Быть хорошим — значит жить в согласии с самим собой. О. Уайльд
— Ты уме-ешь... — с трудом выдохнула Гермиона, вновь почувствовав под ногами опору. — Чёрт!.. Ты... — от спонтанной аппарации всё ещё сжимало лёгкие, но новый глоток воздуха принёс наконец облегчение: — Ты умеешь летать, Малфой. Гермиона медленно отступала к стене, подальше от Драко. От его тяжёлого взгляда и не менее тяжёлого дыхания. Мелкий осколок витража застрял в спутанных белоснежных волосах багряной уликой и вызывал необъяснимое желание выдрать его вместе с ответом на вопрос: почему? «Почему — чёрт тебя возьми, Малфой! — ты умеешь летать?» Он не пытался удержать её или приблизиться — просто стоял у камина, склонив голову, уперевшись ладонями в полку... ...и смотрел. Смотрел молча, устало, вдавливая серой мглой в ледяной камень за спиной, словно в грязь: раскисшую и вязкую, липнущую к коже гнусными подозрениями, что врастали в неё намертво. Гермиона невольно поёжилась. — Почему, Господи Боже, ты умеешь летать? — снова выдохнула она, растирая подлые мурашки, бегущие по рукам: ночной воздух холодил кожу. — Потому что я волшебник! — резко бросил Малфой и, чуть скривившись, уставился в пол. Ненадолго. В тусклом свете свечей, измотанный и задумчивый, он казался намного старше и с каждой секундой будто сгибался под грузом неподъёмных мыслей. Поэтому спина стала сутулой, а скулы острей, выдавая внутреннее напряжение. Малфой отстукивал на гранитной плите еле слышный ритм, но он отдавался в ушах Гермионы гулким эхом. Для неё мгновения тянулись слишком долго... Как и этот день — пополам с новыми тайнами, стоявшими уже поперёк горла. Затем Малфой выпрямился. Разжёг огонь, порылся в кармане пиджака и, вооружившись сигариллой вместо палочки, практически не шевелился и не моргал. Лишь губы, кажется, шептали что-то вроде «идиот». Если не хлеще... Это дало Гермионе время отложить допрос и осмотреться. Сердце забилось тише, надеясь, что так его не услышат. «Господи Боже...» — уже дважды, не представляя, кому молиться. И пора ли? Зачем он... Зачем?.. Зачем?! — Зачем ты притащил меня в Мэнор? Она узнает это место и через сотню лет! Мрачное, тревожное, удушливое, пронизанное криками и стонами, будто иглами, торчащими из стен и потолков. Место, где человеческая жизнь значила порой ничтожно мало. В этой самой комнате — знакомой, наверное, с самой Смертью. — А я обязан отвечать? — ухмыльнулся Малфой и заявил без колебаний: — Думаю, нет. Естественно, нет. Гермиона почти забыла, каким остывшим бывает дом. Пустые картины нисколько не удивляли. Хмурый, неприветливый Мэнор и без того смотрелся безлюдным и заброшенным. Рождество не творило чудеса — увы, и лишь позолоченные таблички на массивных запылённых рамах создавали эффект присутствия. Но не праздника. Вместо привычных украшений настенные канделябры витиеватыми рожками отбрасывали свои зловещие тени. И те расползались... Нет, заползали в душу, бередя память. Перетряхивая дальние её уголки, куда долгие месяцы Гермиона так настойчиво загоняла мысли о пережитом. Она взволнованно вздохнула. И, конечно же, дело не в страхе. Не в нём! Даже если бы не случилось Сколопендры и Малфоя, она никогда бы не позволила себе бояться. Только — думать. Нет ни малейшего желания вариться в воспоминаниях, анализируя ошибки: свои и чужие. Абсолютно. Точно. Нет. Зачем воскрешать каждым нервом минувшую боль и отчаяние? Захлёбываться в них и собственном вопле. Снова терять надежду, усилием воли удерживая остатки сознания. И, упаси бог, жалеть себя... Левую руку заломило. И почти разорвало кожу в том месте, где тонкими белыми нитями вырисовывалась метка: Грязнокровка. Заметное глазу оскорбление. Унизительное прозвище. Всего несколько букв, давно не ранящих до слёз. Но по-прежнему задевающих других. «Я — грязнокровка». Гермиона может сказать это вслух. Гордо. С вызовом. Тихо и громко. Это её броня, которую она способна носить до самых седин! С этим легко жить... Но не со шрамами, вырезанными глубоко внутри. Гермиона оторвала взгляд от кривой надписи и подняла голову — Малфой смотрел. Смотрел, как и она пару секунд назад, на правдивые горькие буквы и... ...злился. Потому что, сжав губы, переломил зажатую в пальцах сигариллу и рывком бросил её в огонь. Серая мгла сразу стала оранжевой, отражая пламя. Красиво. Очень красиво. И опасно. Как и надоедливые вопросы Гермионы: — Почему ты умеешь летать? Почему — теперь?.. — она не обвиняла, но говорила громче и громче, съедаемая подозрениями: — Почему ты читаешь мысли? Почему — мои?! — и самое важное, наверное, на пределе возможностей: — Почему, чёрт тебя подери, в тебе столько злобы, что хватит на двоих?! Дыхание оборвалось при мысли о Волдеморте и его верной Нагайне, ставшей одним из крестражей. А те будят в человеке не лучшие качества. Только Тёмный Лорд мёртв!.. Чёрные-чёрные змеи так сильно оплели сознание, что даже озноб пропал. — Малфой, хватит молчать! Но он, чеканя шаг, приблизился — мерной поступью; как молоток, отбивающий приговор в зале суда. И, дёрнув рукав вверх, обнажил свою метку, съязвив: — Это сойдёт за ответ? — и развернулся. Резко, решительно, непроизвольно сотрясая спёртый воздух замка. Малфой отдалялся от Гермионы. Во всех смыслах. Как будто не случилось ни «Гермионы», ни бегства, ни нелёгкой борьбы с правилами. Включая те, что высечены на стенах Мэнора родовыми запретами: Грязнокровкам здесь не место. Малфой повернул какой-то пустой портрет и, не оборачиваясь, извлёк из тайника пару бокалов и бутылку. Выставил их на каминную полку, а затем, не спрашивая, наполнил оба фужера. — Нет! Не сойдёт, — упрямо спорила Гермиона, топчась на одном месте. И это его объяснение? Она удивлялась тому, что всё ещё удивлялась выходкам Малфоя. Хотя разум твердил одно: откровенности ей не дождаться, не в этой жизни. И, должно быть, не в следующей... Плохо. Очень плохо. А если где-то там скрывается то, что способно пролить свет на самое злободневное: Почему Малфой превратился в столь желанный трофей? Желанный до Непростительного. И главное — чей? Сквозило что-то личное в подобной одержимости. Какая-то особенная связь. Такая же сокрушительная, как любовь и ненависть. Связь, о которой знает только Сколопендра. А быть может, и Малфой... Он протянул Гермионе бокал той самой рукой, наглядно демонстрируя, что отказываться от своих слов не намерен. Хрустальный кубок, полный