиваясь зубами в горло до сине-малиновых отметин. И тут, наконец, сорвалось... Слетело с ещё мгновение назад сжатых губ, размыкая стиснутые до ломоты челюсти: — Что у тебя за дела с Фоссет? Хотя Сандра не отличалась болтливостью и явно испытывала нечто большее, чем простое влечение, от невесёлых подозрений это не спасало. Когда речь идёт о девчонках, тем более отвергнутых, утешительные прогнозы отдают непроходимой глупостью. Грейнджер застыла. Но не повернулась. Пока что... Просто молчала. — Повторяю для глухих, — отчеканил Малфой, борясь с желанием развернуть её силой. — Что у тебя с Фоссет? Гермиона уловила знакомые нотки подчёркнутого презрения. Совсем неласковые. Колючие. Даже острые. Отрезвляющие от дурманящих мыслей, как короткие лёгкие удары по щекам. — Не твоё дело, — она обернулась, крепко сжимая вертикально стоящее древко и стараясь не вестись на откровенную враждебность. Ничего сверхъестественного не происходит. Просто поговорят. По крайней мере, она. Сегодня меньше всего хотелось видеть невыносимого Малфоя, потому что позволила себе мечтать о том, о чём нельзя даже думать. — Нет, как раз моё, дура! Если вы собрались мило покувыркаться в кровати или сообща подрочить на мою колдографию — это одно, а вот типичная девичья трескотня — другое! Такие зануды, как вы, не станете обсуждать новые тряпки или косые взгляды тех, кто жаждет затащить вас в чулан для швабр. И тайным клубом с занятиями для непроходимых тупиц тоже не пахнет. С какой стати вы вдруг спелись? Это не рыжая, которая вечно облизывалась, глядя на твоего дружка — Поттера. Значит, что-то ещё... — Господи, что ты несёшь?! — не выдержала Гермиона, на эмоциях повысив тон. Совсем ненадолго прикрыла глаза. Глубоко вдохнула, чтобы успокоиться. Это дурной сон: лицезреть Малфоя, так сказать, во всей красе. За что? За то, что подсматривала? За то, что хотела? Что надеется спасти свои мечты от неосязаемых прикосновений мерзавца? Если им обоим обидно и плохо, то к чему усугублять? Драко заносило: Грейнджер медленно развернулась и отдалилась на целый — мать его! — шаг. — Что слышала, идиотка! Во что ты опять сунулась своим сверхлюбопытным носом? — Малфой преградил дорогу и вцепился в чужую метлу рукой с такой силой, будто желал переломить никчёмную деревяшку пополам. Подобно той, что стояла перед глазами с невозмутимым видом и строила из себя невинную овечку. — Совсем от чтения помешалась? — Отойди, — негромко произнесла Гермиона, улавливая терпкий запах табака. И вишни... «Малфой курит?» — только отчего-то это не раздражало, а вызывало абсолютно противоположное желание: спасти. Успокоить. Потому что только слепой не заметил бы, как Драко трясёт от скрытых под сальностями терзаний. — Запомни, Грейнджер, потому что дважды повторять я не стану. Если только узнаю, что вы обсуждаете меня или мою семью... «Сравниваете с рыжим выродком. Смеётесь. Делитесь грязными секретиками...» — Драко про себя взвыл, представив гадкие шушуканья. А вслух — слова, как тупые удары кулаком в грудную клетку: — Или. Хрен. Знает. Что... — То что? — спокойно, со слабой издёвкой спросила Гермиона, чуть склонив голову набок. Угрозы всегда вызывали протест. — Я забуду про надзор, грязнокровка! — шипя, выдавил Драко, пытаясь вырвать метлу из тонких, но цепких пальцев. — И поверь, тебе лучше не знать, чего могут стоить подобные разговоры. — Я тебя не боюсь, — и ведь правда ни капли страха. Гермиону нисколько не задело подобное оскорбление: переболела. Более того, полна уверенности: Малфой ничего ей не сделает. Не сейчас. Слишком много непосильно жгучих эмоций. Так много, что скоро самовоспламенятся и осыплются к ногам горсткой пепла. И возможно, тогда проступит человечность. Что-то настоящее. Гермиона беспечно ослабила хватку: Малфою нужна метла? Пусть забирает! Останется