Андрогин

Стою на крыше, наблюдая за мерно покачивающимися в воздухе снежинками. С высоты птичьего полета заметен тонкий слой белого полотна, окутавший землю, что является крайне редким явлением для Нового Орлеана. Сколько себя помню, в настоящих снежных сугробах мне приходилось бывать от силы раза три, и то в далеком прошлом. Погода словно ощущала мое душевное состояние, видела меня насквозь — морозная свежесть забивалась в ноздри, а глаза слезились от неслабой игры ветра. Давно не бывал здесь; но сейчас я нуждался в одиночестве как никогда раньше, к тому же выходной день располагал к такой роскоши. В руках остывала очередная кружка кофе, которую я успел приобрести по дороге к знакомому панельному дому. По деревьям в парке уже не прыгали белки, попрятавшись по своим теплым норкам, а яркая окраска листвы изменилась до неузнаваемости, отныне представляя собой помесь гнилой расцветки листьев с обветшалой травой. Около полудня Брайан ушел куда-то, не сказав, как обычно, ни слова. Негласные диалоги между нами стали своеобразным ритуалом, без которого не обходилось наше проживание под одной крышей. Он лишь умылся, выпил чашку чая и, лихорадочно поправив волосы и спрятав руки в карманы, хлопнул дверью и скрылся. Безусловно, я прекрасно знал, за какой надобностью он идет, но это не меняло ровным счетом ничего. Когда становишься свидетелем того, как человек, к которому ты неравнодушен, идет в изодранные лапы похоти и разврата, создается впечатление, что собственноручно ведешь его на эшафот с черным мешком на голове. А остановиться не можешь — он не позволит. Так и догорает фитиль жизни в его душе, и ты причастен к этому, как ни крути. Времяпрепровождение на крыше и вправду успокаивало, предоставляя сознанию ценные секунды умиротворенности и облегчения — хотя бы здесь можно было позволить себе погрузиться глубоко в себя, поразмыслить о тревогах и страхах, таящихся в самой сердцевине. Закрывая глаза, представлял, что нахожусь вдали от насущных проблем, где-то там, над океаном: так просто вообразить себя птицей, свободной и вездесущей. Несмотря на нежное объятие одиночества, сжимающего мои плечи, мысли об андрогине не покидали меня; его образ каплями талого снега сочился сквозь пальцы и покрывал мурашками кожу. Он казался таким недосягаемым — зависимость отнимала его жизненные силы, внушая мнимую надежду обратного, и даже рядом со мной он не мог полностью расслабиться и вдохнуть полной грудью, вместо этого отдавая всего себя наркотику. А я все чаще стал мысленно возвращаться к нашей первой встрече, напоминая себе о его суицидальной личности; и сам невольно размышлял о смерти, с ужасом осознавая, что все может закончиться моментально, что не успею его поймать и вызволить из оков галлюциногенных препаратов. Сердце не выдержит потери человека, ставшего продолжением моей души. Распахнув глаза, я вновь встретился с заснеженным горизонтом и покачнулся назад. Долгое пребывание в потайных уголках подсознания выбило меня из колеи, и я даже не заметил, как содержимое картонной емкости оказалось на земле — выронил из рук кружку, а брызги, словно в замедленном кадре кинофильма, распростерлись перед ногами, попадая бледными каплями на мыски ботинок. Вздохнув, я развернулся и направился в сторону люка. Мне необходимо побывать в одном месте. Я очень скучаю… *** — Я очень скучаю, мама. Гудение проводов повисло в воздухе, ловя вибрации моего голоса и сокрушая могильную тишину. Колени намокли от снега, руки дрожат от внутреннего холода — склонившись над мраморным надгробием, я вглядываюсь в потрескавшиеся белые буквы; Элайза — так звали мою маму. Она умерла от сердечного приступа шесть лет назад. Для меня ее смерть стала колоссальным ударом: потерять самого близкого человека — врагу не пожелаешь такой нестерпимой боли в области груди, током проносящейся по всему телу. Только вчера, кажется, она сидела в любимом кресле и зачитывала наизусть стихи Сильвии Плат — и вот ты уже несешь алые розы на ее могилу. Поначалу я посещал кладбище несколько раз в месяц, а уже потом, постепенно отпуская боль, приходил сюда чуть реже, мирясь с таким выпадом судьбы. Пробыв на могиле некоторое время, я поднялся с колен, попрощался с мамой и побрел в сторону автобусной остановки — кладбище находилось достаточно далеко от дома, а идти пешком по холоду не прельщало ничем хорошим. Меня беспокоило местонахождение Брайана. Но, вмешиваться в его дела я не мог, сколько раз уже твердил себе об этом. Добравшись до улицы недалеко от своей квартиры, — преднамеренно вышел на пару остановок ранее — я решил вернуться в парк и пройтись по заснеженным тропинкам, по крупицам собирая воспоминания, выстраивая мозаику из картинок в голове. Домой вовсе не хотелось, наверняка он еще не там и… теперь все сводилось к нему. Абсолютно все. Арка на входе в парк выцвела под бесконечным терзанием острых солнечных лучей, а горстки снега на железном окаймлении придавали