красного вина, переливался алыми оттенками и согревал даже на расстоянии. А твёрдый голос не предлагал — настаивал: — Пей. Гермиона машинально покачала головой, но голос повторился: — Пей. Так надо. Кому надо — Малфою? Как защищать его, не зная от кого? Как?! Гермиона терялась. Как спасти друзей? Себя? И тех, кому, быть может, нет счёта... «Как, господи?!» — постоянные мольбы отдавали негриффиндорским отчаянием. И ответ крайне неприятен. Возможно, аморален. Почему возможно? Именно так. И вряд ли его нашёптывали высшие силы: Сыворотка правды. Гермиона опять покачала головой и стиснула платье озябшими пальцами, терзаясь очередным вопросом: цель оправдывает средства? Ведь Малфой — единственная зацепка в этой скрытой войне с неизведанным. Ключик к ряду загадок, который не подобрать... Гермиона даже не улавливала, как контроль над жаждой истины невидимым песком просачивался сквозь пальцы. Драко отмахнулся. Королева упрямства и глупости! А что ещё ждать от той, кто суётся голой в Чёрное озеро? В сентябре! Он едва пригубил вина, воскрешая чарующе-девственную картину, как вдруг: — А можно мне воды? — Грейнджер покашляла. И сделала это как-то натянуто. Почти притворно... С подозрительно-ангельским лицом и рассеянным взглядом. Она подошла ближе к камину и вытянула руки, подставляя ладони обжигающему пламени. Чего это мы прячем свои наглые глаза? И Грейнджер будто услышала, прекратила любоваться огнём и с немой просьбой уставилась на Драко. «Воды? Да неужели?!» — что-то быстро наша героиня сдалась. Необыкновенно-невероятно быстро, ещё несколько минут назад заваливая неугодными и чреватыми вопросами. Пришла очередь Малфоя изображать глупость. А именно — вернуть фужер на камин, кивнуть и выйти из комнаты. Выйти... но не уйти. Следить за Грейнджер в своём собственном доме и понимать... ...как же она его бесит! Адски. Дико. Бесит. Так, что глаза слепит зелёная вспышка. Кажется, он заавадил мерзавку. Мысленно. Потому что будь даже Драко мертвецки пьяным... Или непревзойдённым тупицей... Или очкариком вроде косоглазого Поттера... Он бы не усомнился: Грейнджер что-то подлила в бокал. И это не успокоительное. Не зелье удачи. Не — чтоб ей... — возбуждающее пойло! Естественно, нет. Внутри захохотал кто-то не менее мерзкий, ростом с Драко. С хищными зубами и глазами, налитыми кровью. Захохотал и умер. Потому что появился другой: потирающий ладошки, хихикающий, упивающийся моментом. Требующий правосудия и... ...Грейнджер. Распятой её же орудием. Драко опрокинул антидот залпом, не раздумывая. Подпитываясь тёмными планами по выучке Грейнджер с фантастической скоростью. Неприятный металлический привкус на языке исчезал так медленно, что хотелось сплюнуть это сомнительное удовольствие. И лишить себя сладкого возмездия? Не дождётся! Ноги уже отмеряли шаги в направлении столовой: Воды — так воды. Отмыться. Гермиона в нелепом танце кружила по комнате, разрываясь между массивным креслом и каминной полкой. То бросала взгляд на бокал Драко, то отводила, даже прекрасно зная, что сыворотка бесцветна. Но вино, кажется, окрасилось грязно-алым, потеряв былой блеск и притягательное тепло. И на душе у Гермионы даже не кошки — химеры: сражаются с сознанием, выворачивая мораль наизнанку. А заодно и реальность. Бедняжку как магнитом тянуло к заколдованному напитку, каждую секунду становящемуся всё краснее и мутнее. Вино уже покрылось грязно-белой пеной, плавило изящную ножку, пока Гермиона еле-еле двигала за неё. Переставляла бокал. Сравнивала со своим... Возвращала обратно. Откуда метания? Решила — так решила. И кто-то нашёптывал прямо на ухо: «Ты должна знать. Должна знать... ...во имя всеобщего блага». Гермиона сморгнула наваждение: Она совсем рехнулась? Потому как нацепила на себя чёрный балахон и маску. Или сливовую мантию и способность вершить? Делать подлости легче, чем исправлять. Вспомни, ненормальная дура!.. И она тут же притянула фужер Драко к себе, спасая его от кратковременного безумия. Докатилась. Гермиона пристыженно огляделась: та же безжизненно-ущербная комната. Ни лишних глаз, ни ушей — только пара рам, совсем недавно хранящих историю Мэнора в лицах. Сейчас — лишь мнимых свидетелей беззакония. Пустая картина над камином будто затягивала... Чувствовалась в ней какая-то неестественная пустота. И такая же мрачность. А надпись гласила «Хестер Блэк, урождённая Гамп» — финальным росчерком памяти. Гермиона невольно коснулась груди, отыскивая несуществующий кулон. Кулон матери Хестер — Мелани Гамп, пропавшей столетья назад. Рука погладила кожу в том месте, где касался её холодный металл. И вдруг... Словно скорбная чернильная вуаль спала с картины. Перелистнулась страницей с угла на угол, и, промелькнув, растаяла в ближайшем закутке. Или это сбежало отражение тёмной Гермионы, или... Она обернулась. Потянулась за палочкой, повторяя «Гоменум ревелио». Но не успела... Перед глазами возник истинный свидетель: с графином в руке и нездоровым румянцем. Малфой впечатал стеклянный сосуд в полку за спиной Гермионы, задев рукавом её волосы. Она поймала напряжённый, испепеляющий взгляд и... …ничего. Неведомая злость, пылающая в его глубине, осыпалась, прячась по неосвещённым углам мелкой россыпью. Гермиона словно очнулась. Попятилась в сторону и к креслу, придерживая бокал за горлышко. Она виновато вглядывалась в рубиновую поверхность, полную нездоровой одержимости в поисках ответов. И бесчестного, гадкого, бесцеремонного вторжения в сокровенные тайны. Может, стоит попробовать эту пилюлю самой? А что?.. «Чего, блин, бояться!» — ох, мы уже перенимаем сарказм у Малфоя. А Драко хотелось пить. Жутко, до изнеможения хотелось пить. А лучше — выпить. Влить в себя целую пинту, лишь бы загнать старого демона поглубже: в самые скрытые закоулки. Ведь страх — он прилипчив, въедлив и скор на расправу. Может, это нормально — бояться, сомневаясь в собственных силах... Только дрожь вымораживала, горло саднило, а слизеринская решимость — ха! — иссякала с бешеной скоростью, усиливая его жажду до состояния зверя. И этот зверь требовал выпить. Всё тело просило обжигающей влаги — не запретного пойла. И глотка смелости: чистого, как чистая кровь. Из рук Грейнджер — с триумфом! — месть подождёт. Гермиону качнуло — это Драко вырвал бокал. И ударил сиплым, вдруг севшим голосом: — Как вино? Попробуем... — твои мысли, твою правду. И