Wild

На самом деле, интуиция Уилла на высоте в девяноста процентах из ста. Десять процентов – это его неумение выбирать себе рубашки, нормальные подарки для его женщин и Ганнибал. Он что-то вроде устойчивого антирадара для чутья Грэма, что бесконечно льстит его эго, а также даёт повод задуматься… В психологии известно, что, говоря: «Я не знаю», - человек мыслит: «Я не хочу говорить», осознанно или нет. И как только у Ганнибала появится больше времени на это, он, пожалуй, уделит пару часов на то, чтобы спокойно, в умиротворяющей атмосфере его стерильно-идеального кабинета обдумать перспективу, открывающуюся воображению. Но, говоря откровенно, на ближайшие примерно n лет его еженедельник расписан. - Консультации по основному виду деятельности. - Домашние обязанности, которые потребляют уйму его свободного от работы времени. - Уилл. Встречи с ним, разговоры, совместные обеды и расследования, а также ведение болезни, которая пока в стадии уверенной ремиссии. Как ни печально, но на каждый из моментов, которые внимательный Лектер тщательно шлифует в своём хранилище воспоминаний, тоже приходится выкраивать время, которого слишком мало. - Его ХОББИ. Вы удивитесь, сколько времени занимает одно только планирование. А есть ещё много моментов, которые нуждаются в тщательной проработке и… ох, это настоящая морока. Где-то между этими пунктами должно быть время на простую питательную еду, сон и общественную жизнь. Давайте просто признаем: у него сложная жизнь. Без преувеличений. Если сложность определяется уровнями, то у него – сотый. Чемпионство по лжи. Грант в области интриг. Степень магистра в убийствах. И это интересная жизнь, правда. Немногие могут похвастаться столь насыщенным времяпрепровождением. Одно плохо – отпуска не предусмотрено. И Ганнибал отчасти чувствует себя утомленным. Радости не добавляет тот факт, что он знает: нужно удалить всего лишь один элемент из его жизни – внезапный, непредсказуемый, на редкость проблемный элемент. Он привносит в его жизнь хаос, сумятицу, матрицу случайных событий, которые раскачивают чашу равновесия. Среди слабостей Ганнибала не водится наивности, так что понимание, куда его ведёт – естественная составляющая размышлений. Естественная и неизбежная. Легко рассуждать о Уилле как о лишнем элементе, абстрактной конструкции, которую нужно лишить функционирования, но когда его пунктик воплощается в реально существующего человека, подходящего под него идеально, мысль о его удалении кажется кощунственной. Вот как сейчас. Уилл сидит перед ним, глаза жадно бегают по книжным строчкам, в руке чашка с горячим кофе по-турецки, который тот просто обожает. Прекрасная картина. Домашний, расслабленный и здоровый, заворожённый книгой настолько, что вот-вот обожжётся первым глотком напитка, но всё равно пьёт не глядя. Безумный учёный. Сексуальный безумный учёный. На отросшей за неделю щетине остаются капли кофе, которые Уилл небрежно слизывает длинным языком. Боже, нельзя быть настолько наивным и показывать этот сладкий язычок голодному до прикосновений Лектеру. И всё же Уилл это делает. Постоянно! Он часто теперь переступает черту, много черт. Каждая из них – соблазн, который сдерживает Ганнибала, и пора бы задуматься: а что будет, когда они закончатся? Временно Уилл живёт у него, и это весьма щекочет нервы. Утром он топает, сбегая по лестнице вниз и на ходу застёгивая рубашку. К тому моменту, как его босые ступни оказываются на кухне, грудь с тёмными жёсткими волосами всё ещё открыта взору. Потом он делает вот это: медленно соблазняет, просто поедая свой завтрак. Сначала чашка кофе, потом сэндвич с тунцом и тёплый салат с авокадо. За это время он примерно шесть-семь раз облизывает свои губы, а потом, как вишенка на торте, отправляет капельку соуса с указательного