свежесть всему виду. Пальцы заледенели — пришлось приложить к губам и согреть дыханием. Обилием людей парк никогда не отличался, то ли в связи с окраинным расположением, то ли из-за отсутствия каких-либо развлечений; поэтому и сейчас я имел возможность насладиться тихой прогулкой, не отвлекаясь на посторонние разговоры и шорохи. Пройдя вглубь парка, я взглянул на скамейки, располагающиеся недалеко от увядших кустарников, и не поверил свои глазам: на одной из них, опустив голову и не шевелясь, сидел андрогин. Внутри сжались все механизмы, снабжающие организм кровью и кислородом — хотелось было что-то предпринять, но я лишь встал как вкопанный и закашлял от резкого удара ветровой волны по легким. Он так и не двигался, уставившись под ноги; спустя некоторое время я все же ступил вперед и подошел к нему, присев рядом. Взгляд мой сразу же пал на его одежду, очень легкую для такой погоды — руки он сжал в кулаки, пряча в рукава тонкого черного жакета, а длинный шерстяной шарф ослабил хватку, болтаясь на плечах. Безо всяких раздумий я снял с себя пальто и накрыл им Брайана, предварительно поправив его шарф так, чтобы прикрыть оголенную кожу. Он задрожал, словно до этого момента терпел и ожидал чего-то, а теперь поделился со мной своей болью и отдался холоду, придвинувшись чуть ближе ко мне. Приобняв дрожащего парня, я спросил: — Что ты здесь делаешь, Брайан? Он будто знал… знал, что именно я сел к нему, именно я заслонил его от ветра, словно некая невидимая нить, связывающая две души, подсказала ему это. Подняв голову, андрогин одарил меня неоднозначным взглядом, а я заметил блестящие соринки в уголках его ледяных глаз. — Стеф, что ты делаешь со мной? Я непонимающе посмотрел на него, поглаживая по плечу, чтобы скорее согрелся. Он не сводил с меня вопрошающих глаз; губы его сомкнулись в тонкую подрагивающую линию, почти синие от озноба. Замотав головой, андрогин вновь отвернулся и тяжело вздохнул. — Сегодня я принял больше дозволенного, — прохрипел он, — и это все из-за… из-за чувства, вломившегося в грудину, — очередной вздох, полный безысходности и боли. — Такого не должно было случиться, — предельно ясно выразился брюнет, завершив мысль. — Пойдем домой, ты весь дрожишь, — и я незамедлительно поместил правую руку ему на талию и помог встать, крепко придерживая, не давая упасть. Его слова болезненной симфонией раздавались в эпицентре звуков ушной раковины; его голос, надломленный и ядовитый, стирал меня в порошок. А что если должно было? *** Закрытые окна, спрятанные под теплым пледом тела, согревающие друг друга своим теплом, стук веток в окно от соприкосновения с ветром — такой была эта ночь, ночь, покрытая мраком и особым предчувствием, как будто вот-вот случится ядерный взрыв, разорвав нас в клочья, или же вечная мерзлота опустится на землю и накроет нас огромными глыбами льда. Что это? Я понятия не имею, но внутри так неспокойно и тревожно, от чего кожа покрывается цепкими мурашками еще больше. Прижимаю андрогина к груди, пальцами водя по его волосам, шее, плечам и спине; настолько худой, что лопатки его проступают так отчетливо, как крылья у птицы. Ворон. Бережно пробегаюсь двумя пальцами по его позвоночнику, считая позвонки, после чего замираю и утыкаюсь носом в его волосы, вдыхая горьковатый аромат. Он целует меня в грудь, я же еле уловимо касаюсь губами мочки уха и скулы. Проходит не так много времени прежде, чем наши губы сталкиваются в неспешном поцелуе — Брайан слегка пощипывает мои губы своими так нежно, словно боясь спугнуть. Впервые он не боится действовать. В ответ я трусь кончиком носа о его щеку и целую краешек губ, слегка касаясь кончиком языка. Время теряет свою значимость, а мы так и лежим, прильнув друг к другу, не нарушая мгновение лишними словами и действиями. Всего лишь поцелуй. Поцелуй, включающий в себя всю возможную палитру эмоций — но боль превалирует… боль, разносящаяся меж двух тел, внедряющаяся через невидимую плазму и зарывающаяся глубоко под кожу. Чувствую слезы на щеках — слезы, принадлежащие андрогину. Он пытается донести до меня нечто важное, что я должен понять. Это походит на… прощание? Но я не могу сообразить. Катастрофически душно, спирает дыхание; Брайан разрывает поцелуй и тянется тонкими пальцами к моей щеке, медленно проводя по ней, — прохлада подушечек пальцев покалывает кожу — и лицо его озаряет еле заметная, до боли печальная улыбка. — Спокойной ночи, Стеф, — опаляет горячим дыханием мои губы и закрывает глаза. — Спокойной ночи, — шепчу я, но, кажется, он слишком устал и мгновенно начал проваливаться в сон. Чувствую, как стучит его сердце, мое — вторит ему. Рассматривая его лицо и касаясь косточек на запястье, я не заметил, как сам задремал, погружаясь в сонное царство. Чувство тревоги уснуло вместе со мной, а на губах остались выжженные поцелуи Брайана. Что-то подсказывало мне, что проснусь я — и все кардинально преобразится. Спокойной ночи, андрогин.