тебя — на вкус. Гермиона успела лишь вскинуть руки, ловя ускользающий образ. Как и когда Малфой оказался рядом так близко? «Стой!» — резко, но мысленно. Она опоздала: мир уже рушится... — Стой... — слетело слабо и обречённо. Ведь Малфой опрокинул бокал почти до дна, жадно глотая отравленное вино. Тоже попятился и, зацепив локтем второй фужер, разбил его вдребезги. Наступил ботинком, словно не замечая, не слыша стеклянного треска... Гермиона зажмурилась. Сжалась в комочек вместе с расколотым сознанием, мечтая повернуть время вспять. Солгав, схитрив, украв... Но повернуть, чтобы не позволить этому случиться. «Драко, нет!.. Господи, нет...» — теперь мольба — подлинное отчаяние, и от него даже трясёт. Всего пару секунд. Её руки, сжимая воздух, дрожат вслед за влюблённым сердцем. Гермиона через силу сдерживает его от замирания, себя — от падения. Она убила его — убила их прошлое. Настоящее. Невозможное будущее. Себя и Малфоя — вместе. Поэтому Гермиона готова рискнуть всем — определённо, всем, — лишь бы крикнуть миллион мгновений назад: «Остановись!» Раздави бокал голыми руками. Разбей о стену. Брось сыворотку в огонь. Впейся в руку Малфоя зубами! Достань свою палочку — вспомни, что ты волшебница... Блин, напейся, на худой конец! Бутылка перед тобой. Влей в себя половину запасов Мэнора, лишь бы заглушить эту чудовищную потребность... Знать. Вариантов много, правда? — это издевалось сознание. Оно не шесть осколков, а совесть-совесть-совесть... Которая грызёт, силой воображения раскручивая хроноворот, и тыкает носом в очевидное: сделай хоть что-то... Но не позволь. Выключи свой испорченный мозг, Гермиона Грейнджер! Только ясно, что поздно. — Малфой, я... — Что?! — огрызнулся он, оборвав на полуслове. Нервно стянул пиджак, словно отдирая от кожи, и бросил его на подлокотник, как дешёвую тряпку, невольно заставив Гермиону осесть на мягкое сиденье. Придерживая, подтаскивая ближе и ближе пропитанную любимым теплом одежду, она ругала себя и целый мир за несправедливость. Малфой опять ссутулился, повзрослел, спрятался в собственных мыслях и чувствах, пялясь на ночной пейзаж за окном. А его тёмно-красные — безбожно красные — губы беззвучно двигались, наказывая молчанием за все «почему» сразу. Которые сейчас — ничто. Полное ничто по сравнению с фактом: «Я — дрянь!» — раскаявшаяся, но дрянь. Гермиона тоже готова сказать это вслух. Прокричать, срывая связки, если станет легче. Но, увы, этого не происходило. И не могло произойти. Мгновение за мгновением она проваливалась в ту же липкую грязь по самые уши. Гермиона потянулась за палочкой. Их надо заткнуть. «Или Малфоя...» Пока не закончится действие зелья. — Не вздумай, — он словно уловил её желание. — Что б за гениальная идея ни пришла к тебе в голову умирать, не вздумай! Отвечать за свои поступки не пробовала? — Ты о чём? — окончательно сбив дыхание, Гермиона сглотнула новое подозрение: он влез ей в голову? «А ты... разве нет?» — её совесть сегодня в ударе. — Ты мне что-то подлила! — констатация факта без подробностей, едва не срываясь на шипение. Драко перестал изучать уже далеко не ангельский профиль в оконном стекле и повернулся к Грейнджер, стараясь отыскать хоть одну причину не выставить её за дверь. Раньше времени. Как только сыворотка столкнулась с антидотом, её безвкусное свойство превратилось в терпкую горечь, раздражая горло. И нервы. Доводя злость Малфоя до состояния сладкой мести, защищая способность лгать. Сплетая враньё с правдой, словно два толстых каната, и испытывая волю на прочность. Но держать язык за зубами было действительно непросто. Неимоверно непросто. Реддл не лгал, зелья превращали разум в поле боя двух вечных врагов. И Драко гордился уже тем, что не стал похож на дрессированный овощ. Гермиона предпочла не юлить, а уточнить: — Это вышло случайно! Потому что нашло затмение. Потому что она передумала! Потому что всё пошло не так... Малфой за считанные секунды очутился рядом и навис над ней хмурой тучей, вцепившись руками в спинку кресла: — Так ты у нас, оказывается, мисс Случайность года?! — он приподнял лицо Грейнджер за подбородок. — То есть ты совершенно случайно нырнула в Чёрное озеро? Совершенно случа-айно сварила зелье, за которое по головке не погладят, — Драко был так близко, что ловил взмахи её ресниц кончиками своих волос. — И, конечно же, ты совершенно случайно притащила его с собой на бал! И что теперь — ждёшь награды? — Ты язвишь? — удивилась Гермиона. Сыворотка действовала на Малфоя немного не так, как она себе представляла. Уж точно не по учебнику. — Зелье предназначалось не тебе! Никчёмное объяснение. Но не выдавать же, что ещё вчера второй вероятной целью стала Сколопендра: вряд ли она горит желанием вернуть украденное по собственной воле, угодив в ловушку. — Ну надо же!.. И кому? Здесь даже домовика нет! И какого хрена ты, опять же случайно, отсылаешь меня подальше, — Драко скривил голос, — ради ма-аленькой подлости? Он почти наслаждался: — Что молчишь? Благие намерения?! Ну и кто ты после этого? Кто, Грейнджер? В первый раз за последний час он обратился к ней хоть как-то... Грейнджер. Не Гермиона. И ей больно. Она словно стёрла своё имя из его сознания гадким поступком. Затоптала всё особенное, что случилось, наверное, не сегодня, не с ней: Всё изменилось. Это ещё один факт, спорить с которым бесполезно. Пара слов, где множество ответов: про него, про неё, про дьявольское зелье! — Может, хватит врать?! Давай будем честны друг с другом, — Драко захлёбывался ехидством, расплываясь в такой же улыбке. — У тебя сыворотки, часом, не осталось? А то я с радостью... — он замолчал. Его неласковая рука сжала её лицо, приоткрывая рот. Гермиона напряглась: так он всё понял... Как?! И тут: — Вылью её тебе за шиворот. Вотру в кожу, пока та не станет гореть. Что скажешь, правдолюбка? Может, тогда ты оставишь меня в покое! — Драко сорвался на хрип: — У тебя какая-то болезнь или что? Что, мать твою, с тобой не так?! Ничего, любимый. Просто немножечко того... — Мне уже ничего не нужно, — устало убеждала она. — Не так. Ты не должен был выпить. Не ты! — Ну и почему же я тебе не верю? — Малфой развёл руками, заполняя комнату едким электричеством. Выжигая в ней кислород. — Ни на грёбаную долю не верю! Почему не ты поливаешь меня грёбаной правдой в своё удовольствие?! Почему это я стою перед тобой голым, — аллегория, но