пальца прямо в рот. У Ганнибала от этого бессовестно стоит. Множество вещей, которые должны раздражать Ганнибала, получаются у него как надо, вызывая чувство благодарности и умиротворения. И тем не менее… глупо отрицать, что Уилл – тот самый неожиданный элемент, одно существование которого в жизни Ганнибала – существенная угроза. Чувственная, будоражащая чувства угроза, отказываться от которой он не может. *** Ганнибал чувствует себя уставшим. Неделя выдалась сложной. Вчера он лёг в десять вечера, предварительно пожелав Уиллу спокойной ночи. В пол-одиннадцатого, когда профайлер негромко похрапывал, он выскользнул из собственного дома, как привычный домушник. Вернулся он в пять утра, довольный, но дико уставший. И встал уже в семь, потому что органайзер заполнен до отказа сокращениями и анаграммами, понятными исключительно для него самого. И так уже вторую неделю. На завтрак он готовит фритатту и сладкую кашу с вишней. В холодильнике у него филе, заботливо упакованное и ожидающее своего часа. Это самое приятное за весь день. И вот теперь… Нож Уилла находится неожиданно. Торчащим из его шеи. Тёмная кровь заливает воротник тёмной же рубашки, и это не смотрится и вполовину так, как если бы рубашка была белой. Нет, это похоже на то, как если бы Уилл облился вином, что, кстати, очень на него похоже. Плюс к тому, Ганнибал ненавидит эту рубашку и с удовольствием сам её вышвырнет. Как только вытащит из шеи Уилла чёртов нож. Действуя профессионально и методично, он завершает процедуру в несколько минут. Это его личный рекорд, его лучшее достижение, его первый приз. Бледный, трясущийся в приступе анемии с синими губами, но абсолютно живой Уилл на его кушетке. Его рука согнута под нелепым углом, шея перевязана и вся красная. Он не может говорить и едва может дышать. Странно, в его немедицинской практике были случаи, когда приходилось извлекать ножи из ещё живых людей. Правда, после извлечения таковыми они оставались совсем недолго и с хрипами и булькающими звуками отходили в мир иной. Но никогда, ни-ког-да ещё он не был так старателен, никогда не прилагал столько усилий, будучи методичным и хладнокровным. А кровь Уилла тёплая… горячая… солёно-острая… И это тепло, и этот запах пропитывают ткань обивки и тканевые же корешки книг. И Ганнибал думает, что отныне будет больше времени уделять этим книгам с липнущим к ним запахом. Пока Ганнибал кратко обрисовывает ситуацию медикам по телефону, а потом дублирует для Джека Кроуфорда, он встаёт на одно колено рядом с кушеткой и в заботливом жесте кладёт руку на свободную от перевязи руку Уилла. Ладонь ледяная. Чистый лёд под грубой кожей. Ганнибалу хочется успокоить Уилла: обнять, поцеловать в синюшные губы, слизать кровавые росчерки с щетинистого подбородка и пообещать тихим горячим шёпотом, что он найдёт эту мразь. Найдёт, обездвижит, снимет кожу с хребта, вытащит один за другим органы и запечёт их под соусом из его же крови. И что он защитит Уилла и подобное никогда-никогда не повторится, Боже… Но вместо этого он только сжимает руку, которая почти как январский снег, холодная и такая же белая, и смотрит с мольбой, с утешением снизу-вверх в глаза. У него, Уилла, зрачки сейчас огромные, испуганные, и тогда, когда он хрипел в шоке и держал онемевшими пальцами застрявшую рукоять, они были такими же большими. Через семь с половиной минут его гостиная отвратительно многолюдна. Медики рвутся осмотреть пострадавшего, и Ганнибалу приходится оторвать свои ладони от кожи Уилла. Это больно, это чертовски болезненно и дерёт где-то изнутри, скручивает. Он едва держит в себе полный звериной ярости рык и не хочет уступать покорного и равнодушного, раненого Уилла кому-то другому, хочет позаботиться обо всём сам. И трогать, касаться хотя бы только пальцами и