Wild

- Ты знаешь, какое сегодня число? - Двадцать третье сентября, суббота. Вчера мы играли в бильярд в закрытом клубе и договорились пойти туда в следующую пятницу. Ты рассказывал о Провансе и что-то там ещё… К чему эти вопросы? Ганнибал небрежно пожимает плечами. Он, в отличие от Уилла, знает: сегодня тридцатое, в бильярд они ходили на прошлой неделе, и в пятницу в закрытый клуб Уилл так и не пришёл. Болезнь прогрессирует… Уилл не видит очевидного. Он теряет уже не час и не два, а целые сутки. Он путается во времени. Прямо сейчас у него дёргаются три пальца на правой руке, а он не замечает. Однажды он проснётся на крыше своего дома у самого карниза. А может, и не проснётся, пока бригада медиков не доставит его в операционную. Или не проснётся вообще. - Ганнибал! Какого чёрта ты превращаешь всё это в сеанс? – зло огрызается Уилл. Он всегда ершится, стоит лишь надавить чуть сильнее. До сих пор не терпит психотерапевтов и тестов, маленький запуганный мальчик. - Как давно ты спал? – Ганнибал, на самом деле, мастер играть в эти игры. И Уилл моментально забывает свою злость, успокаивается, даже обмякает. - Не помню. Не знаю. Я то просыпаюсь, то засыпаю, иногда даже не могу понять, сплю я или нет. Он выглядит убитым. Рассказывает далеко не всё, и это благородство так же очаровательно, как и всё непоследовательное в этом странном человеке. Можно держать пари на то, что есть ещё с десяток симптомов серьёзного психического расстройства, о которых Уилл молчит. - Есть… препараты, - осторожно начинает Ганнибал, - они помогают при бессоннице. Уилл издаёт лающий смешок. Всё в нём, начиная от смеха и заканчивая трёхдневной щетиной напоминает о собаках. Или скорее, о волках. А уж его запах, что сводил с ума и сейчас… оссобенно сейчас, когда он был так близко, на расстоянии вытянутой руки… это был дикий коктейль из животных запахов, оттенков, вкусов. - Я пробовал всё. Всё, что есть в наших аптеках, всё, что мне готовы были продать. Не помогает. Ганнибал прямо смотрит в уставшие глаза и размышляет о том, как сказать… что таблетки не от бессонницы. - И всё же попробуй. Доверься мне, - настаивает он, и Уилл беспомощно кивает. - Хорошо, Ганнибал, как скажешь. Что-то внутри, очень-очень глубоко внутри, отвечающее за власть над жертвой, отзывается довольной дрожью. Не секрет, что людей убивают, чтобы получить недостижимую власть над жизнью и смертью, но чтобы эйфория от входящего в тело ножа меркла рядом с этим усталым «Как скажешь»… - Я хотел тебя попросить, - вдруг начал Уилл, и это было нечто новое, потому как ещё ни разу Ганнибал не слышал, чтобы гордый мистер Грэм о чем-либо просил. Ганнибал выгнул бровь, давая понять, что заинтересован. Уилл гулко сглотнул… естественно, глаза мгновенно метнулись к дёрнувшемуся кадыку... и на одном дыхании произнёс: - Можно я переночую у тебя? Это необычно настолько, что вместо блестящей догадки о том, зачем ему это, в голове рождается лишь одно: «О БОЖЕ». Это очень глупо и анти-рационально, особенно для человека, не верящего в догматы, будь то религия или законы. Но именно это и случается. О Боже. - Что-то случилось? Что-то, о чём ты не можешь мне сказать? - Что? Нет, - Уилл выглядит смущённым. И уставшим. Просто дико уставшим, - Это всё Фредди Лаундс и чёртовы репортёры. Они осаждают мой дом третьи сутки, а мне просто необходимо выспаться. Чего-то подобного он должен был ожидать. Но не ожидал. Блаженная пустота в голове пугала настолько, что на адекватную реакцию эмоций не оставалось. Он просто согласился. *** Уилл оказался приятным гостем настолько, насколько Ганнибал был гостеприимным хозяином. Несмотря на заверения, что для него всё найдётся, съездил домой за вещами. Вернулся, правда, злой и раздражённый, скупо рассказал о стычке