вот так: без палочки в руке. Без какой-либо защиты. Потому что угроза — пустой звук. — Конечно, ты не боишься, — от показной гриффиндорской смелости Драко уже тошнило. Но от такой, почти голой, беззащитности в груди защемило, противно прихватывая нутро. Пальцы стиснули древко метлы с максимальной силой, и они стали ещё бледнее, а голос бесцветнее: — Потому что ты меня хочешь, — едко и строго по-Малфою. — Подсматриваешь исподтишка. Спишь и видишь, чтобы я наконец отымел тебя. Грезишь о моём члене, запихивая в себя свои грязные пальцы! И почему собственные скабрёзности возбуждали? Как и образы, которые чёртово воображение рисовало в мозгу с нескрываемым удовольствием: абсолютно обнажённая, распахнутая для него Грейнджер. Влажная и — «Мерлин, удержи меня!» — такая же беззащитная. Стонет и не дышит. Дышит и не стонет. Это всё грёбаное влечение! Воздержание до добра не доводит. — Замолчи, — её полустон. С придыханием. Что-что, а злить Малфой умел. На долю секунды Гермиона возненавидела его сильнее, чем прежде, потому что он — будь сотни раз неладен! — почти прав. Хочется тёплых губ. Наглых рук. И, главное, ласки... А сейчас ещё и тишины. Потому что если он не замолчит, чувственные желания смешаются с болью намертво, как собственное дыхание смешивается с запахом вишни. Едва уловимым. Таким же, как иной Малфой. Гермионы ответила угрозой на угрозу: — Замолчи, или я... — и самой не верилось, поэтому уже про себя: «...ударю тебя». Руки, как и ноги, налились неимоверной тяжестью под нетёплым, раздевающим, циничным серым взглядом. — Уйди, ради Мерлина... Как тогда, у озера... просто уйди. — И не подумаю, — Драко, мстительно ухмыляясь, приставил кончик древка к лицу Грейнджер. Но на нём ни один мускул не дрогнул. От такой выдержки стало ещё хуже, ведь чёрная зависть отказывалась принять её храбро-неугодный нрав. — И у озера, и сейчас я сам буду решать, что делать. И чего ты стόишь. Неужели обидно быть отвергнутой? Хотя это было сказано ехидным тоном, чувствовались отголоски случившегося на пыльном столе, не исключено, целую вечность назад. — Тебе ли не знать, как это бывает, — тем же голосом протянула Гермиона, отводя от лица собственную метлу и спасительно опуская взгляд, лишь бы Малфой не прочёл в нём, кроме обиды, ещё и грубое вожделение. — Теперь стало... легче? Последняя фраза прозвучала совсем тихо, но для Драко всё равно что крик. Ткнуть, как щенка, носом в собственное дерьмо?! Да, ушёл. Пренебрёг. Отомстил. Но ведь и сам уже ненавидишь обстоятельства. Невыносимого Реддла. Близко-далёкую Грейнджер. Драко переполняла слепая злость: — Мне пофиг! — выплюнул он, снисходительно скалясь, потому что губы сводило от эмоций. — Не обманывай себя. Ох, какая же ты жалкая, когда смотришь на меня и облизываешься, как последняя шлюха! Но где-то в самой глубине затуманенного воспалённого мозга кто-то протяжно подсказывал иное: «Ты не должна была проявляться, блин! Мне жаль, дура!» Драко почти зверел: — Запомни, летунья, я вижу тебя насквозь. Читаю твои мелкие однообразные мыслишки. И если только узнаю, что ты посмела... — продолжение застряло в мозгу вместе с липким страхом, — «...унизить меня ещё больше». — Не смей, — Гермиона ненадолго сжала руки в кулак и сглотнула ярость. Та обожгла горло, заставив его сжаться. И теперь протолкнуть в себя ответные оскорбления равносильно пытке. Но внешняя холодность — лучшее оружие против хама. Зря старается! Слова не ранят. Не раздирают гордость. А ведь она есть! Гермиона не сдержалась: — Повторяю, не смей говорить со мной в таком тоне. Не имеешь права! Лицо Малфоя вспыхнуло возмущением. «Вещь ему указывает?!» — Говорю, как хочу! — Драко рывком отбросил метлу в сторону и приблизился: — И делаю с тобой, что хочу. Гермиона ощутила аромат вишни ещё острее. Тот забился в мозг