только ладони, но так, чтобы не терять контакта ни на секунду. ЕМУ ЭТО НУЖНО. Также здесь полиция. Джек, Алана, трое криминалистов и… блять, судебный медик. Факт присутствия последнего выводит Ганнибала за секунду, и он готов вскрыть всем здесь присутствующим глотки в ярости… и, видимо, что-то такое тёмное есть в его изменившемся вдруг лице и глазах, что Джек Кроуфорд мгновенно понимает, что не так. Судмедэксперта нет в комнате уже через минуту и лучше бы ему убраться из штата к концу этого дня, иначе вся ярость Потрошителя обрушится на его голову. Пока Лектер сухо и кратко объясняет, что здесь произошло Джеку, он сосредоточен на профайлере, которому меняют повязку. Так или иначе, за время своего рассказа, он умудряется трижды коснуться его плеча и вскользь проверить кончиками пальцев пульс. Это его немного успокаивает и даже примиряет с тем странным взглядом, которым его одаряет Джек: что-то вроде жалости или сентиментального сострадания. Так смотрят на родственников жертв, на убитых горем женихов и мужей (если, конечно, те не первые в списке подозреваемых). Этот знак не делает его день лучше… Ганнибалу приходится с этим справляться и да, он это делает. С профессиональным отстранением указывает, объясняет и недоговаривает, глядя на свои руки, которые в крови. Джек Кроуфорд списывает его нежелание сменить рубашку и помыть руки на шок. На самом деле – нет. Шок сейчас у Грэма. Да он и выглядит, как все люди в шоке: напуганный, отстранённый, в пледе, который притащили медики и с явными следами преступления на лице. Только дёргается в сторону, когда рука в резиновой перчатке тянется, чтобы ощупать вену и ввести катетер. Кажется, ему не нравится, он… не доверяет, и это настолько естественно, насколько вообще представляется возможным. Это что-то вроде рефлекса: в ответ на это движение Ганнибал мгновенно оказывается рядом и касается щетины на подбородке, чтобы спуститься ниже, даря защиту. Профайлер расслабляется: глубокий инстинкт, говорящий ему, что всё хорошо, когда самый опасный зверь в комнате встаёт на его защиту. Он смыкает веки, приваливаясь плечом к спинке дивана, и его чёрные ресницы мажут по коже мягким пером в благодарности. Это что-то настолько тёплое и личное, почти интимное, и оттого совершенно невозможное для посторонних, что Джек как-то резко отворачивается и выходит из комнаты. Правильно. Так поступают правильные люди. Неправильные же говорят, что Уилла надо забрать. Больница, обследование, анализы, переливание крови. От каждого из этих слов, сказанных с повелительной, уговаривающей интонацией Уилл будто застывает изнутри и становится меньше. Когда врач – высокая женщина с прямым взглядом и блестящими в пучке волосами хмуро сводит брови, Уилл уже похож на съёжившегося щенка. И Ганнибал бы с удовольствием выставил мадам и всех прочих отсюда, самолично отнёс наверх бесценного больного и заласкал всеми возможными способами. Но ведь не дадут. Поэтому он позволяет носилкам и воющей сирене увести у него самое дорогое, но лишь затем, чтобы уже утром забрать его себе на правах заботливого друга. Джек и Алана (хм, а она тут вообще зачем?) тоже уходят довольно быстро. Странно, что из психолога и простого полицейского именно последний быстрее понимает, что хозяину дома, куда каких-то сорок три минуты назад ввалился истекающий кровью друг с ножом в шее, нужно пространство и уединение. Странно, что не особо и нужно. Ганнибал закрывает дверь и смотрит на кровавый бардак: залитый красным диван, ковёр в отпечатках подошв, упаковки бинтов и ваты. Закрыв глаза, сохраняет в свою безупречную картотеку особых моментов эти запахи, раздражение и яркие акцентные пятна. Прислушиваясь к звукам, убеждается, что полицейские машины действительно уехали и не побеспокоят его сегодня более. Через