Андрогин

*** Звонкие детские голоса с треском разлетались по четырем углам, сталкиваясь с просачивающимся через вертикальные пластины на окнах солнечным светом. А глухие звуки гитарных струн раздавались где-то по правую сторону от мультимедийной доски. Я сидел на краю стола, закинув ногу на ногу, и записывал карандашом в тетради песни, с которыми сегодня планировал ознакомить ребят. Но как бы ни старался, я не мог сосредоточиться на работе, вместо этого перебирая в мыслях события прошедших дней. После той прогулки по Французскому кварталу и странной ночной встречи в переулке с кем-то из окружения Брайана прошло несколько дней. Андрогин жил у меня; я одолжил ему кое-что из своей одежды, вдобавок ко всему приобрел новые вещицы, несмотря на его многочисленные отпирания и упертые отмашки. Все бы это могло приобрести не такой печальный исход, если бы не одно “но” – брюнет по-прежнему нуждался в немалых дозах наркотика, съедающего его изнутри. За неимением возможности уговорить Брайана попытать удачу и пройти курс лечения в реабилитационной клинике, – он даже намека на эту тему слышать не хотел – я ничего не в силах был сделать, кроме как отпускать его из квартиры по вечерам на… работу. Каждый раз он обещал вернуться – и обещания свои сдерживал, являясь во тьме на порог квартиры в состоянии наркотического опьянения, а порой и вовсе еле держась на ногах и доползая по полу до кровати, вцепляясь в ее ножку двумя руками, чтобы занять устойчивое положение. Мне было больно. Больно смотреть на то, как он уничтожает каждую частицу себя, не только физически, но и духовно. Негласная договоренность между нами действовала в полной мере – я не лез к нему с расспросами об “уличной” жизни, а он в свою очередь не затрагивал скользких тем касательно моего времяпрепровождения; безмолвно благодарил меня за то, что делю свою скромную обитель с ним. Пока я обучал детей музыке, андрогин покупал продукты и даже пару раз за эти дни состряпал довольно вкусный суп и овощное рагу. Грязными деньгами он распоряжался по своему усмотрению, стараясь отблагодарить меня не только словесно, но и в свете материальном. Печально вздыхая и кривя губы в померкшей улыбке, я отведывал его угощения и кивал в знак одобрения. Мы практически не говорили с ним, совсем мало – и в основном беседы наши сводились к музыкальным предпочтениям: заканчивалось все это глубокой ночью на ковре у полки с виниловыми пластинками и гитарой в руках. Не переставая восхищаться его талантом и запредельного великолепия голосом, я откидывал голову на край кровати и внимал каждой нотке, выскальзывающей из-под его тонких дрожащих пальцев. Невесомость парила между нами. Вечно зараженный кристаллическим жженым порошком изящный парень, и вечно опьяненный его пленительной и завораживающей душой я. Как чертовски иронична порой игра судьбы. Из бесконечного круговорота размышлений меня высвободил тоненький голосок, раздавшийся вблизи от меня: — Мистер Олсдал, у меня кое-что есть для Вас. Я встряхнул головой, приходя в себя, отложил тетрадку с карандашом в сторону и взглянул на рыжую девчушку, что-то тайком держащую за спиной. Лицо мое озарила добрая улыбка, приветствующая любимую ученицу. — Что же это, Алана? — Я делала это сама, дядя Стеф, — маленькая мисс засияла и, смущенно захлопав глазками, протянула мне бумажную фигурку, прятавшуюся в мраморных ладошках. — Мне нравится оригами. И вот, держите, я сделала голубя, он теперь Ваш, — передав мне сюрприз, девочка очаровательно захихикала. — Нравится? — после моего положительного ответа и радостного возгласа она закружилась вокруг своей оси и захлопала в ладоши, звонка смеясь, после чего убежала к остальным детям. Оставив меня одного на краю стола с бумажным голубем в руках, Алана заставила меня задуматься о значении этой, казалось бы, простой птицы. Мир? Спасение души? Свобода? Все это, так или иначе, входило в описание такого сизокрылого пернатого создания. Я рассмотрел поближе оригами и, поразившись ловкости рук юного дарования, спрятал подарок в сумку и приступил к занятию, стараясь не отвлекаться на мысли о Брайане. *** Звенящая тишина сопровождала каждый мой шаг, как только я вернулся домой – из кухни в ванную, из ванной в комнату, из комнаты в коридор. Осенний вечер искрометно одаривал улицы непроглядной теменью, а ветер усиливался, создавая мистическую атмосферу благодаря своему шипящему гулу. Я заварил себе кофе с корицей и гвоздикой и направился в комнату. Сидя на полу в позе лотоса и делая глоток за глотком горячего напитка, обволакивающего