с вездесущей Фредди, но успокоился быстро. Они провели тихий… так и хотелось сказать чудесный, вечер в гостиной за разговором. Ганнибал готовил, Уилл охотно помогал, несмотря на отсутствие опыта. Они говорили о самых безобидных вещах, но это было не так, как с другими. Уилл умел слушать и понимать. Он не был искушён, но имел хороший вкус и откликался на самые утончённые порывы. Они разошлись по комнатам в одиннадцать. Как никогда тепло пожелали друг другу спокойной ночи. Увы, спокойной ночи не получилось… *** Разница была громкой. Тишина – оглушающей. Для обычного человека разницы нет вовсе, но часть его знала: случилось нечто непоправимое. Часы застыли. Вряд ли сломались: хорошая швейцарская работа могла без сбоев прожить дольше среднестатистического жителя Америки. Просто мир замер между двумя ударами секундной стрелки. - Громко получилось? - Да, - был вынужден признать Ганнибал. - Жаль. Не хотел вас будить. Ганнибал Лектер открывает глаза, садится на постели, смотрит на прикроватную тумбу. Часы на полке встали, отмеряя двадцать первую минуту начатых суток. - В этом нет и не будет строгости правильных чисел, магических знаков и нулевых отметок, доктор Лектер. Он предпочёл промолчать. - Ритуалы не требуются, потому что… - Потому что покойники не оживают, - ровно произнёс Ганнибал, - я знаю. Издёвка подсознания. - Хватило бы и сознания вообще-то. - Моё сознание избегает слэнга. - Да. Но его сознание, вернее… всё, что вы помнили о его сознании, состояло из слэнга. - Ты мёртв. - Как и вы. В определённом смысле. Серьёзно, Ганнибал, спорить с самим собой – парадоксально даже для тебя. Вас. Не могу определиться с местоимением. Он бросает осторожный взгляд на своего визитёра. И мир застывает во второй раз. Этот человек остался таким же, каким его запомнил Ганнибал, закапывая в мерзлую землю: мертвенная бледность, пустые глазницы, тонкая алая нить из уголка губы. Помявшаяся при драке рубашка с парой отлетевших пуговиц и синяки в форме пальцев шестнадцатилетнего подростка на шее. - Здравствуй, Ганнибал. Его сознание выбрало лучшую форму, чтобы явиться сюда. Габриэль Эванс, невысокий, со светлыми волосами и по-женски длинными ресницами сидел, изящно скрестив лодыжки, на его кресле. Сцепив кончики длинных пальцев вместе, он внимательно отслеживал каждую реакцию Ганнибала. - Здравствуй, Габриэль. Вечно юный Габриэль по-мальчишески задорно улыбнулся. Увы, от белых зубов, по которым когда-то мечталось провести языком, не осталось и следа. Одна только земля и мелкие белые черви. - Выгляжу не очень, да? – Габриэль смущённо провёл по рту пальцем, стирая застывшую почти восемнадцать лет назад кровь. - Нет, ты прекрасен, как и тогда, - честно ответил Ганнибал. После смерти белая кожа стала ещё белее, и это очень ему шло. - А ты постарел, - не менее честно отвечает Габриэль, - но остался таким же безжалостным педантом, каким и был. - Тебе виднее, - покладисто отвечает Ганнибал. Габриэль давится хрипом, как хрипит захлёбывающийся кровью труп, и Ганнибал с неожиданной ясностью понимает, что это просто смех. - Прости, связки разложились сразу после глаз, - поясняет Габриэль, - а ты, оказывается, научился шутить? Мне и вдруг виднее? Он красноречивым жестом указывает на чёрные провалы глаз. Ганнибал слабо, но искренне улыбается. Не сходится. Смеяться не может, а говорить – да? - Не придирайся, я – это и Габриэль и Ганнибал вместе. Воспоминание и сознание. Имею право хотя бы на такие шалости. - Мне нравились твои глаза. - Мне тоже. Вообще-то я планировал тебя напугать, но раз не получится, то… Щелчок пальцев. Звук от него тает завораживающе медленно, словно проходя через толщу воды, а когда рассеивается, Габриэль смотрит на него своими внимательными голубыми глазами. У него