и не вытолкнешь! А если не дышать? — Ещё однa подобная выходка... — цедил Драко. — Да хоть десять! — гнев так и рвался наружу, распирая всё тело. — Говори не говори, мне смешны твои пошлости, от которых у тебя самого встаёт. И это не я, а ты сейчас... — как плевок: — Жалок! Драко будто ударили публично. Он не сказал, но: «Я заставлю тебя подавиться собственными словами!» — глаза блеснули болью и исступлением. Гермиона отшатнулась, но не испугалась. Просто поняла: нападение неизбежно. Что творится в голове Малфоя, запутавшегося в чувстве вины и неизвестно чего, — мучительная загадка. Однако позволить притронуться к себе — преступление. «Беги от него!» — пока власть над новой Гермионой не вернётся. И дело тут не в трусости — в самоуважении. В следующее мгновение Драко с силой толкнул Грейнджер к трибуне. Придавив грудную клетку, навалился чуть ли не всем своим весом и, протиснувшись свободной рукой между прижатыми телами, рванул молнию на брюках. На вдох задержался у паха. Ровно настолько, чтобы Грейнджер поняла... И она поняла. Всё. По дыханию. По взгляду. По движению. Как и он — её понимание. По аромату. Изгибу губ. Черноте зрачков. Но прочувствовала ли?.. Она упёрлась ему в руку взволнованной грудью. Качнула бёдрами. Едва-едва. Споря с судьбой. Обронила подобие согласия и возражения, прогнулась и... ...замерла. Смело и стойко. Драко ощутил, как кровь приливает к члену. «А увидят?.. Да похер!» — он чуть отстранился, чтобы насладиться страхом в карих глазах. Если бы... В них даже не пустота — а почему-то... жалость. Противная клейкая жалость. Да, Гермиона жалела. Себя. «Нельзя, глупая… Нельзя, милая... Нельзя-нельзя-нельзя! — вопил рассудок в надежде, что его услышат. — И пусть ты хочешь его, умоляю... Не отпускай себя. Будь сильнее». Внутри творилось что-то страшное, тёмное и неведомое: жестокая, беспощадная война с собой. И с Ним. Но как ни стараешься отрешиться от окутавших всё существо ощущений — получается плохо. «Нет» и «да» слились воедино и застыли в каждом нерве. Во всём виноват Малфой. И ядовитый аромат вишни. Потому что затапливает собой слишком горько. Слишком дурманяще. Пьяная вишня. Жестокая. Желанная. Драко крепко вцепился рукой в распущенные волосы и отвёл их назад, намеренно причиняя боль. Почти освободил Грейнджер от тяжести собственного тела, позволив ей, наконец, вдохнуть полной грудью и потянулся напряжёнными пальцами к изогнутой шее. Провёл по горлу их кончиками, стирая бесстрашие с тонкой кожи. Он наблюдал за судорожными глотками, ловя тьму приоткрытого рта. Предчувствие всегда возбуждает. Скоро член достанет до гланд. Будет протискиваться в самую глубину, на несколько сладких мгновений невольно лишая возможности дышать. Рефлекторно, от натуги из нестерпимо-наглых глаз хлынут слёзы. Такие же горячие, как и эта шлюха внутри. Драко осторожно размажет эти капли по щекам, чтобы они замерцали. Стали влажными и блестящими, как собственный член, исследующий жаркий охамевший рот, осмелившийся оскорблять чистокровного волшебника. Скоро он будет — ох, как же это вкусно! — в опасной близости от белоснежных, гладких от слюны зубов. И, кажется, можно свихнуться, представляя, как язык Грейнджер ласкает кожу. Снова и снова. Пусть смотрит в глаза, если хочет. Ведь она всего лишь шлюха, стоящая на коленях. На виду у Мерлин знает кого! И пусть только попробует дотронуться чёртово-ровными зубами!.. Он вцепится в её лохматые волосы. А потом станет толкаться и толкаться, ударяя по сверхлюбопытному носу, пока не кончит. Голос Драко хрипел: — Ты больше не посмеешь... — его рука сдавила горло, пытаясь ощутить удары слабого, ранимого девичьего сердца, трепещущего от страха. Или, возможно, желания. — Не надо так, Малфой, — ослабшим голосом. И тот будто погладил по голове, стараясь успокоить. — Не