стенки гортани, я рассматривал коленкоровые переплеты книг, буквы на которых блестели позолотой. Стрелки на часах как в замедленной съемке отбивали свой ритм грузными ударами, тревожившими барабанные перепонки, отдавая по вискам – невыносимая мигрень мучила меня эпизодическими нападками в течение трех суток, а от этого и окружающие звуки раздражали обострившийся слух, вызывая более сильную боль в голове. Полусонное состояние подтверждало свои симптомы: покончив с кружкой кофе, я, словно в прострации, побренчал на гитаре и задремал, привалившись к стене. Часы продолжали невозможно громко и назойливо тикать, сообщая о времени приближения чьего-то выполненного обещания – до прихода андрогина оставалось не больше полутора часов; обычно его “дела” заканчивались не позже полуночи, он старался соблюдать такого рода комендантский час, чтобы не разочаровать меня. Все это походило на трагикомедию с душераздирающим сюжетом. Все это было чертовски странным и… неправильным. Но я готовился в скором времени возобновить попытки взяться за серьезные методы по излечению Брайана. Сон практически прибрал меня к своим могущественным рукам. Всепоглощающая грусть окутывала меня даже в сновидениях, мерещащихся в полудреме, а затем переходящих в столь явственную картинку царства Морфея. Пульсирующая боль в висках не прекращалась, став единым целым со мной. Конечности онемели, а сердцебиение замедляло свой ритм. Набирая грудью воздух, я ощущал тепло, омывающее легкие. Все чувства во сне пробуждаются с новыми силами, демонстрируя свои скрытые стороны. Мне снился стук колес. Поезд. Я видел огни. Такие ослепительно-яркие огни, метко целящиеся в зрачки и доставляющие неудобства на дальнейшем пути. Среди огней копошились мотыльки – они летели на свет и… их прозрачные крылья моментально сгорали при соприкосновении с заряженными частицами. Они замертво падали наземь и исчезали, оставляя после себя лишь прах. Пульсация в висках усилилась. Писклявый звук нарастал, отыгрываясь на моих нервах. Не осознавая, что уже наполовину проснулся, я завертел головой, пытаясь понять, что происходит, и откуда исходит этот ужасающий звук. Раскрыв глаза и сощурившись, я обнаружил себя лежащим на полу. Раздражающий звук не стихал – тогда я медленно поднялся, опираясь на стену, и оглянулся по сторонам темной комнаты в поисках какого-либо источника света. Но внимание мое вновь переключилось на нечто другое. Подойдя к окну и раздвинув шторы, я понял, наконец, что гудящий звук оказался обыкновенной автомобильной сиреной. Я приоткрыл окно и выглянул на улицу, поежившись от холода. Перед домом стояла соседская машина, возле которой ошивался какой-то непонятный тип, он облокачивался на капот и хватался за живот, насколько я мог разобрать – со второго этажа достаточно четко можно было разглядеть происходящее под окнами. Сирена не смолкала, а темная фигура продолжала использовать поверхность автомобиля в качестве опоры. Потерев глаза, я высунулся чуть дальше из окна и замер. Волна паники окатила меня с головы до ног. Не соображая больше ничего, я ринулся к двери, чтобы спуститься вниз. Мне не показалось… — Брайан! — вылетев на улицу в домашней одежде, я заорал до боли знакомое имя. Не показалось… Около галдящей машины в три погибели свернулся андрогин, что-то неистово бормоча себе под нос. Я подбежал к нему и в ужасе остановился – из носа его струился кровяной ручей, перемазывая губы и подбородок; брюнет сплевывал кровь на асфальт и судорожно оборачивал руки вокруг живота. Я приблизился к нему и схватил ладонями лицо, холодное до потрескивания в подушечках пальцев. «Брайан, что случилось?!» — без остановки кричал я и тряс его лицо, чтобы хоть так привести в чувства. Он не сразу среагировал; глаза его были стеклянными. Смех. Протяжный смех, полный отвращения к самому себе, злобы и отчаяния. Андрогин смеялся и пошатывался, продолжая корчиться от боли и держаться за живот. Смех человека, которому уже никакой силы боль не страшна. Смех потерянной души. — О-они и-избили меня, но прежде… — заикаясь и захлебываясь кровью вперемешку со слюной, прохрипел он, — но п-прежде отымели так, что теперь… — на этих словах брюнет обессилел вконец и упал в мои объятия. Теперь мои руки и рукава были в его крови. Но во мне не было и доли отвращения – во мне бушевала ярость, проклинающая тех, кто сотворил это с ним. Придерживая андрогина за плечи и талию, я повел его в подъезд, закрывая собой его тело от мощного порыва ветра. Сирена никак не унималась, провожая нас до самых дверей своим писком.