такая понятная, — пока грёбаная сыворотка насилует мой мозг?! — он рычал: — Ты, Грейнджер. Насилуешь. Мой. Мозг! Почему, я тебя спрашиваю?! Череда взаимных вопросов с «почему» вбивала гвозди в рассыпающиеся отношения. Малфой чуть склонил голову: — В поисках пошлых секретиков? — Нет! — Гермиона прижала тёплый пиджак к телу, прячась за ним от гнева: не об этом мечтала. Она совершила ужасную ошибку! Поддалась человеческой слабости, как делала это не раз. И не два. — Нет, не их... — слабо начала Гермиона. — Я просто... Очень сложно подыскать нужные слова. Как и заставить Драко замолчать. Натворила бед — борись! И потому: — Прости. Глупее ничего не придумаешь. Заколдованного Малфоя не остановить каким-то «прости». — Грёбаное волшебное слово — и мне сразу полегчало! — от его сарказма покалывало губы. — С чего хочешь начать? Как я дошёл до жизни такой? — Малфой оглаживал спинку кресла вверх и вниз. Плавно, будто свою девушку. — Не считая счастливых уединений, первой я трахнул кузину Паркинсон. Он словно смаковал момент: — Точнее — её рот. Гермиона вспыхнула и превратилась в крохотную фурию: зачем он?.. Оскорбляет её словом. Вырвала из белых волос застрявший осколок витража и, игнорируя внешнее возмущение, сжала его в кулаке, как частицу иного Малфоя. Того, кто сбегал вместе с ней, а не изводил скабрёзностями с явным удовольствием. — А ещё точнее, она — меня, — Драко действительно кайфовал. И возбуждался. Развратные воспоминания портило то, что в первую попытку он таки здорово облажался, кончив на стадии предварительных, полураздетых ласк. А эта безмозглая овца только посмеялась и пустила в ход самое верное средство против обиженных девственников — рот. Но просвещать Грейнджер... — Тебе нравятся сальные подробности? — продолжал он, и её волнистые локоны взлетели, отрицая. — Не-ет?! А мне плевать! Может быть, мы трахались бы и по сей день, но я не потянул её садистские наклонности. Драко внутренне выругался, ложь слишком мало разбавила правду. И именно теперь ясно проступила причина мелочных сплетен: девчонка, верно, боялась, что Драко начнёт болтать лишнее. Дура из дур! Но откровения не стихали: — Жаль, тогда мне не хватило мозгов понять, что эта маленькая дрянь прознала про сердечную слабость Панси и решила меня поиметь. Так... Ради забавы. Лишь бы подразнить нерасторопную сестрёнку. — Замолчи! — Гермиона прикрыла уши, не разжимая рук. Когда уже сыворотка иссякнет?! Слушать про его похождения некритично, но крайне мешает думать: «Может, зелье с изъяном?» — Аллергия на искренность? — Малфой отвёл её кисти, удерживая запястья железной хваткой: — Вырвавшись из тюрьмы, я не вылазил от шлюх неделю. Днём и ночью, милая, днём и ночью я спал не с тобой! Лизался не с тобой! Сношался сутками с перерывами на еду и... — он замолчал, опуская все подробности. — Я испытывал какой-то нечеловеческий голод на трах. Драко заметил: Грейнджер застыла. Хм… Не скривилась от брезгливости, не возмутилась. Только смотрела, смело принимая удар — один за другим: — Сколько у меня было шлюх? Сто! А что — вполне круглое число. И я их всех трахнул. Как хотел и куда хотел. Но попробовал, именно попробовал девушку я уже позже. Пьяным как свинья. Полуложь, конечно — просто пьяным. Но Грейнджер сама напросилась на сволочизм: — И мне так это понравилось, что я сделал это дважды. Не отрываясь. Она не рассказывала? Намёк на Сандру — острый укол. Такой острый, что голос звучит ранимо: — Малфой, перестань. Ты же можешь... Наверное... — удаётся ведь подбирать правду понеприятнее. Колючую и абсолютно не нужную. — Ты так в этом уверена? Почему вдруг?! Я ведь не могу контролировать даже собственную жизнь! Все кому не лень — кому положено и не положено — пытаются лезть в неё. В мою магию. Семью. Постель. В моё будущее. Оставьте хотя бы сердце, чёрт возьми! Даже ты, Грейнджер... Даже ты лезешь в мои правила из долбаного упрямства! Как пронырливая змея... Драко отпустил запястья и дёргано извлёк из кармана клочок ткани, тонкой чёрной полоской напоминающий ядовитую гадину. Сунул прямо в лицо: — Ради чего, Грейнджер? Снять повязку — не увидеть меня настоящим. А вот опоить долбаной сывороткой — вполне! — Я не этого хотела! Не этого, — шептала Гермиона, придавленная признаниями и обвинениями. Распадаясь на части от стыда и раскаяния. Он спасал от влюблённости не её... Он спасал себя. Всегда только себя! — Я знаю, чего ты хотела. И мне для этого не пришлось лезть в твою пустую голову, представляешь? — Не надо, — от отчаяния взмолилась она, роняя осколок витража из ослабшей руки. Гермиона казнила себя с чудовищной частотой, совесть изничтожила жажду истины. Не надо «Грейнджер». Не надо правды. Не сейчас. — Ты хотела знать, что я чувствую к тебе. Малфой буквально вжал Гермиону в кресло, даже не коснувшись. Она превратилась в пульсирующую рану. И спряталась от его глаз, рассматривая мелкие трещинки на губах, когда они выдохнули: — Ты достала меня. Малфой только что приговорил её сердце — к вечным мукам. Её сознание — к безумию. Приговорил и повторил: — Ты достала меня, — и когда надежда растворилась в леденящем воздухе, раздалось: — В кошмарах. Достала до чёртиков. Драко дико уставал, воюя и с зельем, и с болью. Он не Селвин. Не умудрённый жизнью подлец. Драко не привык много лгать. Опыта мало. А ещё он слаб... И как все слабые люди, сдаётся чаще, чем побеждает: — Оглянись, Грейнджер: это мой родной дом, а достал вместе с тобой не меньше! Почему ты оказалась так тупа, что дала себя сцапать? И дружков своих тоже! И какого хера ты позволила притащить себя в мой дом и превратить его... — Драко спешно поправился: — Превратить меня в преступника. — Что? — переспросила Гермиона, будто почудилось. Зачем он тащит её и в её кошмары? — Что слышала, — изрёк он, выдыхая в лицо ожесточение. — Ты ведь этого добивалась. Чтобы я сказал: я — преступник. Я пытал людей. Из прихоти. И знаешь что... Я втянулся. Я убиваю тебя во сне регулярно, не мучаясь чувством вины. Как тебе новость, а?! Драко стал похожим на тень: бледную, бесформенную, юродивую. — Поэтому меня можно ломать, да? — напирал он. — Обманывать, — и сквозь зубы: — Допр-р-рашивать. Ведь я настоящий мерзавец. Который однажды был готов поиметь тебя силой. Унизить. Причинить боль. И выбросить как ненужную вещь. И отчего-то Гермиона понимает, когда не случилось это «однажды». — Не трогай