Wild

- Этот Габриэль, странное какое имя, ненормальный! По ночам он ходит на местное кладбище и подолгу сидит у могилы без имени… - О да, а ещё воет на луну, - добавляет Энн Картер, и все смеются. Оливия поджимает губы и кидает внимательный взгляд в дальний конец класса. Она не знает, насколько громкий у неё шёпот. Вообще она много чего не знает: например, куда делся её любимый пёс Арчи. А Ганнибал знает… Он злится. Это бессилие и попытки уговорить Габриэля быть осторожнее утомляют. Он не слушает, не слушает, НЕ СЛУШАЕТ! Отмахивается только и с натянутой улыбкой просит не обращать внимания. Ганнибал не может, не тогда, когда Оливия открывает свой паршивый рот, не тогда когда Энди Скотт подставляет ему в коридоре плечо, да так, что у Криса падают учебники. И определённо не тогда, когда кто-то замечает отметки школьного психолога на коже его ученика и пускает грязный, но заразительный слух. Он упирается лбом в прохладную столешницу, глубоко вдыхая и медленно выдыхая, чтобы контролировать злость. Дерево парты пахнет деревом, мелом, чужими руками. Знакомо. Он боится. До дрожи в пальцах, до тяжёлых, страшных снов, до предчувствий и дурных мыслей. За него, Габриэля боится. Но ничего не делает. Габриэль предложил игру, с самыми сложными, неподъёмными почти правилами: ничего не трогать, молчать и наблюдать, пока Крис будет бегать от проблем, петляя и путая следы. Ганнибал проигрывает… Не выдерживает. Он не кричит – ОРЁТ на Габриэля, выплёскивая адреналин, напряжение, отчаянное нежелание терять его и непримиримую агонию заведомого поражения. Габриэль смиренно слушает, не пытаясь остановить и, кажется, догадываясь, как это опасно. Он просто наблюдает, как стадия отрицания через мгновенную вспышку ярко-красного гнева переходит сразу в принятие. Минуя стадию торгов и тихих слёз. И когда в Ганнибале не остаётся никакого запала, он дышит глубоко и быстро, чувствуя – перегорел. Только тогда Крис подходит к нему близко, ближе, чем возможно, и обнимает. Простое, человеческое объятие, когда ладонь проскальзывает по плечу, ненароком расслабляя напряжённые мышцы, к шее и вниз по спине. Прижимаясь близко, тепло. Так как надо. Они целуются. Ганнибал точно знает, что это не из жалости, не из благородства и иных глупых вещей. Он просто знает… Крис аккуратно берёт его за подбородок длинными, цепкими пальцами, касается сжатых губ на пробу легко, едва задевая языком. Потом тяжелее, внутрь, с запахом фиалок и тех сигарет, которые курит их школьный психолог. Он спокойно ведёт поцелуй, без лишней порывистости и нервности. Без сожалений и упрёка, наслаждаясь, покоряя, и давая прочувствовать себя. Самый приятный урок в жизни. Ганнибал знает. Кажется, давно знал… что Крис умирает. Но теперь, через поцелуй, в котором фиалки и кровь, он принимает это. Пропускает через себя и обещает быть с ним до конца и дальше. Когда в следующий раз над тупыми и начисто лишёнными изящности выдумками Оливии уже никто не смеётся, Ганнибал не боится. Не боится, когда ловит всё более задумчивые, настороженные взгляды в сторону меланхоличного Эванса. Не боится, когда слухи превращаются в подозрения. Не злится, когда Энди Скотт, выставляясь, бьёт Кристофера по лицу. Не злится. Исключительно в качестве урока ломает футболисту руку в двух местах, закрывая вопрос с местью и заодно – с карьерой футболиста первой лиги для малыша Энди. Уже не злится. Подростковое и мелочное уходит из его поведения, даже до конца не раскрывшись. Он обещает Крису, что убьёт их всех. По очереди, даже если цепочка займёт много времени, даже если это обескровит его самого. Но сделает. Позже. Тогда, когда… Крис смеётся. Искренне, забавно, словно нет в его крови и следа скованного, промозглого Лондона. Словно в нём Калифорния: её солнце и пот над ключицами, выгоревшие кудряшки и свободные рубашки-поло. Не смотря на то, что Ганнибал уже тоскует, в этот момент он счастлив. Он знает, что это шутка. Он не знает, что это ПЛАН. В книгах говорят, что «тучи сгущаются», что «в