так... — Без тебя знаю! — прорычал он прямо в лицо, отгоняя унизительную ласку. А где вызов? Где страсть? Привычно бесящий бунт? В висках барабанило: «Грейнджер, не лги мне. Хотя бы телом. Своим хрупким, беззащитным, неправильным телом!» Её дыхание... отвратительно-вкусное дыхание дрожит, а ведь пальцы сжимают горло намного мягче. Почти — мать его! — ласкают. И она даже не пытается вырваться, просто накрывает его руку своей. Зачем-то — вот проклятье! — закрывает глаза. Шлюх не целуют. По-настоящему... Ими пользуются. Без спроса. Гермиона чувствовала… всё. Каждую бесконечную секунду чувствовала абсолютно всё. Нормальное и ненормальное. Прекрасное и уродливое. Себя и Малфоя. И ждала, сама не зная чего. Может, чуда? Если он вдруг понял, что творит, почему не уходит? Между ними не притяжение — хаос. Не колдовство — почти пепелище. Драко послышался невозможно-тихий, придушенный то ли стон, то ли всхлип, вынуждая безотчётно закачать головой, напрочь отказываясь подчиняться подступающему искушению: поймать его губами. В башке кружило, как испорченная пластинка: «Мы оба ненормальные, раз творим такое. Ты хочешь меня, Грейнджер. Наверное, всегда хотела. И когда кувыркалась с тупым Уизелом в дешёвой квартирке — тоже», — вдруг в ненадолго прояснившееся сознание ворвалось воспоминание с Сандрой и... …рыжим кретином. Драко сморгнул наваждение. Не помогло. Хуже. Теперь всё стало намного хуже! Вместо неё — Грейнджер. И эти слюнявые губищи терзают трогательно-аккуратную грудь, пока невозможно хрупкие пальчики надрачивают возбуждённый член. Рука Драко очень медленно, беспрепятственно заскользила вверх по изящно изогнутой шее — к лицу. И ненадолго сжать горло, чтобы вновь почувствовать пьянящую власть, — невероятный соблазн и удовольствие. Необъяснимо… Как и катастрофическое притуплённое желание прекратить поток гадких похабных картинок в голове, от которых в груди что-то трескается. Вот гриффиндорская скромница, прикрыв свои невыносимые глаза — обнажённая и доверчивая, — послушно раздвигает ноги. Демонстрирует себя похотливому недоумку. Позволяет ему устроиться между точёных бёдер. Что за херня?! — толкнуться. И тут она... кричит. Не от удовольствия — от нестерпимой боли. Оскверняя белоснежную постель и восторженно дышащего дружка своей кровью. Плачет и всхлипывает, неосознанно упираясь ладонями в грудь... Это удар. Точно под дых. И между ног. Драко не удержался. На один, два, три укола в сердце безжалостно вдавил пальцы в нежную кожу, ощутив челюстную кость, потому что внутренности скрутило. И тут, к своему ужасу, всецело и до конца прочувствовал тот факт, что не будет… первым. Малфою остаётся только подбирать остатки былой невинности. И почему-то от этой мысли сводило желудок. Разве когда-то интересовало, какой ты у шлюхи по счёту? Ни в жизнь! Тогда откуда эта ревность, вкус которой так сложно спутать с чьим-то другим? Жгучая ревность к... боли. Особенно к боли. Даже физической. Рука Драко разжалась и застыла. Он так и не решился прикоснуться к полуоткрытым губам Грейнджер. Ведь не собирался же трогать вообще!.. Гермиона слабо оттолкнула Малфоя и, вжавшись спиной в трибуну, спрятала лицо в ладонях, как будто это могло спасти. «Беги от неё!» — это Драко сам себе, безысходно ломаясь изнутри. Потому что в это мгновение мучительно сознаёшь, что грязнокровка вдруг перестала быть просто способом удовлетворения. Ничего не значащим телом. Она прокралась в отдалённые уголки сознания незаметно. Обосновалась вместе с ночными кошмарами. Или раньше? Бред. Ложь. Полная херня! «Грейнджер — пустое место. Убеди себя», — Драко, уперевшись рукой в трибуну, прикрыл глаза. И зачем он перепачкался не только в развратных видениях, а ещё там — у озера? Когда жадно целовал этот рот, который лизался с рыжим ублюдком! Тогда в пыльной