меня, — инстинктивно. Малфой стиснул её бедро. Жёстко и... Горячо. Невероятно горячо и утверждающе. Второй раз. Двумя руками. — Почему? Не хочешь попробовать свою правду? Прямо между ног. Готов поспорить, ты всё ещё влажная, Грейнджер. А даже если нет... Я всегда получаю своё. А ты — моя!.. Он, присев, стащил её за ноги на пол, словно тряпичную куклу, подминая под себя — ниже и ближе. Пробираясь рукой под платье: — Такая желанная... вещь, — и в голосе натуральная издёвка, пока пальцы впитывают внутренний бунт и гладкость кожи. — Когда я хочу, я хочу... И истина рядом. Упирается ей в бедро. Потому что слишком красива для врага... почти совершенна. — Ты — единственное, в чём я не могу себе отказать, — цедил Драко у самого уха. — Самое время дать мне, Грейнджер, — сражаясь с нижним бельём и с ней. Тяжело дыша. Яростно. Молча. Обнажая не только тело — стыд и удовольствие, муку и злость. И каждый отвоёванный сантиметр наготы... придыхание... сдавленный стон — предчувствие. Которое ожесточает, подталкивает, плавит. Оголяет член и отпихивает руки, придавливая всем весом к полу — уже не дыша. Оба. Они лежат. Возбуждённые от борьбы. Гипнотизируя губами. Глазами, ласкающими их. Они отталкивают друг друга сквозь притяжение, из попытки что-то доказать. Но больше — доказать Грейнджер... Драко тяжело. Почему-то безумно тяжело быть с ней таким. Но в голове горячий туман и один большой снежный ком из мести и желания. Особенно теперь, когда член всего в дюйме от проникновения. От прекрасной, тёплой, нежной плоти (рука проводит по ней, оценивая): «И почти сухой», — губительная реальность. Но разве это остановит Малфоя в безумной игре с огнём? С его ненормальной Грейнджер, предавшей всё, что с ними произошло. Он облизывает свои пальцы, глядя в пылающее лицо, облизывает развязно, обильно и недвусмысленно. Он размазывает, втирает необходимую влагу меж разведённых ног, давая понять, что отступать не намерен. Несмотря ни на что. Не коснувшись губами ни разу. Нигде. Только наглыми, голодными руками, целенаправленно и жарко: — Вот так, Грейнджер... Правда освобождает. Её глаза округлились. Ноги напряглись, сжимая тело, и протискиваться между ними опять тяжело. Как и шептать, словно циничный отморозок: — Тебе понравится, милая... Гермионе показалось, что мир окончательно рухнул, когда она услышала: — Я убью за тебя, — страстно, чётко и в губы. Гермиона рухнула вслед за миром. Беззвучно. — А сейчас самое приятное... Я принял антидот, Грейнджер. Ну и как ты теперь отличишь ложь от правды, если считаешь, что я стою всего этого дерьма — насилием за насилие?! Шок. Маленький, полусекундный шок, и... Как, где, когда — всё по боку. Он — сволочь! Козёл! Моральный урод! Но он не собирался ничего делать. Иначе бы повязка — где эта чёртова тряпка?! — давно накрыла глаза. Гермиона не только знает — чувствует: Малфой пугал её и наказывал. Как мог. Угрожал всеми правдами и неправдами, лишь бы не быть с ней собой. Только он не учёл одного: Гермиона примет его любым, но не отгородившимся от неё чернотой. Она хочет его — не телом, но сердцем. Хочет — до глупости. Хочет — сейчас. И важна только злость — глаза в глаза. Капля чего-то искреннего. Их прошлое и тоска разгоняют ей кровь до жестокости: — Ну что же ты... — нельзя так с Малфоем, это почти конец всему. Он не простит... Но: — Трус! — как пощёчина. Как намеренная провокация. И это конец. Драко толкнулся. Абсолютно не думая — не успев. Толкнулся зло. Резко. Он понял это не по движению своих бёдер, а по чёртовой боли, полоснувшей по члену. И по крику. По Её крику. Оглушительному. Звенящему в ушах Драко, словно сотни проклятий. И этот крик позволил осознать, что он — гад. Да, Грейнджер не должна была это говорить, а он — делать. Но ничего уже не изменить. Её губы дрожат, ресницы — тоже. И нет таких слов, чтоб сказать, как ему жаль... Только — извиниться. Целуя. Единственный раз. Но нежно, мягко, вытягивая из неё не крик, а прощение. Драко путался в горьком удовольствии, поэтому и целовал так: блуждая между губами и дыханием хмельным раскаянием. И она не сопротивляется. Раскрывается. Притягивает его голову, запуская пальцы в волосы и врезаясь ногтями в кожу, словно соглашаясь: Я — твоя. Просто — твоя. Ближе. Она нужна ему ближе. Всё ещё нужна. Несмотря ни на что. Гермиону обожгло: внутри и снаружи. Грубым проникновением и ласковыми губами. Как-то это всё неправильно. Наверное... Но они сейчас ближе, чем в свой первый раз. Чем все разы сразу. Они разбили стену, не думая, околдованные близостью и полусознательным бредом. Малфой в ней. И с ней. Это зелье из греха и сладости. Он кусал её. Сильно. Больно. Он заставлял её вскрикивать каждый раз, когда впивался зубами в кожу до багровых отметин. Пряжка ремня билась о ногу, но Гермиона лишь сжимала губы, не желая терять особую нить, и он не останавливался. Избегал смотреть ей в глаза. Но... Позволял... Позволял... Быть рядом. Вдыхать его злость. Видеть. Осязать. Слышать, как между укусами и толчками он выстанывает с тихим воем: — Ненави-ижу тебя, — оставляя напряжёнными пальцами розовые полосы на коже. — Всё... — зубами прихватывая ткань на груди. — Всё в тебе н...ненавижу, — больше ненавидеть уже нельзя. Но и нуждаться сильнее нельзя. Ненавидеть, потому что нуждаться... Он позволил поймать тот момент, когда кончил. Быстро. Эгоистично. Сдавленно. Со сжатыми веками и выступившими на лбу венами. Дыша за двоих. Он встал с неё почти сразу, чуть шатаясь, пряча полуопавший член дрожащими пальцами. — Так не должно быть, Грейнджер, — Малфой будто намеренно повторял «Грейнджер» так часто. Он отступал от неё, заправляя рубашку в брюки с искажённо-понурым лицом. Затягивая ремень неестественно туго, словно боялся сотворить нечто подобное снова. — Прости, — за "труса". За повязку. За сыворотку. Прости — абсолютно искреннее, но очень странное — с привкусом лицемерия, жалея и не жалея о содеянном. Гермиона не решалась приблизиться и прижаться к Малфою в поисках тепла. Она заползла на ослабших ногах на кресло и одёрнула измятое платье — шёлковую улику, хранящую отголоски борьбы. Свела колени как можно ближе, удерживая незримое присутствие Малфоя. Интимное и обволакивающее. Гермиона провела пальцами по плечу, очерчивая один из следов минувшего сражения. Наглядное подтверждение, что всё случилось на самом деле. Кристально-чистое безумие. И