снова бледные, но не обескровленные губы, чистая белая сорочка, брюки с ровными стрелками и лишённое налёта смерти лицо. Остался только ошейник из синих следов от пальцев. - Подумал, что он тебе нравится, - небрежно замечает как живой Габриэль Эванс. Это была дихотомия всех чувств, образов, явлений. Время не значило больше ничего. Мир не значил больше ничего. Мир мог катиться в пропасть, лишь бы Габриэль оставался с ним. Сегодня. Каждую ночь. Всегда. - У нас не так много времени вообще-то. Вечность, может, чуть больше… а может и меньше, пока не пройдёт двадцать первая минута. Так что давай поговорим о ней? - О ней? - О ней. Хочешь, об Алане Блум, хотя она и не самая интересная тема для разговоров. Хочешь, обо всех видах зависимости, которым ты подвержен. А хочешь, - улыбка, - о дихотомии чувств, образов, явлений; вечном противостоянии добра и зла… Сейчас он не хочет говорить ни о чём. Но без звука голоса Габриэля, мир не кажется совершенным. - Не усугубляй самообман. Не будь смешным. А вот это точно не Габриэль. Эта презрительная часть – его собственное, игнорирующее человечность и привязанность, сознание. - Зачем ты здесь? Габриэль едва заметно расслабляется. Небрежно пожимает плечами. Такой знакомый до боли знак вызывает близкое ощущение падения, неизбежного и болезненного. - Не пытайся это логически осмыслить. Просто… захотелось. - Так скажи мне то, что ты хотел, - требует Ганнибал. Он едва сдерживается от раздирающего на части противоречия. Хочется кричать, так сильно он любит и ненавидит эту недосказанность. - Не могу. Есть… правила. Ты должен спросить меня сам. Ганнибал думает, что это безумие. Ещё тогда, когда в их распоряжении были часы и дни, украденные из чьих-то простых и понятных жизней, он так много хотел спросить. «Почему ты умер?» Это явно не то, что желает услышать Габриэль. Но именно это хочется спросить. Эти глаза так близко. Затягивают в дурман, и он уже не просто галлюцинирует, а смотрит сквозь толщу воды на себя лет на двадцать моложе. От этого волосы встают дыбом, но… сопротивляться невозможно. Ганнибалу сложно держаться на поверхности. Коллапс. КОМА. *** … Оливия Хорнби говорит, что он странный. У него холодные пальцы и мёртвые глаза. Оливия слепа: у Габриэля очень красивые глаза, а руки хоть и холодные, но с изящными кистями и длинными пальцами… Оливия Хорнби говорит, что он пугает. Полузадушенным шёпотом рассказывает, что во время практики он творит нечто невообразимое скальпелем. В его ледяных пальцах металл будто поёт, режет мясистую плоть так точно и аккуратно, что нет никаких сомнений: он занимался этим раньше. Ганнибал видел. Это и правда восхитительно. Оливия Хорнби… вообще много чего говорит. И с каждым разом Ганнибалу всё больше хочется заткнуть её грязный рот. Его зовут ГАБРИЭЛЬ КРИСТОФЕР ЭВАНС. Остальные зовут его пренебрежительно психом или Эвансом, однако Ганнибалу доставляет невыразимое наслаждение мысленно называть его именно так, лаская каждый звук: Габриэль Кристофер Эванс. У него светлые выбеленные волосы, чистые, почти прозрачные голубые глаза и выпирающие сквозь ткань тонкого свитера ключицы. Он кажется совершенно обычным, даже скучным, но Ганнибал чует своего. Просто чует, без «но» и «если». Он пока только присматривается, хотя в этом нет необходимости. Просто инстинкт. Всё в нём, от светлой макушки до тонких щиколоток – от жертвы. Уверенной в своём великолепии, привлекательной и готовой лечь под нож. Скрипит старый школьный стул, разгорячённый мозг выхватывает движение – псих поднимается. Осторожным взглядом Ганнибал провожает нового ученика, ласкает его затылок жадным поцелуем – но только в мыслях. Отпускает неохотно. Ему шестнадцать. И у него встаёт от одной только мысли: убить Габриэля Кристофера Эванса. ***