комнате, когда наслаждался шёлковой кожей, сплошь покрытой отпечатками долбаного дружка! Но Поттера Драко бы пережил. Возможно... Поттер — это слава. Избранность. Какие-никакие, но мозги. Это ещё понятно. Поттер — победитель. Но Уизел?.. Малфой — второй после ничтожества. Писклявый голос внутри шептал, что это именно он — нищеброд. Который тупо вколачивается в его Фоссет. Как когда-то проделывал то же самое с не его Грейнджер. Чувствовал вкус её смазки. Пропихивал свой кривой член в такой желанный сейчас рот. Тот, что целовал Малфой. А значит, он попробовал — вот занесло! — и... Уизела. Не выходит. Ничего не выходит. Стоит и стоит, как чёртов кол! «Слабак», — Драко каменел. И он сам себе противен оттого, что хочет Грейнджер — о, Мерлин! — даже такой... Жаждет быть в её невыносимом рту первым. И между ног тоже. Хочет ловить спазмы и крики от боли. Пропитаться ею как наивысшим благом. Достать до самой глубины и выбить из заумной башки все мысли. А теперь и Уизела. Смыть. Перебить его запах. Вкус. Отодрать от Грейнджер. Резко. До боли и крови. До непрошеных слёз. За непростительный подарок тому, кто не способен оценить его. «Может, ты и сама жалеешь?» — Драко разлепил веки и осторожно отвёл прижатые ладони Грейнджер. Но опять в растерянных карих глазах нет желаемого — ни слезинки. И страшно подумать, что хочешь увидеть в них ещё… «Закрой...» — и будто услышала. Происходящее в следующие мгновения становится пыткой: то, как напрягаются его ноги, чтоб не подогнуться. Как рука снова тянется к красивому лицу. Как кончики пальцев касаются нежных губ, и неровное девичье дыхание согревает кожу. Обволакивает аромат её распущенных волос. Никогда Драко не был так близок… к падению. Не в её день рождения. Не у озера. В эти мгновения. Когда, не выдержав, Драко ласково проводит по губам. Очень трепетно. Сверху вниз. Скользит по ним свежим воспоминанием. Истина почти придавила: картинки того, как рыжий придурок размашистыми движениями причиняет Грейнджер боль, вымораживают. Это право Малфоя! И справедливость. «Ты заслужила боль, — он молчит. А пальцы гладят по губам и надавливают с каждым новым вдохом всё сильнее. — Ди-икую боль. За то, что стонала под ним. Если стонала... Позволяла своим влажным, томным, страстным губам скользить не по моему члену! С гортанными звуками. Давясь им в жадном порыве. Встречаясь с ним языком. Нет. Ты не могла». Разум гонит саму мысль об этом. «Зануда. Бревно. Ты же бревно! Я слышал». Да, Малфой, ты слишком многое слышал. Слишком многое чувствовал. Но почему же тебе мало? Особенно если вспомнить дрожь и возбуждение на кончиках твоих пальцев. Стоны и грёзы. Голодные глаза Грейнджер там, у воды. Будто видит впервые… Драко проводит большим пальцем по губам мягче. Как же это бессмысленно! Но всё равно скользит и утопает в потоке откровений: «Грязные, истерзанные Уизелом губы... И если ты ему такое позволила, то предала не меня, Грейнджер... Не те моменты, что так с нами и не случились... Ты предала себя. И по-прежнему мучаешь меня. Но — будь я проклят! — заслуживаешь, чтобы тобой попользовались, как той шлюхой в отеле. Потому что ты вдруг перестала ей быть». Большой палец, следуя за мыслью, надавливает на нижнюю губу, освобождая себе путь, и очень медленно скользит в рот. Совсем неглубоко, но так недвусмысленно. А Грейнджер, кажется, сопротивляется, прогибается, пытается вытолкнуть... Касается подушечки языком. Невольно прижимается губами. Но как же — мать твою! — тут сдержаться?! «Это член, Малфой. Твой член. Смотри, она хочет его», — Драко неосознанно задерживает дыхание. Гладит другой рукой её хрупкое плечо. Бездумно подаётся бёдрами немного вперёд, подчиняясь слепому желанию. Чувствует, как холодит чувствительную кожу чуть промокшее от смазки бельё. Палец это не то. Не