воздухе висит напряжение», что они «предчувствуют скорую развязку». На деле же у них не получается даже попрощаться. Это даже хорошо. Крис со своим английским чопорным воспитанием – не мастер долгих прощаний, а Ганнибал искренне и, пожалуй, впервые боится наговорить глупостей. Всё-таки, они два подростка в пубертате – уже не лучший расклад. Один умирает, второй – убивает. Это не прибавляет им очков. Так что позже Ганнибал решит, что это к лучшему. Позже… *** - Мне жаль, Ганнибал. Школьный психолог-зови-меня-Джонатан- не сожалеет. В нём до краёв чёрных густых, как мазут, чувств. Но сожаления среди них нет, как не ищи. Ганнибал осторожно смотрит на него, стараясь выглядеть нормально. У Джонатана, кажется, степень магистра в этом искусстве. Его походка лёгкая, чуть пружинящая, будто он мысленно напевает ритмичную песенку, а под ногами еловый настил, а не бетон. Но на самом деле в его глазах тьма. Тьма, гниющие трупы воспоминаний, вспухшие раны, нанесённые, вне всяких сомнений, Крисом. Крисом, только им… его руками, губами и хорошо наточенными скальпелями. И Ганнибалу в принципе не понятно, КАК он говорит в таком состоянии. - Габриэлю стало хуже, - говорят его губы. «Я убил его», - говорит молчание. Ганнибал смыкает веки в той единственной молчаливой боли, которая отныне ему доступна. По-человечески он должен бы уже загнуться от настойчивой необходимости сдохнуть следом, как преданной собачонке. Габриэль лежит на кровати, застеленной чёрным дорогим постельным бельём. Его пиджак, аккуратно сложенный, висит на спинке кресла, ботинки стоят рядом. В комнате темно, пока Джонатан не включает свет. Габриэль лежит под одеялом, волосы растрёпаны, на руках синие до черноты следы беспощадных пальцев. То, что пальцы, как и руки, как и весь человек в целом, беспощадны – видно, только если очень присматриваться. Габриэль спокоен. Бесстыдно спокоен, учитывая очевидный запах крови и секса. Бесстыдно обнажён, как позволили обстоятельства. И также очевидно… постыдно мёртв. Джонатан – умный человек. Он знает, что, попробовав один из этих лживо-сочувствующих жестов типа похлопывания по плечу, получил бы сломанную руку. Он уходит, прикрывая за собой дверь, и Ганнибал с точностью понимает, что сам он уже попрощался, а в комнату зашёл только чтобы увидеть это… выражение лица Ганнибала. Долгие минуты ничего не происходит. Ганнибал не понимает, зачем его сюда привели. Прощание в человеческом понимании бессмысленно: не та ситуация, не те люди. Но догадывается, что дело здесь в чувстве незавершённости, злости на Криса, который просто ушёл, не дал завершить себя, как воспоминание, как объект искусства, как картину, до совершенства которой не хватало пары мазков. Из-за чего под рёбрами поднимался протест. Но ступор проходит, и Ганнибал осторожно приближается к кровати. Приходит понимание: вот оно. Последние мазки, не репетиция – финал. Лицо Криса выглядит прекрасно. Накусанные до синевы губы, растрёпанные волосы, лезущие на глаза, бледные, очень бледные щёки. Запах слёз на них. Слипшиеся ресницы. Кажется, он плакал? Его шея похожа на одно из тех диких видений Ганнибала, от которых скручивают самые жёсткие оргазмы. Смесь синяков от пальцев и глубоких, ярких засосов – как изысканный ошейник. Царапины на приоткрытом плече, и снова укусы. И много, много запаха свежей сладкой крови и спермы. Он медленно тянется к тонкому покрывалу и поднимает его. Медленно, это потому, что в руках ткань ощущается лёгкой и скользкой, но если тянуть дальше – тяжёлой, мокрой. Ганнибал, не колеблясь, уже зная, что хочет это видеть, отбрасывает вещь в сторону и валится на колени. Кажется, из его глаз текут слёзы, хотя это не ощущается. Бесстыдно открытое для его взгляда тело Габриэля – УЖЕ совершенство. Это то, что хотели показать Ганнибалу, то, что поставит точку в его деле. Засосы спускаются ниже ключиц и обрываются у кровавого месива, оставшегося от грудины Габриэля. Лектер тянет руку и впивается пальцами в безвольную хрупкую кисть Криса, смотря