это любовь? Какая-то разрушительная зависимость. Драко передёрнуло. Потому что потянуло поцеловать каждый укус на этом истерзанном теле. Любуйся. Что ты делаешь со мной. — На хрен мне твоё «прости»?! — в печёнках он видел пустые разговоры. Если и есть смысл о чём-то поговорить, так это: — Почему ты?.. — Потому что тоже не идеальна, Малфой! — нервно оборвала Гермиона и подобрала повязку, угольной лентой лежащую на сиденье. Спрятала её в кулаке, ощущая воображаемый холод: они с ней ещё не попрощались. Как и с напряжением, пронизывающим эту комнату. — Теперь, наверное, сложно поверить, но правда, — (как же приелось это слово!) — зелье предназначалось не тебе. Там, на балу. Да и сейчас... Я передумала... — Это тебя и спасло. В какой-то степени. Сложить два плюс два и под сывороткой не составило труда. Драко стоял напротив Гермионы, но, избегая её взгляда, всматривался в языки пламени, стараясь сжечь в огне обиду. Когда-то похожим ритуалом он уничтожил зачатки привязанности к Сандре. — И тебе повезло, — сказал Драко, — что я был готов выгнать тебя, а не прибить! — Врёшь, — улыбнувшись лишь уголком губ, заявила Гермиона. Либо сыворотка не действует, либо это говорит антидот. Откуда он его вообще взял? Разве такой существует? Очевидно, что да. Гермиона решилась: — Зелье я припасла для Сколопендры, — пришло время отплатить откровенностью. Защитить Малфоя иначе не выйдет. Единственно верное решение. «А лучшая студентка Хогвартса — идиотка!» — хоть пиши себе на лбу наглядным упрёком. — Для многоножки? — недоумевал Драко. Он даже повернулся в её сторону: — Хреновое оправдание, тебе не кажется? — Это мы её так зовём, — Гермиона повела плечами и осторожно прибавила: — С Гарри. Рон незаметно перестал быть частью «мы», когда Малфой рядом. И так же незаметно разговор стал немного похож на разговор, а не на поле боя. — А-а-а... — глумясь, протянул Драко. «Без "мы" никак?» — ревность по-прежнему тыкала своими иголками, следуя по пятам. — Это прозвище, — уточнила Гермиона, пресекая разного сорта замечания. Заёрзала на кресле, словно оно покрылось гравием, и, зацепив пиджак, сбросила тот на пол. Тёмной фигурой он отметил место их преступления. Как же всё это переплелось именно здесь, в Мэноре: вчерашние пытки Беллатрис и жестокие ласки Малфоя. — И кто это на самом деле? — Драко вздёрнул брови. Странные игры. И странные отмазки для Грейнджер. — Я не знаю, — Гермиона перестала разглядывать ставший постелью пол. — Но ей нужен ты... В комнате повисла тишина. — Я?! — с явным неверием. Драко старался не замечать, как красива Грейнджер, когда молчит. С этой своей примятой лохматостью и почти нетронутыми губами. Когда только дышит, воздушным движением приподнимая лиф платья. — И с какой стати? — Драко стёр крупицы нежности, инеем застывшие на его губах. — Я не знаю. Но она охотится за тобой. Фанатично, — Гермиона выдала правду обрывками, подчиняясь повисшему напряжению, но не заметила страха в серых глазах. Ни на йоту. Кажется, кто-то не воспринимал предупреждение всерьёз. — И это не преподаватель! — чтобы не тратить время на обсуждения. Драко складывал неказистые признания, как Грейнджер — свои книжки, в шаткие башенки: «Это студентка?» — Что значит «охотится»? — сдержать смешок не удалось. — С каких пор я часть программы в Чудовищной книге о чудовищах? Да и что она может мне сделать? — Малфой усмехнулся снова. — Защекотать до смерти? Где-нибудь есть кнопка, чтобы выключить Малфоя и включить здравомыслие? — Я точно не знаю... — прозвучит пафосно, но суть не изменит: — Думаю, чтоб сломать тебе жизнь. Драко внутренне не удержался: «Как будто это уже не так!» — А можно без трагического антуража, Грейнджер? Выражайся яснее. Я же тебе не Уизел! И в состоянии сам сделать выводы. Она выпрямилась. Отмеряла шаг за шагом, к Малфою, в надежде, что он позволит донести, как ей не хочется видеть его иным. Лишённым и частицы себя. Одно дело — прятаться от чувств, другое — быть изувеченным чужой волей. Как Гермиона. Ведь она — калека. Влюблённая невозлюбленная — уродливое сочетание понятий. И все эти укусы, страсть и минутное единение предназначались новой Гермионе — не той, что, скорее всего, побоялась бы стать частью Малфоя. — Сколопендра питается человеческими эмоциями, — она прибегла к маленькой лжи ради спасения. И хитрости, чтоб до него, наконец, дошло... Отрывисто и вкрадчиво Гермиона подстёгивала его воображение: — И она заберёт твою. Без спроса. Не оставив... ни капли. Даже воспоминаний. — Драко отступал от огня. Отступал рассеянно, кругами, сбегая от опасной картинки, которую рисовала Гермиона: — Печаль, гнев, радость — решай сам, что ей по вкусу. Она расколет твоё сознание, — её рука взлетела вверх, и раздался щелчок пальцами: — Запросто! Драко упёрся поясницей в кресло: «Форменный спектакль!» Грейнджер пытается его напугать? Что за чушь она несёт? — Как-то не припомню, чтобы нам преподавали сколопендр! Или кого там? — он отмахнулся: — Неважно!.. Все эти твои «охи и ахи» смахивают на типичную геройскую фантазию. Ты себя слышишь вообще? Красть эмоции — не зелье сварить. Это магия иного уровня. Что, у нас завёлся очередной Тёмный Лорд?! Драко похолодел: сыворотка не испарилась? Иначе какого дракла он несёт про Волдеморта?! Грейнджер заразна. Вредна и противопоказана. — Сколопендра уже напала на Гарри, — Гермиона говорила спокойно и ровно. Так убедительнее. — На Рона... Она повернулась к окну: хотелось надеяться, в сторону Хогвартса. Как там друзья выпутываются за драку — отдельная тема и вопрос доверия. Опыт подсказывал, что они справятся. Как и Гермиона. Но озвучивать весь список нельзя — только не себя! Малфою не стоит знать, в кого она превращается, и потому: — На Макгонагалл... «Куда ж без рыжего упыря!» — первая мысль Драко, а потом: — На кого?! О Мерлин, Грейнджер, с чего ты взяла? — смешок походил на фырчание. — Может, дружки твои и психи... Хотя мне это и с первого курса понятно. Но уж кто-кто, а Макгонагалл более чем нормальная! Блажен, кто верует... Но всё-таки потрясающее ощущение — говорить с тем, кто улавливает суть проблемы. Не тратить сил, объясняя про шар и прочие аналогии. Поэтому Гермиона бросила то, что Малфой точно услышит: — На Панси. Но он словно оглох. Наплевав на приличия, Драко небрежно рухнул на сиденье и, поглаживая подлокотник, поинтересовался с явным пренебрежением: — На