настоящее. «Ох, чёрт... Мерлин!..» И почему сейчас вдвойне плевать на Уизела?! Руки слегка надавливают на плечи Грейнджер. «И какого хрена я не могу с ней... так?!» — он, почти раздавленный, обхватывает ладонями её исступлённо-открытое лицо. Драко прижимается лбом ко лбу. Чуть трётся об него, надеясь уничтожить ненужные мысли. Отвратительно острые. Развратные. Унижающие даже себя. И причиняющие этим новую боль. Рука проводит по её мягким, как пух, волосам. «Финита...» — бесполезное заклинание. Но проносится в мозгу само собой. Драко не собирался целовать Грейнджер. И заниматься сексом. Себе он не врёт. Но, забыв о непростительно многом, наклоняется к лицу. Смыть собой чужой вкус. Чужие проникновения. Осознать: «Я хочу... тебя. Ты победила...» И уже у самых губ надрывное: — С...су...ка, — за то, что делает с ним. И нет сил терпеть. Не хватает воли остановиться. И тут же ответный выдох Гермионы: — Нет, — и пусть потом сотни раз пожалеешь! Но как бы отчаянно ни прозвучал голос Малфоя, иначе просто нельзя. Проглотить обиду не получалось. Руки уже упёрлись в грудь Малфоя. Потому что в тёмно-серых, почти чёрных глазах стояла не только мука, но злость и похоть. Они бились в его прикосновениях. Жили в его дыхании. А чистая ненависть, похоже, уже пузырилась в венах, поэтому они так напряжены. Долгожданные поцелуи будут яростными и холодными. Ни грамма тепла. Ни капли пусть и бредового, но чего-то особенного. Поэтому: — Я не хочу. — Враньё, — тихое сдавленное шипение. И губы в каком-то полудюйме. — Грёбаное враньё! Гермиона чуть сдвинула брови: да, слышать правду горько. До непоправимой ошибки осталось всего ничего. И пусть внутри самое земное человеческое желание — близости — вопит и бьётся, разбиваясь на кусочки с острыми, как бритва, краями, неизбежность будет озвучена: — Я же сказала, нет, Малфой, — Гермиона сильнее надавила на его грудь, пытаясь освободиться. — Что теперь за причина? — ледяной голос немного смягчился. Но тот же пренебрежительный тон. Уничтожающий. — Я не пьян. Какая теперь отмазка? Или забыла, что уже раз почти отдалась мне? И сейчас готова, я знаю. Самоуверенности мерзавцу не занимать. Но изменить ничего нельзя: — Да, я хочу тебя, — сумасшедшая, но правда. Жестокая, конечно, но произнесённая вслух, приносящая с собой облегчение. — Хотела, — не совсем честное уточнение. — Несмотря на все твои правила, которые я шантажом вытащила из Сандры. Гермиона заметила, как Малфой напрягся и, как ни странно, отступил. Но ещё немного — и выйдет из себя. — Прости... — добавила она абсолютно искренне. — И нет смысла обсуждать это, поверь. В тебе пьяном больше человечности, чем в трезвом и злом. Всего какая-то капля, но она есть. И я скучала по тому Малфою — не по этому. Для которого я, — Гермиона прорвалась сквозь терзания, — сука. Шлюха. И грязнокровка. — Ты не понимаешь, — хрипло выдавил Драко. — Просто не понимаешь… — Мне всё равно, — Гермиона покачала головой. — Пусть. Ничего не будет. И если ты только рискнёшь прикоснуться ко мне сейчас, я буду кричать во весь голос. Кусаться и драться с тобой до последней минуты. Ненавидеть до тошноты. Она уничтожала остатки чего-то особенного между ними: — Но если ты останешься доволен и этим, изволь... Только я исцарапаю тебя в кровь, чтобы очистить от той грязи, в которой ты любишь пачкать других! — Гермионе показалось, Малфой побледнел ещё больше. Но всего на пару секунд. Рука Драко едва дёрнулась. Как и он сам. Короткий выпад вперёд, представляя лживую Грейнджер: полуголую, лежащую под ним в грязи с щенячьей покорностью и... ...