полчаса его накрывает. Осознание как приход и чуть позже ломка. Он хочет к Уиллу, кончики пальцев зудят в необходимости найти щетинистую щёку, сухие губы, кадык под тонкой кожей. Ему плохо, и это то плохо, которое не снимается алкоголем, шлюхами и изысканным удовольствием каннибализма. Это нужда, острая, как испанская кухня и такая же беспощадная, очевидно. Его дико ломает, и есть подозрение, что он вот-вот сойдёт с ума. А это нехорошо. Так что он делает то, что должно: медленно, как накатывающее тяжёлой волной оцепенение, загоняет себя в транс принудительного спокойствия. Погружает себя в уединение с произошедшим, опускаясь прямо на ковёр в том месте, где недавно стояли ноги Уилла. Закрывает глаза и меняет дыхание. Глубокий быстрый вдох, так, чтобы ощутить боль, медленный спокойный выдох. И снова глубокий вдох и ме-е-е-е-дленный выдох до головокружения и цветных весёлых точек под закрытыми веками. И так, пока тонны и тонны воды в приливной волне гнева не начнут отступать от берегов. Он вспоминает, как подошёл к двери, чтобы открыть: Уилл опять заработался, забыл о времени и уже полчаса как должен был прийти, но опаздывает. Наверняка, ушёл в расследование и даже не посмотрел на время. Сейчас будет спешно извиняться и параллельно вынюхивать, что на ужин. - Полагаю, ужин придётся греть, потому что… - единственное, что он успевает сказать, когда открывает дверь и видит Грэма, его ужас, его распахнутые глаза и кровь, много крови там, где должен быть его рот. От того, кто это сделал, его отделяли считанные секунды. Ведь несомненно нападение произошло именно сейчас: Уилл опаздывал, торопился и даже не думал смотреть по сторонам. В его голове всегда так много мыслей, но так мало о собственной безопасности! Он нажал на дверной звонок и в тот момент, когда Ганнибал в гостиной поднял от книги голову, реагируя на мелодию, ему всадили нож. Примерно с того момента, как в голове вспыхнула эта картина, у психолога стоял. Ганнибал отклоняет голову на сидение дивана позади, вдыхая густой и тёмный запах напуганной раненной добычи, у которой внезапный приступ паники вышиб из мозгов все предохранители. Это знакомый аромат, но смешанный с личностью Уилла он становится парадоксально приятным, играет новыми, свежими нотами: горечь лосьона после бритья, дешёвого пива, оружейной смазки и собак, и сладкие тона шоколада и яблок Грэнни Смит. Он поворачивает голову, как если бы опирался на худые колени профайлера и забирает внутрь насыщенный запах этого происшествия. От маньяка и потенциально очень опасного ублюдка его отделяло меньше минуты… и до смерти напуганный, бледнеющий от потери крови Уилл, оставить которого не было никакой возможности. Кажется, тот ещё не до конца осознал, что вот прямо сейчас умрёт, и только тихо простонал в мольбе. Ганнибал чувствует в себе силы возбудиться от этого слабого, неуверенного стона, будто даже в момент величайшей слабости Грэм не принял до конца саму необходимость кричать. Он тянется к ширинке и медленно выпутывает пуговицу из петли. Проезжается по грубому льну, ощущая длину под пальцами. Находит собачку и ох-как-медленно тянет её вниз. В его голове этот робкий, задушенный звук, с которым тело Уилла внезапно теряет опору и падает в его заботливые руки. Он ещё успевает кинуть взгляд за плечо раненого, видя тёмный неясный силуэт, удаляющийся вниз по улице, а потом синдром тоннельного зрения – и всё постороннее исчезает. Дверь никто так и не удосужился закрыть, так что проём просто, как открытая рана, зиял темнотой на краю восприятия, пока Ганнибал тащил тело до дивана. У Ганнибала было много кого до Уилла. Он признаёт, это не то, чем можно гордиться, но у него есть определённый опыт в подобных вещах. Так что он в курсе, как передвинуть истекающего кровью