Панси? И когда? Может, поведение Паркинсон иногда и лишено слизеринской безупречности... И она сама — не образец логики... Но Панси — девушка, эмоции — её всё. — Я не знаю! — повышая тон от раздражения, Гермиона скрестила руки, кутаясь в собственные объятия. — Твоими «не знаю» можно наслаждаться вечно, — расслабленно откинувшись на спинку, заявил Драко. Хотя теперь бессвязная болтовня Уизела не казалась полной ахинеей. — Заваливаешь меня кучей информации и ждёшь, что я поверю тебе на слово?! Если бы это было так!.. Гермиона припасла способ понадёжней: — Я могу доказать это. Даже лучше — ты сам можешь это доказать, — некрасиво и неправильно подставлять ни в чём не повинных жертв, но ведь Рон тоже не был чужим, а спасение важнее: — И Панси. — Мне её допросить? — Драко не смог удержаться от больной темы. — Нет, — Гермиона шла напролом, игнорируя неприятные намёки. — Зачем же такие сложности? — немного колкости в её голосе ему не повредит. И серьёзности: — Просто сними Обливиэйт. И если ей будет больно, то я права. Предупредить Малфоя о последствиях честнее. Драко наклонился вперёд, крепко сжав ручки кресла: — Если ты права. Важное замечание с точки зрения Малфоя. — Неужели ты считаешь, — не умолкал он, — что я всё брошу и побегу мучить Панси, проверяя твою сверхбольную теорию?! За кого Грейнджер его принимает? Захотелось как минимум шлёпнуть её по лбу, а как максимум встряхнуть. Чтобы глупость посыпалась! Если бы не одно но: она верила в то, что говорила, — и легилименция не нужна. Драко рассуждал почти здраво: — Забудем о твоих дружках, о Макгонагалл, о Панси и вернёмся к основной теме: на что я сдался Сколопендре со своими эмоциями? С чего вдруг она считает меня десертом? — под этим углом надуманная проблема рушилась. — Назови хоть одну причину! — потому что она должна быть. Любая одержимость имеет корни. — Может, ответишь теперь на мои «почему»? — спрашиваешь и сама не веришь, что сработает. Драко качал головой, продолжая поддерживать грейнджеровскую теорию: — Ну, допустим, так и есть... Сколопендра существует. И бла-бла-бла. Допустим, она охотится за мной. И допустим, зелье предназначалось для неё, а ты вся в своих «не знаю», как... Подожди, — Драко вдруг осенило: — Так ты использовала меня... как приманку?! Гермиона виновато зажмурилась: Малфой опять напрягся. Откровения завели на новое минное поле. — У нас не было выбора! — выпалила она. Ещё одно никчёмное объяснение. — Как же иначе! — яд злословия снова отравлял воздух. За какое-то мгновение разговор опять превратился в яростное столкновение: — А тот вариант, что я сам прекрасно могу о себе позаботиться, не посещал тебя между заговорами и игрой в героев? Об этом ты не подумала? Нет. И добавить нечего. — Хоть раз... — полурычал Драко. — Хоть один раз ты попробовала вспомнить о своей препротивнейшей честности? Так, для разнообразия... Например, по причине «у нас с ним секс»? — Прости, — громко и слабо. И на языке уже вяжет от извинений. Может, хватит?! Совесть ожила? — Заткнись, — огрызнулся Драко. И какого дьявола Грейнджер сделала из него бесплатный сыр в мышеловке?! Он издевательски повысил голос: — Не надоела собственная самоуверенность? Тоже — для разнообразия!.. — Я хотела защитить Гарри, Рона... Чёрт, и тебя тоже!!! Тебя тоже, Малфой! А в голосе: услышь. Пойми. Впусти меня. Гермиона устала ждать... — Поттера? — бесконечная миссия. И ехидная улыбка, похожая на оскал. Малфой перешёл на полухрип: — И получилось? А тогда, лёжа на этом полу беспомощной, получилось?! Не-ет, ты только кричала и кричала! Кричала и кричала... — тихо, с перекошенным лицом, с искажёнными губами. «Ты помнишь?» — Гермиона снова почувствовала тонкую нить между ними. Почувствовала и пропиталась необъяснимой болью и нежностью. Прежняя, пугливая, Гермиона всё ещё здесь — в замке. Смотрит вместе с ней на Малфоя и тянется к нему. Вслепую, на ощупь, настырно. Шаг за шагом. Молча. По сути не боясь и — о, господи... — боясь потерять ощущение близости. — Что это за болезнь такая — спасать всех? Даже тех, кто не просит! Я никогда не просил тебя лезть в мою жизнь, Грейнджер. Никогда! Ни во сне, ни наяву, ни пьяным, ни трезвым, — и громче, чем прежде: — ни заключённым! Драко пропихнул подальше виденье из металлических прутьев. Но дементор смазанной тенью уже скользнул в сознание, замораживая контроль над происходящим. Безобразные пальцы погладили по голове, внушая: «Никуда от меня не денешься, щенок...» — надменным голосом Тёмного Лорда. Не Тома Реддла — Волдеморта. Под чёрным балахоном блеснули красные глаза и злорадное: «Добро пожаловать вслед за мамочкой». Вот тогда с губ Драко сорвалось страшное и скомканное: — Ты не должна была этого делать!.. Неужели до тебя, дуры, это так и не дошло?! Ты не спасаешь — ты преследуешь людей! До Авады... Драко с трудом держался. Срывался и давился правдой. Реддл был прав. О Мерлин, как же он был прав... Воли в нём — книзл наплакал. Только бесконечная злость. И жалость к самому себе: — Ты превращаешь их в трусов, — он стискивал брючину бескостными пальцами. — Но не Малфоя. Тут ты ошиблась!.. Ошиблась... Спасать надо не такой ценой, Грейнджер! Не ценой кошмаров. Не долбаного надзора! Засунуть своё Я-знаю-лучше-всех-и-я-лучше-всех подальше!.. И никакого самопожертвования, — он обронил выстраданное, любящее, светлое: — Только не Она... Драко всё-таки удержал это: «Мама». Он спрятался, сжался, очерствел, возвращая невозмутимость и бледность кожи, которая горела сильнее огня. Но такого тёплого, странного, близкого... И Драко укутался одиночеством, будто толстым, колючим, защитным одеялом. — Ты не виноват, — Гермиона уловила его вину: чёрно-серую, дождливую, суровую. Она нависала над Малфоем и прятала от всего человеческого. — Я знаю, — отбрыкнулся он. Мгновенно, но вполне ожидаемо. Голос Гермионы опустился на тон ниже: — Ты не виноват, — подходя ближе и ближе. — Я зна-аю, — раздражённо и растянуто. Не отводя взгляда от бесполезного пола. — Ты не виноват, — ещё тише, ещё мягче. «И ты не один», — она рядом. Совсем рядом. Вынуждает поднять глаза. И ждёт-ждёт-ждёт... Хоть частицу его настоящего. Только... Никто не понял, это он притянул Гермиону к себе на колени, или это она подалась вперёд, следуя за финальной мыслью: — Иди ко... «...