на то, во что превратилась его бледная кожа. Матрас пропитан кровью. Рёбра вскрыты, неаккуратно. Это не холодный расчёт, это – чистая страсть. Так выглядит жажда, которую тяжело даже представить. Так выглядит оргазм социопата. Вычищенное от крови тело и пустота. На месте сердца. Этот человек сожрал сердце Габриэля. *** Уилл встаёт поздно, ближе к полудню. Это хороший знак – значит, впервые за долгое время он выспался, отдохнул. Ганнибал улыбается, думая о целебной силе неожиданных оргазмов, и приветствует сонного, взъерошенного, как воробей, Уилла лёгким кивком головы и горячими с пылу, с жару блинчиками по особенному рецепту, привезённому из Италии. Будь всё немного иначе, он бы не ограничился этим. Неожиданно его голову посещает интересная мысль: а если бы Уилл жил здесь, С НИМ, если бы каждое утро вот так запросто спускался с лестницы, почёсывая шею и, сцеживая сладкий зевок, бурчал «Добрутр»… Имел бы право он подойти, поцеловать гладкую после бритья щёку, заботливо проверить температуру, положив ладонь на лоб, и предложить не только завтрак, но и секс? Заманчивая, коварная мысль. Конечно, мог бы. Будь всё так, он имел бы все права на домашнего Уилла. - У тебя сегодня отличное настроение, так? Да, более чем. Ощущение потери контроля сделало его дни тревожными, неполноценными. Теперь давящее ощущение исчезло. - Как и у тебя, - мгновенно отзеркалил Ганнибал. Уилл кивнул, садясь на барный стул. Вид у него был довольный. - Ага. Замечательно выспался. Ты знаешь, не ожидал такого целебного эффекта… есть всё-таки толк в этих ваших ортопедических матрасах, - и засмеялся приятным громким смехом, заставляя всё внутри доктора свернуться жарким, плотным клубком шерстяных нитей. Он не мог сдержать улыбки, рассматривая счастливого, расслабленного со сна Уилла: как он откидывает назад голову, показывая кадык, как при движении обтягивает бедро ткань пижамных штанов, как спокойно лежат на столешнице его руки. Он выглядел здоровым, полным жизни. Таким, каким его хотел бы видеть Ганнибал каждый день. «Ты прекрасен». Не вслух. «Я хочу тебя». Не для протокола. Вчера ночью он был впечатлён, попросту растоптан количеством эмоций столь сильных, что их не удавалось выдыхать, что они зверели и грозили разорвать тупыми клыками изнутри. Он медленно приходил в себя, выравнивая сбитое дыхание и долго, с упоением и благодарностью целовал Уилла. Оказалось, на этом можно помешаться. На ЭТО можно подсесть. Ради этого чувства можно продать квартиру, распихать новенькие сотенные купюры по всем карманам и идти на улицы, чтобы искать, искать… И находить в тёплых объятьях другого человека. Вчера казалось, что ему всегда будет мало. Он вычерпал свой оргазм до дна, до последней, самой сладкой капли, но уже ждал повторения. Отголоском наслаждения была тёплая нежность, которую Ганнибал осторожно вдыхал в себя, страшась расплескать, настолько трепетной и необычайно ценной она казалась. Он отвёл Уилла в его комнату. Временную, к сожалению. Держа за руку, которая не просто казалась – была ощутимо горячей, вёл по сонному дому, тёмными коридорами, избегая зеркал, света и скрипучих половиц. По полу тянулся сквозняк, угол одеяла был отогнут, подушка валялась рядом с изголовьем. Вздохнув, он сначала аккуратно вернул на место подушку, даже взбил её, потом подвёл к кровати Уилла. Нужно было осторожно опустить его в кровать, чтобы не спугнуть тяжёлый муторный сон, навеянный лихорадкой. Надавив осторожно на плечи Уилла, заставил его опуститься на кровать, сам приподнял его ноги, укладывая под одеяло, и заботливо подоткнул уголок. Потом сходил в гостевую ванную за полотенцем, смочив его в тёплой воде, и медленным осторожным движением обтёр прямо-таки горящий лоб мужчины. Хорошо, что никто не видел его в тот момент. И как же приятно было видеть результаты своих трудов в человеке, который сидел напротив и с аппетитом ел блинчики, удивляясь их вкусу и даже постанывая от наслаждения. Довольную улыбку Ганнибал скрыл за чашкой ароматного чая.