человека, причинив ему по минимуму повреждений помимо уже нанесённых. И он знает, как ведут себя раненые люди. Ну, во-первых, они двигаются. Много лишнего, хаотичного, что приближает их к логичному итогу: смерти от потери крови. Во-вторых, они вопят. Или пытаются, если вовремя не принять меры. По уровню шума это как первый ряд концерта Rammstein. Но Уилл будто цепенеет. Ганнибал быстро организовывает всё необходимое. Когда он становится перед Уиллом, тот едва способен осознавать происходящее. - Я сделаю это быстро и очень больно, Уилл, но так надо. Чтобы ты не истёк кровью. Поверь, - тихо и для себя повторяет Ганнибал, воспроизводя то, что сказал, перед тем как единым экономным рывком вытащить нож. Боже. Уилл был таким тихим. Спокойным. Готовым. Он выглядел так идеально, будто был создан для того, чтобы получать боль любым из существующих в воображении способов. О Боже, такой тихий… Твёрдость плохо ощущается под плотным слоем ткани, но в этой грубости, с которой член отчаянно трётся о брюки, есть совершенно определённое наслаждение. Ганнибал чувствует это и наслаждается лёгкой саднящей болью, а также нетерпением и жаждой, когда пытается получить максимум из движений руки по члену. А потом, когда смысл слов дошёл до воспалённого ужасом и болью сознания Грэма и он, забывшись, попытался помотать головой и застонал отчаянно… схватил его за руки, пытаясь оттянуть страшный момент, будто боялся расстаться с полюбившейся твёрдостью клинка… как он стонал… Ни одна шлюха, сидящая на героине, не может так. Ни верные жёны, ни миленькие младшие сёстры знакомых, ни библиотекарши, тайком читающие жёсткое порно под стойкой. Никто. … рука проскальзывает в штаны, ощущая влажность на боксерах там, где потекла головка. О да, он был предельно возбуждён, вспоминая, с каким лицом слабо выдохнул Грэм, когда почувствовал ЭТО: быстрое и беспощадное, заставляющее его кровь быстрее вытекать из тела. Интересно, он ощутил ту будоражащую пустоту, которая осталась там, где была сталь? Ганнибал не сдерживается. Он хочет помнить, хочет чувствовать всё и даже больше. И прямо сейчас, в эту самую секунду он хочет схватить Уилла за подбородок и, держа его так для своего удобства, рассказывать ему, сколь хорош он был, умирая в его руках. Он бы рассказал, как хороши его бледные тихие губы, и слёзы, выступившие в уголках глаз, и нервные пальцы, которые так хотелось втянуть в рот. Стягивая брюки, Ганнибал облизывает пальцы, на которых запеклась густой корочкой кровь Уилла. Она, конечно, уже остыла, но ещё сохранила острый особенный аромат и соль, которая на языке – как текила. Рука плотно обхватывает член, двигается в быстром, судорожном темпе. Напряжение в теле адское, мышцы живота сводит судорогой от боли и горячего, пряного возбуждения. Ему очень не хватает настоящего Уилла рядом, чтобы покрыть – всего, полностью, включая блядские губы и треснувшие очки – этим распутством и похотью. Сочной, горячей похотью. Прямо на очки. Фантазия ощущается чертовски хорошей, но недостаточной. Ей не хватает звуков и тепла, но он это исправит. Боже, он доберётся до профайлера и сделает много, много хороших вещей. Думая так, он обхватывает пальцами головку члена, туго сжимая. Пальцы все в крови, и красное отлично смешивается с предэякулятом, сливая две его любимые вещи: смерть и секс. Его бёдра движутся, резко трахая воздух, в лёгких нет кислорода, а всё тело – горячая точка. Это как тогда, ночью, только лучше и хуже одновременно: так сильно не хватает Уилла, но так сладко с его кровью на пальцах и члене. Да, прямо там… Громкий отчётливый стон и слабое, на выдохе, почти мольба: «Уилл», - и этого достаточно, чтобы кончить, словить лучший кайф и получить разрядку до того благословенного момента, когда Грэм снова не будет в зоне досягаемости.