мне». Драко точно не понял. Окончание фразы тонет в его губах, унося всё разумное и вечное. Осторожно, будто нерешительно, его язык касается гладких зубов и почти сразу — её тепла: родного и искреннего. Драко сглатывает его вместе с признанием Грейнджер — тихим, как выдох: — Я хочу тебя... Хочу тебя опять. О боже, не в первый же раз... Но как будто в последний. Хочу чувствовать. Себя. И тебя. Во мне. На мне. Глубже, чем возможно. Ближе, чем позволено. Я говорю с тобой на твоём языке. Забудь... Драко знакомо это «хочу» — им пропитаны дни и ночи. Его постель. Видимое и невидимое. Он не осмысливает, а просто слышит: — Мне нужно... И губы жжёт. От Грейнджер. От её вкуса. И нежелания знать, чем кончается пустое «мне нужно»: — Хватит слов, Грейнджер. На сегодня хватит... Оба падают. Убивают боль и усталость, встречаясь языками и дыханием — неровным и измученным. Гермиона устраивается коленями на мягком сиденье — глубже и нетерпимее, обнимая Драко за шею. И он прогибается под тишиной, переплетённой со стуком сердца. Крест... Это его крест — Грейнджер. И он несёт его снова и снова, истекая потом — сам. Ведь Драко нравится — бесконечно нравится — придерживать её толково-бестолковую голову, целуя... Очень нравится приглаживать взлохмаченные им же волосы и ощущать, как нескромно её язык отвечает на ласку... Дико нравится, как точёное тело льнёт к нему, словно всё ещё скучает, даже если он плотнее прижимает его к себе. Нагло. За бёдра. Втирая своё возбуждение не только в кожу — в нервы. Но ещё больше ему нравится, как вслед за губами наполняется Грейнджер член. Сочно. Рьяно. Вытесняя всё лишнее. После этого мало нежности. Мало губ. Мало рук. Мало просто дышать Грейнджер — ею надо болеть. Чтобы жар на коже. Под кожей. И в крови. Особенно — в крови. Чтобы только Она... И кайф. Пьяный, дурной, острый кайф. Это не секс, они не используют друг друга — они просто иначе не могут. И в подтверждение — Грейнджер стонет, цепляясь руками за спинку кресла. Целует, вынуждая Драко откидывать голову немного назад и уступать её требовательным губам. И необходимости. Просто. Необходимости. Быть с ней. Залечивать лаской собственные отметины. Драко оглаживает оголённые плечи — почти невесомо. Ниже и ниже — сцеловывая с полуприкрытой груди трепет, оставляя на коже влажные узоры. И будто не делал этого целую вечность... Грейнджер тянется к нему, тянется, глупая... Такая честная в своей слабости. Драко чуть приподнимает её с колен. Недоматерится, приспуская тесные — нестерпимо тесные — брюки, освобождая возбуждение. И чувствует, как Грейнджер что-то вкладывает в ладонь: Повязка? Именно так. Его девочка возвращает ему свободу выбора. Сдаётся. И ломает что-то внутри... Опять. Поэтому губы возвращаются к губам, роняя бездушный лоскут на колени. Руки обхватывают её лицо, не давая шанса следить за его падением. За обрывками правил, лежащих на ногах ненужной тряпкой. Драко хочет рискнуть... Никакой войны. Никакой мести. Никакого страха. Почти. Когда чёртов подол, наверное, никогда не кончится! А под ним — голые, расставленные бёдра, и за них можно схватить... приподнять... насадить... А не только мечтать об этом. — Ты ненавидишь меня? — долетает кроткий голос Грейнджер. Голос, согласный на всё. На всё, кроме лжи. Всего в паре дюймов от мечты. И безмолвный, такой очевидный ответ: «Нет», — как данность. Но сказать это... Просто понять. Прочувствовать... Драко застыл. На один удар сердца. Застыла чистая кровь. И потекла в обратном направлении, вырывая из хрупких мгновений. Он отстранился. И отстранил Грейнджер, скованный этим «нет». Почему нельзя помолчать? Мысли поплыли: «Почему... почему, Мерлин тебя возьми, ты не могла помолчать, Грейнджер?! Ради себя. И меня». Она не сразу поняла, что случилось. Потянулась, почти обняла, почти пожалела, что спросила... Но капкан, сомкнувшийся на руках, не дал сдвинуться с места. — Тебе пора, — Малфой лаконичен. Малфой — он всегда Малфой. Чужой. Жестокий. Сухой. Гордыня, возведённая в правило. И будто стало темно. Ни искры огня. Ни капли света. Гермиона звала боль... Вот сейчас. Вот уже... Она придёт. Заслонит собой всё. И унижение тоже. Только она не приходила. Отказывалась — позволяя чувствовать себя самой последней дурой. Гермиона теряла опору, столкнувшись с незримым, непобедимым врагом... С серыми, как у Малфоя, глазами. Она спустилась ногами на пол. Медленно. Разбито. Не сдерживая подступающие слёзы. И только теперь боль сжалилась, несясь вдогонку. Ударяя в спину, как трусливая тварь. Боль стала такой сильной, что Гермиона сказала «спасибо». И неизвестному врагу тоже. Холодные объятия оказались спасением, встречая любовь мертвенной хваткой. Так можно ненадолго вернуть себя прежнюю, чтобы заплакать даже когда бессмысленно, даже когда почти нечем... Она нашла в себе силы обронить, а не выплакать: — Я не могу так больше, — и это не злость. Не месть. Не обида — усталость: — Просто не могу, Драко, — всё ещё любяще. А солёная влага пусть щиплет кожу — так легче. Гермионе показалось, что он кивнул, соглашаясь. Пусть так. Но Драко не хотел дальше спорить. Слышать, говорить и, главное — чувствовать. Он тоже устал. До смерти. И, весь искалеченный правдой, прошептал лишь одно, когда Грейнджер исчезла: — С Рождеством... Гермиона.* * *
Драко впервые за долгое время заснул, только коснувшись подушки. Не раздевшись, даже не стащив ботинки, он вырубился, не наложив защитных заклинаний, не загасив свечи и только высушив бутылку до дна. Уставившись в кружащийся потолок апатичной сволочью. Пьяной сволочью. Или это было ложное ощущение? Ведь внутри словно всё умерло. По меньшей мере, застыло. И накрыло безликим целебным сном. В огромной для одного кровати Драко продрых, наверное, до обеда. Отсутствие часов и задёрнутые плотные шторы не дали возможности определить точнее. Как и неотвязная лень — постоянный спутник лёгкого алкоголизма накануне. Полуоткрыв глаза, потерев отёкшие веки, Драко присел на скомканном покрывале, ногтями скребя полуобнажённую грудь. Взлохматил волосы в попытке растормошить себя и, выпрямившись, потянул за ремень с диким желанием сбросить с себя паршивую одежду, принять душ и, наверное... Драко не успел мысленно закончить фразу, когда услышал голос: — Я думала, ты никогда не проснёшься. И повернулся. Язык прилип к пересохшему нёбу, а метку стянуло. Таких гостей Драко не ждал. И первая, трезвая, малодушная мысль пережала горло: За всё в этой жизни надо платить.