ничего. Гермиона интуитивно отшатнулась, заметив в серых глазах странную решимость. Что Малфой собирался с ней сделать? За правду... И думать на этот счёт не хотелось. Сердце колотилось о рёбра, отбивая сумасшедший ритм, словно намеревалось выскочить из груди. Не от страха — от боли. И её так много... На радость Малфою. — Да пошла ты! — процедил он сквозь зубы. — Пошла ты, Грейнджер! — а она не смотрит — подталкивает к последней черте между ними. Гермиона промолчала: «Мне жаль, что я тебя так ненавижу сейчас». Слёзы усталости рвались наружу, но каким-то чудом хватило сил спокойно сказать: — Всё кончено. Я ухожу. — И обойти застывшего, будто в неверии, Малфоя. Чертовски наэлектризованного, злого и грубого. Забыть про метлу — самое разумное, и просто идти вперёд, не оборачиваясь. Гермиона старалась не заплакать. Она ускорила шаг, чтобы — не дай бог! — проникнуться сомнением. Потому что усомниться — значит утратить силу. А этого позволить себе просто не могла. Любой.* * *
Драко трясло. Не просто трясло — колотило. Сдержаться, не сломать Грейнджер оказалось непомерно тяжело. До звона в голове и зубовного скрежета. Слепая ярость сковала по рукам и ногам, и гневные слова, которые забивали мозг с каждым ударом сердца, по сравнению с ощущениями звучали лаской. Драко на какой-то момент пожалел, что решил справиться с Грейнджер сам. Без волшебства. Она, наверное, давно скрылась из виду, только обернуться и проверить — пойти против себя. А броситься за этой дурой теперь, чтобы вылить на неё всё, что рвётся наружу, — слабость. Грёбаная капитуляция! Потому что непозволительные эмоции. «Слишком много чести для вещи!» Которую давно пора выбросить из башки. И голова сейчас лопнет от гнева. Нервы, натянутые в струну, рвались один за другим. Каждый мускул перекручивало от напряжения. Скулы сводило. Драко проиграл. Весь план мести рассыпался за какие-то мгновения. Только влечение никуда не исчезло. «Вот херня!» — потому что оно стало необыкновенно сильным. Почти нескончаемым. Драко лихорадочно пытался отыскать в кармане палочку. Он знал нужное заклинание. И наложить его — не преступление — возмездие. Грейнджер должна умолять Малфоя поиметь её, стоя на коленях. Скулить. Задыхаться. Давиться им. Ловить каждое его слово. Подчиняться. Потому что она — шлюха. Он ей даже заплатит. Десяти кнатов вполне хватит — большего не стоит! По монетке за каждый крик, ласкающий слух, когда зубы будут вгрызаться в её нежную кожу. И характерные отметины навсегда отпечатаются даже в гриффиндорском мозгу! Она будет игрушкой. Которую так легко сломать. И это Азкабан... Драко внутренне рычал. Вколачивал в своё сознание, что мать не простит... Он сам себя не простит. «Да, пошла ты, Грейнджер! — на большее не способен. — Пошла ты!..» За то, что проиграл. За то, что не пофиг! За отравленные грязные мысли. От которых чувствуешь себя… так… паршиво. «Я почти сорвался. Скатился ниже некуда». Не потому что почти поцеловал — изнасиловал. Драко Малфой не пачкает свои руки. Вот так... Резким движением он застегнул штаны. «Может, достаточно ударить? Хотя бы мысленно. Чтобы полегчало». Замах… Удар!.. Сладко. Очень сладко. Вот она бухается на свою гриффиндорскую задницу. Лицо кривится от боли. Иначе никак не заглушить свою! И, главное, Грейнджер страдает от унижения. Хватается за щеку, плачет. Несётся жаловаться дружкам. А в воображении это совсем не волнует. Не волнует ничего… кроме нестерпимой горечи. Пошла к чёрту! И тут ласковая рука легла на плечо, а за спиной раздался тихий голос девушки: — Драко... Он резко развернулся. «Пошла к чёрту!» — всё ещё набатом звучало в голове. — Тебя Мак... — Панси не договорила. Малфой, не сразу осознав, кто перед ним, вцепился рукою в волосы и впился зубами в губы. Так сильно, что заставил её громко застонать. Почти взвизгнуть. Но ничего уже не изменить. Драко сомкнул челюсти посильнее, слабо надеясь ощутить солёный привкус чистой крови, чтобы смыть со своих губ Грейнджер и вытравить навсегда мучительно-необъяснимое притяжение. Всё. Кончено.